Я презираю совершенство. Быть совершенным — значит не иметь возможности развиваться дальше. В совершенстве нет места созиданию, ни единой возможности применить свои знания или способности.
© Куроцучи Маюри (Bleach)
1986 год
Полная луна в небесах стала ярко-алой, словно залитой кровью. Кратеры двинулись, как фигурки в калейдоскопе, из неразборчивых пятен превращаясь в широкую улыбку — острозубую, насмешливую, жестокую. Вокруг лунного диска серебром вспыхнули белые пряди, и луна бросилась вниз, с небес на землю, впилась зубами в тело, оставляя глубокие рваные раны… за что так больно? Хисока распахнул глаза, тяжело дыша. В ушах пульсировало сердце и звенел собственный крик, но вокруг не было ни цветущей сакуры, ни луны, ни беловолосого дьявола. Был барак, где его поселили с прочими студентами, сопение спящих соседей и Абараи Ренджи, склоняющийся над его постелью. — Ты чего орешь, как резаный? — спросил он. Его недовольство ощущалось слабо — не злость, а так, легкое раздражение, что разбудили. — Кошмар приснился, — сказал Хисока. — А, — понимающе протянул Ренджи. — Хочешь пройтись? Я как раз в туалет встал, а тут ты вопишь. Освежимся. Луна не была полной — растущей. Тонкий полумесяц в окружении звезд, и сакура не цвела. Хисока подождал Ренджи в уборной, плеская себе в лицо холодной водой. — Черт, — проворчал Абараи у него за спиной. — Не надо было жрать так много. Дорвался, теперь тошнит… Врет, машинально отметил Хисока. Ренджи правда тошнило, но не от еды. Не потому, что дорвался. — Зато теперь хоть наесться могу, — Абараи с тоской погладил живот. — А раньше не мог? Они вышли на улицу. Только тогда Хисока заметил, что Ренджи идет босиком. — Не-а, где б я взял? Мы в Инудзури выросли. Там, по сравнению с совсем дальними районами, не так хреново, но даже воду не достать, не говоря уж о еде. Кое-как выживали. — Работали? — сочувственно спросил Хисока. Ренджи громко хохотнул, словно услышал смешную шутку. — Воровали. — Воровали? — А что делать? Кто бы нас на работу взял? — оскалился Ренджи. — Мы детьми были. Я пытался зарабатывать, помог торговцу мешки таскать, а он мне вместо денег — пинка. Говорит: вали отсюда, щенок, я не дурак на тебя тратиться. Хисока поежился. Эмоции Ренджи от воспоминаний били наотмашь: злость, обида, досада на тех, кому повезло больше… А как поддерживать людей, он до сих пор не знал. И нужна ли Ренджи поддержка, тоже не знал. — Да чего ты так смотришь? — Абараи шутливо-легко толкнул Хисоку в плечо. — Не померли же. Наоборот, в люди выбились. Шинигами станем. Утром нас начнут фехтованию учить… — Я умею немного, — зачем-то сказал Хисока. Ренджи присвистнул. — Ух ты. И где учился? — При жизни еще. — Ничего себе, — Абараи прислонился спиной к стене барака. — Ты помнишь свою прошлую жизнь? — А ты нет? — Не-а. И Рукия не помнит. Некоторые помнят… но не все. И не все об этом говорят. То, как он часто говорил «мы» и с какой интонацией произносил имя Рукии, зародило бы подозрения даже не в эмпате. Хисока явственно ощущал, как в Ренджи полыхает любовь к подруге — чистая, искренняя, давняя. Желание быть достойным ее, защищать ее, радовать… пропуская все это через себя, Хисока даже пожалел, что у него нет такого человека. — Об этом не принято говорить? — Да нет. В смысле, это не стыдно. Но кто-то считает это слишком личным, а кто-то нет… Ну что, пошли назад дрыхнуть? В темноте ночи вдали, на полигоне, Хисока ощутил искру — почти увидел, как огонек хитодама. Решимость, гнев, упрямство… но не болезненные. Не для него. Он встряхнул головой. — Я еще пройдусь. Как Хисока и думал, это была Хинамори. Держа в руках деревянный меч, она взмахивала им, отрабатывая выпад — тот самый, что провалила на тесте. Волосы распустились, струясь по плечам, вишневые глаза полыхали огнем, серьезное лицо стало острее, четче и взрослее — Хисока залюбовался, пораженный. Он думал, Момо просто хорошенькая, под стать ее имени… а она была красивой. Со свистом она опустила меч и скомандовала: — Выходи! Услышала? Он старался идти бесшумно… но прятаться больше смысла не было. Хисока вышел из тени. — А, — улыбнулась Момо, смягчаясь. — Это ты. Я думала, Миямура. Тебе не спится? — Нет. Ты давно здесь? — ее усталость упала грузом на его плечи. — Нет, совсем недавно. Если тебе не спится, может, сходишь на кухню и попросишь у дежурного горячего молока? — ее желание позаботиться о нем было искренним. Утверждение, что она тренируется недавно — ложью. Хисока вздохнул, взял Момо за руку и передвинул ее кисть на рукояти меча. Она так удивилась, что не вырвалась и не возмутилась. — Ты неправильно держишь. Надо так. Попробуй. Сдвинув бровки, Хинамори кивнула, шагнула назад и снова нанесла удар пустоте. Вышло у нее лучше, далеко от идеала, но лучше. Особенно для валящейся с ног от усталости хрупкой девчонки. — Спасибо, Куросаки-сан! — обрадовалась она. — Так правда лучше! Я такая глупая, не сообразила… — Хисока. — Что? — Зови меня просто Хисока. Я не привык, чтобы обращались по фамилии. И мы же теперь товарищи? Его накрыла очередная волна ее теплой радости, растекаясь бальзамом по всему телу. Чему радоваться, что такого особенного в том, что они волей судьбы вместе учатся? — Конечно, мы товарищи, Кур… Хисока. И ты зови меня просто Момо, ладно? — Ладно… слушай, ты до утра собираешься здесь торчать? — ворчливо поинтересовался Хисока. — Нет, ты что, еще чуточку и уйду! Уйдет она, конечно же. Когда он взял ее за руку, то сразу это почувствовал — слабо, на периферии, потому что усталость, злость и дурацкая радость были сильнее. Она чувствовала боль. — Дай мне руку. — Ты же только что… — Я показал тебе хватку. На будущее, — Хисока качнулся с пятки на носок. — Дай мне руку. — Да зачем тебе? — вспыхнула Момо. — Да потому что ты, дура, до крови тренируешься! — вспылил Хисока. — Совсем чокнутая, так себя в первый день доводить? Хочешь сдохнуть до выпускного? Или у тебя руки лишние? Или заново их отрастишь? Или думаешь, они тебе завтра не пригодятся? Он был почти уверен, что Хинамори расстроится чуть ли не до слез, как многие девушки, если на них кричать, но Момо рявкнула в ответ: — Я знаю, что делаю! Знаю, что будет больно! Сегодня, завтра, всегда! И что, мне взять и сдаться? Только из-за боли? — Да! Если ты не справляешься — да! А ты не справляешься! Никто бы на твоем месте не справился! Ты что, хочешь в первый день шикаем овладеть? Или банкаем? Господи, что за проблема ходячая! Вдруг Момо рассмеялась, и ее смех прокатился по телу Хисоки очередным теплом. — Что? — Ты сейчас был совсем как Широ, — она утерла слезинки, выступившие от смеха в уголках глаз. — Он тоже так забавно ворчит… а, да. Широ — это мой брат. — Ты мне зубы не заговаривай, а иди отдыхать. — Он так же бы сказал! Хисока потер переносицу. Ему не повезло наткнуться на упрямого трудоголика — упрямого, целеустремленного и вдобавок перфекциониста. Момо до глубины души задел ее провал, хотя все остальные думать забыли про ее выпавший меч, увидев, как пылает на ладони сфера из реяцу. Все забыли, а она — нет, и поедом себя ест за ошибку, и сотрет руки в кровь, пока не сочтет, что идеальна. Почему бы ему просто не оставить эту дуру делать, что она хочет, Хисока не знал. Или знал, но не мог объяснить. Точно он знал одно — у Хинамори есть все шансы свести себя в могилу. Не сейчас, но такими темпами… — Знаешь что? Ты все равно не станешь мечницей. Даже если будешь тренироваться от заката до рассвета. Кому-то это дано, а кому-то — нет. Тебе не дано. Бесполезно это отрицать. Ее негодование не было приятным — словно в лицо ему ударило искрами от костра. — Почему? — проворчала Момо. Почти беззлобно; она уже почти сдалась, держалась только на упрямстве. Понимала, что ведет себя глупо, но и прекратить не могла, от чего злилась еще больше, и круг замыкался. — Потому что нельзя быть гением сразу в двух областях. — То есть? — Твоя магия, — Хисока взял Момо за руки. — Я листал «Теорию кидо». То, что ты сделала на тесте… это было потрясающе. Даже сенсей был восхищен. И ты сама понимаешь это, да? Момо растерянно смотрела на него. Крепче сжав ее ладошки, Хисока вспомнил, что еще читал в учебнике, сконцентрировался — и его руки вспыхнули голубым светом. У кайдо нет заклинаний, как у хадо и бакудо, все, что нужно — контролировать свою реяцу, переливая ее другому. Срастить перелом Хисока бы пока не смог, но залечить простые ссадины — сумел. — О-о, — выдохнула Хинамори, рассматривая свои руки. — И после этого ты говоришь мне, что это я потрясающая? — Это банальнейшее кайдо. И моя реяцу не имеет индивидуального цвета. Так пойдешь отдыхать? Прежде чем Момо наклонилась, чтобы поднять меч, Хисока сделал это сам. — Я отнесу в додзё. А ты — марш в казармы. — Раскомандовался, — надулась Хинамори, но, к облегчению Хисоки, направилась к баракам. Вдруг остановилась, обернулась, просияла так, словно среди ночи выглянуло солнце. — Спасибо! Хисока отвернулся. Он любил солнце, но то слишком часто слепило ему глаза.***
— Запомните! — говорил сенсей, когда студенты собрались на первом уроке фехтования. — Не ищите красоты в сражении. Не считайте смерть храбрым поступком. Не думайте только о себе. Если вы хотите защитить то, что вы должны защитить… не брезгуйте ударом со спины! В особенности это относится к тем, кто поступит в Оммицукидо или Одиннадцатый отряд, но касается всех. Шинигами без меча — нонсенс, несмотря на то, что мы и без мечей умеем многое. Мечи необходимы. Кто может сказать, почему? Сецуна? Девушка в круглых очках заправила за ухо прядь каштановых волос. — Мечи — это мы. — Туманно, но верно, — кивнул учитель. — Наши занпакто — больше, чем оружие. В них живет часть нашей души, они любезно делятся с нами силой, чувствуют нас лучше всех, но, чтобы узнать имя своего меча, а после получить банкай, нужно много тренироваться. Сегодня вы получите мечи. За его спиной на стене додзё висели клинки — все до единого одинаковые катаны. Хисока ощущал скуку Ренджи, но при упоминании мечей тот оживился, встрепенулся, как и все остальные. Как и сам Хисока; получить меч хотелось до дрожи в пальцах. Получить меч, стать сильнее… По очереди они подходили к стенду и выбирали асаучи, безымянные клинки, созданные одним из первых капитанов Готей-13. Одинаковые; чтобы меч приобрел индивидуальный вид, шинигами должен был узнать его имя. На полигоне сенсей разделил их на пары; Хисоке досталась Момо, вновь солнечно заулыбавшаяся. Она все-таки выспалась, была полностью довольна жизнью и благодарна ему — то ли за неравнодушие, то ли потому, что он напомнил ей ее брата. То ли по обеим причинам. У всех здесь были братья, сестры, друзья — от этого Хисока чувствовал одиночество. Даже когда он жил в Руконгае с Котецу, считая обеих сестренками, все равно он не был их братом по-настоящему. И не был другом детства. Они провели вместе всего несколько лет. — Запомните еще одно! — пробасил Генгоро. — Уклоняясь, думайте: я не дам себя ранить. Защищая кого-то, думайте: я не дам им умереть. Нападая, думайте: я убью его! На счет три атакуйте своего противника! Раз… два… три! Клинок Момо отразить было легко. Слишком легко; Хисока помнил азы фехтования, что давало ему дополнительное преимущество. На первом уроке, как минимум. Он отбивал удары, сам не нападая; несмотря на слова сенсея, не мог поднять меч на эту девушку. Может, если бы ему поставили в пару Рукию, смог бы, а с Момо — не получалось. Ее злость жгла кожу языками пламени — она понимала, что он ей поддается, лишний раз подчеркивая ее слабость. Рядом точно так же фехтовали Рукия и Ренджи — Абараи ушел в оборону, пока его подруга наносила один выпад за другим. Злилась, но ее злость была иной — ледяные иглы по позвоночнику. Только Кира с Миямурой спарринговали без лишних церемоний, но если Миямура хотел победить, Кире было по большей части все равно — тем не менее, побеждал Кира, в конце концов выбив из руки Миямуры клинок. Сразу же вслед за его асаучи на пол додзё упал асаучи Ренджи — Рукии надоело плясать вокруг него и она атаковала всерьез. Ее мысленное «идиот» было таким громким, что Хисока услышал, хотя мысли читать не мог. Момо полыхнула огнем досады, атаковав его рубящим ударом. Увернуться Хисока не успел, парировать тоже — она изменила тактику, воспользовалась, что он отвлекся, и, вначале целясь в правое плечо, ударила по левой руке. Пальцы на рукояти разжались сами собой. — У нас есть три победителя, — подытожил Генгоро. — Поздравляю, Кира-кун, вы показали хорошие результаты. Рукия-сан, Хинамори-сан… я бы с удовольствием поставил вам высокий балл, но ставлю средний. Абараи-кун, Куросаки-кун… — учитель выдохнул и вдруг рявкнул, — Что за идиотское джентльменство? Вы не на званом ужине! Вы в бою! Думаете, сражаться вам придется только с мужчинами? Думаете, женщины не способны оставить от вас одно мокрое место? Вы шинигами! Недооценить врага — проиграть! Но… — так же неожиданно, как повысил голос, он смягчился. — У каждого шинигами есть тот человек, которого он не сможет ударить. Это хорошо, но учтите — враг может этим воспользоваться. Вам двоим я ставлю низкий балл. Не может ударить? Хисока спрятал свой асаучи в ножны. То, как Ренджи относится к Рукии, было видно и без эмпатии, но он — почему у него на Момо рука не поднималась? Потому, что ее эмоции ему приятны? Как-то некрасиво сближаться с человеком потому, что его общество дарит комфорт. Будто он какой-то энергетический вампир — энергию не пьет, но…***
Вечером, проходя мимо пустующего барака, Хисока услышал шорох. Остановился, замер, не в силах отвести глаза или уйти, хотя стоило бы. Ренджи нависал над Рукией, прижимая ее к стенке, и со стороны это могло показаться угрозой для нее, если бы не волны нежности от обоих. Нежности, любви и страсти — хотя Абараи хмурился, а Рукия смотрела на него, словно хотела убить. Странные они, эти шинигами. Все — странные, от того, кто совершил консо, перенеся его душу в Руконгай, до Хинамори. Или не шинигами странные, а люди — при жизни Хисока мало общался с людьми. — Рукия, — прошептал Ренджи, прижимаясь лбом к ее лбу. Она взяла его лицо в ладони, погладила по щекам, встала на цыпочки, подставляя губы под поцелуй. Вспышка их безудержных эмоций чуть не ослепила Хисоку, и он опрометью бросился прочь.1983 год
Капитан Десятого отряда Шиба Ишшин вдохнул, выдохнул, посчитал до десяти и отвернулся от окна к своим подчиненным. Он понимал, что бумажки — скучные, и сам терпеть их не мог, он понимал, что гораздо больше хочется провести время весело, он понимал больше, чем эти двое думали, но… — Ребята, — сказал Ишшин. — Это уже перебор. — Что такое? — лейтенант Мацумото Рангику забросила за спину прядь длинных рыжих волос. Третий офицер Цузуки Асато невольно опустил взгляд на ее грудь, пышную и открытую глубоким вырезом косоде, что было не совсем по уставу, но все высшее командование с превеликим удовольствием закрывало на это глаза. — Что такое? — Ишшин снова сосчитал, на этот раз — до пяти. — Мы не сдали месячный отчет! Цузуки и Рангику переглянулись. — Разве моя очередь? — спросила она. — По-моему, ты проиграла мне в цзянкэн, — напомнил Цузуки. — Да, но потом ты продул мне в карты сразу три месячных отчета, — напомнила Рангику. Ишшин хлопнул ладонью по столу. — Вы оба меня достали! Одна круглосуточно пропадает на вечеринках и свиданиях… да, Мацумото-сан, представь себе, про вас с Ичимару знает весь Сейретей! Второй только и делает, что жрет сладости и дрыхнет! Хоть бы девушку себе нашел, было бы оправдание посерьезнее! Знаете, как меня только что сотайчо разнес? Даже Одиннадцатый отряд не профукивает сроки! Одиннадцатый! — Потому что все отчеты пишет Аясегава, — наябедничала Рангику. — В последний момент. По-моему, он единственный среди них обучен грамоте. — Но он хотя бы пишет! — рявкнул Ишшин. — А нашего отчета за месяц нет! Ни грамотного, ни неграмотного! Никакого! Цузуки, чтобы к завтрашнему дню все документы были в порядке и на моем столе! — Почему я? — взвился Цузуки. — Разве я один виноват? — Ну ты же проиграл в покер три месяца, — пожал плечами Ишшин. — Вот и отрабатывай. Нечего было садиться с ней играть, тебе еще повезло, что до нитки не раздела. — Хотя-я… — протянула Рангику, окидывая Асато оценивающим взглядом. Тот вспыхнул и закрылся руками. — У тебя есть Ичимару, его раздевай, ясно? Ишшин накрыл лицо рукой. — Отлично. Великолепно. Высшее командование отряда. Решают, кто будет заполнять отчеты, играя в покер. Тратят все деньги отряда на сладости и саке. На спор снимают с капитана все, кроме хаори… кхм. Неважно. Нам срочно нужен кто-то серьезный. — Да! — хлопнула в ладоши Рангику. — Чтобы спихнуть на него всю работу! — Не особо радуйся, — опустил ее на землю Ишшин. — Нам еще рядовых сегодня тренировать. На Цузуки отчеты, значит, или ты, или я… Давай решим в «камень-ножницы-бумага»!***
Притянув колени к груди, Нему затихла, надеясь, что Маюри не войдет в додзё прямо сейчас. Ее отец-создатель был не в настроении — то ли эксперименты не ладились, то ли еще что-то, о чем ей не говорили, но злость он сгонял на ней, как на единственном безответном человеке, и Нему понимала, почему. Он создал ее, ему было можно, она привыкла, но иногда хотелось спрятаться подальше. На скрип деревянных половиц Нему вздрогнула, но прислушалась к духовной силе и успокоилась — не Маюри. Ватари Ютака. Механический совенок спорхнул с его плеча и сел на плечо Нему. Ватари с интересом взглянул на нее сверху вниз — он хотел понять женщин, из-за чего до сих пор изобретал зелье для смены пола, но понять лейтенанта Куроцучи Нему даже это бы не помогло. Она была женщиной, конечно. Симпатичной девушкой с миловидным личиком, зелеными глазами и длинными черными волосами, сплетенными в тонкую косу. Ее стройные ноги, которые она открывала, укорачивая форму, заставляли оборачиваться ей вслед не одного шинигами. Но при этом Нему нельзя было считать ни обычной женщиной, ни обычной шинигами, ни обычным человеком. Искусственно созданный разум, седьмое по счету и первое удачное творение капитана Двенадцатого отряда Куроцучи Маюри, его шедевр — его дочь. Ватари считал, что тайчо мог бы быть с ней поласковей. — Хотите, я покажу вам своего пингвина, Куроцучи-фукутайчо? Нему погладила совенка, ластящегося к ее ладони. — Пингвина? — Да! — просиял Ватари. — Пингвина! Пока что его кодовое название «001»! — А у него — «003», — задумчиво сказала Нему, гладя совенка. — Почему вы даете им не имена, а номера, Ватари-сан? — Думаю, потому, что я не очень хорош в придумывании имен. Хотите назвать его? — Я? — в зелени ее глаз мелькнуло искреннее удивление. — Почему нет? — чтобы не возвышаться над Нему, Ватари уселся на пол рядом с ней. — Если хотите, конечно. — Хм, — Нему осмотрела совенка, и в этот миг ее лицо стало очень похожим на лицо ее отца. Для создания искусственного разума Маюри использовал свою кровь и свое ДНК, и если бы Нему не была такой тихой и забитой… хотя Ватари не знал, каким был Маюри в юности. Никто не знал. Может, таким же. — Как насчет «Аме»? — Дождь? — удивился Ватари. — Почему дождь? — Потому что сегодня упало атмосферное давление, а облака неупорядоченные и перистые, — объяснила Нему. Ответом это не было, но Ватари согласно кивнул — действительно, раз может пойти дождь, почему совенка не назвать Аме? — Только это мужская особь, — уточнил он. — Тогда Аме-кун, — Нему пожала плечами. — Или вам не нравится? — Нравится, Куроцучи-фукутайчо! — Ватари замахал руками. — Очень нравится! Прекрасное имя! Вы так изобретательны! Губы Нему тронула довольная улыбка — или тень улыбки, но она перестала быть грустной, и Ватари возликовал; никто не знал, что уже энное количество времени он тоже проводил над дочерью Маюри свои эксперименты. Даже Нему не знала. Но его работа давала результат — лейтенант раскрывалась, из запуганного ребенка становясь более уверенной в себе личностью. Это было несложно — всего лишь хвалить ее, восхищаться ею, баловать, делать все, что полагалось делать ее отцу, но незаметно. Вздумай Ватари заваливать Нему подарками, и про них бы поползли слухи, так же дело обстояло и с комплиментами, поэтому он действовал намного скромнее: иногда дарил ей какие-то мелочи или угощал сладостями, всегда старался за что-то похвалить, сам звал ее ассистировать ему, говоря, что это высочайшая честь… зачем им нужен лейтенант, который боится капитана? Страх мешает, страх тормозит все процессы, страх парализует — Маюри выбрал не те методы. У Ватари получалось лучше. Зануда-Тацуми из Восьмого отряда, его друг еще со времен Академии, говорил, что такими темпами Ватари рискует влюбиться в Нему, а это, пусть и не запрещено, но работе ученых может помешать, да и Куроцучи, будучи жестоким родителем, все же оставался ее отцом, а все отцы крайне подозрительны к кавалерам дочерей. Ватари отмахивался — что за ерунда, он не планировал влюбляться в кого бы то ни было. Но, глядя, как Нему с детским восторгом играет с Аме-куном, Ватари поймал себя на мысли, что Тацуми не был так уж неправ.