Микки не виделся с Йеном меньше суток и всё это время места себя не находил. После их второго свидания Солнечный не остался ночевать, потому что на следующий день в доме Галлагеров был запланирован званый обед с семьей парня Фионы.
Но, блять, Микки сказал, что они должны поговорить, сказал о чём именно и теперь это всё никак не отменить. Они договорились, что Йен зайдёт после того самого обеда и Микки с самого утра отсчитывал время, сколько остаётся Солнечному быть влюблённым в него. Потому что, ну, серьёзно?
Он не мог работать, не мог есть, не мог разговаривать с Мэнди. Секундная стрелка на часах в гостиной будто обухом отмеряла деления и брюнета уже тошнило от всего кофе, что он выпил, и от себя тошнило.
Йен пришёл после трёх и, стоя на пороге, притянул Милковича для короткого поцелуя. Отстраняясь, он улыбнулся той самой своей улыбкой,
Солнечный, и положил руку на щеку брюнета, потирая большим пальцем его скулу, — Микки, — всё, что он сказал.
И всё, хватит. Микки готов. Пора заканчивать. Он увидел что там, за границей нормальности, где проëбаным никогда не быть. Теперь пора бежать оттуда. Если ещё немного, ещё немного потянуть, то отпустить всё это без потерь не получится. А потеря ведь неизбежна. Микки взял Йена за руку и провёл в свою спальню.
Там, сидя на кровати, он выложил Йену все карты. Про тупого придурка, который кинул Микки, едва вынув свой член из его рта. И что это его единственный сексуальный опыт. Про Терри и про русскую шлюху. Про то, что он грязный и вот уже 6 лет не может отмыться. Всё, всё рассказал.
Он ни разу не посмотрел в глаза Йену, устремив свой взгляд куда-то над его плечом — на ручку двери. Но малейший сдвиг в пространстве вывел его из оцепенения монотонного рассказа, это Йен чуть от него отодвинулся.
— Микки, мне так жаль, что всё это с тобой случилось, — он попытался положить свою руку на колено Микки, но брюнет дёрнулся прочь от прикосновения.
— Ага.
— Я теперь вроде как действительно понимаю, что перешёл некоторые границы вчера.
— Что-нибудь ещё?
— Ух, Микки, мне нужна минутка.
— Ты можешь подумать об этом дома. Теперь мог бы ты уже оставить меня одного?
— Э, да, если тебе нужно время. Я позвоню тебе вечером, хорошо?
— Закрой дверь в спальню, когда будешь уходить.
И вот Микки один. Он прислонился спиной к стене и сидит, подогнув колени. Прошёл, наверное, час, может три после ухода Йена. Всё это время Милкович пытается осознать ту пустоту внутри, что ещё вчера полнилась роем бабочек. Йен ушёл. Йена больше не будет. Так и должно быть.
Так должно быть, должно быть, должно быть — если часто повторять, в это ж можно будет поверить?
В дверь постучали и вошла Мэнди.
— Мик, ты с утра не ел.
— Съеби, Мэнди, — он прижал запястья к глазам и силой надавил.
— Микки!
— Съеби нахуй уже, иначе я тебе зубы выбью, — зло прошипел он.
— Мик, я ж тоже Милкович, меня не запугать побоями. Пошли, я пасту приготовила.
— Если ты сейчас не съебёшь, я вызову опеку и расскажу, что ты — тупая пизда, у которой нет ни работы, ни своего угла. Думаешь, Алексу дадут с тобой попрощаться?
Она вышла и закрыла за собой дверь. Правильно, когда тебе больно, ты причиняешь боль другим, а в Микки этого дерьма с горкой. Он поговорит с сестрой утром, а может нет, но не сейчас точно. Он пытается решить, стоит ли ему навсегда стереть лицо Йена из своих воспоминаний или прокрутить их свидание в голове ещё раз, чтоб навсегда запомнить.
Будто он смог бы забыть...
Микки вышел из спальни утром, потому что мочевой пузырь грозил взрывом. Микки не спал, нет. Он силой мысли пытался стереть себя с лица Земли.
Воспользовавшись туалетом и умывшись, Микки вышел в кухню и отметил для себя две вещи. Первое, в квартире царила тишина. Второе, на кухонном столе был какой-то бардак. Брюнет ещё раз протёр глаза и подошёл ближе. Две разные тарелки с остывшей пастой, две вилки, плюшевый мишка и конверт. Он знает что в конверте — деньги на обучение Мэнди. На стуле нет переноски, нет детского пледа на диване и он не помнит щётку Мэнди в ванной. Ушла.
И молодчина. И правильно. Бежать от него нужно и ребенка уносить. Он потянулся к шкафу над кофеваркой и достал бутылку Джека, в которой жидкости плескалось на пару глотков.
Месяц назад Микки думал, что он на дне, сейчас снизу постучали. Неделю назад у него было всё, о чём он мечтать не мог. Достаточно. Он проебался, но он не потащит никого за собой.
Брюнет делает долгий глоток из бутылки, огненная жидкость прожигает его горло и пищевод. Это то, что нужно, это то, чего он хочет — сгореть сейчас дотла. И нет, он не жалеет о своём поступке, он всё сделал правильно. Он спас их всех. Спас от себя, от своей грязи. Просто это больно. Вот и всё.
**********
Йен вернулся домой раньше, чем предполагал уходя. Честно говоря, он надеялся вернуться утром. Но Микки нужно время, он это понимает. Такие признания стоят неимоверных усилий и если сейчас Микки нужно немного пространства, что ж, Йен может немного побыть в стороне. Он выпил свои вечерние таблетки и поднялся в спальню. Ему нужно время, чтоб подумать, а такое в этом доме возможно, только если притвориться спящим.
Мой Микки... Господь, какого хуя ты детей своих так испытываешь? Микки ничего этого не заслужил, он такой, такой... Я буду любить его, я буду беречь его, я стану лучше для него. Вот уж не думал, что захочу этого добровольно, но, блять, я хочу принадлежать ему, хочу быть его... Блять? Я сказал "блять"? Я стану лучше для него, стану лучше...
Рыжий Галлагер проснулся первым, что позволило ему наспех умыться и незаметным спуститься вниз. Он решил пойти на пробежку. Карточка Нэда больше не оплачивала походы в зал, а Нора говорила, что активность и рутина должны удерживать его в стабильном состоянии. Он станет лучше для Микки, ради Микки.
Правый кроссовок, левый, правый, левый. Он делает глубокий вдох носом, наполняя лёгкие свежей прохладой утреннего воздуха.
Беречь Микки, любить Микки, быть лучше ради Микки, быть лучшим для Микки...Правый кроссовок, левый, правый, левый.
Мик-ки, Мик-ки, Мик-ки... Микки? Йен видит его на другой стороне улицы. Брюнет выходит из магазина с пакетом в одной руке и зажжённой сигаретой в другой.
Мой Микки... Йен перебегает дорогу, даже не глядя по сторонам, ему нужно туда, нужно к Микки. Он подбегает к брюнету из-за спины и хватает за руку, держащую пакет. Звон стекла о стекло. Милкович оборачивается и по его лицу видно, что ночь у него была беспокойной. Немного затуманенный взгляд, парень будто пьян: небесно-голубой в его глазах стал серым, неприветливым, пугающим даже.
Микки опускает глаза на то место, где их руки соприкасаются, где Йен держит его за запястье, потом поднимает взгляд на лицо Йена. Недобрый взгляд, предупреждающий.
— Ещё раз ко мне прикоснёшься,
рыжий, я за себя не ручаюсь. А теперь крути педали, пока пизды не дали, — с этим он вырвал свою руку и зашагал прочь.
Зашагал так, будто только что не поджёг шаткий мир Галлагера одним словом. Будто только что не убил этим своим взглядом всех бабочек в животе Йена.
Рыжий долбоёб, со смазливым лицом и рабочим членом. На что он надеялся? Вылечить своей любовью весь мир? Он даже себя вылечить не может. Он не нужен Микки. Он — ничто.
***********
Микки ворвался в свою квартиру, пытаясь отдышаться от скорого бега.
Солнечный... Столько боли в его изумрудных глазах, будто Микки ему под дых дал. Он ненавидит себя за это и за многое другое, конечно, но этот взгляд... Микки швыряет пакет с выпивкой в стену, потом прислоняется к ней спиной и съезжает вниз.
Солнечный... Микки его не заслуживает, не заслуживает. Микки ничего не заслуживает. Он проебался, с ним покончено. Пора заканчивать этот цирк. На кой чёрт он здесь барахтается, работу работает, пытается жить как-то стабильно. Нахуя, если у Бога нет на него плана, если с Микки покончено? Если грязному ублюдку Милковичу никогда не заслужить право быть с Йеном, быть достаточно чистым для этого.
Разлившийся из порванного осколками пакета алкоголь растекается грязной зловонной лужей. Микки тоже хочет растечься, а потом испариться, он хочет исчезнуть. Ему больно, он больше не хочет испытывать эту боль. Именно эту боль. Он и раньше осознавал, что проёбан, но теперь он также знает, чего лишён — бережные объятия, вдох у макушки, лёгкий поцелуй в шею, тёплые губы у собственных губ. Слёзы застилают глаза, но ему незачем себя жалеть, ему себя не жалко. Пора заканчивать этот цирк.
