«Меня плащом укроет ночь. Была бы
Лишь ты тепла со мною. Если ж нет,
Предпочитаю смерть от их ударов…»
Альберт достиг совершеннолетия, но озорство, расцветшее в груди, было совсем уж ребяческим. Он украдкой огляделся, дабы убедиться, что пока никто в нем остро не нуждался и не следил своими ястребиными очами за ним, и скользнул на балкон, с коего открывался чудный вид на сад, — он был, к радости, пуст, но то неудивительно, ибо кого волновали пейзажи ровно посаженных кустов, беседки и плодовые деревья под звездным куполом, когда самая желанная роза, услаждавшая взор, была в зале. Он подошел к балюстраде и негромко позвал: — Уилл? Прохлада омывала щеки; тишина и свежесть природных ароматов успокаивали, ослабляя обод боли. Полная луна серебрилась на листьях и не резала зеницы своим светом, как то изощренно делали хрустальные люстры. Альберт вдохнул полной грудью, чувствуя, как расслабляются напряженные плечи. Послышался шорох травы, а затем голос, почти напевающий: — Стань у окна, убей луну соседством; Она и так от зависти больна, Что ты ее затмила белизною, — показавшийся под балконом Уильям хитро улыбнулся; рядом с ним стоял и Льюис. — Правда, ты чуть раскраснелся. — Там душно, ужас, — Альберт рассмеялся; его сердце, вспорхнувшее пташкой, таяло от братской нежности. Казалось, он не видел своих младшеньких целую вечность. После начала вечера они как испарились, и он резонно посчитал, что Уилл и Лу просто удалились в свои комнаты, за что обиды не держал, хоть и испил чашу горести за то, что его оставили среди, по существу, чужаков. Ан нет, эти лисята, как всегда, его обхитрили, задумав что-то свое. — Все искал вас, а вы тут. — Мы кое-что готовили, — оправдываясь, Уильям чуть приподнял корзинку, которую держал все это время (в руках Льюиса Альберт разглядел покрывало). — Сбежишь? Альберт оглянулся через плечо — в помещении все еще танцевали пары — и решительно кивнул. — Конечно.☽
Пришлось немного задержаться, удостоить нескольких персон речами, заронить зерна пустяковых споров, отвлекших внимание, но наконец Альберт вырвался из поместья и ступил на территорию сада, где тут же с двух стороны от него пристроились братья. Его руки, больше не спрятанные предупредительно перчатками, нашли их ладони и сжали крепкой, ласковой хваткой. — Спасибо вам, — он улыбнулся, глядя то на одного, то на другого. Следовал за ними покорно, не разумея пока куда, но едва ли о том тревожась. Подлинность их чувств согревала: все, для кого его праздник был лишь поводом развлечься, сплести паутинки интриг, развести словесные баталии по темам, коими не хотелось омрачать слух в этот вечер, остались позади. Ощущать себя истинно нужным было сродни благословению. — Это была импровизация? Уильям качнул головой, тень присущего ему плутовства тронула уголки губ: — Мы распланировали все еще вчера ночью. К слову, о тебе побеспокоился первым Льюис, — он покосился на Льюиса, которого так бесстыдно выдал и заставил тем зардеться. Они оба знали отношение Альберта к предстоящему дню, однако именно он высказал это вслух, доверив свои беспокойства брату накануне. Уильям тогда лишь согласно кивнул головой, в которой тут же лихо закрутились шестеренки. Альберт взъерошил волосы младшенького, смущая еще пуще. Казалось, именно в нем собралась вся их доброта и забота, кои хотелось рьяно оберегать. — Все равно всю работу сделал братец Уильям… — Я ценю вклад вас обоих. Просторный сад уводил все дальше, теряя гостей и праздничные декорации за спинами. Они шли по тропинке к — как догадался Альберт — любимой раскидистой яблоне, в тени которой любо было сидеть в зной день. Еще мальчишками попав сюда, они присмотрели это местечко, потому часто их можно было встретить там с книгами или отдыхающими после уроков и тренировок с Ренфилдом. Постелив покрывало, ибо негоже было запачкать травой на давеча пошитые к торжеству костюмы, Уильям и Льюис примостились по обе стороны от Альберта и поставили посередине корзинку. В ней их дожидались любимые с детства лакомства, лишенные изысков, но не вкуса, ягоды и бокалы с графином, в коем плескался, как окажется, сок, хотя его цвет и взбудоражил поначалу Альберта. Он наслаждался мгновениями, голосами братьев, светом далеких звезд. Музыку ныне заменил ветер, играющий небрежно листьями; мысли боле не тревожили разум нескончаемой суетой, размеренно перетекали от одного теплого воспоминания к другому. Здесь впервые вместе по ролям читали: Альберт порой переигрывал — часто специально, — Уильям талантливо правил тоном и филигранно расставлял акценты, передавая эмоции, Льюис робел, но отличался упорством, обладал не таким звучным голосом, чересчур волновался, однако слушали его с искренним вниманием и осыпали похвалой. Здесь учились плести венки, короновали Уильяма, забавлялись над его румянцем, превращавшим его в простого мальчишку, и пускали изделия по озеру. Здесь собирались бессонными ночами, грелись под боком друг у друга, как воробушки, смотрели на владения Гекаты и загадывали желания — каждый свои, сокровенное не произносили вслух. — Мы всем сердцем тебе благодарны, — Уильям вырвал его из ласкового плена прошлого. Он держал в руке бокал и смотрел на него бесхитростно. — И я, и Льюис гордимся тем, что можем называть тебя своим братом. С днем рождения, Альберт. Мне хочется, чтобы ты был счастлив. Слова задели в Альберте что-то столь субтильное, что он растрогано взглянул на своих младших и еле сдержал порыв сгрести их в охапку и не отпускать. — С вами я счастлив всегда. Нечто промелькнуло в чертах Уильяма, но он все так же продолжал улыбаться, а звон столкнувшегося стекла и сладость сока, окончательно развеяли его думы, сосредоточив их в моменте настоящего. Счастье собирается из крупиц, из фрагментов существования, из мелочей в череде будней. Оно не ждет где-то там, оно не место и не время, не имеет бренной оболочки и узнаваемых черт, часто в неожиданностях, приятными случайностями, осознанием чего-то благостного, что заставляло в нежности сжиматься грудь. Счастливым нельзя быть в долгосрочной перспективе, но можно — в сейчас, и нельзя заведомо надеяться, что в смак не примешается привкус тлена. Горести не исключить, но светлое в памяти научит под ними не сдаваться. И Альберт знал, что сбережет этот вечер драгоценным в сердце; в трудную секунду обратится мыслями к нему. — Кто готовил пирожные? — спросил Альберт, беря одно угощение и надкусывая его, воздушное и пряное. — Лу, в основном, — ответил Уильям, уплетающий любимую клубнику. — Я всегда знал, что у тебя золотые руки, — с набитым ртом пробормотал старший, обращаясь к Льюису, довольно улыбнувшемуся. — Я рад, что тебе понравилось. Они разделили трапезу, не раз еще подняли бокалы в честь каждого из них и всех вместе сразу и без зазрения совести обсудили нескольких гостей. Знали, что, будучи детьми без детства, прощались сим часом с чем-то важным, но не допускали уныния. Совершенная безмятежность царила меж ним, будто не было безрадостного прошлого, не было тьмы в грядущем. Улыбки искренние запоминались глазами друг друга. Узы, связавшие их навсегда, крепчали.☽
В поместье тем временем смолкла музыка, взволнованный шепот передавался из уст в уста, как еще недавно леди — из рук в руки в танцах, прекратившихся, к удручению многих. Очередное поздравление обнаружило отсутствие именинника, а впоследствии и его братьев. Смута среди гостей заставила приостановить веселье, самых впечатлительных — строить ужасающие догадки. По распоряжению графа Ренфилд скоординировал слуг, чтобы те осмотрели все комнаты: — Проверьте чердак, они любили бездельничать там, — с уверенностью посоветовал дворецкий и поглядел на карманные часы. С сердобольным вздохом пробормотал: — Сверх времени, малыш Уилл…☽
Беседу прервала настороженность Уильяма. Он огляделся, заприметил в очертаниях окон хлопоты, а после вышедшего на задний двор дворецкого, и вздохнул: — Боюсь, Джульетту ищет кормилица. — Сочувственно окинув взором их крошечное пиршество, продолжил: — Нам пора возвращаться. Тоска кольнула сердца, но братья были преисполнены признательности и за тот кусочек времени, что смогли урвать для себя, потому, дружно сложив все в корзинку, мальчики другим путем вышли из сада, вернулись в поместье и, как ни в чем не бывало, появились в зале, будто и не пропадали вовсе. Альберт, пребывавший теперь в приподнятом расположении духа, беззлобно пожурил взбудоражившихся, с усмешкой пожал плечами на комичную сердитость графа, сменившуюся снисходительной улыбкой в отсутствии взгляда воспитанника, и, взяв фужер, произнес тост за гостей. Его игривое настроение передалось и другим, потому ловко увильнуть от расспросов, касавшихся их небольшого фортеля, труда не составило. Празднество продолжилось, смычки вновь коснулись струн, а бокалы взмыли вверх. — Спасибо вам, мастер Джек, — отлучившись в сторону, Уильям искренне поблагодарил дворецкого, смотревшего на него, как часто, с уважением к острому уму и благородному сердцу. Сам Уильям был занят тем, что с умильностью наблюдал за старшим братом, сверкавшим улыбкой, как хрусталь в его ладони. Ренфилд, что был втянут в их план, предоставив кухню и путая слуг в их курьезных поисках, слегка поклонился: — Рад услужить, малыш Уилл.───── ◉ ─────
Утро встретило Альберта пустотой дома. В столь далеко не ранний час в общих комнатах уже вовсю кипела жизнь, а сегодня в гостиной, куда он, еще пребывая в лености, спустился, царила молчаливость. Лишь только пахло весенним духом и веяло теплом из приоткрытого окна. После тридцати день рождения не приносил беззаботной радости, после долгих лет проклятий этого дня тем паче. Однако сим утром Альберт чувствовал себя вновь восемнадцатилетним юнцом, едва оперившимся, не лишенным жажды к проделкам. Он проверил комнаты братьев, наткнулся лишь на их невинную безмолвность и вернулся в гостиную. Улыбнулся. Нет, не могли забыть, не могли просто так все исчезнуть. А значит, что-то задумали. И букет, чуть позже обнаруженный на столике, да записка рядом лишь подтвердили его домыслы. Глаза, пробежавшиеся по строчкам едва изменившегося почерка, довольно сверкнули. — Лисята…«Меня плащом укроет ночь. Была бы
Лишь ты тепла со мною. Если ж нет,
Предпочитаю смерть от их ударов...»