Shipwreck

Лирика смотрела на гладкие доски пола, пока вокруг пальцев её ног медленно расцветало всё больше красных капель. Растущая лужица крови странным образом напомнила ей о герани. Гроздья маленьких закрученных по спирали цветов, собранных вместе в пучок букетов, пахнущих медью. Похоже, люди любили герань. Настолько, что подоконники и уличные сады времен её юности всегда были ими засажены. Дело в том, что она ненавидела герань. Всегда ненавидела. Как будто брызги крови из артерии в подвесной корзине на крыльце. Пытаясь сфокусировать взгляд в тусклом свете заброшенной спальни, она всё равно мало что могла разглядеть. Замутнённые скорее от боли, чем от слабого света свечи, глаза видели только те предметы, которые находились прямо перед ней. Груда испачканного тряпья на полу, ведро, свёрнутый набор острых серебряных инструментов и четыре якоря в виде железных колец, удерживающих цепи, которыми она была прикована к прочному столбу, прикрученному прямо к балке перекрытия. Тихо выругавшись, Лирика сплюнула на пол комочек розоватой мокроты. Она чувствовала себя так глупо. После всех испытаний и невероятных трудностей, которые потребовались ей и её союзникам, чтобы добраться до Врат Балдура, один необдуманный неверный шаг — и она ослабила бдительность настолько, что её выкрали прямо из её же спальника. И сделал это не кто иной, как Касадор Зарр. Она подожгла лагеря гоблинов, чтобы освободить Изумрудную Рощу. Она пересекла Подземье и одержала победу в адском пламени Гриммфорджа. Она прошла по землям Царства Теней и столкнулась с гневом самой богини Шар, а затем отправилась в Лунные Башни, чтобы свергнуть тирана Кетерика Торма. По пути она даже уничтожила колонию Пожирателей разума. А Лаэзель и Шэдоухарт стали невольными подругами. Гейла и Уилла, так же настороженно относившихся друг к другу поначалу, даже иногда можно было застать играющими за игрой в кости с Хальсином в тишине и покое их лагеря в дикой местности. А потом они познакомились с Карлах — несомненной жизнью и любовью всего отряда с того самого момента, когда она в третий раз случайно подожгла собственную палатку, пытаясь сохранить в сухости плюшевого мишку Клайва, о котором она не признавалась, что держит его под подушкой. И, конечно, Астарион. Её любимый, несговорчивый Астарион. В чьей постели она провела больше ночей, чем можно было сейчас сосчитать; при любой возможности пробиралась в его палатку, чтобы застать его уже приподнявшим одеяло и улыбающимся в сгиб локтя. С тех пор она хранила память о тех ночах. Она хранила те ранимые слова, которые шептали ей в прохладной тишине ночи и в пылу страсти. Она знала его страхи и сожаления, его отчаяние по поводу чего-то большего, чем несколько раундов взаимных развлечений. Его потребность быть любимым и его неспособность попросить об этом. Временами ей казалось, что он может просто взять кинжал, вырезать своё сердце и вручить его ей, потому что это было бы менее болезненно, чем произносить свои мысли вслух. Потом последовало признание. Однажды ночью он беспокойно расхаживал взад-вперёд возле костра и, собрав все силы, сердито пробормотал себе под нос слова, которые боялся произнести почти неделю. — У меня был план, — сказал он, подавляя невесёлый смешок. — Милый и простой. Соблазнить тебя. Переспать с тобой! Манипулировать твоими чувствами, чтобы ты никогда не отвернулась от меня. Она вспомнила, как у неё перехватило горло, да так сильно, что вес тела немедленно переместился на пятки. На мгновение ей показалось, что он вот-вот расколет её мир пополам. — Всё, что тебе нужно было сделать, это купиться на это, — выпалил он. Затем сделал паузу; его рот сжался в угрюмую линию. — А всё, что нужно было сделать мне, это… не… влюбиться в тебя. И вот тут-то мой милый, простой план… рухнул. Пока вокруг него метались хаотичные тени костра, он поспешил договорить. Объясняя, как на протяжении более двухсот лет он оттачивал свои чувства до бездумных инстинктов, чтобы заманить самую красивую добычу к своему хозяину. Как он добивался близости по первому требованию, используя приёмы и изыски, которыми владеют только самые редкие и талантливые куртизанки. Очевидно, для того, чтобы всегда быть уверенным в абсолютном обожании своей жертвы. Он рассказал, что и сейчас иногда чувствует их трепетные ласки на своём теле… улыбки и счастье… перед тем, как их лица рассыпаются на осколки. Затем он отвернулся от неё. Не в силах встретиться с ней взглядом из-за бушевавшего между ними огня. Хотя, как ей показалось, он ожидал разрыва отношений. Его ложь раскрылась, и он не ожидал ничего, кроме как изгнания. Но Лирика в какой-то мере уже знала об этом. Ну, во всяком случае, кое-что из этого. Кошмары Гекатомбы не покидали её, и она всегда верила, что видения, с которыми она столкнулась в тот день в недрах Пожирателя эльфов, имеют более глубокий смысл. Поэтому, когда она шагнула вперёд, чтобы обнять его, он не знал, как отреагировать. Прошло несколько секунд, прежде чем она почувствовала неуверенное прикосновение его ладоней к своей спине, но это было слишком прекрасно, когда он мягко склонил голову к её плечу и держал её столько, сколько мог. Лирика тяжело сглотнула и стиснула зубы, возвращаясь в настоящее. О чём он сейчас думает? Он должен был проснуться и обнаружить, что её нигде нет, её спальное место пустует, а она пропала уже как несколько дней назад. По привычке, она снова проверила свои путы, но они оказались такими же тугими, как и раньше. Руки были широко раздвинуты и привязаны к поперечной балке, закреплённой в нескольких сантиметрах над её головой. Ноги были стянуты вместе и прикреплены к столбу петлями из шелковистых шнуров. Стоило признать, идея похитителя была весьма изобретательной. Чем больше она истекала кровью и потела от напряжения, тем крепче и туже становились шнуры. И из этого положения, по его словам, он хотел её допросить. Хотя, по правде говоря, она и сама не знала, о чём. Повелитель вампиров приходил и уходил, чтобы истязать её, как ему вздумается, но никогда не спрашивал об Астарионе. Ни о том, где он, ни о том, где он может быть. Он также не спрашивал ни о её спутниках, ни о том, какой путь они проделали по дороге к этому самому моменту. Вместо этого он просто резал её и облизывал губы, наблюдая за тем, как она истекает кровью. Он чего-то ждал, в этом она убедилась. Удерживал её. Может быть, в качестве приманки? Может быть, это имеет отношение к дьявольскому ритуалу, который он планировал? Может быть, для каких-то других гнусных целей? На этот счёт Касадор был умён и явно избегал давать ей какие-либо намёки или что-то существенное, что она могла бы истолковать. Только больше красных капель на чистых плитах и больше тошнотворных причмокиваний бескровных губ. Кроме того, он явно демонстрировал, что не питается от неё напрямую. Напротив, он черпал свежие струйки в стеклянный кубок, поглаживая едва заметные шрамы от хорошо заметных укусов на шее. Шрамы, над которыми он с удовольствием глумился. — А, вижу, ты уже привыкла быть чьей-то маленькой игрушкой, да? — сказал он. — У него их было так много, как ты знаешь. Так много маленьких игрушек. Но он всегда их ломал. Так поступают избалованные дети. Они ломают свои игрушки. Или: — Я скучаю по милым безделушкам, как ты, которые он мне приносил. У Астариона всегда был хороший вкус на красивые вещи. Когда в один из вечеров он снова самодовольно вошёл в комнату, его очередной удар уже был нацелен ей в сердце. — И всё ещё нет никого за дверью, чтобы тебя спасти, моя дорогая. Никакого рыцаря в сияющих доспехах, который бы пришёл на помощь. Но не отчаивайся, милая. Я позабочусь о тебе. Замах и промах. Настолько, что ей даже удалось слегка ухмыльнуться. В конце концов, за ней придёт не рыцарь и не кто-либо, одетый в сияющие доспехи. — Темалир, — выдохнул он её имя, словно дым. — Темалир, Творец Песен с Побережья Мечей. Догадываюсь, что ты, вероятно, очень смущена и недоумеваешь, почему я, владыка, так надолго оставил тебя в подвешенном состоянии. Дурные манеры. Но, возможно, ты удивишься, узнав, что я ждал ответа на очень важное приглашение. Лирика подняла глаза и нахмурила разбитую бровь, хоть ей и было больно это делать. — Можешь хотя бы сказать, чего ты хочешь, Касадор? Или просто отвали. Мне неинтересно играть в твои ролевые игры. В ответ на это он усмехнулся и игриво погладил себя по подбородку. С его бледной кожей и зачёсанными назад чёрными волосами Касадор, как никто другой, выглядел до крайности высокомерным ублюдком. В сочетании с острыми, как бритва, скулами, которые соперничали разве что с его зубами, и склонностью к очень дорогой и хорошо сшитой одежде, Астарион был абсолютно точен в своих описаниях. Касадор Зарр был никем иным, как прекрасным монстром с безупречным этикетом, скрытым за расшитым золотом жилетом. Довольно похоже на кого-то из её знакомых… — О, я не играю с тобой в игры, моя дорогая, — ответил он. — Понимаю, что сейчас это, скорее всего, звучит для тебя смешно, но я совершенно серьёзен. Мне нет нужды играть, как ты выражаешься, в игры потому что, видишь ли, в этом и состоит твоя роль. И вообще, думаю, самое время тебе выглядеть соответствующе. Мои отродья скоро придут и проследят, чтобы ты привела себя в порядок и оделась. Веди себя хорошо и не создавай им проблем, договорились? В противном же случае, обещаю, я лично прослежу за твоими манерами. И вряд ли кому-нибудь из нас это понравится. Хмм? — Мы что… — она кашлянула. — …играем в переодевание бумажных кукол, что ли? Касадор приветливо наклонил голову, но в основном для того, чтобы встретиться с ней взглядом, учитывая её несколько согнутую позу. — Сегодня будет чудесный вечер. Будут присутствовать все самые престижные гости. Все. И особенно один, который, думаю, будет очень рад тебя снова увидеть. Так что будь умницей, не ёрничай и надевай своё шикарное платье. После чего он исчез так же стремительно, как и вошёл. Лирика обмякла в своей тюрьме и снова прокляла себя. Всё это было похоже на худшую развязку столь же плохого любовного романа. Но такого, в котором автор втайне планировал превратить его в триллер с кровопролитием уже к четвёртой главе. Заточена в мрачном замке на холме. Избитая и закованная в цепи аристократами-вампирами, спорящими из-за конюшен, набитых ярко одетыми дворянами, словно они торговали разноцветными конфетами. И вот теперь — какой-то бал-маскарад, на котором, несомненно, будет пиршество именно того стереотипного сорта, которое заставит всю эту наглую нежить неделю хихикать в свои носовые платки. Она прямо-таки это слышала: «О, тот самый Касадор! Представляете! Так связать человека, засунуть ему в рот яблоко и подать на серебряном блюде размером с обеденный стол! Вот это пир! Хи-хи-хи!!!» — Лирика закатила бы глаза, если бы лицо не болело так сильно. Однако под напускным юмором скрывалась растущая тьма. Дорога, по которой они все пришли в этот город, была проклята (буквально проклята!), и всё же она каким-то образом преодолела её, не испытывая ни малейшего сомнения в себе. Преодолела ненависть, потери и бездушное разрушение. Но здесь… здесь она чувствовала себя более безнадёжно, чем внутри Пожирателя эльфов в центре Гекатомбы. Или даже в мире Шар, где держали Песню Ночи. Каким-то образом, всего за несколько дней, Касадор сумел выжать из неё столько сил, сколько силы Абсолют и близко не выжимали, используя, казалось, лишь малую толику своей ошеломляющей мощи. Аватары богов смерти? Колонии Пожирателей разума? Вперёд! Она уничтожит любого противника на своём пути и будет завывать над его пеплом. Но только не сейчас. Сейчас ей хотелось только расплакаться и уснуть. Может быть, навсегда. Её зрение снова затуманилось, и разум вернулся к звукам ветра, нежно треплющего бока холщовой стены палатки, отливающей глубокой синевой в лунном свете. Астарион лежал, закинув одну руку за голову, и смотрел вверх, где сквозь швы на крыше виднелся кусочек звёздного неба. Другой рукой он надёжно обнимал её, лежащую на его груди, проводя подушечкой большого пальца по изгибу её бедра прямо под одеялом. — Здесь так тихо, — рассеянно заметил он. — Наверное, я никогда не понимал, насколько шумным бывает город. Большую часть времени всё это просто отходило на второй план. Лирика прижалась щекой к его груди и незаметно потёрлась об него ухом, чтобы ощутить под собой его тепло. — Да, — наконец ответила она. — Мне всегда немного не по себе, когда я возвращаюсь во Врата. Я так много времени провела в диких краях, что забыла, как это отвлекает — слышать телеги, разговоры и всё, что громыхает или шумит на улицах в любое время дня и ночи. А здесь — только ветер, деревья и случайный треск веток, когда мимо проносится белка. Он засмеялся. — Ага. Маленькие воинственные белки. Она шлёпнула его по предплечью, но всё равно рассмеялась в ответ. Он уткнулся носом в её волосы. — Астарион, можно тебя спросить? — Конечно, дорогая. — Когда мы доберёмся до Врат Балдура, ты ведь знаешь, что я тебя прикрою? Что бы ни случилось, Касадор не получит тебя. Меня не волнует, с каким размахом он ворвётся сюда. Я никогда не позволю ему отнять тебя у меня. Астарион как-то странно замолчал, разглядывая переплетение ткани над головой и блеск звёзд, отражающийся от золотой нити в бахроме. — Знаю, — ответил он, но его рука всё равно крепко обхватила её. — Но не уверен, что он придёт сначала за мной. В тот момент она не обратила особого внимания на его слова. Вместо этого она уже погружалась в приятное, блаженное небытие ночных грёз в его объятиях. Она чувствовала удовлетворение и насыщение, которые, как она надеялась, будут длиться все последующие годы. Однако сейчас она вновь обратила на них внимание. Проснувшись, она почувствовала, как холод металла обостряет её чувства до ярости, до смертельной остроты. Может быть, Касадор и любил свои загадки и намёки, но уважаемым гостем на сегодняшнем банкете мог быть только один человек. Тот, кто терпеливо ждал её всё это время. Тот, кто узнал бы её имя, как только оно прозвучало в городе, как только войска Абсолют были разбиты при восходе Луны. Единственный человек, который мог одновременно вести переговоры с Избранной Бога Убийств и повелителем вампиров, а затем уверенно идти на бойню, которую каждый из них приготовил. Сегодняшним гостем будет не кто иной, как Оливет Инген Айлиль. Он был в пути. И невозможно было предугадать, что он сделает. У монстров было слишком много времени, чтобы всё спланировать. А план этот, как оказалось, включал в себя очень пышное платье из зелёной и розовой тафты, которое несла отродье, представившаяся Далирией. Платье, настолько кокетливое, что она не надела бы его даже в девичестве. Лирика не сразу заметила, что верхняя часть лифа также была специально перекроена под неё. Вместо корсета, призванного приподнять и сделать соблазнительным декольте, платье было выкроено асимметрично, так что полностью закрывало правую грудь, но показывало изуродованный шрам на левой от ключицы до талии. Как в рамке, оно выставляло напоказ рану, занимавшую весь её торс, вместе с татуировками в виде голубой лозы, скрывавшими её худшие части. Если быть до конца честной, платье выглядело непристойно. Не в том смысле, что платье было непристойным или откровенно провокационным, а в том, что оно обнажало её, обнажало её тело и унизительную историю, которая была на нём вырезана. Далирия, бледная, неопрятная девушка с алыми глазами, одетая в простой льняной наряд, положила платье на край неиспользуемой кровати и с опаской подошла к Лирике. Когда послушное отродье расстегнуло замки на запястьях девушки, Лирика поняла, что та намерена наконец-то спустить её на пол. Настолько, насколько она будет готова сотрудничать. — Думаю, время ванны. В тот момент Лирике ничего так не хотелось, как стереть эту жизнерадостную улыбку с её бодрого личика. Весь этот фарс был совершенно абсурдным. Но она должна была быть умнее. Она должна была подумать. Что делать? Как подготовиться? Каков её план? К сожалению, на ум снова и снова приходило только одно слово. Старое слово из давно забытой морской баллады. Науфрагиат — слово поэта, означающее «кораблекрушение». Однажды бабушка сказала ей, что такова судьба всех тех, кто не может удержаться от плавания в опасных водах.