Основатели и первое поколение Готей-13 всегда считались сильнейшими.
И среди них… Она руководила Одиннадцатым отрядом, заложив основу для текущего состояния дел в нем. Прежде, чем Яма-джи взял под контроль ее силы… Она была и всегда будет самой опасной преступницей в Обществе Душ. Зная все стили и все направления в искусстве владения мечом… она нарекла себя «Ячиру».
© Кьёраку Шунсуй (Bleach)
501 год, период Кофун; Общество Душ, Руконгай
Он встретил ее чуть больше тысячи лет назад. Небо серело обещанием дождя, мрачным куполом нависая над восьмидесятым районом Западного Руконгая. Мибу Ория набросил на плечи простой темно-коричневый хаори с теплой подкладкой, расправил длинные волосы. Подумал: посетителей в очая будет либо много, либо не будет вообще: дождь заставит всех спрятаться по норам, подобно крысам, или же эти крысы выберут норой его Ко-Каку-Роу. Как повезет. До сих пор везло; его очая не разрушили ни Пустые, ни чрезмерно буйные гости, заработок был не всегда велик, но зато стабилен, и Мибу было на что купить еды. Он работал ради этого. Он нуждался в пище, без нее чувствуя себя плохо — не знал, почему. Те души, что работали в его очая и посещали его, ели лишь ради вкуса. Мибу мучил голод, и потому многие его боялись, считая чуть ли не Пустым, искусно притворяющимся человеком. — Господин, — учтиво поклонилась ему Минеко, старшая гейко. — Сожалею, что вынуждена вас побеспокоить, но… — от нее веяло страхом. Минеко была не из пугливых, она носила в одеждах кайкэн и умела его использовать, ее не пугали мужчины вдвое больше, чем она сама, но сейчас она почти дрожала. — Но? — Мибу выдохнул дым из трубки. Табачное кольцо зависло в сером воздухе. — Там… — Минеко понизила голос, сделав страшные глаза, — Ячиру. Теперь дрожь пробрала и Мибу. О Ячиру ходили легенды, одна другой страшнее. Говорили, что она демоница, что пьет кровь своих жертв, что убивает всех без разбору, что способна опустошить целую деревню. Приход ее — как приход мора. Как приход смерти. Если она здесь… тогда скоро, совсем скоро прольется кровь, зазвенят мечи, закричат умирающие. — Иди в погреб, — сказал Мибу. — Забери младших. — А вы… — напряглась Минеко. — Обо мне не беспокойся. То, что он хотел сделать, многие, если не все, назвали бы самоубийством. Или самым глупым риском умереть из всех возможных. Или бравадой. Или идиотизмом. Мибу бы не спорил ни с одним из этих утверждений, но упускать шанс было бы еще более глупо — он же так давно этого хотел. Увидеть ее. Ячиру. Демоницу. О ней говорили, что она ужасна, похожа на кидзё: острые зубы, длинные когти, синяя кожа, сморщенное старушечье лицо. О ней говорили, что она прекрасна: лицо белое, как снег, глаза горят алым огнем, но пухлые, похожие на лепестки роз губы прячут звериные клыки. Какой бы она ни была, Мибу хотел… знать. Даже если это будет последнее, о чем он узнает в этой жизни. Поправив меч в ножнах, он вышел на энгава. Воздух пах дождем, но капли еще не пролились, сыростью оседая на ткани хаори. Улица, и без того пустынная в такую погоду, казалась вымершей — только у одной разбитой лачуги чернело что-то, чего раньше там не было. Что-то… Мибу сошел с энгава, медленным шагом направляясь к фигурке, сидящей на пороге наполовину разрушенного дома. Она откинулась спиной на уцелевшую часть стены, обессиленно прикрыла глаза, и казалась абсолютно беспомощной. Невинной. Прекрасной. Но на бедре ее были прикреплены ножны, а в ножнах был меч. Нет, подумал Мибу, это не может быть она. Женщины не так уж редко носят мечи, если они одиноки — им нужно защищаться, если они не одиноки — тоже. В этом мире не выжить без оружия, мир живых и мир мертвых были одинаково жестоки. Присев перед ней на колени, Мибу осторожно дотронулся до лица девушки, и она открыла глаза — голубые, напомнившие ему цветы горечавки. Взглянула устало и почти обреченно, перевела взгляд на его меч. Раскрыла пересохшие губы: — Вы убьете меня? — Я так похож на мерзавца, который убивает беззащитных женщин? — Похожи, — сказала девушка. Мибу растерялся — он говорил мягко и снисходительно, думал, она смутится, или обрадуется, или попросит о помощи. Назовет его господином, как все девушки-оборванки, которых он приютил в очая. Будет вежлива. Она говорила вежливо, но без почтительности, которую Мибу привык слышать в свой адрес. Как с равным. — Вы ранены? — почему-то он не смог обратиться к ней на «ты». Язык не повернулся — что-то было в ней… особенное. Что-то, что вызывало смутное восхищение на периферии сознания. — Нет… — она снова прикрыла глаза. Провела языком по сухим губам. — Я голодна. Я так голодна… Голодна? Мибу моргнул. Неужели он встретил кого-то такого же, кого-то, кто мучается голодом? Медлить было больше нельзя — бедная девушка угасала, и вот-вот могла появиться Ячиру, о которой Мибу успешно забыл. — Простите меня, но так будет удобнее, — сказал он, подхватив девушку на руки. Она как будто ничего не весила. В ту же секунду, как она прижалась к его груди, хлынул дождь, и на миг Мибу почудилось, что его лицо заливают капли не воды, а крови.***
Стоило доверить заботы о незнакомке девушкам из очая, но Мибу взялся выхаживать ее сам — его гейко знали, как лечить раны или унимать жар, но понятия не имели, что делать с тем, кто чуть не умер от голода, а Мибу знал, что нужно делать, по себе. Он не отходил от постели девы, поил ее, кормил маленькими порциями, ухаживал, как за ребенком, чем вызывал огромное недовольство гейко, которые считали, что хозяин должен заниматься более важными делами. Или ревновали. Мибу было все равно. Он влюбился в эту девушку, еще не поговорив с ней и не узнав ее имени. Влюбился, понимая, что это бесповоротно, что он не будет любить других, сколько бы ни прошло столетий. Пусть не взаимно. Пусть безнадежно. Она была не женщиной даже — она была чем-то прекрасным и совершенным, как костер в ночи или блеск солнца на стали. Даже уставшая, бледная и исхудавшая, она была красива, а когда поправилась, на щеках заиграл румянец, кожа приобрела нежно-белый цвет вместо мертвенно-бледного, и губы заалели лепестками роз — Мибу ахнул, войдя к ней в комнату. Она стояла, глядя в окно, по ее телу струилась ткань кимоно, пожертвованного Минеко, но больше кимоно Мибу поразили длинные черные шелковистые волосы, а еще больше — осанка. Услышав его шаги, девушка медленно повернулась, и Мибу подавил в себе странное желание преклонить колено. Очи цвета горечавки взирали на него с оттенком грусти. — Вам стало лучше, — Мибу не спрашивал — утверждал. — Да, — она чуть склонила голову набок. — Благодаря вам. Спасибо. — Могу ли я взамен узнать ваше имя? — спросил Мибу, уже зная, что услышит. Дева улыбнулась ему — так мог бы улыбаться меч. — Ячиру. — Ячиру… — завороженно прошептал он. Таким голосом шепчут молитвы. — А меня зовут Мибу Ория. — Ория, — повторила она. — Почему Мибу Ория? — Почему? То есть? — растерялся он. — Ты появился здесь с именем? — Да… а ты — нет? — Нет, — она покачала головой. — Я сама дала себе имя… когда поняла, что изучила все стили битвы на мечах, — тонкая рука коснулась гарды. Так бы мать погладила по голове стоящего рядом ребенка — неосознанно-ласково. — Все существующие. Кендзюцу. Яйджицу. Баттодо. Иайдо… все. Их около восьми тысяч. Поэтому я дала себе имя Ячиру. Восемь тысяч течений. — Красиво… — восхищенно проговорил Мибу, думая не только об ее имени. Они вместе вышли на энгава. В отличие от дня их встречи, небо было ясным, чистым и солнечные лучи озаряли двор. Глухо постукивал содзу. В травах голубела горечавка. — Благодарю за помощь, — тихо произнесла Ячиру, величественно склонив голову. — Прощай. Она шагнула вперед, а Мибу молнией прострелила мысль: он никогда больше ее не увидит. Она не придет. Она пойдет дальше, далеко-далеко, ей явно суждено большее, чем прятаться в очая… Не отдавая себе отчета в том, что делает, Мибу схватил ее тонкое запястье. В тот же миг ему в горло уставился кончик меча — он и не заметил, как она вырвала руку, как обнажила клинок, как взмахнула им. Но не атаковала. Смотрела на Мибу внимательно-пронзительно, ждала чего-то, и не убирала меч. — Ты… — он сглотнул. — Ты еще не оправилась. Тебе рано уходить. — Оправилась, — спокойно ответила она. — Я была не больна и не ранена. — Но куда ты пойдешь? Может… — Мибу закусил губу. — Может, останешься? Ячиру насмешливо вскинула бровь. — Я? Здесь? — Это не лучшее место, — признал он. — Но здесь есть еда. И здесь тепло. — И в качестве кого ты предлагаешь мне остаться? — глаза ее смеялись, хотя голос звучал серьезно. — В качестве одной из этих? — Ячиру кивнула туда, где, очевидно, прятались подслушивающие их разговор гейко. — Чтобы я наряжалась в яркие кимоно и развлекала гостей беседой? Наливала чай и саке? Раздвигала ноги? Я, Ячиру? — Нет, — Мибу хватило мужества ответить твердо. — Только не так. — Как же тогда? Кем я могу быть, живя здесь? Стражем? Наемницей? Гостьей? Ветерок качнул головки цветов, ее длинные волосы, полы его хаори. Мибу посмотрел прямо в ее глаза — как у нее, у той, кого все звали чудовищем и демоницей, могли быть такие светлые глаза? — Нет, — сказал он. — Не стражем, не наемницей и не гостьей. Моей женой. Где-то за дверью послышался приглушенный вскрик Минеко. Ячиру удивленно хлопнула ресницами — впервые Мибу увидел на ее лице удивление. Опустила клинок — и рассмеялась, громко, звонко, без издевки. Ей действительно было смешно. Он сжал кулаки. — Женой… Какой ты глупый, — сказала Ячиру, отсмеявшись. — Очень-очень глупый. До встречи, Мибу Ория. Она ушла, а он не решился больше догонять — и не нужно было. Стоял, кусая губы, смотрел, как удаляется ее хрупкая фигурка, и был вне себя от непонятного, ранее неведомого счастья. Она сказала не «прощай», а «до встречи». Этого было достаточно.502 год, период Кофун; Общество Душ, Руконгай
Прошло полгода, а может, год, или сто лет — время здесь шло непонятно, смазанно, и без перемен сезонов еще сложнее было угадать, сколько пролетело зим и весен. Мибу жил ожиданием, прислушивался к болтовне посетителей, чего ранее не делал — его не интересовали слухи. Теперь — интересовали, ибо говорить могли о ней. Мибу терзал смутный страх однажды услышать, что она погибла — то, что Ячиру была искусной мечницей, не отменяло того, что она была женщиной, и мог найтись кто-то, сильнее нее. Например, огненный демон Эйджисай, о котором стали твердить все чаще, или Тенджиро Райдзен, или некий Оэцу, бог Запада.***
— Вам нужно перестать думать о ней, — сказала Минеко, поцеловав его грудь. Периодически Мибу брал в свою постель девушек-гейко — тех, кто хотел этого сам. Минеко хотела. Минеко привязалась к хозяину больше, чем он желал бы, и, может, он бы женился на ней. Она стала бы хозяйкой в его очая, идеальной женой — тихой и послушной. Вела бы расчеты, следила за порядком, ублажала мужа. Родила бы наследника. Или двух. Может, и больше. Мибу никогда не была нужна семейная жизнь, но он женился бы, потому что так надо. Так положено. Если бы не появилась Ячиру. — Я не думаю о ней, — возразил он, перебирая распущенные волосы Минеко — черные, мягкие, но совсем-совсем не такие. И глаза у нее были не такие — серые, вечно опущенные вниз. И говорила она с ним почтительно, чего он от нее никогда не просил. — Нет, господин, думаете, я же вижу… — Минеко села, начав заплетать косу. Бросила будто между прочим, — Говорят, ее стали называть Кенпачи. Сильнейшим воином. — Вот как, — как можно безразличнее протянул Мибу. — Да… эта женщина опустошает целые деревни. За ней льются реки крови. Она никогда не будет вашей, — впервые в голосе Минеко прозвучала жесткость. — Никогда. Она не подарит вам той любви, что дарю я. И… — ее губы сложились в нежную довольную улыбку, а ладонь опустилась к животу, — не подарит вам ребенка. — Ребенка? — рывком он сел, не веря в услышанное. — Ты хочешь сказать, что… — Боги благословили меня, — склонила голову Минеко. — Простите, я забыла использовать бамбуковую бумагу… всего один раз. — Я… я тоже… забыл, — мысленно Мибу отвесил себе несколько пощечин сразу: обычно он никогда не забывал об омываниях в горячей воде, но… — Теперь… — Минеко сцепила руки на животе. — Поженимся, — выдохнул Мибу, приобнимая ее за плечи. Какой мог быть другой выход? Он не хотел быть отцом бастарда, а Минеко вправду стала бы идеальной женой.***
Дождь лил потоками, будто небеса решили затопить землю, погрузив под воду все сущее. Дождь стекал по лицу Мибу вместе со слезами, иглами пронзал лицо, плечи и грудь, хлестал, как плетьми. Минеко умерла. Ребенок внутри нее развивался неправильно, выходил наружу тяжело, долго. Мибу хотели прогнать: это не мужское дело, негоже ему видеть, и он поначалу послушался, но, услышав крики, вернулся, растолкал перепуганных гейко и занялся Минеко сам. И сам понял, что это конец. Что ребенок мертв — пуповина обмотала шейку, не оставив шансов. Что Минеко тоже больше не шевелится. Она разлетелась прахом в его руках. Рассеялась в воздухе вслед за мертвым младенцем; это была девочка. Девочка, имя которой он придумал заранее. Может, боги наказали его за то, что, будучи женатым и дав клятвы верности одной женщине, продолжал любить ту, другую, недоступную? Закрыв лицо руками, Мибу упал на колени. Вокруг пышно голубела горечавка.***
Они называли себя «Готей-13». Тринадцать воинов. Тринадцать стражей. Тринадцать хранителей. Тринадцать преступников. О них говорили все — на улицах, на рынке, в Ко-Каку-Роу. Говорили шепотом, то испуганно, то восхищенно. Их имена гремели, как раскаты летней грозы или выстрелы аркебуз. Ямамото Джуджисай Шигекуни. Тенджиро Киринджи. Оэцу Нимайя. Шутара Сенджумару. Унохана Ячиру. — Ячиру? — вздрогнув, переспросил Мибу, услышав это имя от одного из завсегдатаев, почтенного торговца, любящего в свободное время выпить саке, поесть и поразвлечься с девушками. — Да, та самая, — торговец поежился. — Потому я и говорю — мне не нравится, что они вздумали объединиться. Еще и зовут себя защитниками! Тьфу! Это просто организованная преступность! — Возможно, — пробормотал Мибу, перестав слушать. Значит, она жива. И у нее теперь есть еще одно имя. Унохана… Западный цветок. Кто же дал его ей? Или она взяла его сама? Думала ли она тогда о горечавке и о том, что они встретились именно на Западе? Думала ли она о нем? Она же сказала «до встречи». Не «прощай». Мибу ненавидел себя за то, что тоскует по ней, а не по жене и ребенку, но ничего не мог с этим поделать.***
То место, где он оказался, было слишком реальным для сновидения. Словно двор Ко-Каку-Роу, но не двор — не было ограды, не было уходящей вдаль дороги, и здания очая не было. Только горечавка, куда ни глянь, и небо, ясное и солнечное. И больше ничего и никого… …или? — Я ждала вас. Из ниоткуда — или из солнечных лучей — перед ним соткалась фигура девушки. Пока она не обрела форму, Мибу боялся увидеть Минеко, но это была не она — другая. Незнакомая, и в то же время ему показалось, будто он знал ее всю жизнь. Минеко носила длинные волосы, у нее были серые глаза и круглое лицо, кукольное, слишком правильное. Эта же девушка была темноглазой, на вид очень юной и коротко подстриженной, что изумило Мибу — он ни разу не видел стриженых женщин, даже мужчины расставались со своими волосами крайне редко. Косы были гордостью любой девушки, знатной она была или нищей. — Кто ты? — спросил он. — О, это… — девушка склонила голову набок. — Это секрет. Вы должны догадаться сами, назвав меня по имени. Тогда я дам вам свою силу. — Силу? Улыбнувшись, она дотронулась до ножен на своем бедре — меч? Она носила меч? Мибу понял, что он тоже при оружии, и задумался, был ли клинок с ним изначально. — Ты онна-бугейша? — хотя меньше всего она походила на онну-бугейшу. Слишком хрупкая — но Ячиру тоже была хрупкой. — Нет… так просто вы не угадаете, — с сожалением произнесла она. — Вы понятия не имеете, что должны угадать. Вы никогда не слышали меня, и не услышали бы еще долго, если бы ваша душа не страдала. Но вы страдаете, и я тоже, — на ее глазах блеснули слезы. — Я не хотел… — Конечно, не хотели, — она встряхнула головой, вымученно улыбаясь. — В конце концов, это к лучшему! Это привело к нашей встрече! — Но я… — О, не переживайте, — заулыбалась она уже весело, — Я знаю, кого вы любите. И я не люблю вас. Не так, как женщины любят мужчин — хотя связь между нами намного теснее, чем связь влюбленных или супругов. Мы родились вместе, мы будем жить вместе и вместе мы умрем. Никак иначе. — О чем ты? — Мибу окончательно перестал что-либо понимать. — Если отгадаете загадку, я назову вам свое имя. Согласны? Дождавшись кивка, девушка продолжила: — Это принадлежит тебе, но другие пользуются им чаще. Что это? …она издевается? Подыгрывает ему? Или это вопрос с подвохом? Или считает его глупым? Или глупа сама? Он вскинул бровь — что за загадка, если ответ лежит на поверхности? — Имя. — Верно! — обрадовалась девушка. — Вы угадали! Меня зовут Сакурайдзи, — она поклонилась. Не низко, а как обычно при знакомстве, и Мибу поклонился в ответ — имя ее прозвучало очень знакомо. Вся она была до невозможности знакомой, родной, будто его сестра-близнец. — Ты моя родственница? — спросил он. — Можно и так сказать, но нет. Я… — Сакурайдзи вновь коснулась гарды, — …меч. Поверите ли вы в то, что я — часть вашей души? — Часть души? — ощарашенно распахнул глаза Мибу. — Меч? Но как?.. — Вы шинигами, господин. Вы всегда были им. Когда вы впервые ощутили голод — в вас проснулась духовная сила, — объяснила Сакурайдзи. — И тогда проснулась и я. Шинигами… Невозможно — но не верить Сакурайдзи не получалось. Она говорила правду. Значит… — Вы сами еще не знаете, как много в вас силы, — проговорила девушка-клинок. — Вы не должны хоронить эту силу на задворках мира. Вы достойны намного большего, господин.***
В Ко-Каку-Роу остался управляющий — давний друг Мибу, которому можно было доверять. Он не мог бросить это место насовсем — тогда бы девушки потеряли средство к существованию, да и ему самому были нужны и деньги, и дом, куда он мог бы вернуться. Хотя возвращаться он не собирался. Не навсегда. Взяв с собой только меч, Мибу отправился в Сейретей.***
Ему легко удалось поступить в Академию Духовных Искусств — говоря о силе, Сакурайдзи была права, но больше его волновало другое. Другая. Он часто видел ее издалека. Наблюдал за ней. Иногда она была не одна — в обществе того самого «огненного демона» Ямамото, основателя Академии и ее учителя, или с Тенджиро Киринджи, тем, кого звали Райдзеном. Улыбалась им. Смеялась над шутками Тенджиро. Учтиво кланялась Ямамото. Закончив Академию, Мибу вступил в Одиннадцатый отряд, хотя этот отряд ему совершенно не подходил, он не был головорезом, как все остальные. В Одиннадцатый набирали не просто шинигами и не просто воинов — убийц, тех, кто следует в жизни лишь пути меча. Со многими из них он побрезговал бы даже стоять рядом, но капитаном Одиннадцатого была она. Хрупкий цветок среди окружающих ее чудовищ, и самое страшное чудовище среди всех. Ее бойцы, неотесанные, грубые, знающие лишь язык силы, не признающие над собой ничьей власти — были послушны ей, как слепые щенки. Больше, чем слепые щенки. По одному ее слову все они бросились бы в огонь или в бездну. Мибу медлил, не заговаривая с ней, держась подальше. Хотел узнать ее лучше: если она любила Тенджиро или еще кого-то, то он бы пытался завоевать ее сердце, только если она не была счастлива — но она не любила ни Тенджиро, ни Оэцу, ни кого-либо другого. — Унохана-тайчо любит только одного мужчину, — сказал Мибу его новый друг, чье имя впоследствии забудется, когда тот падет в клыках Пустого. — Миназуки. — Миназуки? Кто это? — Мибу нахмурился, вспоминая кого-то, кто носил бы столь странное имя. Одновременно оно могло значить как «Изрыгающий плоть» так и «Конец всего сущего». — Это не человек, — хохотнул его товарищ. — Это ее меч. Нодати с красной овальной гардой. Мибу его запомнил. Мибу запомнил ее всю — уставшую и больную, цветущую и прекрасную, молниеносно вскидывающую клинок, мелодично произносящую его имя. В момент их первой встречи она носила черные дорожные одежды, но белый хаори шел ей куда больше.***
В тот день тоже шел дождь — не ливень, другой. Скучный, затяжной, серый, тянущий душу. Сырость пронзала до костей через ткань шихакушо. Они блуждали по Руконгаю. Приказ звучал: «уничтожить опасных людей, дабы обеспечить мирное существование Сейретея» — туманный приказ, но они не обсуждались. Мибу плелся позади, не глядя по сторонам — только на белеющую фигурку Уноханы. Она заметила его. Давно заметила. Увидела, кивнула, услышала имя на первом построении и на последующих — но сделала вид, что не знает. Он должен был заговорить первым, но… но что бы он ей сказал? Другие говорили с ней. Другие смели даже ей возражать — один из его товарищей, не выдержав, ускорил шаг, тяжело шлепая по грязи. — Капитан! Она обернулась. — Это бесполезно. Мы все равно не найдем противника, достойного вас, — выпалил офицер. — Значит, ты понял, зачем все это, — тонко улыбнулась Ячиру. — Конечно, — замялся тот. — Если бы дело было только в каких-то опасных для Сейретея руконгайцев, не стали бы посылать вас. — Верно, я не убиваю слабаков… Не убивала. Это Мибу уяснил давно. Зря он приказывал своим гейко прятаться в погреб; Ячиру опустошала целые деревни, но никогда не трогала женщин и детей — только не из милосердия, а из-за нежелания тратить силы и зря пачкать меч кровью слабых. Она убивала часто, много, это стало для нее рутиной — но она не хотела убивать, и отбирать жизни никогда не было ее целью. Она хотела сражаться. Она жила битвами, она страстно любила сражения, и мечтала найти того, кто будет ее достоин. Кто станет ее противником, а не жертвой. — Заметно, что вы недовольны, — офицер кивнул на гору трупов. Мибу тоже посмотрел — эти тела не гнили, не источали смрад, вскоре должны были рассыпаться в прах, который на самом деле, как он узнал в Академии, был частицами рейши, потому их можно было не заметить. Издалека — как небольшой холм. — Разве не вы их убили? — продолжил офицер. Вот придурок, подумал Мибу, когда бы она успела… Выходит, сведения об опасных руконгайцах были не такими уж ложными? Над мертвыми телами поднялся… мальчишка. Подросток лет тринадцати, не больше. Оборванный, грязный, растрепанный, похожий на звереныша. В руке — меч, старый, с зазубринами на лезвии. Он бросился на Ячиру без предупреждения, и их клинки зазвенели посреди тишины дождливого полдня. Раньше Мибу ни разу не видел Унохану в действии — знал, что она лучшая мечница, ощущал исходящую от нее чудовищную силу, и верил слухам и чувствам. Пытался представить, какая она в бою, но… но это было совсем не похоже на его представления. Это был настоящий бой. То, что достойно зваться гордым словом «сражение». Мибу забыл, что противник Ячиру — ребенок. Забыл, что Ячиру — девушка. Пол и возраст перестали иметь значение. Их мечи не звенели — пели. Они словно танцевали, а не дрались насмерть, и Мибу понял — они равные. Этот мальчишка-оборванец — равный Кенпачи Ячиру… невозможно, но так и было. Дождь снова стекал по лицу кровавыми потоками. Мибу застыл, не веря в происходящее, отказываясь верить своим глазам, этого не могло быть, никогда, только не так… …Кенпачи Ячиру пропустила удар. Рана на ее горле расцветала алым ликорисом. Мальчишка, атаковавший ее, хотел нанести еще удар, но ее нодати оказался быстрее, полоснув того по лицу — по глазу. Кровь брызнула снова. Он упал лицом вниз. И больше Мибу не мог стоять и смотреть. Он не решался заговорить с ней в Сейретее, он принял то, что она сделала вид, будто незнакома с ним или действительно забыла, он был готов просто следовать за ней или рядом с ней, не прося о большем, но когда она покачнулась, а белый хаори окрасился красным… — Ячиру! Не «капитан», не «Унохана-тайчо». Он назвал ее по имени, забыв обо всем — субординация, присутствие товарищей по отряду, разницу в их званиях, все. Она снова была уставшей девушкой у него на руках, только теперь с трудом стояла не от голода. — Приведите Тенджиро-тайчо! — рявкнул Мибу на растерянных сослуживцев. Некоторые здесь были старше его по званию, но никто не возразил — отмерли, пришли в себя, бегом помчались к Сейретею. Мибу опустился на землю, бережно держа Ячиру, поднял руку над ее раной. Он прекрасно владел мечом и до Академии, где на занятиях зандзюцу лишь оттачивал свои навыки. С нуля в Академии Мибу учил кидо, владел им на среднем уровне — но средний уровень касался хадо и бакудо. В кайдо среди его выпуска Мибу не было равных, и все думали, что он пойдет служить под началом Тенджиро, который считался лучшим медиком. Он даже не особо старался развивать кайдо — у него просто был талант. Как говорил сенсей — врожденная предрасположенность. Вскинув ладонь над распоротым горлом, Мибу активировал магию. Сияние реяцу пролилось с кончиков пальцев, соединяя ткани, останавливая кровотечение и возвращая силы, но… что, если поздно? Или если его сил не хватит? Что, если она умрет? Дождь пах сталью и кровью, проклятый дождь, почему он всегда идет, когда случается что-то плохое? Почему дождь в Сейретее — всегда будто слезы неба?.. Веки Ячиру дрогнули. Глаза цвета горечавки смотрели на Мибу с затаенной печалью. Подняв руку, она погладила его по щеке. — Ячиру… — он понял, что вместе с каплями дождя по щекам текли слезы; стало стыдно — плакать перед ней, даже если из-за нее… — Ория… Они не успели поговорить — слишком быстро появился Тенджиро, оправдывая свое прозвище Молниеносный, и оттолкнул Мибу, падая на колени рядом с Уноханой и активируя свое кайдо.***
Вокруг андона вились ночные мотыльки. Дождь закончился, как только солнце зашло за горизонт. Намокшие зеленые листья источали свежесть. Словно всему миру стало легче, и мир отдыхал после пережитых волнений. Мибу постучался в сёдзи кабинета Уноханы — ей не понадобилось в лазарет. Она дошла до Сейретея сама, и чувствовала себя хорошо — и по виду, и по колебаниям реяцу, но он всем сказал, что идет к ней справиться о здоровье. — Унохана-тайчо? — Заходи. Она сидела за столом, держа в руках чашку чая, и казалась очень домашней. Горло скрывал воротник. — Простите за беспокойство, — начал Мибу. — Как вы себя чувствуете? — Хорошо. Только останется шрам… но это к лучшему, — она кивнула на стул, предлагая ему сесть. — К лучшему? — Да… Когда-то, в самом начале, я была твердо уверена, что сведу все полученные шрамы. Потом никто не мог оставить на мне даже царапины… и этот шрам, — отведя воротник, Ячиру любовно погладила жуткий рубец на нежной коже, — я буду носить с честью. — Разве шрамы — не доказательство слабости? — ляпнул Мибу. Унохана не обиделась. — Нет, наоборот. Я буду носить всего один шрам. Как символ того, что ранить меня смог только один человек… надеюсь, мальчишка выживет. — Что в нем такого? — нахмурился Мибу, искренне сомневаясь, что мальчишка до сих пор жив или дотянет до утра — лечить его никто не стал, так и бросили валяться в крови и грязи. — О, много чего, — отозвалась Ячиру, нежно поглаживая шрам. — Он может стать следующим Кенпачи. — Следующим? — поперхнулся Мибу. — Но… — Но кем тогда буду я, ты хочешь сказать? — Говорят, титул Кенпачи можно забрать только вместе с жизнью. — Правда? Нет, я не намерена умирать. Но рано или поздно я перестану быть Кенпачи… не сегодня и не завтра. Но обязательно. А еще мне стоит перед тобой извиниться. — Извиниться? За что? — Я намеренно игнорировала тебя, — призналась Ячиру. — И поначалу не хотела принимать в свой отряд. — Почему? — Мибу закусил щеку изнутри. — Ты был свидетелем моей слабости. Ты спас мне жизнь, и ты мог всем рассказать это. — Я не рассказал никому. И не расскажу. — Нет, ничего страшного, — Унохана покачала головой. — Я была глупой. Гордилась тем, что сильнее всех… но даже у самого сильного человека есть слабости, потому что мы люди. Мы зовем себя шинигами, но мы все же не боги. Сегодня я получила хороший урок. — Вы были великолепны, — не смог не сказать Мибу. — Я никогда не видел ничего прекраснее. То есть… Унохана-тайчо, вы… — Ячиру, — перебила она его попытки объяснить, что имел в виду совсем не то, что имел в виду. — Зови меня Ячиру. Всегда. Только ты один. Единственный в мире, для кого я буду не Уноханой, не Кенпачи и не капитаном. Если, конечно, хочешь. …неужели это было признание? — Тогда, — Мибу поднялся со стула, решив, что ему наплевать — хватит, набегался. Подойдя к сидящей Унохане, он присел перед ней на колени, чтобы их лица сравнялись, и взял ее руки в свои — она не отняла ладоней. — Тогда зови меня Ория. Только ты одна во всем мире, — и, протянув руку, кончиками пальцев провел по ее щеке, заправляя черный локон за ухо.***
Пройдет еще несколько лет, и она перестанет быть Кенпачи, уйдя с титула живой и непобежденной. Начнет учиться у Тенджиро искусству исцелять, и, когда Тенджиро уйдет из Сейретея в другое измерение, где обитает хранящий баланс миров Король Душ, став первым офицером Нулевого отряда, Унохана также покинет пост капитана Одиннадцатого и возглавит тот, где капитаном был ее учитель — Четвертый, отряд медиков. Она сменит имя, и через несколько столетий лишь единицы будут знать ее, как Кенпачи Ячиру, а не как Унохану Рецу. Мибу пойдет за ней. Всюду он пойдет за ней. Станет ее лейтенантом, и, хотя после смены имени прилюдно ему тоже придется звать ее этим фальшивым «Рецу», наедине она всегда будет для него Ячиру. Его Ячиру. Не женой, но самой любимой на свете женщиной.