Отбрось свой страх! Смотри вперед! Шагай вперед! Никогда не останавливайся. Промедлишь — и ты состаришься. Остановишься — и ты умрешь.
© Зангецу (Bleach)
Больно. Больно. Больно. Под веками горела алая луна, лепестки сакуры опадали и резали тело ножами, оставляя следы несмываемого проклятия, убивающего изнутри. Жестокий чужой голос сплетался эхом с голосами родителей, ударяя наотмашь по лицу. «Ты чудовище». «Ты не должен был рождаться». «Ты не наш сын». Темнота подвала сливалась с темнотой ночи. Боль стала почти привычной — невыносимая, но знакомая. Чужие эмоции путались с его собственными, рождая какофонию страха, ненависти и отчаяния. Что они чувствовали, когда узнали, что он умер? Облегчение? Радость? Есть ли ему до этого дело? Тело стало легким, таким легким, как весенний ветер. Хисока увидел себя сверху и поразился — неужели все время был таким? Худой, бледный, измученный, уставший… какими еще бывают неизлечимо больные? Неизлечимо мертвые. Он опустил глаза — из груди торчала цепь. Цепь, которая раньше связывала его с телом; знание пришло само по себе, так же естественно, как понимание, что необходимо моргать. Вот его духовная цепь, и если она порвана — он умер. Умер, и не вернется в тело, в подвал, в клетку и боль. Почему-то Хисоке стало горько; жить ему хотелось, пусть жизнь эта была скорее похожа на существование, пусть у него не было друзей, пусть его никто не любил, но у него были свои маленькие радости. Книги, прогулки (кроме той, в ночь алой луны), еда; голодом его не морили, как бы ни твердили, что он не сын папы с мамой. Солнечные лучи по утрам в подвальном окне. Запах цветов. Шум дождя. Пение птиц. Стрекот цикад. Неужели всего этого уже не будет больше никогда? Совсем-совсем никогда?.. Хисока отвернулся от своего тела, попробовал полететь вперед — получилось. Стены больше не были преградой, и он выпорхнул из больницы на улицу, где его встретило ласковое солнце. День — не время для призраков, но люди умирают не только ночью, и как хорошо, что не ночью, он всегда хотел — днем. Полететь к солнцу, как Икар, и сгореть в его лучах. Или… он всегда успеет сгореть, подумал Хисока. Если он все еще не исчез бесследно, если может исчезнуть в любой момент — то нужно использовать оставшееся время получше. Использовать все, что осталось.***
В кинотеатре показывали какой-то боевик; Хисока не обратил внимания на афиши, и просочился в зал уже после начала фильма. Здания взрывались, звуки выстрелов гремели в ушах, еще громче были чужие эмоции — он думал, после смерти это пройдет, как боль. Не прошло. В кино было много людей; кто-то злился, кто-то грустил, кто-то боялся, и все это вызывало у Хисоки желание скорее сбежать — но как он мог чувствовать себя плохо, будучи мертвым? Как он вообще до сих пор мог чувствовать? Нет уж, подумал Хисока, сжав зубы. Он достаточно натерпелся от своего дара при жизни, чтобы позволять ему владеть собой после смерти. Ему уже все равно. Он хочет посмотреть фильм, и как бы ни было паршиво — он его посмотрит. Не умрет же он второй раз, а неприятные ощущения можно перетерпеть. Духовная цепь в груди колыхнулась сама собой, и часть звена вдруг растворилась — всего пару миллиметров, но Хисока это почувствовал. Почему-то он понял — это плохо. Но упрямо досмотрел фильм до конца, стараясь концентрироваться на сюжете, а не на окружающих, и вылетел наружу уже после титров — солнце светило все так же ярко. Веселое апрельское солнце. Пролетая мимо школы, Хисока печально задержал взгляд на здании; он не мог бы ходить в школу, даже если бы родители не держали его взаперти. Каждый день общество людей… это убило бы его быстрее. Упрямо закусив губу, Хисока полетел в сторону школы. Заглянул в первый попавшийся класс — преподавали английский язык. Молодая учительница рассказывала что-то старшеклассникам, ровесникам Хисоки, девочки на задних партах тайком менялись записками, один парень тайком читал мангу, другой, наоборот, поедал глазами красивую преподавательницу — его эмоции затопили Хисоку, как вязкая карамель. Находиться здесь было сложнее, чем в кинотеатре — больше отрицательных эмоций. Девочку, сидящую у окна, травили. Парень, нервно поправляющий очки, дико боялся не получить хорошую оценку. Другой парень раздумывал, как после уроков будет отнимать деньги у младшеклассников. Другая девушка излучала похоть к новому учителю литературы. У Хисоки разболелась голова; еще одна микроскопическая часть цепи растворилась, но, как и в кино, он дождался конца урока, лишь после пулей вылетев наружу. На лбу выступила испарина. Усевшись прямо на землю на колени, Хисока переводил дыхание, пока не понял, что он дух. Мертвые не дышат, не потеют, не боятся… так он умер или все-таки нет? Последний вопрос сорвался с губ вслух, и голос его прозвучал, как при жизни, но проходящие мимо люди даже не обернулись — кроме одного. Мужчина. В очках. Хисока вздрогнул, когда тот остановился напротив — но это был не тот дьявол. Каштановые волосы, а не белые, и улыбка — добрая… но лживая. Хисока не мог понять, что, но что-то в этом человеке было не так. Прежде всего — одежда. Белый хаори, черные хакама. Вместо обычной обуви — плетеные сандалии и традиционные носки-таби. И… меч в ножнах, прикрепленный к поясу. Косплеер? — Какая жалость, — проронил мужчина, и по телу Хисоки вновь прошла дрожь — он его видел. Этот человек с мечом мог его видеть. — Такая юная душа. — Вы… меня… — Хисока моргнул. Глупо спрашивать очевидное; с пустотой не разговаривают. Сидеть на земле перехотелось, и он встал — покачнулся, но встал, на что мужчина одобрительно хмыкнул. — Кто вы такой? — спросил Хисока. Был почти уверен, что ему не ответят, но мечник, склонив голову немного набок, сказал: — Шинигами. Шинигами? Хисока читал про них, но думал, что это выдумка. Сказка, миф; не бывает богов смерти, не бывает никаких богов. — Не веришь? — Нет, — честно сказал Хисока. — Веришь ты или нет, это ничего не меняет. Я — шинигами. Ты — мертвая душа. Чистая душа… пока что. — Пока что? — Хисока облизнул губы. Вспомнилось, как по миллиметру таяли звенья цепи. — Верно. Если ты надолго задержишься в мире живых, то это, — мужчина кивнул на цепь, — исчезнет. В твоей груди появится дыра, и ты станешь Пустым. — Пустым?.. Само слово пугало. От него веяло тленом и жутью. — К сожалению, да. Тогда в тебе не останется ничего, кроме отчаяния, ненависти, боли и… голода. Но обычная еда тебя не насытит. Ты будешь пожирать другие души. Живые и мертвые. Первыми ты поглотишь тех, кто был тебе наиболее дорог. Хисока переступил с ноги на ногу. — Мне никто не дорог, — заявил он. — Тогда ты просто будешь поедать других, — холодно ответил мужчина. — И станешь другим. Совсем не таким, как сейчас. Твое тело изменится, и ты превратишься в огромное чудовище, а лицо твое скроет белая маска. Поверь, это не привлекательное зрелище. — Зачем вы мне это рассказываете? — дерзко спросил Хисока. — Потому, что я могу тебе помочь. Видишь ли, это моя работа — отправлять души туда, куда им положено попасть, — голос мужчины приобрел почти отеческие нотки. — В Общество Душ. — Не в Ад? — уточнил Хисока. — И не в Рай? — Ада ты вряд ли заслужил. Что насчет Рая… боюсь, его не существует. Хисока горько усмехнулся. — Я так и знал. И как вы отправите меня в это ваше Общество Душ? — Оно такое же мое, как и твое… — рука мужчины легла на рукоять меча. — Можешь закрыть глаза, но это не обязательно. Значит, его проткнут клинком, отстраненно подумал Хисока. Проткнут… это будет больно? Или противно? Или… Он приготовился к ощущению резкой боли, не закрывая глаз — но вместо клинка в грудь шинигами, выхватив меч, приставил его рукоять ко лбу Хисоки. И все вспыхнуло алым.***
Он открыл глаза. Над головой раскинулось яркое голубое небо с парой зависших в нем ленивых кучевых облаков. Порыв ветра мазнул по лицу прохладой. Хисока сел, опустил глаза на грудь — цепи не было. Ощупал грудную клетку для верности, но не нашел и следа цепи и той дыры, которой его пугали — зато убедился, что пальцы не проходят сквозь тело. Вдобавок, здесь он не парил над землей, а стоял — оказалось, это приятное чувство, стоять на твердой земле. Одежда его тоже изменилась — вместо обычной футболки и джинсов с кроссовками, какие он носил в повседневной жизни, теперь было кимоно, но не черное, а белое, простое, не похожее по крою на кимоно шинигами, зато сандалии такие же, только без белых носков. Вдалеке виднелись одноэтажные дома, совсем не похожие ни на городские особняки, ни на деревенские. Старые дома; такие он видел на картинках, изображающих Киото в период Эдо. Не зная, куда идти, Хисока пошел вперед. Сначала улицы были пустынны, но откуда-то доносились голоса, и, завернув за угол, он понял причину, почему никого до сих пор не встретил — все были на рынке. Торговцы зазывали покупателей, расхваливая товар, туда-сюда между прилавков ходили люди, одетые в старинном стиле, как и он. Самые разные люди: мужчины, женщины, старики и дети. Какая-то девушка несла на руках младенца. Кто-то шел, держась за руки. Кто-то спорил, кто-то просто разговаривал — и их эмоции захлестнули Хисоку волной. Они же, черт подери, мертвые! Почему они до сих пор… почему он до сих пор… Хисока сжал кулак так, чтобы ногти больно вонзились в ладонь. — Тебе плохо? Вздрогнув, он обернулся. На него с сочувствием смотрела девушка — высокая, с короткими белыми волосами. Доброе лицо, серые глаза, темные брови. Грудь… наверное, слишком большая; Хисока сразу же отвел взгляд, девушка не выдала смущения, но оно хлестнуло его колкими иглами. — Нет, я… — он замялся. — Только что сюда попал? — помогла ему девушка. Хисока кивнул. — Тогда тебе повезло! — заулыбалась она. — Ты попал в хорошее место! Как тебя зовут? — Куросаки Хисока. — А я — Котецу Исане, — представилась она. — Очень приятно, Куросаки-сан, — и слегка поклонилась. Хисока тоже склонил голову, вспомнив о вежливости. — Оне-сан! Оне-са-ан, я нашла, где продают овес! — к ним подбежала другая девушка, ростом Хисоке чуть выше плеча. Тоже с короткой стрижкой, но рыжая, и ничем на Исане, кроме глаз, не похожая. — Овес? — воодушевилась Исане. — Отлично! Ах, да, простите. Куросаки-сан, это моя сестра, Кийоне. Кийоне, это Куросаки Хисока-сан, он только что оказался здесь. Кийоне уставилась на него, и его хлестнул ее ярко-обжигающий интерес. — Приятно познакомиться! — просияла она. — Вы уже нашли место, где будете жить? Если нет, может, хотите жить с нами? — Кийоне! — вспыхнула Исане. У Хисоки покраснели уши: жить с девушками? С двумя сестрами? Что о них подумают окружающие? Какая глупая эта Кийоне, разве можно предлагать такое первому встречному?.. — А что? — надулась та. — Почему нет? Касуги-оджи-сан взял к себе Аяко-чан… — Он взял ее на воспитание! Простите, — Исане поклонилась снова. — Не обращайте внимания на мою сестру. Конечно, если вы захотите, то можете жить с нами, но я собиралась предложить вам помочь найти собственное жилье. У Хисоки закружилась голова от ее смущения. — А что, здесь так легко найти жилье? — Да! — вновь вклинилась Кийоне. — Свободных пустующих домов полно. Не так много, как в дальних районах, правда; у нас соседи только перерождаются… — Перерождаются? — Угу. Мы живем здесь не более шестидесяти лет, а потом рождаемся заново. Если нас не сожрет Пустой, — Кийоне сделала страшные глаза. Она говорила другим тоном, в отличие от шинигами, но от слова повеяло тем же тленом. — Кийоне! — снова одернула сестру Исане. — Не пугай Куросаки-куна. Здесь нет Пустых. Разве что если отойти от селения далеко, — добавила она, словно оправдываясь. — Я не боюсь, — быстро сказал Хисока, сквозь гамму эмоций старшей Котецу выловив нетерпение и предвкушение чего-то приятного. — Разве вы не спешите купить овес? — Да, — заторопилась Кийоне, — я нашла такой качественный, и недорогой, оне-сан, раскупят же! — Идемте, — решительно сказал Хисока, понимая, что иначе Исане так и продолжит топтаться на месте, не зная, вежливо ли бросить «новенького». Зашагал следом за Кийоне, и, когда сестры купили мешок овсяной крупы, взял его, не слушая робких возражений старшей. — Куда вам донести? Исане нервно покусала губы. Посмотрела на мешок, на сестру, на свои руки, видимо, взвешивая собственные силы. Ее смущение жгло крапивой. — Мне не сложно, — сказал Хисока. — Тогда можно угостить вас в благодарность? — нашла компромисс Исане. — Я приготовлю на ужин окаю с лососем и яблоком. — Это две разные каши, — уточнила Кийоне. Первой мыслью Хисоки было отказаться, но эмоции сестричек Котецу не причиняли ему чрезмерной боли — так, терпимо кололи, и обе были милыми, и обе знали намного больше него… как он поймет, куда попал, если не узнает от местных жителей? — С удовольствием, — ответил Хисока.***
Жили они не в центре селения, но и не на окраине, в уютном чистом доме. Упомянутый Кийоне Кисаги-оджи-сан оказался живущим напротив стариком, взятая им на воспитание Аяко — девочкой лет пяти. Бездомных животных здесь не было, но птицы пели, как в мире живых, и так же стрекотали цикады. Приготовленная Исане каша, что с лососем, что с яблоком, таяла во рту. — Очень вкусно, — похвалил ее Хисока. — У вас талант, Исане-сан. Я думал, что не голоден, но, если можно, съел бы еще… хотя не чувствую голода, — растерянно добавил он. — Совсем. — О, конечно, не чувствуешь, — в отличие от вежливой Исане, младшая Котецу сразу же перешла на дружеское обращение. — Я тоже не чувствую. Никто из нас. Мы едим ради вкуса… а хотелось бы мне почувствовать голод. — Потому, что ты хочешь быть живой? — сочувственно спросил Хисока, явственно ощутив ее сожаление с оттенком зависти и расценив это по-своему. — Нет, потому, что я хочу быть шинигами! — удивила его Кийоне. — Господи, ты же ничего не знаешь! Слушай внимательно! Рассказывала Кийоне хорошо — понятно и информативно, не запиналась и не задумывалась надолго, но и не выдавая сразу тонну информации. На тонну бы и не набралось; из всего сказанного Хисока выяснил — Общество Душ, куда он попал, делится на две части: Руконгай и Сейретей. В свою очередь, Руконгай, где они находятся прямо сейчас и куда попадают все души, делятся на районы. Районы ближе к Сейретею — благополучные и богатые, те, что дальше — беднее, совсем далекие — нищенские, где процветает бандитизм и за душами охотятся Пустые. Потому Исане и сказала, что Хисоке повезло — он попал в благополучный район. Души не чувствуют голода, но могут заболеть, замерзнуть и быть ранены. Замерзнуть, как сказала Кийоне, шансов мало; снежные зимы здесь редкость, как и дожди. Кроме того, души могут чувствовать все то же самое, что люди: получают удовольствие от вкуса пищи, нуждаются в воде и сне, а также занимаются сексом и даже способны рожать детей; на этой части рассказа сестры Исане залилась румянцем и хлопнула ту по затылку. Шинигами — совсем другие. Шинигами, живущие в Сейретее, городе, окруженном белыми высокими стенами — многие из них когда-то были обычными душами, но обнаружили в себе духовную силу и поступили в Академию Духовных Искусств. Закончив ее, они поступают в один из тринадцати отрядов Готей-13. Вот и все. Ничего сложного.***
Как и обещала Исане, они с Кийоне помогли Хисоке выбрать дом; поначалу он хотел поселиться подальше ото всех, но подумал и выбрал жилье совсем рядом с сестрами — привык к одиночеству, но тем приятнее было понять, что находиться в обществе не так уж плохо. Про свою эмпатию он не сказал никому; в таком случае обе Котецу сами бы сторонились его, боясь ранить, а он не хотел, чтобы они сторонились. Кийоне являлась к нему домой, как к себе, иногда без стука, Исане угощала различными вкусными вещами, он часто ужинал с ними, помогал им по хозяйству… как будто они вправду были его семьей. Его старшая сестра и младшая. Так прошел год или два — счет времени здесь не вели, оно летело, легкое, как пух. Бесснежные зимы, но цветущие весны. Дни, полные счастья и боли — но счастье перевешивало. Они ловили стрекоз у реки, рассказывали друг другу сказки и сажали цветы, лежали на траве, ища в небе силуэты облаков, похожие на животных, сдували парашютики одуванчиков, готовили вместе… …а потом Кийоне заболела. В тот день впервые на памяти Хисоки в Руконгае пошел дождь. Исане прибежала к нему утром, на час опередив рассвет, и с порога его обдало холодной волной ее страха. Кийоне лежала такая бледная, что лицо сливалось цветом с подушкой. Губы запеклись, она бормотала что-то, но, когда Хисока потрогал ее лоб, тот был не горячим, а, наоборот, слишком холодным, и тело Кийоне била дрожь. — Э-это… это происходит с ней еще с ночи, — всхлипнула Исане. — Что мне делать? Если Кийоне… если она… — Не плачь, — резко приказал Хисока. Задумался — что же делать? Что он может сделать? Если бы на сестер нападал враг, он попытался бы защитить их, но как защитить от врага изнутри?.. от невидимого врага? От болезни?.. …найти доктора. Это же элементарно. — Присматривай за ней, я приведу помощь! — выпалил Хисока, выбегая из дома. Помчался туда, где жила знахарка, которая лечила души от редких болезней и незначительных травм, забарабанил в дверь… — Котоноха-сан ушла за травами, — сказала выглянувшая из соседнего дома женщина. — Что-то серьезное? Я могу помочь? Отмахнувшись от нее, Хисока бросился к лесу — и уже на опушке чуть не упал, споткнувшись о воздух, словно налетел на нурикабэ. Дождь не прекращался ни на секунду; на миг Хисоке показалось, что по лицу стекают не капли воды, а кровь. Там, в лесу, что-то было. Что-то очень опасное. Может, Пустой, и стоило бежать без оглядки, но в лес ушла Котоноха-сан, а дома умирала Кийоне… Сердито выдохнув, Хисока поднял с земли первую попавшуюся палку — все же лучше, чем ничего — и направился прямо к средоточию леденящего ужаса. Ладони вспотели, сердце пульсировало в горле, отдавалось гулом в ушах, колени дрожали — в последний раз ему было так страшно в ту ночь под цветущей сакурой, что бы тогда ни произошло. Память осталась лишь о страхе и беловолосом дьяволе, но тогда Хисоке было всего тринадцать. Сейчас ему было уже шестнадцать, а ощущал он себя еще старше… и ему было, что защищать. Кого защищать. Шаг, шаг, еще шаг… там, за деревьями… Хисока выдохнул, раздвигая листву, занес палку… …замер, шокированно распахнув глаза, и упал на колени, уже не в силах стоять. Это было не чудовище. Это была женщина. Очень красивая, изящная, с черными волосами, заплетенными в косу на груди, в белом хаори. Она не была Пустым, но именно она источала духовную силу, которая леденила кровь и выбила землю у него из-под ног. Если она не была Пустой, то… — О, — сорвалось с ее губ восклицание, и в один миг Хисоке стало легче — будто с плеч упала каменная плита. Он мог подняться с колен, но не спешил; было не стыдно, как в первую встречу с шинигами. Подумалось, что он мог бы преклонить колено перед ней просто так, не теряя равновесие — было что-то в этой женщине такое… особенное. Пугающее, но величественное. Она опустилась на колени перед ним, обеспокоенно заглядывая в лицо. Глаза у нее были голубые, как цветущая в траве горечавка. — Прости, — вежливо сказала она. — Я не снизила свою реяцу до минимума. Не думала, что сюда кто-то придет. — Я… — Хисока задохнулся. Если она была шинигами… шинигами в белом хаори… то она была не простым офицером, а капитаном, сильнейшей в своем отряде, командиром, невообразимо сильной, и поэтому то, что он собирался сделать, было неслыханной дерзостью, но… плевать. Из позы сидя Хисока склонился в догэдза, касаясь лбом земли. — Умоляю, спасите мою сестру! Молчание заливало его потоками воды и крови, шумело пульсом в ушах, и эмоции женщины, как назло, ощущались слабо, фоново, как звуки издалека — то ли она была такой бесчувственной, то ли превосходно скрывала их, как реяцу. Капелька интереса, и все. Не больше. Но хотя бы не злость. — Веди, — наконец сказала шинигами.***
На подходе к дому, где они жили, капитан сбросила хаори прямо на землю; белая ткань тут же запачкалась в грязи. Хисока тут же понял, почему: хаори выдавало в ней ее высокое звание. Скрывая духовную силу, она ничем не отличалась от обычных душ, а явление в дом капитана — нечто из ряда вон выходящее, как если бы к нему, когда он был жив, в комнату вошел император Хирохито. Метнувшись вперед, Хисока открыл дверь перед шинигами, и его захлестнуло шоком Исане — страшно представить, насколько хуже было бы, узнай та, какого ранга их гостья. Сглотнув, Хисока на негнущихся ногах вошел внутрь. Шинигами склонилась над Кийоне, держа ладонь на ее лбу; от ладони исходило голубоватое сияние. Исане стояла, молитвенно сложив руки. — Она в порядке, — спустя минуту или столетие проговорила женщина. — Проснется здоровой. — О! — у Исане подкосились ноги и она села на землю. Хисоку ударило и ее, и собственным облегчением, он пошатнулся, но усилием воли устоял — падать без сознания перед этой шинигами было гораздо более стыдно, чем на колени. — Когда проснется, дайте ей поесть, — лицо женщины озарила нежная улыбка. — Все это время она была голодна. — Голодна? — тупо переспросил Хисока. Вспомнил: Кийоне давно не ела. Они забыли о еде, занятые другими заботами, что происходило часто. Если долгое время не есть, аппетит пропадает… и хотя Кийоне не похудела и не опухла, наверное, у душ это бывает иначе… получается… — Да, — кивнула шинигами, увидев вопрос в его глазах. — У нее есть духовная сила. И… — она шагнула к сидящей на полу Исане, рывком подняв ту за плечи. Глянула снизу вверх; только сейчас Хисока понял, что капитан была не просто хрупкой и изящной, но и ростом вряд ли намного выше Кийоне. — И у тебя есть. Даже сильнее, чем у нее, но пробудится чуть позже. И… — она перевела взгляд на Хисоку. — Советую вам троим поступать в Академию. Троим? Хисока ушам своим не поверил. Он может стать шинигами? У него есть такие способности? Не поверил, но усомниться в словах капитана не мог. — Позвольте, я вас провожу, — вызвался он ради вежливости, чтобы временно удрать от эмоций Исане и немного дольше побыть рядом с шинигами. Она была красива, но не это притягивало его — так хочется лишний раз полюбоваться шедевром художника или великолепием заката. Чем-то совершенным, что выходит за все пределы возможного. Дождь утих. На зеленых листьях блестели жемчужные капли, сквозь серую пелену облаков пробивались солнечные лучи. Мокрые волосы шинигами липли к ее лицу и шее, но она и виду не подавала, что ей холодно или неприятно. Молча шагая рядом с ней, Хисока подмечал другие детали: она носила меч не на поясе, а прикрепленным к ленте через плечо, походка у нее была плавная, но движения не походили на движения типичной знатной леди — при жизни он учился владеть мечом, и благодаря эмпатии точно мог сказать, что своим оружием эта женщина владела превосходно. — Ты хочешь о чем-то меня спросить? — вдруг она посмотрела на него. Хисока покраснел. — О-откуда вы знаете? — О, это же очевидно. Не бойся, спрашивай. Хисока искренне понадеялся, что она не эмпат, но кто угодно на ее месте понял бы, что его разрывает на части любопытство. — Вы правда думаете, что я могу стать шинигами? Вместо ответа в его грудь нацелился меч — когда она успела обнажить клинок, Хисока не заметил, и отреагировал инстинктивно; парировать удар ему было нечем, так что он уклонился в сторону. Шинигами вернула меч в ножны. — Да. Кроме духовной силы, у тебя есть потенциал фехтовальщика. Как и огромный потенциал в кидо. Советую развивать то и другое. Пригодится. Подняв с земли свой испачканный хаори, она без тени брезгливости набросила его на спину. — Простите, — Хисока набрался храбрости. — Я могу узнать ваше имя? Она улыбнулась иначе, менее нежно. Так мог улыбаться клинок. — Капитан Четвертого отряда. Унохана Рецу. Рецу… красивое имя, однако внутри Хисоки шевельнулось подозрение, что она врет. Но если от мужчины-шинигами так и веяло ложью, то от Уноханы — скорее таинственностью. Секретом, который не ему пытаться разгадать. — А меня зовут Куросаки Хисока, — пробормотал он. — Хорошо, — сказала Унохана, будто похвалила. — Я запомню. И исчезла — только что стояла перед ним, и вот уже нет, лишь ветер, доносящий запахи горечавки.***
Сейретей разительно отличался от Руконгая. Раньше Хисока думал, что внутри город похож на Рай, и поэтому его окружают белые стены, а у врат стоят великаны-стражи, но ничего даже отдаленно похожего на Рай там не было. Как и на города мира живых. Те же здания в стиле Эдо, но богаче, никаких рынков — вместо них кое-где очая и раменъя, посреди возвышалась белая Башня Раскаяния, где содержались самые опасные преступники в ожидании казни. Простых людей здесь не было, как и простых одежд — все офицеры рангом младше капитана носили черные шихакушо. Для прохождения экзамена им с Исане, Кийоне и еще несколькими абитуриентами выдали листок с вопросами теста. Списывать было невозможно — эти вопросы не касались проверки каких-либо знаний. «Враг угрожает вашей жизни, вы можете выполнить задание, если пожертвуете своим товарищем: как вы поступите?» «Вы можете победить, но только если истратите всю свою силу. Также вы можете убежать. Как вы поступите?» «Вас загнали в угол. Выхода два: атаковать в лоб или протянуть время, придумывая стратегию. Оба варианта одинаково рискованны. Как вы поступите?» — Отвечайте честно! — пробасил преподаватель по имени Генгоро Онабара. — Не пытайтесь казаться сильнее и храбрее, чем вы есть! Переоценивающий себя боец — будущий труп! Хисока окинул взглядом аудиторию. Темноволосая девушка со смешными хвостиками грызла перо перед тем, как написать ответ. Другая темноволосая девушка, миниатюрнее всех в классе, коротко стриженая и похожая на мальчишку, хмурила брови, прикидывая, правду ли она пишет. Парень рядом с ней, рыжий до красного оттенка, носил длинные волосы, собранные в хвост, и выглядел жутковато, но, несмотря на свой крайне уверенный вид, жутко нервничал. От светловолосого юноши с падающей на один глаз челкой веяло меланхолией. Воодушевление исходило только от Кийоне. Что же ему написать? Защитит он или спасется? Как можно знать заранее, не побывав в такой ситуации? Хисока отвечал первое, что пришло в голову, но последний вопрос оказался действительно интересным, и, возможно, самым важным из всех. «Что или кого вы хотите защитить?» Шинигами — хранители баланса. Защитники мира. Проводники душ. Он хочет защитить мир? Живых людей? Зачем врать? «Я хочу защитить тех, кто мне дорог», — написал Хисока. После письменного теста были другие. Им вручили деревянные мечи, предложив помахать клинками, якобы сражаясь с невидимым противником; лучше всех, на взгляд Хисоки, получилось у красноволосого. Хуже всех — он думал, что у Кийоне, пока меч не взяла девочка с хвостиками, и чуть не выронила его при взмахе. Вспышка ее стыда обожгла Хисоку пламенем; если смущение Исане походило на ожоги крапивы, то эта девушка казалась ему горящей изнутри даже в спокойном настроении. Зато когда им предложили сконцентрировать духовную силу в ладони, сформировав сферу, лучше всех справилась именно неудачливая мечница, гордо подняв руку. Ее реяцу единственная из всех имела индивидуальный цвет, а не стандартный голубой — Хисока ничуть не удивился, увидев алое сияние. Зачисляли их в разные классы. Лучшие ученики попадали в первый, и все хотели именно туда — закончить обучение по ускоренной программе и скорее поступить в отряд. Кийоне скрестила пальцы на удачу. — Итак, ученики первого класса… — Генгоро-сенсей прокашлялся. — Абараи Ренджи! — Да! — вскинул кулак красноволосый, за что получил от своей подруги тычок по ребрам и осуждающий взгляд учителя. — Рукия! Миниатюрная брюнетка ничем не выдала радости. Если от девушки с хвостиками исходило пламя, то от Рукии — холод. — Хинамори Момо! Так вот как ее зовут. Хисока мысленно улыбнулся — имя ей очень шло. Персик. Милая, забавная, не только пылающая — теплая. Персик. Ее радость неожиданно не причинила ему боль — согрела, окутав ароматом слив. — Кира Изуру! Светловолосый юноша с челкой, как и Рукия, ничем не выдал радости, но и не почувствовал ее. Ни радости, ни гордости — приняли, значит приняли. — И Куросаки Хисока. На том все. Остальные отправляются во второй класс. Все? Хисока растерянно переглянулся с сестрами Котецу. Их что, прямо сейчас разлучили? Рот сам собой открылся попросить перевести его, но, столкнувшись взглядом с Исане, Хисока сжал губы — выражение ее лица безо всякой эмпатии говорило, что такой поступок она не простит. Это то же самое, что жалость. В Готее-13 все товарищи, но в то же время — каждый сам за себя. Кто сказал, что они совсем не будут видеться? Обязательно будут, и все втроем поступят в Четвертый отряд, к Унохане; Четвертый не был популярным, там служили целители, рядовые Четвертого выполняли черную работу для всего Готей-13 вроде чистки канализаций, но, поговорив, сестры и Хисока решили, что под началом Уноханы готовы даже драить туалеты.***
— Вста-ать! Поклон! Первый урок начался незамедлительно. Они сдали экзамен рано утром, а когда солнце поднялось чуть выше — собрались в аудитории. Хисока хотел сесть подальше от одноклассников, чтобы избежать соседей, но рядом с ним плюхнулась Момо, и пересесть было бы жутко невежливо. — Поздравляю вас с успешной сдачей экзаменов, — Генгоро-сенсей выглядел угрожающим — бритая голова, густые брови, хмурый вид — но Хисока чувствовал, что он хороший человек. — Теперь вы — часть Готей-13. Теперь вы — воины! Не буду врать; не все вы станете каждый день сражаться. Кому-то суждено большую часть времени проводить в бумажной работе. Кто-то станет целителем. Кто-то — ученым. Но неважно, кем вы в итоге станете — вы обязаны уметь драться. Видите книги перед собой? Книги, лежащие на столах, были толстыми талмудами, которые можно было использовать, как оружие. На обложке значилось «Теория кидо». — Мы что, будем драться книгами? — спросил какой-то незнакомый Хисоке парень. Ренджи прыснул. Рукия снова пихнула его локтем. — Первое правило, — заговорил Генгоро-сенсей. — Уважение. Уважение, уважение и еще раз уважение. К друзьям, к подчиненным, к тем, кто выше рангом, и даже к врагам. У-ва-же-ни-е! Вы поняли, Миямура? — Д-да, сенсей, — тот опустил глаза. — Откройте книгу на десятой странице, — распорядился Генгоро. Послушно взяв талмуд вслед за остальными, Хисока открыл и невольно поежился. «Список хадо и бакудо» — гласил заголовок. Содержание сообщало, что в общем и целом количество заклинаний равно ста девяноста восьми. Девяносто девять хадо, девяносто девять бакудо. К тому же существовало еще и кайдо, исцеляющая магия. Безумно сложно, неужели всем шинигами нужно это знать? Вдруг Хисоку снова что-то согрело. Он посмотрел на Хинамори — ее глаза полыхали особым вдохновенным пламенем. Пока остальные в ужасе и тоске представляли, что им придется зубрить скучную теорию, эта девушка той же перспективе искренне восхищалась. Хисоку же больше волновало другое — не кидо, не обучение и даже не разлука с подругами. Обычно от чужих эмоций, даже положительных, он испытывал боль, тошноту или головокружение — так почему эмоции Хинамори Момо заставляли его чувствовать себя… счастливым?