Пугало исчезает в полночь

Ветер бил в окна дома Мейсонов, и ставни дрожали так, что первую ночь Салли совсем не спалось. Запахнувшись одеялом, она смотрела на краешек неба, накрывшись до подбородка, и думала о костослове. Уснуть удалось часа в три или четыре, когда тучи вдали залились розово-сизым рассветом, но сон был тревожным. Одеяло Салли разметала в стороны, а наутро проснулась оттого, что страшно замёрзла, и замерла, встав на локтях на сморщенной простыне. Спина покрылась мурашками, но совсем не оттого, что было холодно. Салли в замешательстве смотрела на открытое окно и грязные следы на подоконнике. Но за завтраком, когда Салли спросила об этом, бабушка уже загодя знала ответ. — Обычное дело, милая, — ласково сказала она, посмеиваясь уголками сухих губ. — В наших краях под осень такое нередко бывает. И она понимающе переглянулась с дедушкой. Тот ел глазунью с беконом, зажаренным до шкворчащей рыжей корочки, прямо со сковороды. — Ветер крепчает, — сказал дедушка со знанием дела и покивал. — Да уж. Знаешь, какой он бывает сильный, когда гуляет по полю? Один удар, фью! — окна настежь. Да что там окна. Деревья, бывает, с корнем вырывал. — А пару раз прошлой зимой у нас даже выбивало ночью двери, — протянула бабушка и покачала головой. — Тут же кругом одни поля, милая, такой простор. Ветру есть где разгуляться. И грязи сегодня нанесло. Но ничего, я всё приберу. — Не стоит, я сама! — Ты лучше помогла бы мне разобрать мой сундук, — вдруг сказала бабушка. — Я как раз обещала твоей матери, что найду кое-какие её детские фотографии и отдам вам… — Заодно перетряхнёшь с этого барахла пыль, — подхватил дедушка. — А может, что-то выкинешь. Сколько ты туда не заглядывала? — Давно уже, — рассмеялась бабушка и подложила Салли чесночную булочку. — Ты такая худая, милая. Они там что, тебя совсем не кормят? — Кормят, ба, — отозвалась Салли и посмотрела в окно. — Ещё как. — Но я-то вкуснее кормлю? — Конечно. Ветер клонил деревья вдали к земле, так низко, что, казалось, вот-вот сломает их в щепы. Подсолнухи в поле волновались, точно море, подступая золотисто-зелеными волнами к дому Хэрроу. По небу рваными полотнами плыли истрёпанные тучи. Салли смотрела в поле так внимательно, что совсем не заметила, как бабушка и дедушка, сидя за столом плечом к плечу, совершенно неподвижные, как тряпичные куклы, набитые соломой, исподлобья впились в неё недобрыми взглядами, расплывшись в одинаковых широких, кривых улыбках. — А буря не утихнет? — с беспокойством спросила Салли. Когда она повернулась к своим старикам, они, как ни в чём не бывало, завтракали и смотрели в свои тарелки. — Разумеется, нет, — и бабушка вздохнула. — Знаешь, теперь это надолго. Не раньше завтрашнего вечера. До того не жди — не утихнет. — Как так, — расстроилась Салли. — Мы хотели встретиться с ребятами и съездить к реке. — Миллеры всё поймут, они местные, — успокоил дедушка и похлопал Салли по руке. — Ты доедай завтрак, милая, доедай. Отдохнёшь сегодня дома, это тоже нужно, а то мы тебя даже не видим. — Действительно! — подхватила бабушка. — А хочешь, я приготовлю что-нибудь вкусненькое? Их доброта и полная нежности забота всегда удивляли Салли. Родители, разумеется, тоже её любили, как любят всякие хорошие отцы и матери своих чад, но бабушка и дедушка всё делали как-то по-особенному, и в старом доме было тоже по-особенному приятно находиться. Днём. — Да, давай. Как хочешь, — Салли растерялась, доедая свою глазунью. — А я приберусь и… что там надо? Разобрать сундук? Что именно нужно найти? — Я тебе всё расскажу, милая, — суетливо сказала бабушка, — только заварю нам чаю со сладостями. Мы давненько не болтали вместе. Не делились секретами. Не рассказывали друг другу разные истории. — Это правда, — улыбнулась Салли, подчищая тарелку кусочком булочки. Но на душе скребли кошки.

2

В спальне бабушки сильно пахло нафталином: быть может, потому, что у неё был настежь открыт шкаф, и она уже вытащила из него на кровать два старых пальто, ворох платьев на деревянных плечиках и дублёнку, поеденную молью. Наверное, она действительно твёрдо решила разобрать старые вещи у себя в комнате. Салли вошла туда, легонько толкнув дверь, и в задумчивости осмотрелась: сколько лет она совсем не заходила в бабушкину спальню? Сколько лет она здесь не была? Не два года, это точно. Больше. Наверное, ей было лет одиннадцать, когда она играла с Тамарой в прятки в этом доме и первой забежала в бабушкину спальню, прикрыв за собой дверь. Чем ещё им было заниматься здесь, на ферме среди полей с подсолнухами? Помнишь, что было дальше? Салли помнила, но не хотела вспоминать: между этими вещами была огромная разница. Она дотронулась до дверного косяка, провела по нему ладонью, ощутив кожей шероховатую древесину и покалывание отслоившихся от старости щепок, и в её ушах совсем как вчера прозвенел весёлый голос Тамары: — Щёчка к щёчке, два кружочка, точка к точке, два крючочка… Они были такими дурочками. Визжа, носились по дому, прячась друг от друга, пока Мередит Хэрроу, бабушка Салли, готовила внизу ужин. Тогда на закатном небе, глядевшем в окна, уже показались первые звёзды, такие яркие летним вечером. Салли, скользя кроссовками по старому дощатому полу и задыхаясь от восторга, заметалась в коридоре и нырнула в дверь бабушкиной спальни. Бабушка Мередит и дедушка Роб не спали вместе, как мама с папой. Салли не задумывалась, почему. Ей было только одиннадцать, она не обращала на это внимания. Она не знала, как так повелось, но никогда не заглядывала ни в спальню к бабушке Мередит, ни в комнату дедушки Роба: двери в них были плотно закрыты. Маленькую Салли туда не пускали. Говорили, там много вещей, которые она может случайно столкнуть или опрокинуть, разбить или пораниться о них. Потом говорили, что маленькому ребёнку не место в стариковских комнатах: что там интересного? Пускай играет в гостиной или у себя. Родители не были против. Они никогда не были против того, что делали Роб и Мередит. Но в тот тихий, спокойный вечер с лазоревым закатом, когда дети Миллеров и Салли Хэрроу играли в прятки, Салли как-то случайно схватилась за круглую медную ручку и толкнула дверь от себя, а когда сообразила, что это была спальня ба, дверь уже с тихим скрипом приоткрылась. Там пахло ровно так же, как и сейчас. Пылью, спёртым воздухом, нафталином. Первой мыслью Салли было вот что: я не пойду туда. Она подумала это так уверенно, что даже отступила на шаг от двери, вовсе не потому, что была такой уж послушной… Но, заглянув, почувствовала что-то всем нутром. И на короткое мгновение больше всего хотела оказаться подальше оттуда. — Щёчка к точке, точка к щёчке, получается лицо! — выкрикивала слова старенькой считалочки Тамара в дальнем конце коридора на втором этаже. Наверняка, Тим уже куда-то хорошенько спрятался. И Салли, подумав, что ей осталось сказать всего-то три строчки, и что она вот-вот выйдет по коридору и будет искать — а вода из Тэм была замечательная — словно пересилила себя и нырнула в приоткрытую дверь, зачем-то задержав дыхание, как ныряльщик перед погружением в бездну. А потом прикрыла за собой дверь, только очень-очень тихо. Будто старалась, чтобы её никто не услышал не снаружи, а внутри, в комнате. Так она впервые очутилась в спальне Мередит Хэрроу. Там было тихо. Удивительно тихо. Тогда она спросила себя: а куда подевались все голоса? И включённый в гостиной телевизор? И звук из радио на кухне? Куда подевалась считалочка Тэм? Почему всё смолкло? Смолк даже дом со своими шорохами и скрипами. И птицы за окном. Всё накрыла густая, вязкая тишина. Но Салли недолго думала об этом: она была ребёнком, который гостил у своих бабушки и дедушки, только и всего, и она не ожидала никакого подвоха. Она задумчиво прошлась вдоль стены, возле которой стояли высокий комод с восемью чёрными ручками и запертое пыльное трюмо. Салли остановилась между ними, с удивлением разглядывая множество самых разных чёрно-белых фотокарточек, помещённых в деревянные рамки с белыми паспорту вокруг. Салли не хватало роста, чтобы как следует разглядеть их все, но, задрав подбородок повыше, она смотрела в незнакомые, взрослые и детские лица, в основном хранившие поразительную серьёзность. Какая-то часть снимков была сделана возле дома Хэрроу, близ пристроя или на фоне поля. Тогда людей там было по трое и даже больше, и все они были в рабочей одежде, в шляпах, кто-то даже с хозяйственным инвентарём — а то было фото статного, хорошо одетого юноши на красивой лошади, которую в поводу держал смуглый мужчина в шляпе. Но, в большинстве своём, другие люди на снимках, строго и чинно сложив руки в самых разных позах, сидели на стульях, в креслах, на диванах, софах и в креслах-качалках. Разглядывая их и переводя взгляд с одной фотокарточки на другую, Салли заметила, что их объединяло только одно: все они были сняты с закрытыми глазами. Странно. Зачем это? Сейчас Салли не хотела смотреть на ту стену, не хотела даже поворачиваться к ней. Она старалась не думать, что все эти снимки были на прежнем месте. Как она о них забыла, когда столько времени гостила сейчас на ферме, и почему сейчас вспомнила? Но тогда, в свои одиннадцать, она долго рассматривала каждую деталь, каждый старинный, несовременный предмет одежды и мебели, каждое лицо, дивясь на то, как странно выглядят на снимках люди: похожими на кукол, или на манекенов, что ли, с такими же восковыми, невыразительными лицами. Салли не помнила, сколько стояла у стены, пялясь на неё, когда вдруг услышала тихие шаги по коридору и сообразила, зачем она здесь. Бесшумно попятившись, она наткнулась на что-то ногой и едва не вскрикнула от неожиданности, но вовремя зажала себе рот рукой. А обернувшись, увидела, что это был старый сундук в ногах бабушкиной кровати, опрятно застеленной лоскутным одеялом и пледом, с батареей подушек, выложенных в изголовье по линеечке. Тогда-то в голову Салли пришла блестящая мысль залезть под кровать. Встав на четвереньки, она сунулась было туда, но кровать оказалась слишком низкой, так что пришлось даже лечь на живот и проползти вот так, словно солдат под колючей проволокой. Под кроватью было пыльно и неприятно пахло чем-то затхлым и сладковатым, как стариковская кожа. Дома у Салли мама хранила под кроватью чемодан, с которым они ездили на отдых, и большой тканевый кофр, набитый самыми разными тряпками: летом там хранились зимние вещи, а зимой — летние. Но у бабушки под узкой кроватью ничего такого не было. Только клубы пыли и она, Салли. Устроившись поудобнее на локтях и поджав ноги так, чтоб не торчали с другой стороны, Салли из-под края одеяла наблюдала за дверью и кусочком комнаты. Пока что спальня была пуста, но Салли уже слышала шаги по коридору, которые словно бы усилились, отдаваясь глухим стуком в половицах и во всём теле. И из тихих эти шаги становились громкими, а затем Салли показалось — лишь на миг — что такой звук могли издавать вовсе не кроссовки Тэм, а чья-то тяжёлая, несомненно взрослая и, быть может, даже мужская, обувь. И такая же мужская поступь. Прошло несколько лет, и Салли выросла, но иногда, если ей было грустно, тоскливо или страшно, нет-нет да вспоминала тот вечер. Тогда в голове всплывал единственный вопрос — что это было? Как любое событие, не вписывавшееся в устойчивую картину мира, её сознание предлагало парочку неплохих объяснений. Первое — ты была ещё ребёнком, Салли, и просто придумала себе всё это, когда залезла под кровать в жутковатой бабушкиной комнате с кучей старых вещей. Там было темно и пыльно, плохо пахло, ты накрутила себя и случилось то, что случилось. Ничего необычного. Всё нормально. Со вторым объяснением ей хорошо помогли старшие родственники. Они просто сказали Салли, что в тот вечер ничего не произошло, вообще ничего. Это было ложное воспоминание. Откуда только оно у тебя? Ох, ты такая фантазёрка, Салли! Вы проиграли с Тэм в прятки до ужина, потом сытно поели — кажется, это была жареная курица с горошком и картофельным пюре — и легли в спальных мешках в её, Салли, комнате, чтобы почувствовать себя, словно в походе. В тот год Салли ничего не смогла спросить у Тэм после того вечера. Наутро за ней приехали родители и увезли домой, а потом… потом понадобился целый год, чтобы Салли уверилась: ничего и вправду не было. Спрашивать что-то у Тэм было уже странно. Она же не хотела показаться подруге чокнутой? Но Салли знала, что оба этих объяснения никогда не устраивали её. Она старалась не думать об этом все прошлые годы, и тут — нате. Зашла в бабушкину спальню и поняла, что всегда существовала единственно верная история, в которой всё случившееся было невозможно объяснить, но оно правда произошло с ней. Произошло в этой самой комнате. Она помнила, как сейчас, тот холодок, пробежавший по спине, в предвкушении, что вот-вот дверь откроется, и в неё войдёт Тэм. Она продолжит свою глупую теннесийскую считалочку и начнёт обрыскивать каждый уголок. Салли поёрзала на досках. Конечно, Тамара рано или поздно её найдёт. Может, стоит выпрыгнуть на неё с криком «Бу!» из-под кровати? Да, пожалуй, что стоит. Тим и Тамара часто дразнили Салли «городской девчонкой». Не со зла, конечно, просто так — потому что она и была городской девчонкой, в общем-то, и ничего обидного в этом Салли не видела. Но всё равно чувствовала некоторое глупое детское превосходство и соперничество, и ей доставило бы массу удовольствия увидеть, как Тэм завопит от страха. Она улыбнулась себе в ладошку, прикрыв ею рот, и с озорством принялась ждать, когда Тамара зайдёт в комнату. Она слышала, что шаги в коридоре постепенно звучали всё ближе к ней, и вся напряглась, когда они внезапно остановились. Но затем дверь действительно открылась, и в неё кто-то вошёл. И это была не Тамара Миллер. Салли вздрогнула, улыбка слетела с её лица. Она всё ещё крутила на языке, как выкрикнет пугалку в лицо Тэм, однако это было запоздалой мыслью, похожей на сломанную пластинку на игле патефона. Она смотрела на ботинки вошедшего. Как она и предполагала по шагам: тяжёлые, взрослые, мужские. Салли не верила свои глазам. Кто это мог быть? Она знала, что дедушка Роб такой обуви не носит. Он носит обычные рыжие «Роджерсы» с округлым носом и крепкими шнурками, а эти — эти были с длинными носами, узкие, пыльные, грязные, чёрные, со скошенным каблуком и выточками по плотной коже, сделанными коричневой ниткой. На когда-то изящных носах лодочкой, совсем как в ковбойских фильмах, были металлические пластины, покрытые тонким слоем рыжей ржавчины, потускневшие. С каблуков на досках при каждом шаге оказалась сухая, осыпавшаяся земля, и Салли показалось, что подошва у правого ботинка чуть отходит, прося каши. Поджав локти под грудь и вся напрягшись, Салли пристально смотрела за тем, как хозяин странных грязных ботинок неторопливо, широко прошёл мимо комода и остановился против стены с фотокарточками, повернувшись к кровати спиной. Салли боялась даже вздохнуть. Здесь, перед ней, стоял чужак, а она совершенно одна, и не может ни сбежать, ни позвать на помощь. Ей показалось, что он замер против стены, явно пялясь на неё, очень и очень долго. У Салли уже затекли руки и ноги. Она не смела пошевелиться, опасаясь, что любой шорох привлечёт внимание незнакомца. На пол легли лиловые тени от заката. Сколько же времени прошло, и почему никто не хватился её? Почему никто её не ищет? И ещё — почему она не слышит ни чужого дыхания, ни других звуков, совсем никаких, будто лежит в комнате совсем одна? От страха Салли вжала голову в плечи, стараясь сдержать дрожь в похолодевших руках, но ничего не получалось: чем дольше она здесь пряталась, тем страшнее ей было. Вдруг человек, до того застывший, ожил и развернулся на каблуках. Теперь носы его ботинок смотрели прямо на сундук, краешек которого Салли прекрасно видела выглядывавшим из-за одеяла. И ей показалось, незнакомец буравит кровать пронзительным взглядом, будто прекрасно знает, кто под ней прячется. — Два, три, четыре, пять. Я пришёл с тобой играть… — вдруг прошелестел голос в комнате. Такой сухой и безжизненный, что Салли показалось — это вздохнули от ветра ветки старого дерева за окном. — Обошёл я всё кругом, оказался пуст твой дом. Салли зажала рот руками, так крепко, что челюстям стало больно. Рыжие косички подметали пыльный пол, но ей было плевать. Она хотела закричать, но боялась, что выдаст себя, и тогда случится что-то необъяснимо ужасное, что-то такое, от чего не спасут ни бабушка, ни дедушка — никто в целом мире. Потому что тот, кто стоял в спальне, искал именно её, Салли. И знал, что она прячется здесь. Он это знал, просто пришёл с ней поиграть. — Шесть и семь, шесть и пять. Я иду тебя искать. Как найду — скорей беги. Вырву сердце. Съем кишки… Салли было всего-то одиннадцать. Она едва сдерживала слёзы, чтобы не расплакаться. Если расплачется, тогда — пиши пропало. — В ногти загоню иголки, покажись, малышка Салли — прятаться ведь нету толка… А голос крепчал и нарастал. Он шептал, говорил то тише, то громче, и, если бы не отчаянный страх Салли, он заворожил бы её. Страшный человек — человек ли? — обошёл кровать справа, но тут же развернулся в другую сторону и резко открыл сундук, будто желая застать Салли врасплох. Думал, что она прячется там? Салли так не казалось. Он же сказал, что играет. Скрипнула крышка, но под ней, конечно, никого не было. — Салли, Салли. Салли, Салли. Ты звала — и я пришёл. Он громко закрыл крышку сундука, и та грохнула так, что Салли от испуга подпрыгнула, стукнувшись макушкой о матрас, вся напряжённая, как взведённая пружина. Об пол у Салли стукнулись колени — и человек тут же смолк. А затем зашептал так елейно, что у неё от страха заколотилось в горле сердце: — Выйди в поле, детка, Салли. Выйди в поле, к воронью. Он закружил уже левее, медленно обойдя кровать с той стороны, где у Салли была голова, а не ноги, и она попыталась отползти назад, уже тихонько поскуливая и понимая, что он просто издевается над ней, потому что знает, где она. Знает, что она прячется под кроватью. Знает — и вот-вот найдёт. И молчать теперь бессмысленно, но от страха она даже пикнуть — и то не может. — Погуляем в полночь, Салли, - шепнул он очень тихо. - Утром я тебя убью. Он остановился прямо напротив неё, так, что она теперь видела каждую трещину на кожаных ботинках, каждую вмятину на металлической пластине на их носах, и землю на полу, крупинками осыпавшуюся под каблуками, и стежки. Салли, задержав дыхание, с мольбой в глазах смотрела на них, точно просила незнакомца или оставить её в покое, или схватить — но быстро и так, чтобы она ничего не почувствовала. — Ты звала — и я пришёл. Наступила такая плотная, густая тишина, что в его едва слышном шёпоте она услышала низкие, грубые, нарастающие нотки. А затем человек неторопливо опустился на одно колено и коснулся пола рукой. Салли вздрогнула, чувствуя, как бухает в груди её сердце, и удары эти отдаются в рёбрах так, что заболели даже кости. Рука его была грязной и смуглой, и грязь эта, и земля въелись в кожу и под ногти так глубоко, что Салли не могла толком различить даже цвета. Ладонь была перетянута чёрной тряпкой, пятнами порыжевшей, точно она сгорела на солнце. Он свесил кисть другой руки с колена, и Салли похолодела, когда увидела, что в ней он держал большой серп. Такой острый, что, даже коснувшись воздуха, лезвие его издало металлический шелест. И Салли знала, что будет дальше. Она была ещё ребёнком, но понимала, что случится что-то страшное и безысходное. Готовая вскочить и бежать, бежать и спасаться, она попыталась совладать со своим страхом, но у неё задрожали губы. И вдруг… — Восемь, девять. Я тебя нашёл! Что-то схватило Салли за ноги, и она завизжала так пронзительно, что сама не узнала собственного голоса. Дёрнув пяткой и рванувшись вперёд, она вдруг обнаружила, что человек, который был перед ней лишь мгновение назад, куда-то исчез — остались только грязные следы от его ботинок на полу. Выскочив, как пуля, из-под кровати, Салли, не оборачиваясь и не глядя по сторонам, долетела до двери, слыша за своей спиной только громкий, басистый, раскатистый хохот. Она рванула ручку на себя, но та не поддалась: дверь заперли! Салли в панике задёргала её ещё и ещё, расплакавшись. Слёзы застлали глаза, в панике она почти ничего не видела перед собой — но слышала неторопливые шаги. Они были всё ближе и ближе, и Салли сжалась, как перед ударом, прильнув плечом к дверному полотну. Спустя мгновение, к её ужасу, выше её головы в дверь упёрлась та ужасная рука с серпом, и Салли спиной ощутила тяжесть и вес кого-то большого и высокого. Он не касался её, но навис над ней так близко, что она слышала запах земли и сладковатый душок соломы и сена, и маетливый запах жухлой травы, от которого свербело в ноздрях. Серп раскачивался на цепи, словно маятник от часов, перед глазами Салли, и она не могла оторвать взгляда от его лезвия, испачканного в земле. А потом он мягко положил руку на дверную ручку, коснувшись Салли, и девочке вся передёрнулась, точно на неё заползла змея или паук. Незнакомец легко открыл дверь, так, словно та не была заперта — и, низко наклонившись к уху Салли, так, что она почувствовала его неожиданно жаркое дыхание на коже, сказал: — Бу! Вынырнув из воспоминаний в тот момент, как девчонкой она бросилась бежать прочь из комнаты и сразу наткнулась на Тэм, Салли обернулась и вскрикнула, подпрыгнув на месте. Позади неё стояла бабушка Мередит с подносом, на котором она красиво расставила заварочный чайник, две чашки и блюдце с печеньем. — Боже мой, ба! — Салли, вся бледная от испуга, выдохнула, прижав ладонь к груди. — Ну зачем же так подкрадываться… — Ты что, родная, я звала тебя дважды, но ты стояла, вся в своих мыслях, — бабушка с укором посмотрела на неё. — Я тебя напугала? — Есть немного, — Салли опомнилась и забрала у неё поднос. — Тяжелый… почему меня не попросила принести? — Ерунда, это ерунда, — скромно отмахнулась бабушка и первой вошла в свою комнату. — Ну что же, чай поставь вот сюда. Дай-ка я приберу кое-что с комода… Салли прошла следом за ней и с опасением посмотрела на стену. Фотографии были всё там же. И Салли, опустив поднос с чаем куда было велено, совсем не заметила, что на лице бабушки Мередит проскользнула быстрая, недобрая улыбка.