Этот опыт со мной навсегда...

Разошлись они глубоко за полночь. И только потому, что Алекс никак не хотел засыпать без маминого тёплого бока рядом. Микки расстелил себе на диване, сходил в душ и наконец был готов покончить с этим днём. Еба-ать. Пару часов назад ему казалось, что самым ярким событием этого месяца, квартала или даже года, станет его вылазка в магазин. Кроме приезда Мэнди, конечно. Блядь, Мэнди… Он так тонул в жалости к себе, что не заметил, как тонет и его сестра. Его младшая сестра. Которая всегда видела в Микки защитника и лучшего друга. Которая столько лет пыталась пробиться через его броню, не взирая на собственную боль. Чёрт, она права, нельзя меряться несчастьем. Но, сука, Микки, какого ж ты хуя..? Если он раньше называл себя проебавшимся, то вычеркните это. Вот точка невозврата. Он думал, что он на дне, пока снизу не постучали. И вон какая Мэнди стала, справившись со всем этим… а что осталось от него самого? Ему не нужна терапия, не лечат то, что умерло. Но он ей должен и это ёбанный факт, это меньшее, что он может сделать. Лучше б, конечно, почку попросила. *****   *****  *****   ***** Мэнди с ним не пошла. Она собиралась, хотела поздороваться со своим куратором, но малой закапризничал, на дождь, наверное. Микки не собирался сейчас тратить силы на паническую атаку из-за того, что ему приходится идти пешком так далеко. Он уверен, что его мощно накроет уже там, так что ни к чему расточительствовать. Общественный центр был пристанищем для всех обездоленных. И слабых. Потому Микки никогда и не задумывался там появляться. Сам-то он понимал, что трус и слабак. Но вот сесть в кружок с другими лишенцами и, взявшись за руки, проплакать минут сорок — не совсем его стиль. Он плачет в одиночку. Даже тут слабак. Сегодня он проснулся от похмелья под плач ребенка, работал втрое активнее, чем обычно, чтоб закрыть план сдачи отчетов за предыдущие дни и прошёл около 800 метров до общественного центра, хуй пойми зачем. Он должен был. Мэнди должен. Сейчас уже вечереет, а надвигающиеся тучи даже не скрывают своего намерения сделать этот день для Микки куда хуёвее, чем он уже и так был. Топая по тёмному прямому коридору, брюнет идёт к единственному источнику света — самый последний кабинет по левой стороне, который с табличкой «Актовый зал». Микки замер на входе, пытаясь для начала оценить обстановку внутри. Небольшая сцена возвышается метра на полтора над полом, перед ней стоят стулья в три блока по шесть рядов. Слева от двери стоит стол с термосом и тарелка с какими-то кексами, там стояли парень и девушка, шепотом переговариваясь друг с другом, за девушкой прятался какой-то ребёнок. Микки ещё раз бегло пробегает глазами по всей комнате. Тёмная, серая. Этими двумя словами он описал бы и свою жизнь сейчас. Но тут его глаза цепляются за что-то неожиданно яркое. На сцене, у самых кулис, спиной к Микки, стоит высокий парень, а рядом с ним женщина лет пятидесяти на вид. Он пытается повесить какой-то плакат, но Микки даже не интересно, что там написано, потому что волосы у парня рыжие. И, казалось бы, ну, рыжие и рыжие. Мало что ли рыжих в мире? Вот только Мэнди сказала, что даже его комната выглядит бездушной, что его квартира серая и жизнь Микки тоже серая. И хули уж тут отрицать, если он сознательно выбрал этот оттенок себе в фавориты и строил на нём свой давно прогнивший мирок, потому что фундамент этого мирка — он сам, проебавшийся человек. И вот сейчас мелькает этот рыжий, прям ножом по сетчатке отвыкшего глаза, да только этих самых глаз не отвести. А парень уже сделал свою работу, за что, видимо, получил благодарность от тётки рядом. Он спрыгнул со сцены и встал в углу комнаты, будто пытаясь слиться со стеной и исчезнуть из виду вовсе. Рыжий же, нехуй тут и стараться. Микки смотрел на него не отрываясь. Знаете это чувство, когда ты стоишь на обочине в джинсах за десять долларов из секонда и грязной футболке, с немытыми волосами и небритый, а тут в ста метрах от тебя паркуется спортивная тачка. И ты не уверен, что тебе можно стоять к ней так близко, ты даже мечтать о ней никогда не станешь. Потому что, ну, ты грязь, а тут — вот. Но стоишь и глаз не оторвать, это немое восхищение тем, чего у тебя не просто никогда не будет, а что тебе даже на глаза за всю жизнь не должно было попасться. И скажи спасибо, что тебе вообще это показали, потому что даже вид таких вещей не для таких, как ты. — Микки, здравствуй. Чего в дверях застыл? Проходи внутрь, меня Мэнди предупредила о твоём приходе, — кричала тётка со сцены и Микки поёжился от того, что его во всеуслышание обнаружили. — А вся эта хуйня разве не должна быть секретной? Или как там? Анонимной, вот, — сказал Микки и сделал маленький шаг вперёд. И этот шаг был для него тяжелее всех предыдущих, когда он шагал до центра ебучие 800 метров по людным улицам. — Узнаю крепкий слог Милковичей. Микки, обычно я сама та ещё матерщинница, но сегодня среди нас несовершеннолетняя, так что давай будем оба сдерживаться. И это не то предупреждение, которое ему хотелось услышать в группе поддержки жертв насилия. Потому что… Несовершеннолетняя? Серьёзно? Как давно Бог отвернулся от этой планеты? — Микки, помоги Йену поднять стулья на сцену и будем уже рассаживаться, — сказала тётка и спустилась к первому ряду кресел, где, видимо, стояла её сумка и какие-то пакеты. Микки не знал, кто именно здесь Йен. Кроме него и рыжего здесь был ещё один парень, который пил кофе в углу. Но заметив, что рыжий послушно стал поднимать стулья наверх, Микки поплёлся к нему на помощь, чего совсем не хотел. Он был из тех людей, которые считали пустой тратой времени примерять часы в ювелирном отделе, когда на обед у тебя лапша-минутка. Он, конечно, заржавел в аналогиях, но рыжий ему казался настолько недосягаемым, что нечего ему, проёбаному, и рядом стоять, воруя кислород у приличных людей. Когда стулья были расставлены в круг, все поднялись на сцену и расселись. Во главе сидела та самая тётка. Микки чувствовал себя неуверенно, даже плохо от того, что вокруг него люди. И хоть их стулья стоят поодаль друг от друга, для Микки это недопустимо близко. Между ним и людьми должны быть стены, толстые и серые, не пропускающие ни света, ни кислорода в его жизнь. Тётка хлопнула в ладоши, привлекая внимание. — Что ж, друзья. Среди нас двое новеньких, так что вот как мы поступим. Ближайшие несколько встреч каждый из вас будет рассказывать свою историю и причины, по которым вы здесь. Бывает полезно снова проговорить свою проблему вслух и, возможно, прийти к новым выводам. А ещё это поможет Йену и Микки познакомиться с каждым из нас ближе, свои истории они расскажут последними. Я надеюсь на это. Никто не собирается на вас давить. Поделитесь, когда будете готовы. А пока — наша маленькая традиция. Она подняла бутыль с пола, который прятался за её стулом и который, видимо, она достала из одного из своих пакетов. Банка была полна маленьких свёрнутых в трубочку бумажек. — В свою первую встречу каждый из нас тянул отсюда своё… эм… ну, предсказание, что ль. Это просто интересные цитаты интересных людей. Они могут подойти вам или нет, но это полезно в любом случае. Расширяет кругозор, — она протянула банку Микки, он вытянул какую-то из бумажек сверху. Йен тоже не стал лезть вглубь. Микки только украдкой бросил взгляд в его сторону, всё остальное время его глаза считали сколы и трещины в половицах. Спрятав бумажку в ладони, он развернул её так, чтоб больше никто не смог прочесть. "Можно простить ребёнка, который боится темноты. Настоящая трагедия жизни, когда мужчина боится света." —  Платон.