***
Переезд был вопросом времени, даже удивительно, что растерявшая внимательность мать так медлила. Любопытные соседи совали свои носы и шептали гадости, опаляя детские уши ругательствами, кто-то пытался утешить, а кто-то наоборот бранился не хуже пьянчуги – лодочника Дэри, сплевывая прямо у ворот хранящего молчание дома. Альбус лишь зло рычал и срывая накопившуюся злость, ломал ветви того злосчастного дуба, избивал покореженный ствол ржавой кочергой, которой отец перебирал тлеющие угли в стареньком камине гостиной. Аберфорт в такие моменты уводил жмущуюся доверчиво сестру, закрывая ее уши ладонями – незачем ребенку слышать рыдания, припорошенные гневными выкриками разбитой души. Новый дом принял их поредевшую семью добродушно. Годрикова впадина была забытым всеми богами местом, как раз таким, которое искали порицаемые отщепенцы, прячущие лица и прячущиеся сами. И Альбус закономерно злился, ведь как так? Это маггловские нелюди напали первые, это они чуть не погубили Ариану, это по их вине пусть и вспыльчивый, да, но какая разница, отец, совершил преступление! Это они! Точно – точно они – жалкие, завистливые, грязные. Скучный пейзаж скучного поселения вводил в тоску, еще больше наседала мать, требующая продолжить обучение, не ставить крест на своей, прости Мерлин, жизни. - Какая теперь разница?! Как ты не поймешь?! – тумба перевернулась, подаренный Персивалем на первую годовщину сервиз разлетелся режущими лепестками. – Это конец! Что сказали в Мунго? Эти, - лицо перекосило. Мерзкие докторишки. Непрофессиональные, совершенно не разбирающиеся. Глупые. – Эти неучи предложили оставить ее у них, предложили забыть и жить дальше! Но как, мама?! Разве вина Арианы в поступках тех ублюдков? Разве должна она быть заперта навсегда в четырех стенах и медленно сходить с ума? Разве то не несправедливо? - Ты же сам слышал, что сказали врачи, - женщина грузно опустилась на уцелевший стул. Пальцы ее – сухие и тонкие, до рытвин вдавились в виски. – Мою девочку не вылечить, они не знают, что это… - Ты ведь сама отказалась! А теперь подобное!.. - Да, отказалась! – Кендра закричала, глаза ее опасно блестели. – Но теперь понимаю, что это была ошибка! Твой отец не вернется, Альбус! Прекрати лелеять бесплотную надежду и прими настоящее! «Прими настоящее» - конечно, подумалось тогда, легко говорить ей – опустошенной и уставшей, готовой вот так: незавидно, скромно доживать дни, обнеся себя кривыми стенами небольшого поместья, ухаживая за умалишенной дочкой. Не могло пылкое юношеское сердце простить несправедливости, не могло утихомирить безумный яростный огонь, пожирающий без остатка. Какое – то время было тихо: Аберфорт возился с Арианой, иногда даже было слышно ее заливистый певчий смех, который остужал беснующиеся мысли Альбуса, позволял хотя бы на миг представить, что все произошедшее глупый и чудаковатый, жестокий сон. Что сейчас скрипнет дверь, зайдет улыбающийся так, что прыгают усы отец, что солнечная и молодая, а не выглядящая старухой мать коротко поцелует его в щеку, что брат потреплет за плечо и позовет к ломящемуся от еды столу, что ткнут в бока короткие детские пальчики и топот ног пронесет небольшую фигурку мимо, что, обернувшись совсем ненадолго, она улыбнется ярко-ярко: «Пойдем скорее, мама испекла сегодня лимонный пирог!». Встречал Альбуса только морозный, гуляющий хозяином ветер и притаившаяся на посеревшей скатерти пыль.***
Аберфорт тогда отлучился. Никто и подумать не мог, что новый приступ возникнет столь неожиданно. Маленькая, хрупкая в своем теле Ариана вдруг будто бы взорвалась: поплыли очертания, срезалось волнами лицо, потерялись в всполохах искрившихся мглой полос голубые васильки обеспокоенных глаз – она все понимала, но сделать с душащей болью ничего не сумела. Все произошло слишком быстро. Быстро взвился вдоль стен чернильный туман, быстро окутал собой крохотную спальню, быстро затмил испуганно озирающееся за окном солнце. Альбус пытался, видит Мерлин и Моргана, пытался! Он почти дотянулся до рыдающей за поволокой грозовой тучи сестры, еще немного и ладони бы утонули в шелке распустившихся, разметавшихся беспорядочно волос; его сердце билось так быстро, так отчаянно, что перебивало собой мольбы смирившейся Кендры, которая похоронила свою, но все еще пыталась спасти жизнь сына. Женщина отчаянно вскинулась и, вложив все силы, рывком отбросила Альбуса, попадая под удар. Рот исказился в немом крике, затрепетали бабочки ресниц. Она видела торчащий некрасиво из груди шпиль, чувствовала как тот раздирает плоть, перемалывая в труху кости и вены. Возможно, стоило бороться, возможно, нужно было смотреть в ответ на отчаянное «Не уходи, мама!», но жгло так безжалостно и ужасающе больно, что Кендра смогла лишь скорбно свести брови, кладя трясущиеся пальцы на чуть колючую щеку сына. Винила ли она дочь? Нет. Ариана была ее любовью и ее агонией, ее частью и ее кровью. Мать всегда будет на стороне ребенка, каким бы он ни был: злым или добрым, алчным или щедрым. Ариана не хотела, Кендра точно знала, что ее прелестная девочка не желала такого исхода. Возможно, когда она умрет, ее встретил Персиваль. Будучи верной, женщина понимала, что готова идти рядом с этим мужчиной даже после смерти; будучи умной, она также осознавала, что век его короток и коса уже занесена над шеей – почти никто не возвращался с укрытого средь скал и моря охочего до душ замка. Будучи наивной, она надеялась, что их дети смогут выстоять и выдержать, поддерживая друг друга. Будучи мертвой, она не могла знать, насколько сильно ошибалась.***
Альбус всегда много трудился: в школе, когда ночи напролет учил-учил-учил, чтобы потом практически теряя сознание пересказывать нудные и такие сложные параграфы въедчивым, требующим излишне много преподавателям. Пусть зубы его скрипели, пусть кулаки сжимались добела – ноги продолжали упорно идти, петляя меж ползущих змеей коридоров, взбираясь по серпантину вековых лестниц: библиотека, душ, спальня, ученический кабинет, библиотека. И суровый, жадный мир ответил на старания: одобрительно блестели глаза за стеклами очков стариков-преподавателей, радостно в приветствии пожимали руку заезжие специалисты, знакомые подбадривали мечты увидеть свет, переплыть за океан, набраться опыта у самых мудрых и талантливых. «У вас есть потенциал» -как-то пророкотала ему древняя как весь этот замок волшебница, приехавшая с визитом к директору школы; «Вы определенно добьетесь небывалых высот, запишите пожалуйста, мой адрес» - просипел спешащий на научный съезд в Испании новый молоденький преподаватель рун; «Такие умы нужны нашему обществу!» - торжественно объявил холеный, блестящий как новенький галлеон работник министерства, вручая долгожданный диплом. Альбус поверил. Пусть, косо смотрели старые приятели, шепча глупости о том, что он зазнался; пусть, уже не так радушно встречали мастера ушедшей эпохи, ревностно охраняющие устоявшиеся обычаи и смотревшие так опасливо на вносящего в них новизну бывшего ученика. Пусть. «Им тебя не понять, милый. Гениев всегда отрицало общество» - мама ласково перебирала волосы, опаляя дыханием лицо. Губы ее, сухие и обветренные, но такие нежные, поцеловали в макушку, а руки – маленькие-маленькие, взяли в свои его – большие и крепкие. «Общество отрицало гениев, но меня принять будет обязано». Общество вздрогнет с ужасом, когда поймет какого сотворило монстра. Общество закидает камнями всех тех, кто когда-то взрастил уверенность в таком страшном человеке. Общество слепо склонит голову, когда он предложит лучший мир, потребовав взамен всего лишь веру. А пока Альбус пытался выжить, бегая рысцой с одной подработки на другую, стыдливо отводя глаза, когда какая-нибудь особа вскрикнет: «Это же он! Тот юноша из новостей!», когда добродушный низенький мужичек-трактирщик разведет руками, пожимая плечи и скажет: «Прости, парень, на сегодня нет у меня для тебя дел». И Альбус простит, конечно простит, глуша обиду и грусть по нереализованным амбициям, вновь собирая разбившееся достоинство, чтобы ярко улыбнувшись, быстро попрощаться и искать дальше – его семье нужны были деньги. Пока Аберфорт ухаживал за сестрой, он рыл носом землю, сбивая в кровь пятки и оббегая на десятый, двадцатый круг местные лавчонки, встречая уже раздраженного, а не улыбающегося трактирщика, слыша летящие в спину ножами оскорбления, а не расслабленный виноватый смех; пока Аберфорт ухаживал за сестрой, он рыл могилу, качая как родное дитя и укладывая в нее свои стремления, надежды на лучшее; пока Аберфорт ухаживал за сестрой, он все еще хранил внутри детскую мечту о далеких странах и манящем кругосветном путешествии, хотя и понимал, что сгниет в этом пропащем месте, до конца дней говоря Ариане как она ему дорога, желая втайне, чтобы та никогда не рождалась. Потом появился Геллерт. Шумный Геллерет – столь громкий, что своим смехом распугивал ленивых птиц на площади. Понимающий Геллерт – разделяющий спрятанные за ковром лантан идеи. «Да как ты можешь?! Прозябать здесь, в этой глуши – пропадает такой дар!». Возможно, несколько позже печально известный Грин-де-вальд пожалеет о своих словах, возможно, будет молиться, чтобы где-то в другой реальности они не слетели с его губ, в этой же утопая в бесконечности, искупая плоды сотворенных ужасов. Геллерт, которого он, только возможно, но Мать-Магия, кого он обманывает, абсолютно точно любил. Аберфорт был недоволен и зол, смотря на то, как расцветает уже, казалось, утерянная улыбка брата, как веет от него свежестью мысли, как вновь расправляются спрятанные за ненадобностью крылья. Этот Геллерт, как считал Аберфорт, не принесет ничего хорошего; этот Геллерт, как считал сам Дамблдор, дал ему второй шанс и научил дышать. Этот Геллерт, ослепленный яростью и негодованием, ущемленный и униженный, выхвативший палочку почти с ним одновременно, пораженно распахивая разноцветные глаза. - И ты выберешь это? – рука взметнулась, широко обводя комнату. Юноша хмыкнул, облизывая губы. – Ты должен блистать, должен увидеть мир, а не чахнуть рядом с дурной сестрой и не менее глупым братом, раз тот не понимает чего лишает тебя! - Не смей так говорить о моей семье! – круциатус сорвался с языка быстрее, чем Геллерт сумел понять, что натворил, не услышанное им заклятие Аберфорта и Альбуса тоже. Худое тело рухнуло на пол с глухим стуком столь неожиданно, что замерло, казалось, даже время.***
Было так больно, что воздух не забирался в легкие, но Альбус упорно дышал, смотря на поросшую мхом и травой могилу. Минули года, пролетел не один десяток лет, прежде чем он смог подняться на небольшой пригорок и осесть на поставленную заботливым сторожем шаткую скамейку. - Здравствуй, Ариана, - рука стерла грязь с выцветшей фотографии, огладила лаской холодный молчаливый мрамор. – Ты извини, что не приходил так долго. Дела, знаешь ли. И дела были. У дел ядовито-зеленые глаза и пытливый ум, у дел поразительно сильное магическое ядро и не менее шокирующий потенциал. У дел опасливый взор и выверенная жестокость в каждом движение. У дел есть имя – Том Реддл. Мальчишка не должен страдать, и, какое бы не гуляло об Альбусе мнение, он никогда не был приверженцем убийств. Он честно пытался обуздать пыл и нрав своего ученика, специально прокладывая тяжелый путь, специально осаждая, заставляя шагать назад раз за разом. Сила – это ответственность, и кому как не ему понимать цену, которую придется заплатить в случае, если та решит взбунтовать. Да, Геллерт, его когда – то добрый Геллерт сейчас поверженный собственной гордыней далеко; да, Аберфорт разорвал все связи и даже самые тонкие нити, когда – то связывавшие неразлучных братьев, друзей. Мать его спит, качая в объятиях так и не выросшую сестренку, а отец сгинул в пучине бездушных волн, выброшенный нашедшими окоченевший труп надсмотрщиками. От ранимой Кендры остался шлейф аромата черешни и хранимый за самыми сильными защитными чарами пузырек с недорогими духами; от кроткой сестры зияющая под кожей и ребрами гноящаяся рана в проблесках медной облупившейся заколки и небесно-голубой ленты для волос; от брата – шрам под ключицей и ненависть в отпечатках памяти: «Не смей приходить сюда. Это ты убил ее». Его мир был шаткий и такой хрупкий, и он, добровольно ушедший в заточение людского неприятия, был готов защищать его даже в укор собственному счастью. Дуэль с другом выпила из него соки и истерзала все нутро, обливающееся кровью при виде ослаблено сгорбленной спины, при виде вмиг постаревшего лица с неясным блеском глаз. Чужая палочка жгла ладонь, но если то была цена спокойствия – пусть. Палочка, мантия и камень. Детская сказка в мгновении прошлого стоила ему родных, теперь давая робкую надежду хотя бы на то, что потеря их будет оправдана. Все эти выскочки из министерства, Визенгамота и Мунго кривились, стоило ему рассказать о своей идее – контролируемый, созданный совместно крестраж. Дары Смерти не были тайной, как и не были повсеместно известны, скрываясь за поволокой легенды, но вместе обретали мощь столь великую, что была способна погасить звезды и осушить воды. Так почему бы не сделать первый шаг на пути к спокойствию? Почему бы не попытаться остановить всю смуту общества уже сейчас? «Это глупо, Альбус» - пробухтел изрядно поседевший работник министрества, когда – то с таким энтузиазмом жавший ему руку. «Это невозможно. Оставьте бредовые помыслы» - нахмурился заведующий Мунго, брезгливо скидывая с плеча чужую кисть. «Наделить кого-то силой и бессмертием и дать право власть имущего? Позволить, как вы выразились, карать и править?» - мерзкая старуха смеялась так громко и неприлично, что, казалось, сотрясала стены. Лицо Альбуса шло алыми пятнами, а из глотки раздавалось еле сдерживаемое рычание. – «И кого же вы предлагаете на столь ответственную должность? Себя что ли?» - смех стих так же резко, как и появился, когда глаза немолодой женщины в ужасе расширились на брошенное уходящим мужчины «Да». Они поймут, они точно поймут, потому что не смогу иначе. Магия – рожденное вселенной чудо, но также и увенчанное тиарой Смерти проклятие. Опасность сильных в их неуправляемости, опасность умных сильных – в их хитрости. И Альбус отчаянно спешил, когда в экстренном порядке менял программу школы, когда с позором выгонял чересчур инициативных и амбициозных преподавателей; отчаянно торопился, когда отговаривал студентов от сложных методик, от самостоятельного изучения ненужных сейчас, в спокойное время, предметов. Торопился-торопился-торопился. Он обязан сохранить покой и гармонию этих людей, даже если они против. Обязан помочь рвущимся в клетке ограничений юношам и девушкам, понимая и помня, как подобное сгубило его самого – лента сестры в волосах будто бы жгла, освещая огнем долгий и темный путь. Что же касается его самого: годы усмирили горячность и кто как не Альбус способен все сделать верно? Наивные и молодые, полные стремлений, их идеи потухнут как оставленная на всю ночь свеча, а обиды испарятся как роса под солнцем; эта ноша так тяжела и так трудна, что лучше изрезать собственное сердце колкими оскорблениями и грубостью, чем позволить им – еще не потерявшимся и сияющим – когда-то пропасть. Труднее было остановить Тома. В какой-то момент Альбус пожалел, что появился на пороге одиноко стоящего посреди улицы приюта, пожалел, что позволил себе разглядеть в маленьком, смотрящем исподлобья волчонком мальчишке себя. Пожалел, что на ничтожный миг дал волю застывшей в венах крови добраться до груди и пробудить нечто, покоящееся там уже столько лет. Реддл поражал, не переставая удивлять из года в год, уверенно переходя с курса на курс, знакомясь и вливаясь в круг даже самых закостенелых консерваторов, в том числе и тех, до которых не смог добраться сам Дамблдор. Напыщенные дети аристократов слушали беспризорного маглорожденного сироту с открытым ртом, внимая каждому льющемуся трелью слову. Тогда стало ясно, что даже победив и заключив в скорбящем Нурменграде одного, Альбус никак не избежал появления второго. Геллерт жег потерянной любовью и нерастраченной нежностью; Том опалял недосягаемостью такой, какую испытывает отец, видя сквозь высокие прутья чугунного забора спрятанного обозленной женой ребенка. И тем больнее было отрывать крылья этому ребенку, зная, что тот больше не взлетит. Тем больнее было изображать скорбь, читая отчет. Тем больнее было осознавать, что крови на его руках не в пример меньше, чем у охваченного тенью лица Волан-Де-Морат на новостном колдофото: «Пожиратели снова убивают!». Ничего не дается просто так. Альбус понял это слишком рано. Школа прогнется под его началом, министерство смирится. Визенгамот изопьёт свой же яд, как когда-то его вкусила безутешная мать и рыдающая сестра, как испробовал обронивший скупую слезу брат и сломленный он сам. Альбус ни за что не сдастся и добьётся справедливости для всех, кому она предназначена, он отомстит и даст волю неотомщенным; погребёт живьем всех тех, кто попытается остановить его широкую поступь; если надо – пустит кровь невинных, но не осквернит клятвенно заверенное: - Я снова ухожу, Ариана, - шелк накидок взлетел с озорным ветром, покачнулись от дуновения листья пахнущей сладостью сирени. – Надеюсь, что мама и отец с тобой. Вы будете гордиться мной. Лес шумел спокойно и размеренно, изредка вздрагивая от щебета птиц. Свидетелем сумерек был закатывающийся за горизонт малиновых красок золотой диск.***
- У Поттеров родился сын, Сэр. В Мунго говорят, что мальчик необычайно одарен. Какая редкость!