***
Том вскинулся в немом крике, отчаянно хватая окоченевшими руками ускользающий образ. Его дыхание сперло, легкие будто водой залило – жгло, тянуло, хоть самому грудь разрезай, чтобы испить воздух. Ноги ощущались чужими, не двигались, не гнулись, как парализованные. Спина, покрытая накипью холодного пота бесконтрольно сотрясалась, сжимало мышцы пресса, кололо в ребрах. Он попытался расслабить окоченевшее тело, но то, будто заколдованное, жило само по себе: попеременно шевелились пальцы сведенных стоп, застревал в горле ком. И казалось, что тени в углах спальни тянули уродливые острые когти, обхватывали щиколотки, ломая кости. Мужчина прижал кулак к бешено вздымающейся груди, потер, щипая короткими ногтями кожу – чтобы чувствовать хоть что-то; та отозвалась неприятной глухой болью. Том расслабленно вздохнул. По крайней мере он был жив. Губы по-прежнему хранили теплоту чужих, сладкий аромат жженого сахара щекотал, баюкал ласковой колыбелью, но спать больше не хотелось. Скупая слеза скатилась по острой скуле, исчезая во взлохмаченных мокрых волосах, покрытых холодной испариной. Ночи, подобные этой, всегда особенно остро показывали несостоятельность его как заботливого и оберегающего партнера, противно шептали на ухо злые слова, вспахивая мозг – рвали, перемалывали промышленной маггловской мясорубкой. Он ненавидел себя всей душой и ненависть эта увековечена глубокими следами, масляными бороздами над кипельно – молочными кистями. В них. Навсегда запечатлённый образ недопустимой слабости и сломленности, недостойной имени Темного Лорда: Вершителя судеб, людской погибели. Почему все сложилось именно так? Почему не заметил, не предупредил случившееся? Не остановил? Почему наивный любящий юноша погиб жестокой, страшной смертью, которою не пожелаешь даже заклятому врагу? Почему именно его сердце, укрытое гладью проклятого озера охраняется такими же заблудшими душами? Почему именно его глаза - нежный перламутр и острый гравий - смазаны пеленой? Почему именно его тело гниет под толщей ядовитой воды? Том бы прыгнул сам, уничтожил каждую тварь, протянувшую в рытвинах и бороздах руки: будь то ребенок, старик или женщина – он перебил бы их всех; сам разворошил собственное нутро, только бы спасти и спрятать от гипнотизирующего угольного мрака заброшенной пещеры. И он хотел бы отправиться следом – чтобы снова рука об руку, чтобы смешинки в антрацитовом взгляде и бесконтрольное «люблю» с губ. Но как вечная память собственному бессилию и доверчивости – кривые полосы бледно – алых росчерков на предплечьях; гневный прищур черного аметиста школьного зельевара и «Только попробуй снова» шипящее рассерженной коброй. Он жил скупой, печальной тоской, как заведенный деревянный солдат, бережно прижимая к сердцу медальон – последнее, что осталось, ведь Он погиб, защищая; сам Том дал умереть, не сумев сберечь. Как в бетон закованные, ноги свесились с края кровати, устало разогнулась затекшая поясница. Неспеша умылся, оделся, уложил волосы. Увесистый кулон обжег ладонь, занявший место на белесой шее, сверкая хищным отблеском в танце комнатных свечей – невесомый поцелуй признанием лег на ядовитую яшму. За время проведенное в ванной спальня преобразилась, и неизменными осталось лишь отодвинутое к камину кресло, укрытое легким летним пальто и смятая в отличие от другой половина кровати, хранившая давно ушедший силуэт. В доме было не много по – настоящему серьезных правил, но одно из них свято запрещало прикасаться к некоторым вещам в покоях хозяина, укрепившееся после бесследно исчезнувшего нерасторопного молодого домовика. Несущий тянущую скорбь, мужчина не жалел сил и заклинаний, решетом расписывая кожу слуги, унесшего в дань прошлому последнюю крупицу памяти, когда вернувшись в покои не обнаружился измаранный яблочным джемом в яркое воскресное утро платок – перед глазами пряной свежестью проносились блики заливистого смеха и скрываемой озорной улыбки за отрезом шелковой ткани. Том ненавидел сладкое, но любил сцеловывать мёд с бархатных губ. Маг прикрыл чуть скрипнувшую дверь, размеренным шагом идя полутемными коридорами, утопающими в лучах предрассветного осеннего солнца – золото красок стекало по стенам. Он скосил агаты глаз, ловя проползшую атласной лентой дымку. Та встрепенулась и, ловко прыгнув, приземлилась на плечо. - Хозяин, значит, уже проснулся? – за время общения Реддл успел заметить, что Мор практически не покидает Гарри - даже когда тот дремлет; кончик крупного клюва щелкнули, вызвал возмущенный гогот. – Не злись, - маг примирительно огладил лоснящиеся перья, скормив птице несколько захваченных с подноса в комнате вишен. – Вот, - перед вороном завис поддерживаемый магией мешочек. – Отнеси. Мощные крылья распрямились, зверь взмыл к потолку, впечатавшись чернильным пятном; смоляной ручей стек в небольшую трещину и исчез. Мужчина лишь беззлобно усмехнулся, в очередной раз восхищаясь опасным и необычным фамильяром мальчишки.***
На удивление, кошмары не тревожили сегодняшнюю ночь, будто испуганные самой перспективой атаковать в логове монстра, что будет хуже любого написанного книгами или придуманного фантазией. Гарри потянулся и лениво расправил руки, прокряхтев что – то неразборчивое в пушистую мягкую подушку. В его комнате, о, Мерлин, его дома, было около четырех таких, но даже на одной лежать невообразимо приятно. Гулявший сквозняк холодил кожу, пуская вскачь мураши; за запотевшими окнами мозаикой играл рассвет. Было тихо – тихо, лишь пение ранних птиц прерывало умиротворяющий покой. Вставать отчаянно не хотелось, но запланированная на день работа, увы, не могла ждать. Еще вчера недовольный сыч унес Персивалю письмо с просьбой одолжить образцы цветов из оранжереи, ответ, стоит сказать, ждать себя не заставил. Появившееся в пепле тлеющих поленьев лицо добро улыбнулось, спрашивая о самочувствии и, конечно же, соглашаясь отправить коробочку свежих растений, при этом заговорчески усмехнувшись и более ничего не говоря, потухнув. Гарри не ощущал опасности или нехорошего предчувствия, но было кристально ясно: мужчина что – то задумал и раскрывать карты не собирался. А когда сигнальные чары завопили как рой пикси и напрягшийся Реддл вмиг расхохотался стала ясна причина: домовик привел робеющего чуть сгорбленного юношу, попеременно то краснеющего, то бледнеющего – уши того отливали всеми оттенками алого. Так произошло знакомство с Криденсом – таинственная тень, уверенной прытью сбегавшая от него все последнее время явилась сама, представилась и очаровательно смущаясь протянула руку – пожать ее в ответ было делом чести. Том лишь продолжал время от времени хмыкать, позже пояснив, что уже знаком с внезапным гостем. А до Гарри наконец дошло, что означал многообещающий взгляд Персиваля и Геллерта, что имел под собой перелив двух серебряных колец на безымянном пальце руки опекуна и его мечтательное, наполненное неприкрытой нежностью лицо при упоминании скромного четвертого жильца; вспомнилось ехидное «Думаю повар оценит похвалу» и «Подожди еще немного». Заикаясь и нервно теребя рукава манжетов, парень протянул бумажный пакет с покоящимися под стазисом растениями, уточнив, что если понадобится еще, то он с удовольствием поможет. В целом, Криденс произвел самое что ни на есть положительное впечатление: будто сотканный из кротости, олицетворяющий само понятие «робкий», он, однако, обладал сталью взгляда – терпкая кофейная гуща гипнотизировала. Его тонкие, даже, тощие руки выглядели слабыми, но лишь по первому впечатлению – фактом мышцы перекатывались стройной рябью под атласом кожи. Более всего Гарри ощущал пышущую силу: та лавой растекалась по комнате, находя отклик в его собственной тьме над грудью – стоящий напротив человек был обманчиво беспомощен, скрывая за застенками души и хилого тела необузданный вечный пожар. Понимал это и Том, развлекаясь, когда внимательно осматривал замершего как перед удавом мальчишку; тот храбрился, однако, тщательно и на сколько мог прощупывал магический фон гостя. Юный и обожаемый супруг четы Грейвс-Гринд-де-вальд таил в себе мощь, сравниться с которой не могла иная другая, знакомая ему ранее; даже его собственная. До того боявшийся, но теперь приручивший внутреннего зверя, Криденс оставался хрупким и горячо оберегаемым обоими партнерами, но при этом не принимал на себя роль тепличной фиалки. Реддл уважал его. Гарри еще некоторое время настороженно косился, пытался прикоснуться мраком к сияющей белизне напротив, но остался ни с чем: парень был с виду безобиден и не проявлял агрессии, хотя волны магии разве что с ног не сшибали еще неокрепшее тело со скудно развитой силой. Оставалось лишь приветливо улыбнуться и снова горячо поблагодарить посыльного, терпеливо отвечая на вопросы, переданные опекуном и его мужем. Тепло разливалось где – то между легкими и утекало в кровь, когда до сознания дошло: о нем беспокоились. Он был нужен. Поэтому утро, потревожившее сон, совсем не омрачало общего настроя: угли воспоминаний предшествующего вечера грели и отгоняли витиеватую изморозь, тянущую куцые лапы. Рассматривая украшенный лепниной и покрытой сеточкой трещин потолок, Гарри пропустил момент, когда руки объяла ласковая тьма, заурчав на покрасневшие уши. Мор кошачьей мордой потерся о шею, свернувшись под боком, протягивая зажатый меж острых зубов тканевый мешочек. Поначалу запереживавший, Гарри вмиг успокоился, вспомнив заклейменные кровью заверения Реддла о том, что в этом доме ему ничего не угрожает, как не несет в себя опасности и хозяин поместья. А зря. В руки упало неприметное кольцо – отблеск золота в свете бра ослепил; юноша отшатнулся от него как от ядовитого. Реликвия семьи Мраксов издевательски лежала на одеяле – совсем как мамба посреди искристого снега. «Он бы не посмел». Забытый за поволокой паники Мор выскользнул под дверной щелью, спустя несколько долгих минут возвращаясь с обеспокоенным Томом. Зелень всполохнула адским пламенем, гневно смерив запыхавшегося мужчину. - Как это понимать? – зубы свело, морщины прорезали детское лицо. – Избавиться от меня решил?! - Не понимаю о чем ты говоришь, - маг примирительно выставил вперед узкие ладони, однако, осаживая прикрикнувшего на него мальчишку строгостью голоса. - Клянись, что не желал мне смерти или вреда, - метавшийся между людьми смог обернулся кольцами вокруг хозяина, отчаянно шипя; змея расправила капюшон, выставляя напоказ зияющую глотку. - Клянусь, - изящные пальцы легли на сердце, комнату заполнил легкий белый свет. Несколько успокоившись и переведя сбившееся дыхание, Гарри напряженно выдал: - Точно такое же чертово кольцо наложило на Дамблдора проклятие из – за которого тот умер. А теперь подумай и реши, почему у меня была такая реакция? - Оно совершенно безвредно. Единственный артефакт, который в нем хранится – воскрешающий камень, но и тот оберег, а для тебя, как Её посланника в принципе не несет опасности. Гарри смотрел недоверчиво – диким волчонком, разве что не скалился. Много было в его жизни таких доброжелателей и «безвредных» безделушек. Может быть, будучи наивным он бы поверил, но чувство самосохранения било тревогу. - Зачем отдал тогда? - Это, - мужчина грузно упал в кресло. Не ушедший после кошмара тремор слегка мутил рассудок. – Подарок. Мне оно незачем, а тебе в пользу пойдет как, можно сказать, наследнику и доверенному лицу. Палочка у Грин-де-вальда, камень теперь у тебя. Останется только мантия, но ее старик вернет сам. Считаю, что дары Смерти должны быть либо у нее, либо, - сведенные плечи сжались под сухими руками. – Находится во владении ее подчиненного. Гарри молчал, обдумывая сказанное. Он не ощущал лжи или притворства, не видел бегающих алых глаз или излишней импульсивности в движениях – все говорило об искренности намерений. Конечно, можно было бы продолжить распри или начать более серьезный конфликт, но зачем? Опыт прошлого помотал знатно, научив отличать за поволокой сладкой лести правду. Том не врал и насколько мог терпеливо объяснил свою позицию. Заставлять его нервничать еще больше было бы по меньшей мере невежливо, а по факту – глупо. - Хорошо, - кивок; взметнулись непослушные каштановые кудри. – Прошу простить за столь резкий порыв. Я до сих пор помню обугленную иссохшую воняющую тухлятиной плоть, поэтому иначе отреагировать не мог. - Я понимаю, поэтому осудить не могу. С моей стороны было нерационально отдавать такую вещь через посредника. Полагаю, ситуация разрешена. - Да. Еще раз прошу прощения. - Не надо, - мужчина поднялся, гордо расправив спину. – Тебя не учили основам, поэтому запоминай сейчас: не разбрасывайся словами запросто так – ни извинениями, ни обещаниями, ни комплементами – все они имеют вес. Особенно в высшем свете. Не иди на поводу эмоций, не руби с горяча; один человек уже поплатился за свою несдержанность и пожинает плоды. Имея острый ум и проницательность, однако, даже он попался на крючок, и освободиться не может уже очень долго. Оно того не стоит, Гарри. Мысли копошись муравьями и сотни вопросов кололи в нетерпении язык. Мир магии открывался с новых сторон и Гарри не знал как реагировать на его грани. Он был в замешательстве, он был впечатлен, был раздосадован. Столько правил и столько загадок, тайн, особых ритуалов, запретов, где его познания исчислялись скромным примечанием в углу многотонной книги. В памяти всплыл Малфой - младший с его павлиньими замашками, педантичностью и сварливым хвастовством. Испытывая тогда щемящую ненависть, Гарри не мог в должной мере оценить всех тонкостей поведения сокурсника, всех замечаний, сделанных им и всех колкостей, брошенных в адрес идиотичной недальновидности. «Что же, хорек, вынужден частично признать твою правоту. Воспитание и парочка уроков мне бы не помешали». К слову о Малфоях. Встретившись чуть позднее, статный маг, поправив щегольский сюртук, смотря более снисходительно и терпеливо, пригласил на встречу в мэнор, чтобы, как выразился «Обсудить насущные проблемы, мистер Поттер», упомянув, что Том кроме всего прочего свое согласие уже дал. Гарри не горел особым желанием, но понимал, что такая не совсем темная, но все же имеющая вес в светских кругах лошадка способна подсобить. Мужчина откровенно напрягал, хотя после принесенных извинений – теперь он знал, что таким не разбрасываются – казался менее напыщенным. Но, черт его дери, ничего более не вызывал: ни притяжения к общению, ни уменьшения гневной спеси юношеского сердца. Делать было нечего, пришлось соглашаться и симулировать вид безумной радости и чванливой польщенности. Люциус, отдать ему должное, отразил эмоции Гарри почти идентично: лицо еле держало благородную маску, то и дело просачивая брезгливый оскал человека, который изо всех сил пытается изображать дружелюбие. Хотя бы в чем-то они сошлись.***
Это было весьма неожиданно. Геллерт оставил его на растерзание мадам Малкин, сказав, что не пристало наследнику по меньшей мере двух сиятельных родов ходить в обносках и старых костюмах кузена. Гарри не знал, что вызвало у него больше вопросов: оговорка про большее количество наследований (по меньшей мере два, а сколько их, упаси Мерлин, было всего?), чем предполагалось или указание на его внешний вид. Последнее был особенно неприятно, все же он не виноват в тщательно сформировавшимся в голове образе наивного простачка в линялых вещах; если что – то закладывается в голову, вытеснить это «что-то» потом весьма тяжело. Вдвойне обидно слышать подобное от кого – то вроде Грин-де-вальда - тот выглядел сошедшим с обложки модного буклета магического, да и не только Лондона. Как бы то ни было, факт оставался фактом: мужчина спешно удалился по «Очень важным делам, потом расскажу», всучив в руки увесистый кошелек и потрепав напоследок нежно волосы. И теперь он, потерянный и сбитый с толку, стоял неприкаянной тенью посреди огромного бутика, переступая с ноги на ногу и отчаянно выискивая наиболее тихий темный угол, в котором мог бы отсидеться до возвращения опекуна. Сам что – то купить, а уж особенно одежду, даже если той оказались бы трусы с майкой, он не мог – не привык, не знал как перешагнуть через взращённый комплекс. И хотя тетя Петуния в уже этой, несколько более яркой и доброй к нему жизни, пыталась привить племяннику некоторые основы, вышло у нее откровенно говоря плохо – время потрачено впустую. Гарри мог только исподлобья наблюдать за мельтешившей юркой юлой низенькой седовласой женщиной и открывать как рыба рот, не проронив ни единого звука. Все было даже в какой – то мере хорошо: он мышью прятался в закоулках теней, частично укрываемый Мором, не привлекал чужого внимания и вообще был тише текущей воды, пока под самый нос не уперлась чья – то белесая, покрытая легким пушком волос маленькая ладонь. - Здравствуй! Я видел тебя в банке несколько месяцев назад. Я Драко Малфой, - ладонь эта в нетерпении дрожала, а ее хозяин – красным помидором – смотрел выжидающе. - Гарри Поттер, - пожал руку, замечая мелькнувшее в глазах наивное восхищение. Гарри не обольщался, он помнил какие слова вылетали из этого рта и какие идеи были заложены в голову мальчишки напротив, но пытался размышлять холодно и видеть перед собой новую версию старого недруга, ведь «Это другой человек. Другой мир. Другие события. Дай шанс». - Ты тут один или с кем – то? - голос был чуть писклявый, плохо отыгранный, но до боли знакомый. Ощутилось давно позабытое чувство спокойствия – не менялась хотя бы показушность слизеринского змея. - Мой опекун ушел расправляться со своими делами и оставил тут. - Понимаю, papa умчался на важную встречу и опять не взял с собой, - кончик носа сморщился. Гарри тихо засмеялся. Мерлин, маленький Драко был очарователен. На короткое время повисло тянущее молчание, Гарри сглотнул вставший поперек горла рыбьей костью ком. Раз вселенная отчаянно дает сигналы, пора к ним прислушаться и хотя бы раз сделать первый шаг. Он не поймет этого человека пока не пошевелится сам. Малфой был самолюбив и определённо знал себе цену, и, чего греха таить, купался в комплиментах и коленопреклонности всего своего факультета – катался сыром в масле. Лучшая защита это нападение, лучшее нападение в адрес юноши напротив – атака его же оружием: неожиданностью. - Поможешь мне выбрать вещи? Я тут в первый раз и не знаю, что и как. Драко замер, удивленно и совсем не по-аристократически разинув рот, хлопая глазами, обрамленными веером пушистых ресниц. Мальчик гукнул, впрочем, тут же подобравшись и на манер отца горделиво вскинув острый подбородок. - Конечно! – губы растянулись в самодовольной улыбке, так и говорящей: «Лучше меня кандидатуры нет» и «Ты обратился по нужному адресу. – Пойдем. В целом, Драко подошел к поставленной задаче со всей ответственностью и юношеской горячестью: протащил новоиспеченного знакомого между стройными рядами уходящих в потолок полок, заставил перемерить несколько десятков костюмов и примерно столько же мантий, загружая объемными фунтами одежды несчастных домовиков – от тех торчали только длинные уши под ворохом цветастой одежды. Малфой припечатал высокомерно – авторитетным: «Встречают по одежке!» и гонял Гарри между стеллажами как школьный учитель в Литтл Уингинг по беговому полю. Он задушил порядком сотней галстуков и бабочек всех фасонов и цветов, подобрал практически три десятка разномастных запонок и примерно столько же пар носков – от высоких гольфов до маленьких следиков, потому что «Настоящий джентльмен готов ко всем случаям выхода в свет!»; настырный, он всучил перчатки и накладные жабо – воротники, которые не носились Гарри никогда в этой, да и прошлой жизни тоже. Драко, казалось, отыгрывался на нем за все года обучения в Хогвартсе, когда неоднократно жаловался на поношенность и непрезентабельность вещей гриффиндорца. И если рассудить трезво, то было справедливо. Совершенно ничего не понимая в моде и тенденциях, Гарри, однако, внимательно слушал и мысленно конспектировал емкие комментарии, осознавая, что казавшийся напыщенным индюком и ходячей хвастливой холерой, Малфой на самом деле великолепно разбирался во всем, что касалось внешнего облика и имиджа мага. Оставалось только смиренно внимать и учиться. Да и сам по себе противный по школьным годам хорь, оказался на удивление интересным собеседником, ловко переключаясь с «Тебе больше подойдет холодная осень в синих, зеленых и темно – кирпичных тонах» ( хотя, Моргана великая, что значит темно - кирпичный?) до «Метеоры Мус Джо – лучшая команда в мире, Гарри!» на что сам Гарри лишь беззлобно снисходительно улыбался, вовлекаясь в шутливый спор. Последний раз ему было так легко и спокойно еще до темного сырого чердака и сломанных лодыжек, сводимых судорогой. Теперь он понимал почему Персиваль и Геллерт так настаивали на его выходе в люди и из собственной зоны комфорта, охраняемой стеной выше врат таинственного Мордора из украденной у кузена книги. Понимал, и был столь благодарен, что не знал сколько раз вознес яркое спасибо к звездам. Помог с более благосклонным восприятием сына пожирателя и тяжелый разговор, произошедший у потрескивающего старым радио камина поместья Реддлов. Мучимый догадками и изводимый неприятными думами, он задал трепетно – волнующий вопрос Тому, который, внимательно выслушав тяжело вздохнул, но ответил, потрепав за ухом, совсем как игривого домашнего щенка: «Моя политика никогда не была направлена на убийство магглорожденных. Понимаешь, Гарри, ты можешь осудить или нет, но я не вижу проблемы использования понятия «грязнокровный» и «грязнокровка» потому что это факт, а не домыслы и оскорбления. Кровь таких волшебников действительно разбавлена и «огрязнена» - они, как правило, слабее чистокровных, им тяжелее дается наука, сложнее воспринимается сама магия как материя и энергия. Эти люди должны прикладывать в три, а то и десять раз больше сил для достижения того, что получить рожденным от союза магов не стоит ничего. Я сам грязнокровный, Гарри, мой отец маггл, а мать – пленившая его зельем чародейка. И даже будучи по стечению обстоятельств одаренным, я был вынужден работать много больше своих сверстников и других волшебников, буквально прогрызать дорогу, чтобы добиться хотя бы чего – то. Это опасно - опасно смешивать кровь и дальше, не занимаясь воспитанием и образованием тех, кто приходит в этот мир. Магглорожденным необходимо уделять больше внимания, им нужна поддержка прославленных и сиятельных родов, в ином случае от них больше вреда, чем пользы. Твоя подруга – исключение и редкий образчик, достойный внимания, но она и сама строила себя – учила, читала, исследовала; делала то, что должен делать каждый грязнокровный и не только маг, Гарри. Да, ее кровь слабая, да, магический потенциал хуже, чем у тех же Ноттов или Забини, но она совершенствуется и со временем будет способна достичь их уровня. Иные же, не усложняющие свою жизнь и влекущие жалкое ничтожное существование, предначертанное и поощряемое нашим министерством, лишь зря расходуют свою энергию и никакой пользы не приносят. Просто подумай: есть Малфои, славящиеся своей силой и подпитывающие ее из поколения в поколения, в том числе за счет чистокровных браков, как результат – способные дети, мощный род; а есть условная семья, не считающая важным как – то шевелится в плане развития ребенка и его магического ядра. Они как паразиты: вступят в брак с чистокровным – ослабят его и его же поколения вперед, или будут плодится между собой – порождая сквибов или настолько слабых чародеев, что грусть берет. Так нельзя. Мы вырождаемся, Гарри, и с этим надо что – то делать. Вариантов несколько: либо заставлять таких магов жить по законам и обычаям, издревле существующих в нашем обществе, учить, воспитывать или выгонять восвояси. Иначе судьба и их и наша будет незавидна». И хотя произносить «грязнокровка» было противно и ощущалось как нечто неправильное, Гарри был вынужден в какой – то, а если откровенно, большей мере согласиться со словами побратима. Досель не знавший такой беды, он был до глубины души поражен ее масштабностью и тем как переиначили суть Дамблдор, министерство, а остальные слепо поверили. Под грудью скреблись кошки и все рациональное сознание кричало: «Это обман, глупый!», но реальность и факты, сопоставимые с событиями минувших лет говорили иное. Реальность была жестока, но с ней необходимо смириться. Да и не стал бы ненавидящий магглорожденных кошмарный Волан-де-морт держать под боком того же Снейпа, всячески ему благоволя и поощряя. Конечно, переменить устои, по которым жил восемнадцать лет было невозможно сразу, но попытаться понять суть и изучить проблему не требовало особых сил. Гарри обязательно попробует, тем более, основную часть сложного и тянущего сердца решения он принял. Речь Тома произвела неизгладимое впечатление и до слез потрясла, но тем не менее открыла глаза, а сдобренная порцией литературы и научных трудов и вовсе развеяла большинство сомнений. Свою лепту внес и старый разговор с Геллертом, поведавший об истории несчастной Арианы, который поставила еще не жирную, но точку в бесконечной череде вопросов: смерть сестры, таинственные артефакты самой Смерти, сильные и опасные волшебники, не менее опасные и жестокие магглы, а еще ненависть и жажда мести, припорошенная нереализованными амбициями, животным страхом. Как крыса загнанная в угол, Дамблдор боялся и хотел покарать казавшихся ему виновных, при том совсем неважно как: своими руками или чужими усилиями; хотел контроля и выдуманного туманного мира, в котором нет места злу, несправедливым смертям и слишком сильным. Нет места непокорным магам и магглам. Голова кружилась и шла в пляс картинка перед глазами, запотели стекла очков. Сделанный вывод будоражил и напрягал, требовал срочных действий. Конечно, он отослал экстренное письмо с догадками опекуну, Реддлу и Малфою; Гарри был уверен, что все трое сидят где – то неподалеку и ведут бурные обсуждения, сплавив его на попечении судьбы и случая, однако, присматривая. Взрослые дяди решили разобраться сами, не привлекая маленьких детей. Что же, маленький ребенок привлечет себя сам, но чуть позже, когда выловит каждого по – отдельности. Пока оставалось лишь заливисто смеяться над шутками трещащего Драко и клятвенно соглашаться на посещение мэнора в «Эти, Поттер, выходные, запомнил?», да горячо благодарить, нагружая домовиков Персиваля свертками и тяжелыми пакетами с бутика шумной магической аллеи. А выходные? Как раз будет время переговорить с Люциусом.