Пугало исчезает в полночь

— Хочешь, я добавлю в чай сахар? — бабушка Мередит засуетилась. — Или… — Ба, не переживай. Давай лучше я разолью, — сказала Салли и мягко взяла тяжёлый фарфоровый чайник. А затем бросила взгляд на вещи, выложенные на постель. — Ты решила разобрать шкаф? — Нет-нет, — бабушка поморщилась и неловко улыбнулась. — С чего ты так подумала? — Но… — Салли снова красноречиво посмотрела на дублёнку, пальто и ворох платьев позади них. Они с бабушкой устроились на кровати, а поднос поставили на сундук. Мередит неловко обернулась. — Ах, это… — она закатила глаза и, вздохнув, махнула рукой. — Не обращай внимания, дорогая. Он опять балуется. Полдень ведь. Ох, я даже не удивлена. Да, да, не обращай внимания. — Кто — он? — слегка нахмурилась Салли. Но бабушка Мередит ничего не ответила. Пригубив чай, она похвалила: — Хорошая заварка. Я добавила сюда лаванды, мелиссы, немного мяты. Попробуй. Попробуй. Нравится? Салли сделала глоток, покатала чай на языке. — На вкус какой-то странный. И пахнет будто травой. — Там много всяких трав, — заметила бабушка. — Я же говорила. А ещё там есть полынь. — Разве она не должна быть горькой? — удивилась Салли. Бабушка Мередит покачала головой. — Вовсе нет, милая, она тоже разная. Есть такая трёхзубчатая полынь. Местные красные зовут её сладкой. Они суют её в свои лечебные порошки, моют ею голову, добавляют в табак, и вот — даже пьют с нею чай. Вкусно? — Вкусно, — пробормотала Салли и отставила чашку. — Ба, так что мы должны были здесь найти? Та усмехнулась, положила руку на колено внучки, и с улыбкой сжала его: — Не мы ищем это, а оно находит нас, дорогая. Понимаешь разницу? — а потом, похлопав, снова выпрямилась. Салли тоже улыбнулась, будто бабушка сказала какую-то забавную шутку, но улыбка вышла скованной и неловкой. Бабушка Мередит попросила поставить поднос с чаем на подоконник. — Нам сейчас понадобится сундук, — пояснила она, и Салли сделала, как было нужно. Когда она подошла к окну, то заметила, что ветер не утих. Напротив, усилился, будто бы крепчая, и низко клонил деревья у края поля к земле, а те, что вели вдоль дороги к ферме, шумели густыми зелёными кронами. С них осыпалось прилично листьев. Салли поглядела за стекло, в поле. Отсюда хорошо было видно его целиком: подсолнухи прикрыли налитые головы, накормленные чёрными семенами, над ним волоклись тяжёлые, серые тучи. Потом Салли поглядела далеко-далеко, к хмурому горизонту, там, где была ферма Миллеров, и сощурилась, потому что ей показалось, что чёрная крестовина с пугалом пустовала. Крестовина была, а пугала — нет. Что за дела? Салли оперлась о подоконник и приблизила лицо к стеклу. Почему-то ей почудилось, что пугало теперь было куда дальше обычного. Ночью она запросто могла разглядеть заплаты на его плаще, сейчас едва различала крестовину. Сузив глаза и сморгнув влагу от напряжения, такую, что в них двоилось, она вгляделась снова, не понимая, почему не может как следует рассмотреть это чёртово… — …хорошо? Салли вздрогнула и обернулась. Бабушка Мередит сидела на прежнем месте, открыв крышку сундука, и с вежливой, но непонимающей улыбкой, в которой сквозила странная прохлада, глядела на внучку. — Что ты спросила, ба? — Я спросила, — та с укором вздохнула, — у тебя всё хорошо? — Да, — Салли растерянно потёрла лоб и села к ней на кровать. — Да, я просто… Знаешь, — она замялась. Бабушка Мередит продолжала удивительно холодно смотреть на неё, как на чужую. — У вас в поле стоит такое занятное пугало. — Ах, это, — голос у Мередит потеплел. Она рассмеялась. Смех был мягким и полным, как и вся она. — Ты про Мистера Полночь? — Про него, — согласилась Салли и рассмеялась. Получилось немного нервно. — Ты знаешь… можешь подумать, что я сошла с ума, но мне показалось, что его там… Не решаясь закончить, она смолкла. Бабушка пожевала губы, затем начала ковыряться в сундуке, задумчиво выкладывая один предмет за другим. В воздухе запахло сладковатой пылью и чем-то душным, затхлым, лежалым. Так пахнет старческая несвежая кожа и мёртвое тело через несколько часов после трупного окоченения. — Что его там нет? — вежливо заключила Мередит и улыбнулась. В отличие от губ, глаза её не улыбались вовсе. — Ну что же, это неудивительно. Сейчас полдень, и Мистер Полночь решил немного прогуляться. Ведь полдень, милая, это то же самое, что и полночь, только наоборот. А! Вот и фотокарточки. Пока Салли переваривала услышанное, не зная, что сказать, бабушка Мередит достала из сундука большой кожаный альбом и раскрыла его. На первых страницах были чёрно-белые, но свеженькие на вид снимки, но они не интересовали бабушку Мередит. Она всё листала альбом, пока не ткнула в страницу, покрытую тонким слоем пыли, и поманила к себе внучку. — Гляди-ка, кто это здесь. Не узнаёшь? Салли вгляделась в старую фотокарточку, на которой запечатлели темноволосую, кудрявую женщину в элегантном хлопковом платье. Губы её были подкрашены тёмной помадой и на контрасте с белизной кожи смотрелись удивительно ярко; глаза тускло, холодно и невыразительно смотрели в объектив и казались неживыми. Женщина вольготно полулежала в плетёном кресле. На её полных, покатых плечах был разложен красивый белый воротник. За её плечами стояли два мальчика и девочка. Мальчик с короткой стрижкой, в рубашке, коротком пиджачке и бриджах, робко положил руку на спинку кресла. Девочка, плотно сжав губы, крепко держала у груди куклу. Мальчик постарше хмуро стоял позади всех. Салли показалось, что дети на фотокарточке были чем-то напуганы. — Нет, бабушка, прости: это же старые снимки, — извиняющимся тоном сказала она. — Это ничего, ничего, я тебе всё расскажу. Гляди внимательно. Что же ты, ну? Салли пожала плечами, но бабушка цокнула языком и нетерпеливо воскликнула: — Милочка, так ведь это же я! Ну, взгляни! И Салли посмотрела на девочку получше. Если бы добавить ей возраста, и впрямь она была бы похожа на Мередит Мейсон. Только, конечно, тогда она была совершенно не Мейсон, а… Салли почесала уголок над бровью. Какая у неё была фамилия? Она же совсем ничего не знает о своей семье! В начальной школе у них был проект, связанный с фамильным древом, но Салли уже совсем не помнит, что они с мамой написали на большом куске ватмана, и тем более, не помнит ни имён, ни фамилий. Но признать в этой крохе свою семидесятилетнюю ба было трудно. Страницу перелистнули, картинка сменилась. На следующем развороте было несколько чёрно-белых выцветших фотокарточек. На них Салли увидела странного, апатичного мальчика лет двенадцати в окружении родителей. Мать была печальна, отец держал руку на лацкане пиджака и ровно стоял у стула, на котором, сгорбившись, восседал их сын. — А это — твои прабабушка с прадедушкой, Салли, — указала Мередит. — И их сын, Чарльз. А вот здесь, видишь? Это их дочка, Эбигейл, и её старшая сестра, Морган. Они сидят со своим отцом. Он очень представительный, правда? Салли вгляделась в прехорошенькие овальные, мягкие лица двух девушек в красивых чёрных платьях. Обе сидели за круглым столиком. На столешнице был вырезан большой глаз, обрамлённый солнечными лучами. Эбигейл, с волосами вьющимися, совсем светлыми, была что нежный ангелок. Морган с лицом, сплошь покрытым веснушками ровно по строгий высокий воротник, и с тёмными волосами, убранными в узел, смотрела молчаливо и спокойно. Третьим за столом сидел массивный мужчина в костюме-тройке, скрывающем под прекрасным покроем объёмный живот, и глядел прямо в объектив. Правое плечо у него странно и неестественно торчало, будто под пиджаком он прятал костыль. — Морган немного похожа на тебя, — с любовью заметила бабушка и погладила фотокарточку кончиками пальцев. — Я её помню. Тётушка Морган приехала к нам совсем старушкой, едва на ладан дышала, да, да. Она-то и рассказала Дженни эту историю, Салли. Ту самую. А Дженнис рассказала её мне. И бабушка Мередит улыбнулась, смолкнув. Она надолго вперилась немигающим взглядом в лицо Салли, будто чего-то выжидая, пока сама Салли разглядывала снимок. Сперва она этого не замечала. Растерянно подняв на бабушку взгляд, Салли смутилась: — Ба, ты о чём? Бабушка Мередит подвинула альбом в сторону и с трудом наклонилась в сундук. Из его пыльного нутра она вынула ещё что-то, похоже на книгу, обёрнутую в старый кружевной отрез ткани, но оказалось, это была стопка фотокарточек. Мередит молча, с дружелюбной улыбкой, положила их внучке на колени и помогла развязать лоскут, на котором держалась ткань. Салли растерялась, увидев множество чёрно-белых, коричневатых, кофейных, тусклых и поярче — в общем, самых разных — старых снимков. Касаться их не хотелось. Взглянув на первый — на нём в комнате, расположившись в креслах и на софе, сидело с десяток человек — она вздрогнула, потому что у всех них глаза были закрыты. — Приходилось ли тебе когда-нибудь до этого дня видеть постмортем, милая? — нежно спросила бабушка Мередит. Салли нахмурилась и всё же, пересилив себя, прикоснулась к шершавой карточке с мягкими от времени, подсмятыми краями. Она убрала её в конец стопки и посмотрела на следующий снимок. Две девочки-близняшки лет десяти, не меньше, с одинаковыми тёмными косичками и в одинаковых же платьицах с опрятными передниками расположились на одном узком диванчике возле вазы с большим цветком. Глаза их также были закрыты. Салли начала догадываться, но произносить это вслух не хотела. Странный детский страх, как паук, быстро пробежал под футболкой между лопаток, и Салли рассеянно ответила: — Нет, ба. — Это посмертные фотографии, — с готовностью продолжила бабушка, точно ожидая такого ответа. — Видишь ли, дорогая. Было время, и люди с готовностью делали такие снимки со своими усопшими родственниками, чтобы навсегда запомнить их такими, какими они ушли из этой жизни. Оставить в память о них некоторый сувенир, если хочешь. Запечатлеть в вечности. Салли догадывалась, что услышит именно это. Страх потеснила растерянность: зачем ей об этом рассказывают? — но вместе с тем, словно зачарованная, она продолжила листать стопку. Одна за другой, в её руках оказывались фотографии самых разных людей, изображённых в непринуждённых позах. Салли сообразила, что везде так смущало её. Люди эти только похожи были на живых, но, если присмотреться внимательнее к их замершим в оцепенении лицам, к их вялым конечностям и безвольным телам, можно было всё понять даже без пояснения. Салли бросила неловкий, быстрый взгляд на стену, когда её осенила страшная догадка — и бабушка Мередит улыбнулась. Улыбка эта не понравилась Салли. Она была удивительно недоброй, а ещё показалось, что зубы у неё стали мельче и острее обычного. Или это из-за теней, которые падали из-за туч, гонимых ветром? — Там тоже есть посмертные карточки? — тихо спросила Салли. — Конечно, милочка. — Бабушка Мередит усмехнулась. — Люди говорят, что это были очень в моде в девятнадцатом веке, но в наших краях и в моём детстве было очень популярным делом. Тем более, люди тогда мёрли, как мухи. Мрут и теперь, — тут она тяжко вздохнула. — Да, мрут и теперь. Салли сглотнула. Затылок охватил лёгкий холодок. Не зная, что на это сказать, она просто молча слушала, как сетует её бабушка, качая головой с убранными в пучок седыми волосами. — Годы никого не щадят, милочка. Погляди, вот на этом снимке тоже я. Здесь мне восемнадцать, и я уже замужем. Видишь, видишь? Вот он, стоит рядышком. Это наш дедушка, милочка. Узнала его? Салли сухо кивнула. — А вот моя подруга, Дженнис, с другой стороны. Она выглядела очень хорошо в этот день. Я помню, что у нас не было денег, чтобы вызвать фотографа из Альтамонта сразу после смерти, так что Дженнис, может быть, неделю, но пробыла в сарае. Запах мы крепко пытались отбить нафталином и много чем ещё, но ничто, конечно, не помогало. Окна были нараспашку, думаю, ты понимаешь почему, милочка. Салли заметила на снимке за спиной Дженнис, миловидной, совсем юной девушки с завитыми буклями, большой металлический штатив — там, за краешком её изящного платьица. Она стояла, как восковая кукла на подставке, и, если бы бабушка не сказала, что она мертва, Салли никогда не подумала бы этого сама. Точно прочитав её мысли, бабушка Мередит вдруг спросила: — Знаешь, как отличить на таком снимке мертвеца? Погляди-ка сюда, дорогая. Видишь, какие у неё тёмные руки? — и она указала на скрещённые запястья. Пальцы и кисти рук действительно были куда темнее шеи и выбеленного лица. Но Дженнис так ясно смотрела на них, и взгляд её был таким открытым, таким свежим, пусть и очень спокойным. Салли стало не по себе, она почувствовала странную духоту, от которой совсем истомилась в спальне, и вскользь бросила взгляд на дверь. Тогда-то она и заприметила, что дверь была плотно, до щелчка, закрыта. — Когда-то люди верили, что на снимках можно запечатлеть и сохранить частичку души того, кого так рано потерял, — бабушка Мередит с любовью разгладила фотокарточку, коснувшись лица Дженнис подрагивающими пальцами. — Даже если нас покидает глубокий старик, нам всё равно кажется, что смерть забрала его слишком рано. По натуре своей мы глубоко эгоистичны и никогда не хотим отпускать дорогого нам человека. Салли осторожно пыталась убрать фотоснимки в сторону, на сморщенное покрывало, но бабушка Мередит остановила её, положив руку на покрытое веснушками запястье. — Что такое, милая? Ты куда-то торопишься? — Ба, я… — Салли лихорадочно соображала, что бы сказать. — Послушай, разве мы здесь не для того, чтобы что-то найти? Ты хотела разыскать детские… детский мамин альбом, верно? И… — Салли, Салли, Салли, — бабушка Мередит с тихой улыбкой покачала головой. В её бледных серых глазах появилось странное, застывшее выражение — ни дать ни взять покойница со снимка. — Почему ты так перепугалась, милая? — Вовсе нет, — солгала Салли, чувствуя, как от страха онемели кончики пальцев и стали ватными ноги. — Просто я не знаю, зачем терять на это время, и… — А голосок дрожит, и глазки блестят, совсем как у маленькой, когда пыталась не заплакать, — тонко подметила бабушка. — Но это больше не поможет, Салли. Мы остались здесь втроём. Так что ты послушаешь историю, которую я приготовила для тебя, моя милая, и дело с концом. — Втроём? — переспросила Салли и настойчиво переложила фотокарточки с колен на одеяло. — Ба, мы… — Ты, да я, — промурлыкала старуха, грузно обмякнув на кровати совсем рядом с собственной внучкой. — Да Мистер Полночь. Кто-то опустил руки Салли на плечи, и она вскрикнула и вскочила с кровати, передёрнувшись, как если бы под одежду ей заползла многоножка. За спиной никого не было — только бабушка по-прежнему улыбалась, глядя на Салли, и позади неё лежал ворох одежды. Дублёнка. Несколько платьев на дубовых вешалках. И пальто. Салли, не произнеся ни слова, молча направилась к двери. Внезапно, пройдя мимо фотокарточек на стене, она отчётливо услышала странный стеклянный шёпот оттуда, из-под старых деревянных рамок, и, остановившись на короткое мгновение, посмотрела на них. Снимки были в густой тени. Дневной свет их не касался, и с каждого снимка, с каждого лица прямо на Салли смотрели белые, тускло светящиеся точки вместо глаз. Десятки таких жутких точек, похожих на крохотные, манкие огоньки глубоководных рыб-удильщиков. — Чтоб меня, — испуганно сказала Салли и бросилась к двери. В голове царила ужасающая пустота. Не было ни одной мысли, кроме пульсирующего, глубокого, почти всепоглощающего страха — и Салли, дёрнув дверь за ручку, совсем как в детстве, с той же отчаянной паникой поняла, что её снова заперли в бабушкиной спальне. — Полдень, — тихо сказала бабушка Мередит у неё за спиной, — это почти то же самое, что полночь, милочка. Особенное время, когда небесное светило находится в зените своего положения над Землёй. — Ба, открой дверь, — твёрдо произнесла Салли, не собираясь оборачиваться. Что-то внутри неё знало: сделай она это — и случится нечто ужасное. Но бабушка Мередит ничего не ответила на эту просьбу. Она встала с постели. С громким хрустом размяла уставшие позвонки. Шаг за шагом направилась к внучке, сжавшейся у тяжёлого, дубового дверного полотна. — На здешних землях чего только не случалось, дорогая, — продолжила Мередит. — Но зло зародилось на них куда раньше, чем я появилась на свет. Всё, что у него есть — это история, которую он передаёт от одного человека к другому, когда придёт время. Моё время пришло, когда он забрал Дженнис. Тогда Дженнис нашептала мне историю мёртвыми губами прямо в ухо, и я стала смотреть на многие вещи совершенно особенным, правильным образом, Салли. Она подошла ближе, и Салли почуяла тошнотворный запах разложения и гнили. Она не знала, что грядёт и что будет затем, но попыталась вынести дверь плечом. Этого, конечно, не вышло: разве что руку пронзила глухая боль, только и всего. Дверь была слишком крепкой. — Не нужно никуда убегать, милая, — бабушка Мередит встала к ней так близко, что Салли услышала у себя на затылке её тяжёлое, неожиданно горячее дыхание. — Потому что я всё равно расскажу тебе эту историю, захочешь ты того или нет. Каждый в нашей семье её знает. И твоя мать, и твой отец. И я, и твой дедушка. Каждый несёт в себе это семя. Пришла пора понести его и тебе. Салли задёргала круглую ручку, что есть сил. Заколотила в дверь кулаками. Звать помощи было бесполезно — она поняла это почти с безнадёжным ужасом — и бабушка Мередит легла ладонями ей на плечи и прошипела в самое ухо: — У него есть имя обычное и имя настоящее. И настоящего никто не знает… Если ты услышишь его речь тёмной ночью или ясным днём, не зови, иначе он придёт. И тот, кто знает историю, будет жить. А тот, кто истории не знает, прогневает его, как кару этих земель, на которых светит жадное, вечно голодное солнце цалаги… И вдруг ручка поддалась. Потной ладонью Салли обхватила её. Там, в замке, быть может, она сдвинула крохотный паз — это было ей до конца неизвестно — но дверь поддалась, щёлкнула, и Салли вылетела наружу, задыхаясь от запаха разложения и дрожа от страха. Она захлопнула дверь, даже не глядя на неподвижный бабушкин силуэт, такой неживой, что её обмякшей фигуре не хватало разве что штатива. Затем, не останавливаясь, бросилась прочь к лестнице, но увидела бегущую по стене вдоль ступеней тень, ломаную и высокую, и резко развернулась обратно. И, добежав до конца коридора, она заперлась в своей комнате. Руки по-прежнему тряслись, мочевой пузырь был переполнен, пояс джинсов страшно давил. Салли ощутила тошноту, затем — резкий приступ рвоты. Кое-как сглотнув кислую слюну и подавив желание стошнить, она подумала о травянистом чае, который пила вместе с бабушкой в той комнате, под присмотром десятков светящихся глаз с фотоснимков — и, борясь с собственным недомоганием, подошла к окну. Открыв одну створу, а затем — вторую, она, не сомневаясь, села на подоконник и перекинула на оконный скат ноги. В этот момент дверная ручка задрожала. — Салли, — прошамкали её имя. Это был голос дедушки Роберта. Салли на миг замерла. — Салли, выходи. Нам нужно поговорить. Сильный порыв ветра ударил ей в лицо и грудь. Салли задрожала от холода, удивившись, как быстро снаружи упала температура — и это в конце августа! — но, стиснув челюсти, не стала больше медлить. Гонимая своим страхом и решимостью спастись, сама не зная, от чего, она вылезла из окна и ухватилась пальцами за откос. В тот момент она пожалела, что не взяла ни верёвки, ни хотя бы простыни, но было уже слишком поздно. Подтянуться на руках она бы не смогла, а рядом была водосточная труба и целая стена вьюна. Салли изготовилась и напоследок поглядела на дверь: та громыхала так, словно её пытались выбить. Зажмурившись и досчитав до трёх, Салли Хэрроу сгруппировалась, напрягла всё тело и бросилась на вьюн, вцепившись в него пальцами и повиснув на крепких стеблях, которые оплетали деревянную решётку. Но позади неё, в порывах хлёсткого ветра, больше похожего на ураган, послышался шёпот множества голосов. Кое-как схватившись за решётку и прижавшись к стене всем телом, не зная, как сползти вниз, и не желая вернуться к себе в комнату, Салли робко поглядела на поле и оцепенела. Цветки подсолнухов медленно раскрывались, обнажая вместо чёрных семян множество глаз со зрачками, вращавшимися в глазницах. Лепестки шевелились, будто пальцы на руках; стебли колыхались, но не от ветра, а совсем в другую сторону. Подобно волне накатывая к краю поля, они тянулись к дому Хэрроу, и среди них, совершенно не скрываясь, стояла высокая, тёмная фигура в рваном плаще, с лицом, покрытым холстиной, и горящими глазами-точками — белыми и мёртвыми, как у людей с фотокарточек постмортем. И когда он протянул к Салли руки, она ощутила странное головокружение. А затем разжала пальцы, будто вопреки своей воле, и слетела со стены, не издав ни единого вскрика.