Укажи на юг

Всю сознательную жизнь Сатору хотелось лишь спокойствия. И, каким бы взбалмошным ни был его характер, в конечном счете всякая шалость замирала на самом интересном месте, и силы покидали владельца. В самый разгар становилась понятна вся бессмысленность затей. Но он все равно шел по намеченной дороге, не особенно обращая внимание на собственные ощущения. Относительно недавно стало понятно, что лезть вон из кожи нет ни смысла, ни резона. Одна его шкура мало что может изменить. К тому же какие изменения может нести за собой одна уставшая туша? Скелет того героя и то понял раньше: битва сути не изменит. Всегда все дело в умах. Кулаки правы лишь тогда, когда рты не умеют говорить. Этому он учил своих студентов. Конечно, сила имела значение, но только в случае обороны. С недавних пор Годжо претило кровопролитие. Внезапно до него дошло, что возвратить несколько раз к жизни можно только его. И он сколько угодно может действовать на нервы совету или другим мерзким старикашкам, только страдать от этих игр будет не он, а все остальные, за кого так старался бороться. Только его взгляды все еще разделяли не все старики. Им до сих пор проще было перебить всех неугодных по одному и не разбираться в обстоятельствах. Действовать во имя общего блага, сообща и мирно пытался только Яга и его ученики. Среди всего совета был один следовавший истинной цели, но другими методами. То, что Сатору, Яга и другие считали преимуществом, Сано Одо считал ненужной слабостью. Поэтому он всегда действовал один и, за много лет добившись авторитета, мог себе это позволить. У Сано было особое видение будущего. Номинально он хотел того же, что и все маги: достойного существования, только это существование он видел особенно для особенных. Сатору не желал слушать его доводы: эгоистичные, фашистские и единоличные. Он был убежден, что, если построить подобие мира способами своего дяди, в этом самом мире хорошо заживет лишь он один. Годжо хотел оставить после себя возможности для каждого, а не для избранных. Злобное клокотание бурлило в нем, когда он думал, что самый передовой и гибкий во взглядах глава, справедливый и честный человек, сильный маг, родная кровь, еще одна его незаросшая рана, мужчина, которого всегда в слезах вспоминала его мать, — Сано Одо — желает пустить жизнь человека, самого дорогого и нужного, жизнь Утахиме Иори, в бездну. Туда же, куда хотел бы отправить всех магов ниже первого уровня. Замашки дяди сильно ударили по неокрепшему уму юного Сатору. Сано, скопив в себе все обиды и желчь мира, делал магический мир только для достойных магических существ. Этими же достойными он считал магов сильных. Тех, что не дают повода считать себя пушечным мясом, отребьем или предателями. Сатору не хотелось убивать совет. Будь кто угодно свидетелем, он не хотел. Но был готов. Целый час Годжо слушал изможденную Секо, не задавал вопросов, терпеливо ждал, когда ей нужно было перевести дыхание. Она рассказывала все, что знала, не пропуская деталей, высказывала опасения и давала волю эмоциям. Слабость оставляла налет на каждом ее действии и слове, и потому после всего, заледенев в злобном спокойствии и принятии, Годжо отвез ее домой. Он добрался в штаб-квартиру до темноты. Сила в нем благодатно и опасно трепетала, переливалась лазурной мощью в мышцах и костях. Голова рдела кристальной чистотой и спокойствием. Щелчок застыл между пальцами, нужна была лишь пара слов, чтобы закончить все это. Пусть все катится в тартарары. Не страшно было все начать сначала, не страшно было допустить революцию, войну или что угодно еще. Единственный первозданный ужас, ледяной и колючий, застыл в его кулаке, глухо потонув со звякнувшим браслетом Утахиме. Без стука и усилий дверь в кабинет Сано Одо распахнулась. — Жаль, что ты один, — не целясь, смертельным голосом начал Сатору. Дверь закрылась, а Сано даже не обратил внимания. Словно бы ждал подобного. Он с тихим усталым выдохом повернулся в кресле и отложил бумаги. — Здравствуй, Сатору. — Правда, раз собираешься винить ее во всем, зачем мнить из себя единственного судью? Наша ненаглядная рухлядь спит и видит, как бы поглазеть на смертника. Какой смысл в твоей конспирации? — В отличие от тебя, я пытаюсь все сделать верно, — спокойно проговорил мужчина, откинувшись в кресле. Водяные глаза мелко пробежались по телу племянника. Он был статен, как и все в их роду, бодр и зол и прямо-таки разил здоровьем. Сано хмыкнул сам себе, когда посчитал, что когда-то все-таки можно было положиться на чье-то слово. Ведь Яга и врач Иейри производили впечатление серьезных особ, он надеялся, что приказ не нарушат. Но, как и всегда, остался разочарован. — Верно? Где тогда твои протоколы? Почему не собираешь присяжных? Почему не начал следствие? — Возможно, потому что пытаюсь сохранить жизнь тебе и твоим щенкам. Годжо злобно дернул щекой. — Какое благородство, — выплюнул он сквозь улыбку. — Надеюсь, пытаешься сохранить только тем, кто дослужился до первого уровня? — Само собой, — бесстрастно бросил Сано. Он надменно осмотрел племянника с ног до головы, хмыкнув. — Все причастные к этому не заслуживают казни. — Кроме Утахиме? — рявкнул Годжо, сжав кулаки. — По имени ее зовешь? — удивился мужчина. — Предоставленных сведений оказалось недостаточно, чтобы помиловать ее. Она убила Гакуганджи. — Это была самооборона! Не строй из себя праведника! — ярость распаляла каждое его слово. Грудь горела и тянула, Сатору подошел на шаг к столу. Сано выглядел равнодушно, но с места поднялся. Они были примерно одного роста. Годжо прожигал дыру в глазницах дяди. — Я опираюсь лишь на факты, — шипение выдало эмоции, пусть ни один мускул и не дрогнул. — Факт ее причастности не доказан, я использовал фиолетовый на острове. Сано улыбнулся, растрескав мелкими морщинками кожу у глаз и на щеках. — Ты ребенок, — со смешком проговорил мужчина. — Будь это так, казнь бы грозила тебе. Одновременно Сатору знал, что никто не смог бы иметь ни полномочий, ни сил, чтобы отправить его на тот свет даже во имя правосудия, но при этом… Сано давно не обращал внимания на родственные узы. Годжо лишь моргнул. Разве Итадори не единственный, кто был за пределами завесы? — Сатору, — издевательски мягко продолжил Сано, — я ведь не вчера родился. Годжо не успел открыть рот, как мужчина продолжил. Голос его очерствел и отразился сталью от стен: — Я был на острове раньше, чем тебе рассказали. Твоя энергия потухла задолго до волны. Хочешь сказать, землетрясение в такой момент — совпадение? Годжо от злости скрипнул зубами. Энергия засветилась физическим светом прямо между пальцами, но Сано, скосив на нее глаза, не испугался ни на йоту. — Способности, которые скрывала Иори, были бы бесценны, будь она более дальновидна, — тяжелым басом, как шагами, мерил он пространство, — однако… она убила директора. В завесе была лишь она, ты и Гакуганджи… — Такеши Эндо! Там был Такеши Эндо, ты даже не можешь представить, что там происходило! — В этом и дело, — вкрадчиво ответил Сано. — Больше никто не может представить и тем более подтвердить, что там было. Пусть я поверил, что этот паразит существовал, но… — Я был там! — Я не верю тебе. В глубине души Сатору надеялся, что что-то чувствующее и чуткое осталось в сердце Сано. Но водяные глаза говорили обратное. Когда-то Годжо удивлялся огню и страсти в них, пытливости и стойкости. И любви. Но все ушло, и теперь помилования ждать было бы глупо. Годжо опешил на секунду, воочию наблюдая, как свет надежды тухнет. — Казнь состоится завтра в полдень. Я сообщу обо всем совету, когда закрою дело, — сек Сано, не отводя взгляда. — Надеюсь на твою благоразумность. Сано знал Сатору с детства и помнил сложный характер. Годжо был из тех, кто может пожертвовать целым миром ради того, кто дорог. Он не боялся начинать сначала. Но с течением времени и спустя многие битвы Годжо слишком много положил на то, чтобы менять все к лучшему. И Сано гадал, что он намерен делать теперь. Одна жизнь вполне может быть ценой за спокойствие и дальнейшие подвижки. Если только… Если только эта смерть такая уж и неважная. — Никто и не заметит, что она умерла. В груди дернуло. Годжо едва удержался, чтобы не затрястись. Утахиме будто смотрела на него со стороны, и он, как заколдованный, желал повернуться и уйти к ней. Оставить все позади и сбежать. Это было бы так просто. Все его усилия не пропали бы зря, и она осталась бы с ним навеки. Живая и счастливая. Он вспомнил вечер, когда от страха исчезновения сил сама же лишила себя чувств. Насколько велик был ее ужас потеряться в мире людей и не вернуться больше в магический мир? Они должны быть здесь. Они маги и должны быть среди своих. А значит, Сатору готов отстраивать их мир заново. — Тогда я убью тебя, — бледными губами произнес он. Голос охрип, но был тверд и спокоен. Сано неслышно и устало выдохнул. — Я думал, ты это перерос. Сано догадывался о романтической связи Сатору и Утахиме. Иначе зачем столько мороки и громких слов было сказано? Только второй глава по-прежнему считал племянника ребенком, а дети часто меняют любимые игрушки. — Она не единственная женщина на планете, — усмехнулся Сано и хотел было пройти дальше, но Сатору не отодвинулся. Он смотрел на дядю прямо, строго и гордо. Будто слушал проповедь, в которую не верит сам проповедник. — Она значит для меня то же, что для тебя значит мама. Разговор в кабинете второго главы коснулся этой темы неминуемо. И Сано не изменился в лице. Но глаза дрогнули подобно огоньку свечи. Что-то до внутренностей личное, глубокое и кровоточащее до сих пор больно вспыхнуло в них, будто отдыхающую рану соскоблили лезвием. Говорили, будто Сано Одо, старший брат отца Сатору, в какой-то момент взял девичью фамилию своей матери, чтобы даже так отрешиться от основного клана. Посему, как видно, от племянника он отказаться не смог. В молодости два брата были влюблены в одну и ту же женщину. Но, по известным только им троим обстоятельствам, она вышла замуж за младшего Годжо. И, как все поняли, по большой любви. Раздавленный до такой степени, Сано много лет не мог находиться в кругу семьи и с головой ушел в работу. Он всегда был идеалистом и желал видеть мир магов иным. Лучшим, но справедливо понимал все обстоятельства, поэтому долго и упорно шел по карьерной лестнице. Многое поменялось во взглядах, но общая цель не изменилась. После рождения Сатору боль в душе притупилась, но привыкший давно быть одним Сано подпускал к себе лишь нескольких. Он пытался сохранить справедливо-теплые отношения с родителями племянника, но это каждый раз было болезненно. Его душа беспокоилась лишь о сыне его брата и любимой женщины. Сано думал, что ради такой любви можно и воскресить, и убить. Но все это сделал не он, а с ним. Сано черствел с каждым годом, и по мере того, как менялся Сатору, взгляды их, хоть и имевшие конечно одну цель, разнились настолько, что имели влияние на их личные отношения. Измученный избранностью и одиночеством, Сатору делал все, чтобы не остаться одним. Строил мир с магами, которых он воспитал и любил. Сано желал бороться в одиночку. Он нарек Сатору глупцом, красочно обрисовал его будущее, если тот будет полагаться на других. Но Сатору был таким же упрямым, как и его мать. От этого отдаляться от него Сано было вдвойне сложнее. Возможно, поэтому глава опешил от боли и отяжелело замолчал. Годжо чувствовал, как мрак оседает на его плечи, и чутко следил, как мужчина неспешно делает круг по комнате и останавливается у окна. Сатору был уверен, что это его не проймет, но все равно зачем-то решил обозначить, что только Сано может его понять. — Как видишь, существовать можно и без нее. А жить — нет. Этого Сатору не сказал. Горечь затопила его грудную клетку, а пальцы сами собой живьем сдернули комплисы с запястий. Он откинул их в угол, металлический звон гулом разъехался по помещению. Сано не расслабился, даже когда Сатору вышел из его кабинета.

***

В искусственном удивлении Утахиме обнаружила, что пальцы перестали трястись. И в целом внутренности больше не скручивались от ожидания и страха, слезы тоже больше не текли, что обрадовало ее хотя бы тем, что щеки больше не будут мерзко зудеть. Она понадеялась, что из-за повязки на глазах и полного обездвижения слух немного обострится. И он действительно стал острее, но все равно Утахиме была разочарована. Даже обостренный слух обычного человека ни в какое сравнение не шел с ее сверхъестественным слухом в обычном состоянии. Еще удивило, что больше ее не трогает ни отсутствие магических сил, ни переживания о собственной участи. Стресс сыграл злую шутку, и эмоции, загоревшиеся до невозможной степени так рано, в самый решающий момент потухли до углей. Она не боялась смерти, печалилась лишь из-за того, что больше не увидит Годжо и не встанет ровно на двух ногах. Нога дергала от продолжительной статики. Утахиме сидела, привязанная к стулу, с завязанными глазами в комнате, где проводились тайные казни. Абсолютная темнота давила на нее лишь первые тридцать минут, остальные полтора часа она в апатии думала, что никто не польет ее цветы дома в Киото, что кому-то придется разбираться с отчетами, которые она должна была проверить, что новенький обогреватель не успел послужить ей хотя бы неделю, сожалела, что не попрощалась со своими студентами, что не встретится больше с Аоки и не поклонится Фураюме Мари. Ей было любопытно, как погиб бедный мальчик Хан с острова Мисима, как переживет смерть его семья. Ей хотелось хотя бы один раз побыть в Нантае, куда хотел свозить ее Сатору. Она думала о нем. Она думала, как бы он воспринял ее смерть. Как был бы огорчен, что не успел попрощаться. Думала, сколько всего произошло с ними в эти холода и как много тепла он ей подарил. Она тосковала о том, что по глупости и упрямству так и не согласилась сходить с ним на нормальное свидание. Жалела, что больше не сможет прогуляться с ним по ее любимому токийскому парку. Что больше никогда не расскажет ему о растениях, не споет ему и не станцует. Он больше никогда не рассмешит ее, не окинет хитрым пронзительным взглядом, больше не будет докучать ей, не задаст вопрос, который вгонит в ступор. Она так много хотела бы отпустить и перестать волноваться обо всем на свете, но только не о Сатору. Я никогда тебя не забуду. Отправляйся в Нантай и наслаждайся теплом, пока оно еще есть. Вспоминай меня иногда, помни, что я бы продолжила идти, будь у меня силы и целая пара ног. Иди за меня ты и не оглядывайся. Помни, что ты не один. Помни, что я бы пошла за тобой. Утахиме слегка покрутила запястьями, чтобы немного разогнать кровь. Комплисы сдавливали сухожилия, и все конечности до локтей немели. Она была уверена: до полудня осталось не больше пяти минут. Почему же тогда еще никто не пришел? В душной тишине она слышала собственное сердце. Оно грохотало размеренно, гоняя кровь в самых ушах. За пределами комнаты отдаленно послышались быстрые шаги. Иори выпрямила спину, цыкнув на боль в бедре. Вот и все. Она не понимала: смерть спешит к ней или к той безликой тени, которой она очнулась в стенах этого здания? Какая уже теперь разница? Ведь безликая тень и есть она сама. Пустошь и разочарование — это все, что осталось внутри. Гордо подняв подбородок, Утахиме встретила скрип открывшейся двери. — Утахиме! — сбито крикнул бас Яга. — Утахиме! Синий штиль в ее душе всколыхнулся за одно ничтожное мгновение до внушительной волны. Она дернулась и сжалась, снова чуть не пискнув от острой боли в бедре. Яга снял печати с узлов на руках и ногах, быстро освободил конечности от веревок и стянул повязки с глаз и рта. Утахиме зажмурилась, прикрыв рукой свет от двери. То ли от непонимания, то ли обманчиво поднимающейся надежды ее трясло. — Учитель?.. Яга присел на одно колено прямо перед ней и быстро заговорил: — Никакой казни! Можешь встать? Утахиме подумалось, что она спит или бредит, поэтому подозрительно она нахмурилась. Доказательство? Как, черт возьми? Какие могут быть доказательства, если никто из живых не может подтвердить то, что было в завесе паразита? Яга осторожно подал ее руку, осматривая замешательство и панику, залегшую между продольной морщинки на лбу. От шока она не говорила, машинально оперлась на его руку и попыталась встать. Он в замешательстве осмотрелся, не найдя костыль, и сразу кивнул сам себе, услышав, как бегут каблуки по коридору. Запыхавшаяся Секо влетела в маленькую темную комнатушку со слезами радости на глазах, держа костыль и больничный халат. — Утахиме! Утахиме! Ты в порядке? Утахиме ошарашенно таращилась на нее и на директора, как котенок, повиснув на его рукаве. Зудящие воспаленные мысли вихрем летали в ее голове. Ни одна теория не подходила. Как это возможно? Яга подхватил слабеющую девушку и молча ждал, пока Секо помогала надеть халат и ухватиться за костыль. Утахиме широкими глазами цеплялась за руки подруги, за свои, но молчала. Яга видел, как мысли проносятся в ее голове и ничего не дают. — Как твоя нога? Стреляет? Когда делали перевязку? — беспокойно допытывала Иейри. Она и Яга, обхватив шокированную Утахиме с двух сторон, вывели ее в главный коридор. Свет заливал каждый метр пространства. За громадными окнами кипела жизнь: машины носились во все стороны, люди, толкая друг друга локтями и извиняясь на ходу, спешили по своим делам, светофоры мигали и пели для слепых на перекрестках, с неба медленно большими хлопьями падал редкий снег. Утахиме лихорадочно прыгала глазами по подоконникам, городской суете, беспокойным глазам подруги, нахмуренному лицу учителя, темноте узкого коридора, из которого ее вывели, и не могла понять: ее уже убили, и это так лживо выглядит посмертие или же… Или же боль в бедре все же верный признак того, что она отныне живее всех живых? — Почему?.. — неслышно слетело с губ. — Поч-чему?.. — Годжо нашел доказательство! — крикнул с другого конца коридора быстро ковыляющий со вторым костылем Итадори. Яга убийственно зыркнул на паренька, и тот, втянув голову в плечи, зажевал губы. — Доказательство… — эхом повторила Утахиме. — Живых свидетелей на острове действительно не было, — Яга аккуратно отпустил плечи девушки, удостоверившись, что она может стоять. Секо все еще поддерживала подругу, трепетно осматривая растерянное лицо. Итадори приковылял быстро и громким воодушевленным шепотом вывалил: — Но был мертвый! Иори сильнее ухватилась за рукоятку костыля, а второй рукой крепче прижалась к Секо. От избытка эмоций снова побледнела, мысли не слушались и бились о стеклянный купол, так и не долетая до разума. Яга сочувственно всматривался в потерянные глаза. На бледном лице с глубокими тенями глазниц радужки светились магическим нездоровым светом. Бледные губы приоткрылись в недоуменном вопросе. Она выглядела напуганной и смятенной, соображала с трудом. Было бы удивительно ждать от нее решительных действий или слов, ведь несколько минут назад она готова была умереть. — Пойдем, — негромко проговорила Секо, слегка подталкивая ее в сторону холла. Зашитое колено Итадори практически не болело, и он ходил с костылем скорее потому, что это было довольно необычно. Он глядел на то, насколько тяжело дается ходьба учителю Иори, и ему стало совестно. Он выпрямился и пошел прямо, хоть и слегка прихрамывая. Утахиме шла медленно, но старательно. Юджи подгонял свой темп под ее, ровно как и все остальные. Воодушевление захватило их сердца, и солнечные лучи казались чуть ярче. Воздуха вокруг стало больше. Хоть Яга и молчал и даже в глубине души был крайне недоволен собой, что не смог лично предоставить доказательства и спасти своих учеников, в конечном счете был рад, что все остались живыми. Он был убежден, что Сано Одо, озлобленный до тихого бешенства, отправит всех за решетку и больше не станет церемониться с тайной этого дела. Наплюет на осторожность и сбросит их всех в яму, чтобы скорее отмыть руки с мылом и никогда больше не касаться магов, которые готовы драться друг за друга. Ведь Сано презирал командную работу и всегда ждал предательства. Яга отпустил эту мысль. Сано Одо слишком много лет, чтобы жить в прежних обидах и даже не пытаться спасти собственную душу. Более того, и не пытаться спасти другие. Яга открыл перед девушками и Итадори широкую дверь в аскетичный коридор Сано Одо. К этому моменту бледность с лица Утахиме прошла. Она немного пришла в чувства, односложно отвечая на непрекращающийся поток вопросов Юджи. — Секо, — слабо позвала она, — спасибо. Отпусти меня, пожалуйста. Иейри недоверчиво глянула на нее и перевела взгляд на Яга, мужчина ждал. — Я пойду сама, — твердо проговорила Утахиме. Секо недовольно пожевала губы и стала отпускать плечи подруги. Она с ювелирной точностью определила степень боли, когда Иори наконец опустилась полным весом на две ноги и ее лицо на мгновение перекосило. Утахиме с детским упрямством и взрослым болезненным кряхтением выпрямила спину и, поправив халат и откинув назад волосы, пошла к кабинету. Ей казалось, что несколько метров коридора превратились в горящий агонией десяток километров. Боль бедра стреляла и неприятным нытьем стекала в пятки, которые отчего-то и так горели огнем. Утахиме чувствовала, словно бы нож, которым она кромсала собственную ногу не так давно, все еще двигается в ее мышцах и скребется кончиком по кости. Боль окончательно вернула ее в реальность, и с легким, как перо, сердцем она вдруг почувствовала весь волшебный жар жизни. Он нарастал с каждым болезненным шагом, и вместе с ними все меньше и меньше старых страхов и опасений оставалось в ее все еще магическом сердце. Пусть ее тело было человеческим и более не принимало проклятой энергии извне, но душа все еще по инерции жила по магическим законам. Она думала, что за дверями кабинета второго главы, помимо Сано Одо, которого она не боялась, ее ждал Сатору. От этой мысли она вдруг перестала обращать внимание на боль и машинально пыталась переставлять ноги быстрее. Сатору ждал ее. Она знала, она хотела, надеялась и была готова видеть его. Убедиться, что с ним все в порядке и он… Он снова взглянет на нее невозможным нежным взглядом. Тем самым теплым и свежим, тем, который выдаст, как сильно он ждал ее, как волновался и спешил к ней. Она хотела коснуться его, чтобы ощутить тот остервенелый стук большого сердца: сильного и кипящего. Сказать, что ее сердце точно такое же, абсолютно идентичное, и оно целиком и полностью отдано ему. Утахиме дошла до кабинета и не оглянулась на остальных. Яга, Секо и Итадори были за ее спиной. Каждый из них знал, каких усилий ей стоят теперь обычные шаги, и каждый не смел мешать. Иори отяжелело постучала и, не дождавшись разрешения, открыла дверь. Злой вид второго главы не напугал ее. Она метала взгляд по кабинету, не задерживаясь на мужчине, словно бы он ничего и не значил. Осмотрела каждый угол и небольшую потрепанную шкатулку на столе с сорванной печатью, в отчаянии поджав губы. Сатору не было. — Видимо, мне солгали о вашем тяжелом увечье, — раздался тяжелый бас. Утахиме не вздрогнула, только сосредоточенно перевела взгляд. Прямая жесткая спина и сведенные за ней пальцы говорили прямо: Сано только сдерживает свирепый гнев. Утахиме и не думала, что мужчина так велик. Пусть в кабинете все и было залито светом, его длинная тень расползлась до самой двери, наполовину скрыв ее покалеченные ноги. Она была ошарашена схожестью с глазами Сатору, чертами лица и поднятой головой. Внутри кольнуло и заныло от тоски. Рассчитывать на то, что ее отпустят просто так, не приходилось. Но ей было все равно. Все переживания, до этого момента растерзавшие ее душу, потраченные силы на борьбу с собой и прошлым, слезы и сомнения потеряли какую-либо силу. Умершая на острове Утахиме больше не имела смысла. Теперь хотелось лишь уйти. Утахиме подавила желание согнуться от слабости, сжала зубы и сильнее выпрямилась. — Раз уж вы можете ходить, — продолжил он, неспешно поворачиваясь и подходя к столу, — не разрешаю вам садиться.

***

Девять километров береговой линии острова Аогасима Годжо мог бы преодолеть без комплис меньше чем за половину секунды. Но этого не потребовалось. Человек, к которому он явился, оказался прямо на причале. Сухой низкий старик добродушного вида разговаривал с жителем крохотной деревни, отвернувшись от океана и держа в руках мокрый канат, которым только привязал лодку. — Не придумывай! Ничего не ловилось вчера у ворот, сайры в наших водах уже лет десять нет, — весело кричал с выступа мужчина. — А что ты ел вчера, по-твоему? — охрипло и громко хохотнул старик снизу. — Шутишь? То была сайра? Старик лишь хитро подмигнул и ухмыльнулся. Мужчина сверху махнул рукой. — Ушлый ты старикан, Гакуганджи! Небось с морским дьяволом договорился, чтоб он тебе рыбех подкидывал редких? Знаю я тебя! — Раскусил, Моэда. Моэда махнул на прощанье и скрылся из виду. Вулканический остров имел крайне маленький размер и крайне удивительный рельеф. Чтобы спуститься к одной из двух пристаней на весь остров, нужно было скользить по скалам, держать за трос. Коробки с продовольствием и всем необходимым, что привозились местным управляющим раз в месяц, поднимали на подъемнике. Население меньше двухсот человек сокращалось стремительно. Подросшие дети уезжали, иногда прихватывая с собой не совсем постаревших родителей. На острове оставались лишь любители местных красот и затворники, в число которых и входил Гакуганджи Тайзо. О младшем брате Есинобу в магических кругах говорили редко, а если такое и случалось, то шепотом и быстро. Тайзо выглядел на несколько лет моложе пожухлого брата, никогда не появлялся в людных местах и давно жил отшельником на самом отдаленном острове от Токио. Совет всегда делал вид, будто его не существует. Знали о старике немногие, а те, что знали, передавали сплетни. Тайзо был собирателем артефактов и техник. Имел тайник с проклятьями, в несколько раз превосходящими по силе и количеству подчиненных духов самого Гето Сугуру. Все опасались, но никто и не пытался подкупить его в свои ряды. Потому что все знали: хитрый, как демон, брат Есинобу продаст кого угодно и что угодно за интересную вещицу. Он мог выбрать любую из сторон и в решающий момент переметнуться или вовсе отойти от дел. Магические разборки ему были неинтересны. Никто не знал, почему он занимается тем, чем занимается. Каждый из осведомленных знал, что за хорошую плату техникой, силой или информацией Тайзо может навести на след. Его не трогал даже Годжо Сатору. Никогда не обращался к нему за помощью и брезговал ею. Сатору истратил много проклятой энергии, добираясь до острова, но ощущал физически, насколько большую работу проделала Секо. Его тело восстанавливалось за считанные минуты, и силы грозили перелиться через край. Он стоял на самом краю пристани, засунув руки в карманы. На первый взгляд дохлый старикашка походил на сухого бывшего кока или рядового матроса. Простой вид и дружелюбная полуулыбка могли запутать кого угодно. Но Годжо отчетливо видел плутовской прищур, почти утопающий в мелком море морщинок. Чувствовал ботинками и кожей, что на самом деле этот остров — один большой тайник. И он принадлежал ему. Годжо мог только догадываться, кому или чему на самом деле может принадлежать это бесчисленное множество энергий, танцующих под землей. Возможно, в самых недрах вулкана или даже океана. Тайзо тоже махнул Моэда и откинул трос. — Думал, придешь, не придешь? — бодро сказал он, а затем повернулся со змеиным прищуром, совсем не похожим на тот, каким смотрел секунду назад на соседа. — У тебя немного времени, Годжо Сатору. Вечером я иду играть в карты. Парень ничуть не удивился. Медленно стал подходить ближе, скрипя по доскам причала. Вся его гордость трезвонила о том, как он может вообще появляться здесь. Просить помощи? У него? — У меня тоже дела, Тайзо, — бросил надменно Годжо. Гакуганджи улыбнулся, показав желтые зубы. — С чем пожаловал? Неужели соболезнования передать? — лукаво спросил старик, ведя парня с пристани. Никто не мог знать, как Тайзо получает информацию. Много лет шло расследование и поиск шпионов. Совет дерзко пытался запугивать Тайзо казнью или изгнанием, но он, очевидно, не намеревающийся вступать в какое-либо взаимодействие или противостояние, был раздражен такими нападками, поэтому сделал что-то такое, что до сих пор не разглашалось, и совет больше никогда не упоминал его имени. — Прислать тебе цветы? — едко цыкнул Годжо. Они поднялись наверх и шли узкими тропами сквозь мелкие ущелья, пока не оказались у порога невысокого домишки. — Оставь лучше для своей преступницы, — хмыкнул старик и впустил парня внутрь. Всю дорогу ощущавший раздражение и брезгливость Годжо дернулся, как от удара. Старикашка знал обо всем? Сатору не нашелся с ответом, просто молча продолжил идти. Мужчина не провел гостя в гостиную и не предложил чай, а сразу повел вниз через подвальную дверь. В темноте не было видно ни одной ступеньки, но Годжо и старику это не мешало. Сатору хмуро осмотрел небольшое помещение со стеллажами и закрытыми наглухо дверцами. Один светильник довольно хорошо освещал пространство. Годжо всем телом ощущал проклятый гул даже в воздухе. Он не желал знать, что находилось во всех этих камерах. — Младшая дочь главы клана Иори, да? — задумчиво почесал бороду Тайзо, противно причмокнув. Старику нравилось, что Сатору не задает лишних вопросов и, как может, старается не грубить. Ему нравилось наблюдать, как этого мальчишку колошматит внутри. — Что тебе о ней известно? — быстрый вопрос выдал Сильнейшего с потрохами. Тайзо снова мерзко ухмыльнулся и подошел к большому комоду с архивными ящичками и написанными на них цифрами. Ячейка с номером «23» легко поддалась. Гакуганджи забрал оттуда что-то и кинул Сатору. Годжо поймал вещицу, скорбно звякнувшую в воздухе. Браслет рвано приземлился в ладонь парня. Годжо нахмурился и вспомнил, что все это время носил белый бант и такой же браслет, подаренный ему на память Утахиме. Третий браслет? — Не удивляйся, у меня много такого барахла. Но теперь уж ты можешь это забрать себе, мне уже не нужна эта безделушка, — заверил Тайзо и уселся на пыльный диван прямо с ногами. Годжо ошарашенно смотрел на одинокий браслет. Напускной снобизм висел на волоске. Одержимая мысль вернуть Утахиме силы одурманила его настолько, что стала кружиться голова. Сано Одо был вне себя от злости, хоть и пытался сдерживаться. Сатору принес в проклятой шкатулке доказательство. Умерший не своей смертью и переродившийся в проклятого духа мальчик Хан готов был рассказать, как все происходило на самом деле. Сатору видел, как с каждым словом лицо дяди бледнеет. Годжо чувствовал подъем сил и практически считал минуты до встречи с девушкой. Выслушав все и сцепив до скрежета зубы, второй глава освободил бедную душу мальчика. — Ты хоть понимаешь, что все пойдет прахом, если все это наберет обороты? — ядовито шипел Сано после долгого молчания. Сатору не чувствовал ничего, кроме холодного чувства правоты и уверенности. — Мы все исправим. — Мы?! Ты и твои щенки могут только рушить! Все, что было построено с таким трудом! Ты думаешь, битвы, которые вы выигрываете, — самое главное? — голос набирал децибелы и свирепость. — Самое главное, — вдруг Сано перешел на шепот, — то, что внутри. Я один воюю за этот мир. — Ради чего? — сталью резанул Сатору, словно дав пощечину. Годжо знал, что на самом деле в Сано не осталось больше ничего, что могло бы выдать в нем живого человека. Он дрался с тенями, строил немыслимые каркасы, не подпускал помощь, ненавидел всех, потому что кто угодно мог оказаться предателем. Годжо знал, что Сано не борется за магов, он боролся лишь за систему и совершенно забыл, что эта система должна быть обитаемой. Сатору не понаслышке знал, что нельзя все менять одному. — И один в поле воин, — неспешно проговорил Годжо, — но за кого ему воевать? Сано умолк. Водяные радужки, светившиеся сильнее в уставших белках с кровяными прожилками, уперлись в пол. Он не понимал, почему тот единственный, который мог выиграть любую войну, трясется за бесполезную жизнь? Зачем ему все эти люди? Годжо строго смотрел в лицо дяди. Оно осунулось и потемнело. Морщины очерствели и застыли, словно залитые формалином. Мужчина долго молчал. Он выглядел таким одиноким и недосягаемым, словно единственный мыс в Тихом океане, со всех сторон омываемый штормами, несчастный белый кит, чью чистоту не слышат другие. Он вынужден плавать на холодных глубинах, так никогда и не услышанный. — Я не чувствовал в ней проклятой энергии, — хрипло сказал второй глава, грузно опускаясь в кресло. — Ты изгонишь ее из магических кругов? — что-то упало в пятки, и Сатору едва не поперхнулся воздухом. Он видел ее ужас перед глазами и помнил слезы. Худшая участь — не быть магом. Худшая участь — быть ненужной. Сатору не знал, будет ли ей достаточного того, что она уже нужна ему как воздух. Слишком умалял свою роль в ее жизни, но все равно был готов сделать все что угодно, чтобы она была счастлива и осталась с ним рядом. В магическом мире, где она всегда желала быть. Сано устало хмыкнул, пусто смотря в пространство. — У нее ничего нет, не-магам не место в магическом мире. Браслет хоть и был точной копией настоящего, но все же действительно был больше не нужен. Сатору решил не объяснять всего, справедливо полагая, что каким-то волшебным образом Тайзо все уже известно. — Она не может быть в магическом мире, — надрывно проговорил Годжо, сжимая в кулаке браслет. — Ее силы забрал договор. — Дело №23... — задумчиво проскрипел старик, почесывая бороду. — Раз тебе об этом известно, то и мысли какие-то должны быть? — раздраженно выплюнул Годжо. — Натворил братец дел, что тут скажешь? Видел его нить от договора в ней? После того, как она его убила, нить пропала? Годжо нахмурился, недовольно цыкнув. Он не видел Утахиме после событий на острове и понятия не имел, что на самом деле осталось у нее внутри. Тайзо хмыкнул молчанию парня и бестолково стал осматривать потолок. — Если есть нить, то есть шанс, что все можно вернуть? Старик засмеялся, отвратительно хрюкнув. — Вырвать нить собрался?.. Брат мертв уже, а даже если б и живой был… Дурак совсем? Знаешь, что это невозможно, — ехидно просипел старик. — Нить могла показать, как поведет себя ее тело с чужой проклятой энергией. Мне любопытно... — размыто добавил он. — Ты можешь сделать что-нибудь? — злобно выплюнул Годжо. — Я бы даже и попробовал, но… — Чего ты хочешь? Силы? Старик молчал, исподлобья с издевательским смешком следил, как ярость и отчаяние красными прожилками трескает белки глаз парня. Ему перехватило горло от того, как красочно мозг нарисовал картину ее жизни, когда она убита горем. Его сердце жгло от мыслей, что ей плохо и он ничем не может помочь. — Забери, — глухо сказал Сатору. Старик ухмыльнулся. — Забирай их. — Что? — уточнил мужчина. — Силы, — бросил Годжо. — Бесконечность. Забирай. Только верни ей все. — Тебе-то какое дело до ее сил? Она ж не умрет. Станет жить с тобой как обычная женщина, замуж за тебя пойдет, детей родит. Чего переживаешь? Еще и все силы свои отдаешь за нее… Разве это не все, что у тебя есть? Сатору молчал, опустив голову и стиснув до боли зубы. Старик согласно причмокнул. — Меняешь свою мощь на ее силенки?.. — хмыкнул старик и разочарованно выдохнул. — М-да, без головы она тебя оставила. Любишь ее, а?.. — усмехнулся старик и кинул взгляд на побитое выражение глаз Годжо, но ответа не дождался. — Все с тобой понятно, пацан. Не нужна мне твоя Бесконечность, живи с ней сам. И ей вряд ли нужны свои силы такой ценой. К тому же я тут не помощник. Сатору хмуро впитывал каждое скрипучее слово. Всеми силами до этого момента он отгораживался от этого простого слова. Любовь в жизни не принесла ему свободы. Самое страшное проклятье ходило за ним по пятам, а он убегал и скрывался, как вор, избегая даже упоминания об этом. Он затыкал себе рот, когда, смотря на Утахиме, хотел кричать во все горло. Я больше не проклят. Свободен. Свободен. Свободен! Хотелось, но он молчал, как трус. Убедил себя, что ему достаточно этого. Что достаточного молчаливого ничего, хотя за это ничего он мог пожертвовать всем и не пожалеть ни секунды. «Люблю ее». Люблю. Ее. Сатору мутно моргнул и напряг плечи. — Не существует сил, способных отменить магический договор, — по-учительски произнес Тайзо, чутко наблюдая за парнем. Годжо почувствовал, как внутри что-то трещит и рассыпается. И увидел перед глазами ее. Желтые безжизненные глаза, улыбку, которая никогда больше не будет настоящей, и руки, которые в особенные моменты слабости и в момент, когда его не будет рядом, могут накинуть на шею петлю. — Но я тебя не огорчу, малец, — едко улыбнулся старик. — Могу рассказать кое-что за скромную плату. Сатору порывисто выдохнул, возвращая голову на место. — Согласен? — со змеиным прищуром протянул руку Тайзо. Годжо хмуро осмотрел морщинистую ладонь, игнорируя гул стучащего сердца. — Согласен, — убрал Бесконечность и крепко пожал протянутую руку. Тайзо улыбнулся широко и довольно. — Твоя женщина не бессильна и никогда не будет. Она обскур. — Обскур?.. Что это значит? — «Неизвестный» обозначает, — развязно сказал старик, — «мрачный», «тайный»... Книжки читал? Вот и подумай. — Что это значит? — громче рявкнул Сатору, злобно сверкнув глазами. Тайзо играючи склонил голову. — Все тебе надо разжевать... Никто не знает, как давно появились обскуры, сколько их было и сколько есть сейчас. Вполне вероятно, что твоя ненаглядная — единственная в своем роде. — Она маг. — Не-ет, малец, — хитро улыбнулся старик, — не маг и никогда им не была. Он поманил Сатору пальцем и ушел вглубь витиеватых стеллажей. Годжо боролся с шоком, но охотно пошел на ним. — Кровь у нее магическая, это верно. Но обскурами не рождаются, а становятся. Только пока никто не знает как. Младшая дочь Иори упрямая, как я вижу. Выдрессировала себе энергию. — О чем ты говоришь вообще? — Способности обскура взаимодействуют с проклятыми энергиями так же, как антибиотики с бактериями, — говорил Тайзо, — то есть убивают наповал. Годжо никогда не слышал о таком и не мог бы предположить, кто мог. Тайзо остановился в узком темном проходе и что-то достал из одной из множества камер. Вышел ближе к Сатору. Небольшая стеклянная банка, с легкостью помещавшаяся на худой ладони, хранила в себе черную от времени кость. Это была одна из многочисленных костей запястья, но Годжо это понял не сразу. — Попробуй достать, — сверкнул зубами старик. Он протянул банку и медленно снял крышку. Годжо нахмурился, осматривая техникой кость. Никакой проклятой энергии не было, выглядела она как обычная вещь. Поднес руку ближе, ощутив еле слышное давление. Затем плавно и ровно поставил ладонь в сантиметре от горлышка банки. Бесконечность заколола в момент, и до кожи дошло едкое хлюпанье. Будто бы его облили кислотой. Шок напустил новую волну, когда Сатору посмотрел на ладонь. Между линиями красовался глубокий ожог, едва-едва не лопнувший. — Представь, что могло твориться в теле обскура, который по незнанию растил в себе проклятую энергию. Сатору обомлел. Ее магическая сила была ничтожной, практически ничем не помогала в ближнем бою. И, чтобы развить ее, Утахиме понадобилось целых двадцать лет. Поэтому ничего не выходило. Она насильно тренировала силу. Недавно это дошло до полусмерти. Конфликтующие в одном теле сущности довели борьбу до того, что чуть не убили хозяйку. Сердце колотилось. Стало ли ей легче, когда Есинобу умер? Проклятая энергия умерла, оставив место лишь ее истинным способностям. «Поэтому Секо не смогла ничего сделать? Обскур больше не пускает в тело проклятые техники», — догадался Годжо. — Это все, что мне известно. И это немало, поэтому нужно обговорить вопрос цены, — сказал Тайзо, закрывая банку и пряча ее обратно в тайник. — Спасибо, — неожиданно для них обоих выдохнул Сатору. Горькая тоска налетом легла на плечи Годжо. Он чувствовал себя паршиво. Что это могло означать теперь? — Видно, — немного помолчав, серьезно сказал старик, — теперь ей действительно нет места в твоем мире.

***

Ветер напомнил о себе нежным дуновением и сразу же улетел вдаль. Утахиме переключала кнопки на обогревателе. Он ободряюще подмигивал огонечками и гонял теплый воздух к укутанным ногам. По приезду домой и за время, пока Секо помогала с уборкой, Утахиме смогла лишь полить вялые цветы. Итадори сходил за продуктами, помог со стиркой. Секо осталась с подругой в Киото на несколько дней, Юджи сразу отправился в техникум. Сано Одо лишил ее звания, статуса мага, запретил заниматься преподавательской деятельностью, словом, полностью изгнал из магических кругов. Иори ничего не ответила, усмехнувшись себе напоследок. Все, что она желала сохранить, отняли за пару минут, а она даже не стала бы больше бороться за это. Второй глава был зол и поменял решения относительно остальных. Яга понизили в должности до внештатного сотрудника, Секо и Итадори поставили на учет и запретили снимать комплисы в течение пяти лет. Про Годжо никто ничего не знал. Он испарился из кабинета Сано Одо в день отмены казни Утахиме ранним утром и не появлялся. Но, как все и подумали, Годжо единственный смог выйти из всего этого, не получив урона. Никто не знал, что будет дальше и как пойдет жизнь. И Утахиме знала, что больше нельзя волноваться об этом. Нога проходила медленно, но верно. И, кажется, о том, что она навсегда будет вынуждена передвигаться с тростью, беспокоилась больше Секо. Иейри делала компрессы и полностью ухаживала за подругой. Утахиме было спокойно рядом с ней и до смерти тоскливо и горько. Сатору исчез, словно его и не было. Она пыталась довольствоваться тем знанием, что он жив и здоров, но сердце обливалось слезами и кровью каждую секунду. Утахиме не давала себе передышки и не позволяла эмоциям захватить ее, трепетно и нежно вела себя с Секо. Старалась как можно меньше давать повода для беспокойства. Она ходила каждый день в ближайшем парке утром и вечером по полчаса. Секо гуляла рядом и пыталась говорить больше, чем обычно. — Ты можешь не стараться так уж сильно, — легко перебила как-то Утахиме несуразную историю подруги. — О чем ты? — Мне хорошо с тобой, даже когда мы молчим, — улыбнулась девушка, поудобнее ухватившись за локоть Секо. Та в извинении поджала губы, сбавляя темп Утахиме. Она всеми силами пыталась начать ходить быстрее. — Не хочу, чтобы из-за моего молчания повторилось подобное. — Это моя ошибка, — возразила Иори, прищурившись от солнца. — Я надумала, будто никому ничего не могу сказать. Секо все это время ощущала острую потребность в прощении, наблюдала за подругой и была бы даже благодарна за недовольство с ее стороны, но Утахиме была спокойна и собранна, день начинала с улыбки и заканчивала так же. — Да, это ты умеешь, — усмехнулась Секо, все еще виновато оглядывая трость. Утахиме потребовалось пару дней, чтобы сносно овладеть ею. Теперь она все же была помощником, а не врагом. В Киото снега не было с прошлой недели. Тонкие льды растаяли и иногда, хулиганя, скатывались холодными каплями с сосулек девушкам за шиворот. Днем они играли в карты, смотрели сериалы и разговаривали. Секо всего раз словила отсутствующий взгляд подруги, когда та от скуки перекладывала украшения в шкатулках. На пальцах лежал маленький синий мотылек на блестящей цепочке. Иейри не решалась говорить о Годжо, чувствуя нутром, что одно слово о нем срежет до крови чувствительный слой на сердце. Утахиме старалась, и Секо решила помогать. Каждый день Иори боялась наступления вечера, когда они ложились спать и больше не нужно было выглядеть воодушевленной. Она не желала плакать, но все равно каждое утро просыпалась на мокрой подушке. Вечерами, когда солнце все еще не хотело уходить позже, они любили гулять в оранжереях возле городского парка. Яркие фонари заливали тропинки светом, и Утахиме было немного легче держать лицо. Бедро наконец болело не постоянно, а только вечерами, когда Секо меняла бинты, или от долгой ходьбы. Утахиме попросила идти быстрее, когда они проходили мимо хвойных деревьев. Запах гнал слезы так остервенело, но она боялась разреветься прямо на улице. — У тебя ведь уже болит нога, не придумывай, нужно сохранять темп! — строго возразила Секо, задерживая подругу за локоть. Утахиме по-детски попыталась вырваться. — Мне не больно! — возмутилась Утахиме, упрямо смотря вперед. — Не больно! Пойдем! Секо хотела сказать что-то нравоучительное и беспокойное, но затихла, резко обернувшись. Она отпустила Утахиме, и та поспешила передвигать ногами. — Так вот что думали мои студенты, когда я была такой занудой, — шикнула Утахиме и, не услышав ответа, обернулась. Хваткая рука, которая все эти дни сжимала задыхающееся сердце, ослабла и уронила орган в пятки. Дыхание пробкой застыло в трахее. Утахиме едва не выронила трость, мучительно медленно обернулась. В залитый светом фонаря круг шагнул Сатору. Секо шокировано всматривалась в глаза друга, не способная произнести и слова. Она почувствовала проклятую энергию за секунду до того, как обернуться. Он выглядел так же: расслабленная поступь и массивная линия плеч, легкая полуулыбка, белые волосы — все было обычным. Но глаза... Хрустальная голубизна пропала. Испарилась, как пар, показав миру еле-еле видимое серебро радужек. Они были водяными и тусклыми и в темных сумерках вовсе потерялись. Он отдал Шесть глаз. — Шумные вы, — негромко и обманчиво весело произнес Годжо, спрятав руки в карманы. Секо нервно оглянулась на Утахиме. Девушка шаталась, в тени скрывая собственные глаза. — Боже, что с тобой? — выкрикнула Секо. — Что с глазами?! — Да такая глупость, представляешь? Заснул Сильнейшим, проснулся рядовым, — задорно отмахнулся Сатору. — Ерунда. Секо в ужасе осматривала расслабленного парня. Улыбка его медленно растягивалась, а взгляд смотрел в темноту на фигуру застывшей молчаливой Иори. Иейри хотела было возмутиться, но услышала, как сзади шаркают ботинки. Годжо теплыми, как мед, глазами следил, как идет к нему опустившая голову Утахиме. От улыбки могло треснуть лицо, а пальцы от предвкушения так покалывало, что можно было разрядом включить лампочку. Утахиме дохромала до него, остановившись слишком близко, и со всех человеческих обычных сил кулаком толкнула парня в грудь. Годжо не шелохнулся, только выпустил сиплый смешок. — Где ты был?! — крикнула девушка, поднимая горящие желтой злобой глаза. Замахнулась ладонью, чтобы оставить на наглом лице звонкую пощечину, но остановилась в последний момент с выдохом, полным раздражения и гнева. Мягко коснулась его прохладной щеки, а слезы сами собой огромными гроздьями полились по впалым щекам. — Где тебя носило, придурочный?! — громко шипела она. — Говори немедленно, иначе выбью из тебя всю херню этой дурацкой палкой! Голова разболелась от слез счастья и злости, что она едва стояла на ногах. Годжо улыбался так широко и радостно, что колени подкашивались. — Отлучился ненадолго послушать пару баек. И тебе привез, между прочим! — он накрыл своей ладонью ее пальцы и поцеловал в середину ладони. — Ненадолго?! Да я чуть не постарела на десять лет от... — Беспокоилась за меня, а? — весело сверкнул обычными глазами Сатору. Утахиме от негодования и нежности ударила его в грудь рукой, сжимающей трость. Ноги подкосились, она едва вскрикнула, но замолкла, как только почувствовала крепкую хватку на спине. — Пощади меня, — тихо сказал он ей, — я долго шел к тебе. От слез она закусила губы и всхлипнула. Пусть чувствовать его энергию она больше не могла, но видела ясно. Он отдал все, что у него было, чтобы оказаться здесь с ней. Пожертвовал целью, блестящим будущим, способностями. И Утахиме решила, что больше никогда не отпустит его так далеко. Улыбка наконец стерлась с его лица, оставив только нежность и облегчение. Он крепче прижал ее к себе и поцеловал. Утахиме выронила трость, обняв его шею, ответила и больше не обращала внимания на слезы. Секо, смотревшая на все это с легкой снисходительной ухмылкой, засунула руки в карманы и повернулась в сторону выхода из парка. — Ладно, я домой.

***

Ближайший город от Нантая — Никко — насчитывал множество маленьких лавок с традиционными вкусностями. И пусть Годжо часто заезжал в одну и ту же, ему все равно было не по себе. Он нервно обмахивался сложенной газетой, тер ноги одна об одну и раздраженно вздыхал. — Ну почему так долго? — не выдержал Сатору, хлопнув газетой по крыше машины. Ему внезапно все стало противно: вьетнамки перестали сидеть удобно, шорты казались маленькими, стрижка выглядела неудачной, слишком громко орали цикады, солнце пекло не переставая, туристы толпились по углам. — Успокойся уже, и трех минут не прошло, — закатил глаза Мегуми, опустив стекло в машине. — Думаешь, она все правильно запомнила? — Не суди по себе. Она способна запомнить пять слов, — ухмыльнулся Фушигуро. Годжо фыркнул и упер руки в бока. — Нет, я сам туда пойду. — Прекрати вести себя как курица-наседка, это раздражает не только меня. К тому же... — Вон она! — встрепенулся Годжо и ошалело замахал руками. Машина стояла на парковке возле лавки сладостей и детской площадки. Идти было меньше двухсот метров, к тому же никаких светофоров не было в радиусе километра. Фушигуро добродушно улыбнулся и тоже вышел из машины. — Мирай! — радостно крикнул Сатору, едва не подпрыгнув, но был вовремя остановлен рукой Мегуми. Девочка нацепила панамку и решительным шагом направилась к машине. — Папа, ты очень громкий, — осуждающе взглянула на Годжо девочка. Сатору сгреб ее в охапку и поднял над головой. Мирай ярко вскрикнула, раскидывая руки и ноги как звезда. — Признавайся, ты уже выросла? — с гоготом спросил Годжо, кружась с дочерью, как юла. Мегуми решил, что его вестибулярный аппарат слишком слаб, чтобы смотреть на это. — Нет! Еще не очень! — хохотала громко девочка. — А почему ты тогда такая серьезная? — резко остановился Годжо, приложив свой лоб ко лбу дочери и по-дурацки заглядывая ей в глаза. Мирай по натуре была точно такой же взбалмошной, но иногда делала вид, что ведет себя спокойно, чтобы казаться старше. Два дня назад ей исполнилось шесть, и сразу после первого куска торта она заявила, что должна сходить в магазин без мамы и папы. Сатору был в ужасе, гавкнув, что она еще слишком маленькая, чтобы ходить одной. Тогда Мирай сделала ход конем: пригрозила, что расскажет маме папин секрет. Пришлось соглашаться, ведь снова садиться на диету без сахара он не хотел. Годжо и Фушигуро повезли Мирай в лавку, в которой их все знали. Сатору десять раз просил повторить выученные слова. «Здравствуйте, дайте, пожалуйста, моти с вишней». К счастью, Мегуми не волновался, потому что помнил, что Мирай лишь наполовину состоит из Годжо и должна все сделать правильно. Сатору же боялся, что она испугается продавщицы, или запутается в деньгах, или ее ноги запутаются и она упадет, или что угодно еще. Мирай не очень любила сладкое, но в магазин сходить хотела. Сатору отпустил ее лишь в крохотную лавку знакомой, поэтому она спросила у мамы и папы, что именно она может купить. Выбор пал на сладкие моти с кислой вишней. — Покажи трофей! — скомандовал Сатору, и девочка бойко достала из маленького рюкзака пластиковый контейнер со сладостями. — Ва-ау! — искренне и радостно затянул Годжо, покружив дочь снова. — Поехали уже, — подал голос Мегуми. — Еще на праздник собираться. Танабата считалась обязательным праздником в семье Мирай. Мама всегда была особенно воодушевлена, когда за руки тащила ее и папу к сцене, где танцевали одетые в юката девушки. Мирай не всегда понимала эти танцы, но радовалась, когда видела родителей, обнявшихся и тихо наблюдавших за этой красотой. Потом папа брал маму на руки и бежал с ней на пляж под взрывающиеся огнем фейерверки. Мирай любила фотографировать и собирала коллекцию именно таких моментов. Потом папа покупал яблоки в карамели, слизывал ее, а кислую мякоть оставлял маме. Иногда в середине ночи к ним присоединялись приехавшие на каникулы студенты родителей. Они играли с ней и показывали разные трюки. Самый добрый парень Юта был реже всех, мама говорила, что у него очень много работы в Токио. Папа говорил, что Юта просто не умеет отдыхать. Лучший друг Мегуми Итадори часто приезжал на выходные, они вместе ходили рыбачить, а потом надолго уезжали на работу. Папа очень редко уезжал куда-то, потом возвращался поздно ночью и тихо сидел с мамой на террасе, спрятав уставшее лицо в сгибе ее шеи. Мама учила детей музыке. Мирай завела много друзей среди ее учеников. Чио когда-то рассказывала, что папа был Сильнейшим и воевал с проклятыми духами и плохими людьми. Но потом папа передал свою должность ученику и уехал с мамой сюда. Мирай многое не поняла, но во все поверила. Ясухиро рассказывал ей о проклятых духах, но она никогда не видела их наяву, хотя помнила, как папа однажды ночью забрал ее в родительскую спальню, потому что почувствовал какую-то тень. Девочка не имела проклятой энергии и не стремилась узнать, что это такое. Мама часто учила ее петь. И говорила, что это может когда-нибудь пригодиться. Мирай заснула по дороге домой, а когда почувствовала, что машина припарковалась, первым делом увидела, как мама вешает на террасе новые колокольчики. — Утахиме, мы привезли твою кислющую вишню! — громко крикнул Годжо, вылезая из машины. — Которая в твоих сладких моти? — ехидно спросила девушка, осторожно спускаясь на траву. Она наклонилась, чтобы словить бегущую со всех ног Мирай. — Мама, смотри! Я сама купила! — улыбнулась девочка, обнимая маму и показывая сладости. — Ты такая сладкая, что я сама тебя сейчас съем. — Я съем вас обеих, — крикнул Годжо, подходя к ним враскачку. Мегуми засеменил следом, потрепал по голове девочку и устало прошел в дом. Весь оставшийся день Мирай примеряла юката и не могла решить, в каких именно хочет пойти на праздник. Мама долго разговаривала по телефону с Секо, а папа с заговорческим видом зачем-то ходил за ней по пятам. День клонился к завершению, жара спала, оставив воздух теплым и пряным. В доме царил гам и смех. Ветер появился, когда стали загораться фонари. Он покружил между деревьев и, так никого и не обдав холодом, улетел на юг.