---
Стайлз знал, что за годы отец прекрасно научился различать, когда он спал, а когда притворялся. Но он все равно попытался сделать вид: замер и замедлил дыхание, чтобы только не говорить лишний раз о том, что случилось. Он все равно не сумел бы поддержать разговор. Во рту было сухо, но мутило по-прежнему; в груди бухало так, словно он долго-долго бежал и никак не мог остановиться, прямо как в одном из своих кошмарных снов. Кто знает, может быть, прямо сейчас он видел очередной кошмар? Впервые он был бы рад такому повороту. Он закрыл глаза, надеясь, что комната перестанет вращаться, но даже сквозь прикрытые веки мир по-прежнему кружил вокруг него… Это просто обезвоживание, ведь так? Чертов Ногицунэ даже не соизволил сделать ни одного глотка воды за все те дни, что шастал в его теле, не говоря уже о каком-нибудь бутерброде. Отец, кажется, твердо намеревался упечь его в больницу, но, в конце концов, все обошлось небольшой помощью Мелиссы МакКолл. Стайлзу не хотелось даже думать о том, чтобы снова оказаться в больнице. Как не хотелось думать о том, что он смог так просто… так легко поддаться. А фразу «это не твоя вина» он слышал, наверное, чаще всех прочих за последний день. Хотя он никогда не утверждал обратного… но Скотт и остальные знали лучше, что он думал на самом деле. Он смутно слышал, как отец ходил внизу, чем-то гремя на кухне — должно быть, вспоминал, как пользоваться бытовыми приборами. Если позволить ему взять управление обедами в свои руки, он снова будет есть один фастфуд, смутно подумал Стайлз. Правда, мысли о еде немедленно пришлось отбросить — как о вредной, то и полезной. Любая вызывала тошноту. Если он не поест сегодня, Мелисса наверняка скажет, что пора использовать назогастральный зонд, и тогда ему точно придется отправиться в приемный покой. Стайлз попытался перевернуться на другой бок, чтобы устроиться поудобнее и снова заснуть, чтобы проспать как можно дольше и не вспоминать ни о чем. Но сдвинуть тело оказалось неожиданно тяжело, и странные горячие иголочки вдруг пронзили каждую конечность, как будто он отлежал их все одновременно. Только, в отличие от привычного покалывания, новое ощущение не проходило; совсем напротив, оно нарастало, так что пришлось уткнуться лицом в подушку, чтобы не выдать себя случайным звуком. Всего лишь маленький побочный эффект от безумных дней, проведенных в заложниках древнего духа. Было бы странно, обойдись он без последствий, не так ли? Что-то горячее ползло по его лицу. Может быть, это кровь, его глаза кровоточили… Стайлз схватился за щеки, запоздало поняв, что это была простая слеза. Много слез. И, конечно, отец не мог найти никакого другого времени, чтобы зайти в его комнату с подносом, содержимому которого Стайлз мог бы улыбнуться, если бы улыбка сейчас не казалась чем-то недостижимым. Поднос с грохотом был немедленно отставлен куда-то на письменный стол, и Стайлз вдруг обнаружил себя прижатым к груди, его нос почти болезненно расплющился, и это было самое приятное, что он только мог испытать в последние дни. Он смутно помнил, как чужие руки тормошили его и прижимали к себе сразу после того, как они расправились с Ногицунэ, но все это, как высыпающийся песок, исчезало из его памяти. Ему бы хотелось, чтобы Скотт вдруг тоже оказался рядом и обнял его; для них двоих это было обычное дело… но едва ли после всего, что случилось… он не думал, что Скотт придет к нему в ближайшее время, не говоря уже о том, чтобы пригласить его первым. Они могли бы поговорить в школе… но, судя по лицу шерифа, ему не грозило оказаться в школе в ближайшее время. А судя по тому, как ныла каждая косточка в его теле, настаивать он не собирался. Может быть, он даже не против был вообще никогда там больше не появляться. Или даже переехать. Подальше отсюда. Куда-нибудь, где нет оборотней и прочих существ, которые так интересовали его все эти годы. Правда, тогда он не увидит ни Скотта, ни Дерека, но, в отличие от Скотта, второй наверняка даже не заметит его исчезновения. Что из этого хуже: потерять лучшего друга или быть всегда забытым, с самого начала не иметь никакого значения?.. С тех самых пор Дерек не сказал ему ни одного слова. Вряд ли он обвинял его в чем-то — скорее уж, презирал за слабость. Впервые Стайлз стал кем-то большим, чем простым человеком, вот только что-то пошло не так. Нужно было позволить Питеру укусить себя. Будь он оборотнем, то наверняка смог бы противостоять. Ногицунэ выбрал слабейшего, он сам так сказал. Кто бы сомневался, что именно Стайлз станет таковым. — Не думай об этом, — сказал ему Ноа. Стайлз дернулся, застанный врасплох. — О чем? — переспросил он, пытаясь сообразить, не сказал ли случайно лишнего вслух. Например, про переезд. Его отец не мог сейчас потакать его глупостям и терять работу. И уж точно он не отпустит его одного дальше, чем на соседнюю улицу. Стайлз и сам не был уверен, что захочет в ближайшее время оставаться один. — О том, о чем ты думаешь сейчас, — отрезал шериф. Помедлив, Стайлз кивнул, все еще не отрывая лица от его груди. Конечно, перестать думать он не мог. — Я принес тебе… кое-что, — тогда Стайлз все-таки отстранился, чтобы окинуть взглядом парочку пригоревших тостов и что-то, похожее на лужицу джема в углу тарелки. Ему немедленно захотелось отыскать злополучный таз, хотя бы глазами — для подстраховки, и чтобы не выдать себя, он торопливо уточнил: — Ты уверен, что это съедобно? Как тебе вообще удалось меня вырастить? — это была не самая удачная его шутка, но, кажется, Ноа хмыкнул. — Иногда я и сам задаюсь этим вопросом, — сказал он. — Только не пытайся заговорить мне зубы. Уверен, это можно есть, я сам попробовал. Так что… пожалуйста. — Хорошо, хорошо, — он заставил себя откусить кусочек тоста и долго-долго гонял его во рту, не чувствуя вкуса. Далеко не с первого раза ему удалось проглотить — и кажется, это было только начало; Ноа явно намеревался полностью скормить ему свое кулинарное творение. — Пап, я устал. Оставь здесь, я доем потом. Они оба знали, что Стайлз собирался выбросить содержимое тарелки при первом удобном случае. — Ладно, — судя по растерянному лицу Ноа, тот понятия не имел, как поступить. — Наверное, тебе нельзя есть сразу много. Но если что-то пойдет не так, я вызову Мелиссу. Вернее, я приглашу ее в любом случае. Стайлз устало кивнул, все еще смутно надеясь, что, если приложить еще больше усилий, этого получится избежать. Вслух он не сказал ничего. — Ну, хорошо, — шериф поднялся, чувствуя себя странно неловко перед повзрослевшим — теперь вдруг еще сильнее — сыном. — Если тебе что-то понадобится… — Стайлз кивнул: — Я крикну, — он надеялся, что кричать будет, по крайней мере, не от ночных кошмаров и не от боли. Правда, и то, и другое было весьма вероятно. Странное ощущение быстро возвращалось, только теперь это были не маленькие иголочки, покалывавшее онемевшее место, а настоящие гигантские иглы, нещадно впивавшиеся в плоть. Он снова закусил губу. Отец все равно ничем не мог ему помочь, а раз так, не стоило привлекать внимания, пока это было еще возможно. Скотт или Дерек, наверное, могли бы ему помочь. Он смутно помнил, как Скотт отдернул ладонь, почувствовав его боль, еще когда в его теле был Ногицунэ. Тогда это была другая боль, но одновременно чем-то похожая, не имеющая происхождения, идущая словно из каждой клеточки тела. Представить, что Дерек взял бы его за руку, чтобы забрать боль, было почти невозможно, настолько невероятно, что можно было бы улыбнуться этой мысли, если бы он сумел. Скотт мог бы, наверное… но Стайлз не был готов его просить. Или был?.. Он нерешительно взял в руки телефон, раздумывая, не позвонить ли все-таки — как, например, тогда ночью он звонил ему, застрявший во сне. Сейчас все было еще хуже самого ужасного кошмара, люди погибли наяву, а он… не мог всего лишь немного потерпеть.---
— Я не знаю, что мне делать, мам, — Скотт ходил из угла в угол, пока Мелисса рассеянно осматривала запасы, в спешке роковой ночи взятые ею прямо с больничного склада. Вернуть их, очевидно, было уже невозможно, и она не жалела о том, что смогла хоть немного помочь… но кража не входила в ее планы — у них всех и без того было слишком много проблем. Впрочем, уговаривать шерифа везти бедного мальчика в приемный покой тогда было выше ее сил. — Ты до сих пор не можешь его простить?.. — Скотт приоткрыл рот: — Что? — он качнул головой. — Вообще-то, я думал ровно наоборот. — Это заставило Мелиссу отвлечься. — Ты думаешь, Стайлз за что-то сердится на тебя? — Скотт пожал одним плечом. — Не знаю, но я сержусь на себя. Я мог бы помочь ему раньше… наверное. Или хотя бы заподозрить, что что-то не так. Вместо этого я просто поверил, что он и правда болен. Подростковая деменция, ну да, конечно. Как будто бывают такие совпадения. — Скотт, никто не мог предположить иного. — Я мог. С нами давно уже не случается ничего обычного. Или так легко объяснимого. — Со Стайлзом может. Он… — Да, да, человек, — Скотт немного запнулся, кажется, размышляя, так ли это было до сих пор или уже нет. — Но оказалось, что все не так. И ему было больно, — вырвалось у него, а потом его было уже не остановить: — Я почувствовал это, как только прикоснулся. И я ничего не мог поделать с этим тоже. Я хотел помочь, правда хотел, но не смог. И я впервые… столкнулся с таким, и меня это смутило, и испугало, и мы не говорили об этом больше, хотя, наверное, он хотел бы спросить, почему я не попытался… — он осекся в своем бормотании и вдруг заявил: — Может быть, Дерек… — и снова прервался. — Дерек?.. — переспросила Мелисса, словно не могла понять, о каком именно Дереке шла речь. — Что — Дерек? — Но Скотт помотал головой: — Ничего, неважно, — пробормотал он. — Пока не о чем говорить.---
Потолок казался Стайлзу необъятно большим и угрожающе темным, нависающим над головой. Кажется, была уже ночь — очередная ночь, как будто ночи шли одна за другой, и между ними были смутные дни. Так оно и было для него уже какое-то время — одна большая туманная ночь, из которой он просыпался совсем ненадолго. До него долетало тяжелое сопение отца — тот расположился неподалеку, справедливо не доверяя Стайлзу ночевать одному в комнате, и заснул, должно быть, слишком утомленный событиями предыдущего дня. Стайлз и сам с удовольствием бы заснул; в отчаянии он жмурил глаза, словно от этого усилия сон мог бы прийти скорее. Но тот не собирался приходить, и что-то снова заскребло в кончиках пальцев, потом поднялось выше и дошло до груди, это невозможно было терпеть и, чтобы не выдать себя, он прикусил собственный палец так сильно, что почувствовал металлический вкус. Когда он вынул его изо рта, то в сумраке рассмотрел на коже несколько кровавых ранок. Стайлз поморгал, и через несколько секунд они уменьшились и исчезли прямо на его глазах.