***
Временами Чимин, уже давно перешедший порог двадцатилетия, ощущает себя самым что ни на есть подростком. Со всеми присущими трудностями и гиперболизированными клише. Как будто взросление в нём и правда текло размеренно, постепенно, и только теперь стало выливаться во все тяготы первой любви, сомнений и тотального непонимания со стороны окружения. Разве может быть так, что всем твоя трагедия чужда? Умом понимаешь — вряд ли, но разве чувствам прикажешь? С началом новой тренировки по синхронному плаванию, проводимой в ущерб плаванию обыкновенному, Чимин понимает, что это ему не совсем нравится. Нечто творческое, лишённое привычной чёткости, не дающее осязаемых результатов, его не зажигает, но вместе с тем становится ясно, что до отчётного мероприятия Чимин дотянет из принципа. Слишком он защищал свои внезапные интересы перед матерью, и открещиваться от них теперь поздно. Чимин выводит заученные и повторённые злополучным вчерашним вечером пируэты, ловит похвалу и отвлечённо размышляет о том, что привычная спортивная чёткость ему всё-таки ближе. Юнги после своего «я всё понимаю, увидимся ещё» просто исчезает. Скорее всего знает, насколько сильно сейчас у Чимина внутри плещут чувства, и догадывается, как быстро тот прибежит сам. Может быть, даёт время собраться с мыслями. Кто его в сущности знает? Чимин, поведясь на его вселенское понимание и магическое родство, совсем не успел разобраться в том, какой человек Мин Юнги на самом деле. И незнание тут серьёзно пугает. Что вообще можно ожидать от незнакомца? И можно ли считать незнакомцем того, кто видит тебя насквозь. Говорят, время отнимает всё плохое, но Чимин с каждым днём лишь чувствует, что проблема только ширится и каждую секунду выталкивает из тела остатки живительного воздуха. В собственных мыслях становится душно, во сне от них никак не спрятаться, и вовлечённость в работе даёт только мысли о Юнги. Страх того, что он однажды наведается в бассейн. Представление о том, что он — единственный для Чимина зритель. Навязчивое ощущение, что у Юнги с водой какие-то личные счёты. Последнее необъяснимое нечто посещает всякий раз, когда кожи касается влага. Чимин опускает ноги в бассейн и чувствует поцелуи. Почему вода? Почему ноги? Чимин не понимает, всё больше переживая о том, что его эти вопросы волнуют в принципе. Последние дни приносят такую серьёзную переоценку всего происходящего, что Чимин снова ощущает себя маленьким и глупым. Как будто пошатнуть его сознание способна любая мелочь, а разборки с последствиями потом грядут длительные и сложные. В один из одинаковых перегруженных мыслями вечеров Чимин соглашается на встречу с Хосоком и уже в баре понимает, что алкоголь его ужасно пугает. Он высвобождает нечто опасное внутри, и больше не отдаёт расслаблением и счастьем. В таком состоянии теперь страшно и тяжело, но Чимин боится останавливаться. Разве ему было легче до стакана пива? К горлу подступают жуткие откровения, но Чимин держит себя из последних сил. Разве Хосок поймёт его чувства? Разве хоть кто-то поймёт? Так выясняется, что одиночество — никакая не награда. Никакое не спокойствие. Это чистая пытка. Одиночество, при котором голос внутри тухнет и чувства остаются там же, похороненными, не раскрытыми. Они стоят внутри камнем, лишь ширятся и закрепляются. Всё, что было у Чимина до этой секунды, не имеет права зваться одиночеством. Пока ты имеешь возможность говорить с кем-то о волнующем опыте, или справляешься с тяжестью самостоятельно — это не одиночество. Одиночество — это сидеть рядом с близким другом, вертеть полупустую кружку в руках и ощущать внутри непомерное и абсолютно нереализуемое желание быть услышанным. Словно чувства твои уже принадлежат кому-то и делиться ими с посторонними — чистое кощунство. Из бара Чимин уходит ещё более тяжёлым и расстроенным, отказывается от совместной прогулки по ночному городу и плетётся домой медленно настолько, насколько это вообще возможно. Пока двигаешься — есть возможность приглушить мысли. Стоит лечь в темноте и тишине — гнёт станет невыносимым. Чимин ощущает это спустя час своей пешей прогулки. Тонет в одеяле и подушках, комната слегка вращается под закрытыми веками, а на душе неспокойно, тягостно. Следующим днём это чувство разрастается до таких необъятных масштабов, что Чимин уже с утра понимает — он сдастся. И правильно ли звать его действия так? Может, никакое это не падение? Только красивый волнительный прыжок в воду на самый высший балл.***
— Снова развлекался вчера? — беззлобно интересуется мама утром, искоса поглядывая на помятое бледное лицо. Чимин на ответ сил не находит. Уходит к себе в комнату в тяжёлых расстроенных чувствах и там молча стекает по стенке. Невыносимо. Всё та же самая напасть, но теперь только ярче и громче. Оглохнуть бы от неё и больше ничего не слышать. Не даётся ни одно дело, в голову ничего не лезет, пока там один лишь необъяснимый зуд. Не отвлечься, не переступить. Чимин слоняется по комнате часами напролёт и едва не стонет. Это его так просто не оставит. Он решается на сообщение. Короткое и ни к чему не обязывающее «прости меня». Он так думает, когда высылает своё падение адресату. Он чувствует облегчение ровно до той секунды, когда Юнги ему отвечает. Не принимает это покаяние, не смеётся над ним и не отвергает. Только просит прийти по указанному адресу. Чимин недолго думает и на грани безумия смеётся. Только Юнги мог позвать его в дельфинарий? Эта одержимость водой уже начинает пугать, но Чимину некогда об этом думать. Он думает о том, что не может пойти, и что до безумия этого хочет.The Neighborhood — Reflection
Никак не успокаивается. Стучит и стучит в ушах, перекрывая любые звуки извне. Голову роняешь, но никак не помогает. Плещешь водой в лицо, а она не отрезвляет. Пьян — точно! Так он себя ощущает последние дни сложного для обоих молчания. Как ни взгляни — всегда смотрится предательством. Согласился, отказал, сбежал и молчит. Снова этот избалованный ребёнок подаёт голос из самой глубины, кричит пронзительно, чтобы услышали. Вспомнить самую первую их ночь. Ещё до красивых слов и заоблачного взаимопонимания. Как это было? Точно так же страшно. Он так же ощущал себя крошечным и опущенным. Прощупывая новые пугающие чувства теперь, он очень хорошо того себя понимает. Наверно, так же хорошо, как понимал его тогда Юнги. Смотрел на него в упор и очень хорошо узнавал. Кого он видел? Чимин поднимает голову к зеркалу и наконец осознаёт. В ванной практически темно, но он в силах рассмотреть надломленные черты. Заученные, явно схожие с конкретным лицом. Чимину кажется, он успевает ухватить останки собственного отражения. Старого, поломанного, совсем не правильного. Незнакомец в зеркале — Юнги. Как же он не понял этого раньше? Как не осознал, вздрагивая от каждой встречи с зеркалом в прошлом. Чимин медленно приближается, словно вот-вот сольётся с затягивающейся воронкой. Его кружит, он хватается за края раковины. Отражение смотрит на него так пристально, что невозможно отступить в темноту. Чимин распахивает губы, хочет сделать вдох или что-то спросить, но Юнги в зеркале делает это за него. Проглатывает живительный кислород, а потом издевательски повторяет наклоны головы, каждую морщинку, каждую тонкую эмоцию. Чимин срывается с места лишь потому, что он попросил. Приказал практически, подтолкнув в спину ненастоящей рукой. Сколько можно бежать от самого себя. Чимин широким шагом мчится по улицам, боясь поднимать голову. Вдруг кто-то заметит, что в отражениях за ним следует некто другой. Он следит из витрин магазинов, из чёрных окон вагона метро, приветствует в стеклянных стенах дельфинария. Чимин замирает на секунду, поддаваясь силе его взгляда. Пришёл. Послушался самого себя и пришёл наконец. Незнакомец в отражении снова меняет черты, снова кажется Чимину необъяснимо знакомым. Он моргает, вызывая чёрную вспышку перед глазами, после чего отражение снова становится обыкновенным. Оно всегда было таким? Так сложно приложить к себе всю массу происходящих изменений. Чимин отчаянно вздыхает. В отражение его забирается уже настоящий Юнги. Пошевелиться невозможно, только смотреть, как он по ту сторону окна проникает в собственное тело. Чимин сдавленно всхлипывает, ощущая плотную массу внутри. Чужое нутро распирает, занимает собой всё, сбивая преграды. Из груди выталкивается последний затхлый вздох, по щекам бежит что-то горячее и неудержимое. Чимин на негнущихся ногах шагает к двери, пытается не отпустить проникшего в него человека. Он делает те же шаги, двигается точно так же, открывая дверь и впуская человека теперь уже по-настоящему внутрь.***
Дельфинарий оказывается уже закрытым, а значит позвали Чимина сюда точно не на представление. Для чего же тогда? Как будто он с самого начала не знал, что идёт сюда не ради дельфинов. Юнги без слов манит за собой в коридор для персонала. Конечно же, он здесь работает, и сложно слёту сказать — это кажется неправдоподобным или наоборот очень для Юнги подходящим. Представить его ухаживающим за дельфинами очень сложно, но тут же кажется — где ему быть, если не здесь? Весь в себе, своеобразный, заботливый, очарованный морем. Так и видишь, как он в декорациях тропического острова укрощает дельфинов и морских котиков. Наверно, с животными ему легко и спокойно, все звуки сливаются в неразборчивое эхо, и прозрачная вода теплит ступни. Они оказываются в большом помещении с бассейном и трибунами, но в затемнённом его закутке. Под ногами имитация камней, над головой пластиковые ветки пальм. Кругом уже практически темно, только горит лампочка над дверью и из панорамных окон светят уличные фонари. Ты словно на ладони, а словно и в полном отрыве от реальности — находишься на искусственном островке, оторванном от мира таким же искусственным водоёмом. Через это место проходит узкий ров, предназначенный скорее всего для передвижения животных. И Юнги здесь работает? Место кажется неприятным даже Чимину. С этой стороны исчезает всякая магия или же Чимину просто не хватает сил её разглядеть. Неужели Юнги и в этом может что-то найти? В потоке мыслей недолгое исчезновение Юнги остаётся незамеченным. Что к лучшему. Вряд ли Чимин сильно обрадовался бы, останься он один в пустом тёмном дельфинарии. В голове и так невыносимый бардак, и это чувство дереализации будет совсем лишним. — Голодный? — тихо интересуется Юнги, присаживаясь прямо на «камни» и ставя рядом с собой контейнер с закусками. — Остатки из бара, — поясняет, спокойно принимаясь за свой ужин, — некоторые очень даже ничего. Чимин, полостью лишившись способности моргать, тихо присаживается рядом. — Кем ты здесь работаешь? — осторожно интересуется он. — Присматриваю за животными. Я магистратуру по гидробиологии заканчивал. — Почему шоу не ведёшь? — Не нравится. Первые минуты Чимин ощущает себя до ужаса неловко. Неловко сидеть на пластиковых камнях и жевать копчёных кальмаров. Неловко озираться по сторонам и в который раз думать, что видеть изнанку подобных вещей ему не хотелось бы. Неловко вслушиваться в слишком обрывочные фразы Юнги и остро ощущать витающую в воздухе недосказанность. Она в парящей влажности переливается, течёт туда-сюда, но никуда не уходит. Тишина быстро сдавливает, и Чимин начинает даже злиться, пока внезапно всё происходящее не осознаёт. — Прости, — выходит совсем тихо и как-то испуганно, и Юнги молчит снова. Даёт возможность своё понимание доказать. Знает, что всё это не более чем манипуляции, но как совладать с Чимином иначе, нет ни малейшего представления. — Прости за то, что я так с тобой поступаю. Тишина в пустом дельфинарии — то же загадочное свидание в бассейне. Растворение магии детских шоу — проникновение к спортсмену в душу. Молчание Юнги — обыкновенная тенденция к избеганию Чимина. — Я не специально, — слишком уж откровенно выдавливает Пак, жалобно глядя на чужой нечитаемый профиль. Тяжесть последних дней, общая подавленность, вопросы к самому себе и к целому миру — это заставляет дрожать перед молчащим рядом человеком. Это провоцирует выворачиваться наизнанку, лишь бы прекратить накопившиеся трудности. Чимин молчит, ненавидит себя за это и снова молчит. Каждую секунду знает, что сказать будет легче, но молчит, молчит, снова давит это внутри. И пока Юнги удосуживает его своим злобным взглядом, он испытывает жгучий стыд. Неправильную, подсвеченную манипуляциями эмоцию. Юнги ведёт себя плохо, знает это и злится скорее на самого себя, но вот загвоздка — не прекращает. Всё гнёт ту же линию, никак не щадя запутанного, едва не плачущего человека рядом, хотя в него уже давно и серьёзно… — Я влюблён в тебя, Чимин, а ты так со мной поступаешь. А Чимин опешивает, не замечает сбежавшую по щеке влагу, но всё ещё не может произнести внятный ответ. Он тоже влюблён, и ему тоже до умопомрачения сложно, но сказать это, озвучить это очевидное и уже давно понятное… Как же это сложно. Как будто все предшествовавшие достижения в жизни — не более чем пустой звук. Как будто силы в Чимине никакой нет, и на любой смелый поступок он остаётся полностью не способным. Запутавшийся слабый мальчишка, что тоскует по утраченной лёгкости. Он крепко зажмуривает слезящиеся глаза, снова отрезвляет себя болью на губах и вопреки всему протягивает руку. Хватает Юнги за плечо и тянет на себя совершенно по-детски, так же немо заглядывает в глаза и беззвучно в отчаянии кричит «ты ведь всё понимаешь». — Конечно, я всё понимаю, — спокойно и разочарованно отвечает его глазам Юнги, двигается ближе и обхватывает руками чужое лицо, — но ты не бывшая русалочка, и голос у тебя на месте. Чимин громко выдыхает и закатывает глаза, практически срывается на нервный смех. — Всё ты понимаешь… — тихо шепчет себе под нос. — Ты сам-то в своих первых отношениях был таким уверенным в себе? — Отношения у нас, значит? — Юнги удивлённо меняется в лице. Чимин вспыхивает со скоростью света. — Отсюда поподробнее, — продолжает напирать Мин, роняя руки на чужую талию и подтягивая к себе. — С кем это у тебя отношения? Чимин ёрзает на месте, непроизвольно извиваясь в чужих руках. Очаровательная, присущая ему одному манера. Скорлупка, плотно укрывавшая тело Юнги, трескает, и на губах просвечивает улыбка. По необходимость злым даже казаться сложно. Разве можно на такого Чимина по-настоящему злиться? Пока он ворчит себе что-то под нос, но давлению рук поддаётся и уже практически усаживается к Юнги на колени. — Я всё себе придумал? — спрашивает Пак, всё ещё увиливая от прямого озвучивания своих чувств. — Отношения со мной? Мне льстит, что ты о таком вообще думаешь… Его саркастичную тираду прерывает поцелуй. Вынужденный, скорее необходимый для растворения неловкости или для подкрепления ощущения разрядки. Стоит улыбнуться, позволить себе прикосновение и поцелуй, и всё обязательно исчезнет. Таков ответ — вот настолько Чимин влюблён. Целует сам, оглаживает чужое лицо и точно верит, что все проблемы решаемы, что всё обязательно будет хорошо. Наверно, в этом и кроется вся прелесть сильного чувства. Так ведь и должно быть — чтобы глаза закрывались и не существовало больше ничего. Хотелось бы знать, чувствует ли Юнги то же самое? Хотелось бы просто-напросто знать, что он чувствует в принципе. Чимин кусает его губы с лёгким укором, в тумане размышляя о том, что закрытость у них взаимная, просто очень разная. Юнги говорит, делает и задаёт вопросы, но изливает ли душу? Это ещё нужно попытаться уловить. Выцепить из череды происходящего. Благо, что уверенность внутри стало хоть немного больше. За закрытыми глазами невидно окружающего помещения. Стук крови в ушах растворяет посторонние звуки. Чимин забывает о дельфинарии, как забывает и вообще обо всём. Ему нравится быть с Юнги, нравится оставаться наедине, нравится даже признавать собственные чувства. Рядом с ним кажется, что всё это правильно и нормально. Хотелось бы, чтобы Юнги чувствовал то же… Неверное движение, тихий плеск. — Твою ж… А он всё ещё на работе. Чимин бесцеремонно пересаживают на камни. Юнги чертыхается в попытках выловить упавший в воду контейнер и металлические палочки. Сдержать смех на этом моменте невозможно, при том, что возникает ещё и огромное желание столкнуть Юнги в воду. Благо, Чимин этого не делает. — Я уже инвентарь под сигналку закрыл, — стонет Юнги, высматривая ушедшие на дно палочки. Оставлять их на месте вообще не вариант — рядом слив, а спускать всю воду в бассейне — и вовсе то ещё преключение. Чимин на фоне всё продолжает забавляться, пуская по всему залу звонкое эхо. — Так нырни, тут пара метров от силы, — спокойно предлагает он, присаживаясь поближе к паникующему Юнги и всё ещё мечтая подтолкнуть его в воду. Не часто с этого человека спадает спесь, а Чимин, к тому же, не часто ощущает себя так расслабленно и весело. — С ума сошёл? Я плавать не умею, — раздражённо выдаёт Юнги, оглядываясь в поисках какого-то мифического предмета, который поможет ему достать со дна злосчастные палочки. — Ты шутишь?! — прыскает Чимин. Веселится он уже настолько сильно, что он смеха раскачивается и всё норовит упасть Юнги на колени. — Ты в дельфинарии работаешь, в смысле, плавать не умеешь? Юнги зло втягивает воздух сквозь зубы. Такого лёгкого и радостного Чимина, конечно, хочется запечатлеть, но палочки всё ещё на дне, а он всё ещё не знает, что с ними делать. — И что с того? — огрызается Мин. — Сериал про русалок видел? Там девчонка тоже с дельфинами работала, и ничего. — Да ты прикалываешься! — не верит Чимин, после нескольких дней подавленности сейчас, кажется, выплёскивая весь свой максимум. — Ой, да хватит! Лучше, придумай, как достать их. — Да я нырнуть могу, — сквозь смех озвучивает Пак, — господи, ты точно издеваешься надо мной. Он тяжело дышит и трёт глаза. Снова выглядит очаровательно. Юнги успокаивается, сам едва не смеётся от ситуации и вдруг резко наклоняется за ещё одним поцелуем. — Это благодарность? — усмехается Пак. — Я ещё ничего не сделал. — Ты просто очаровательный, — с влюблённой и немного усталой улыбкой шепчет Юнги. — Ты уже говорил, — снова с присущей робостью отвечает Чимин и резко встаёт, чтобы с ещё большим стеснением начать раздеваться. Пусть Юнги уже видел его, даже целовал его ноги… Чем это заночилось? Ничем хорошим. Чимин снова вспоминает это и поспешно сбегает от мыслей в воду. В белье и футболке прыгает в узкий ров и ненадолго исчезает под границей воды. Юнги в этот момент, должен признать, по-настоящему вздрагивает. Ощущает нечто непонятное от вида чужой обнажённой кожи и короткой мысли, что любимый человек находится под водой. Это не то же самое, что следить за пловцами. Это непредназначенное для плавания место, никакой помощи рядом и невозможность нырнуть следом. Главное пережить это чувство — остальное уже кажется неважным. Чимин не показывается долго, но Юнги сквозь воду видит — он сразу же опускается на дно и разыскивает палочки. Простое для профессионального пловца дело, но Юнги не прекратит восхищаться. Умелые движения под толщей губительной влаги, полное укрощение собственного тела, безудержная красота в каждой мысли. Юнги смотрит на него сквозь воду и чувствует, что любит его так сильно и так по-особому, что не подобрать никаких слов. Их для подобных чувств просто не изобрели, и Юнги благодарит воду за то, что она не требует звуков. Она заглушает всё, что могло бы прозвучать.Lana Del Rey, The Weeknd — Lust For Life
Чимин медленно поднимается со дна. Вода стекает по розовым волосам и обхватывает красивее тело. Мокрые ресницы липнут к коже и делают его лицо совсем кукольным. Юнги восхищённо усмехается, глядя на сладкие пухлые губы. Обронённый в воду инструмент выпадает из поля зрения мгновенно, Юнги сидит на искусственных камнях на самом краю бассейна, перебирает пальцами снятую только что кофту. Чимин так и показывается из воды по плечи и смотрит на снятую вещь с любопытством и лёгким осознанием. Взгляд по-детски пытливый, внимательный. Юнги нравится вытягивать его энтузиазм наружу. — Иди ко мне, — тихо зовёт он и протягивает своему личному морскому зверьку руку. Чимин, вкладывая свою ладонь в его сухую, уже улавливает, что именно прямо сейчас произойдёт. Его тянут за руку так, что тело преодолевает тягу воды, а на воздухе становится неловким и слабым. Приходится сесть Юнги на колени. Чимин звонко вздыхает, обдавая его кожу тяжёлой влагой, прижимаясь крепко, испуганно и выжидающе. Промокшие насквозь руки Юнги скользят по спине к пояснице и дальше уже исследуют ледяные бёдра. Чимин то ли от холода дрожит, то ли от осознания. Его целуют как раньше, но эта близость тел необычна сама по себе, а вода её лишь доводит — делает остатки одежды тонкой и не ощутимой. Юнги вслепую раскладывает свою кофту на острых камнях, чтобы позже уложить сверху Чимина. — А если увидят… — пытается сопротивляться собственным вздохом он, но мокрые голые ноги разводит, чтобы Юнги подобрался ближе. Он стаскивает с Чимина пропитанную водой кофту и отбрасывает в сторону. Звонкий шлепок разносится по бассейну, и Чимин заливается краской. Он практически обнажённый лежит ночью в огромном океанариуме, прижатый к полу другим парнем. Поза не двусмысленная, и от таких мыслей по ступням пробегает судорога. Чимин цепляется за футболку Юнги, но и та стягивается через голову. Он улыбается, показываясь из-под чёрной ткани. Чимин пытается ухватиться за него, нежно убрать волосы с лица, но резкий толчок выбивает воздух из лёгких. Юнги разводит его ноги своим телом и восхищённо улыбается, оглаживая холодное тело руками. — Мне будет жаль, что я буду не единственным, — хрипло шепчет Юнги на ухо и целует в шею. Глаза закрываются, стон сдержаться оказывается невозможным, в этой фразе и страсть, и нежность, и напоминание — это впервые. Камни врезаются в спину, глаза то и дело ищут камеры на потолке, совсем рядом в воде выход в вольер с дельфинами, и всё это целиком так несуразно, но Чимин полностью отрывается от мыслей. Юнги стягивает его бельё. — Подожди, а вдруг я… — Чимин задыхается, захлёбывается в ощущениях, снова краснея от неловкости и стараясь прижаться как можно теснее к Юнги. «А если поранишь меня, — договаривает про себя, — я раню тебя потом ещё сильнее». Он так много читал про анальный секс, что не бояться его со своим диагнозом просто не может. — Я буду делать это языком, если не перестанешь переживать, — с нажимом шепчет прямо на ухо Юнги, и Чимин окончательно вспыхивает, пусть всё ещё покрыт каплями воды. Пальцы внутри — это странно, но иногда ощущается, как падение. Внутри что-то ухает на отдельных движениях, а дальше дыхание сбивается и больше не успевает восстановиться. Чимин дрожит и дёргается, непроизвольно соскальзывает и только сильнее ёрзает, получая предупреждения на ухо. Юнги говорит разные пошлости, вроде «ты такой непослушный» и «я сейчас зажму тебя», и это звучало бы глупо, но Чимин так распалён, что не замечает этого. Юнги целует в щёку и шею, точно оставляя за собой следы, но Чимин закрывает глаза и на это, и по-настоящему — так приятно, что ничего не может перекрыть. Нет тревог и ограничений, нет неизлечимых заболеваний и опасности заразить, нет стыда и ни единой мысли прекратить это. Чимин смотрит затуманенным взглядом в стеклянный потолок и не дышит, ощущая руки Юнги на себе. Этот человек загораживает собой накрытое стеклом небо, и пока Чимин заторможенно поглаживает руками его спину, сам смотрит так же дезориетировано. Он глухо стонет на третьем широком движении в разбавленное водой тело. Чимин ощущает сквозь грудь вибрацию его голоса и вскрикивает в ответ, ловя их отражение в стеклянном потолке. Два полуобнаженных, мокрых, разгоряченных существа. То ли люди, то ли другие причудливые сущности. Движутся подобно едва заметному шевелению воды. Чимин вдруг понимает, что Юнги способен увидеть в обыкновенных вещах. Он прямо сейчас ощущает происходящее откровение, как тотальное освобождение от самой жизни. Это совсем не страшно, если жизнь «до» неслась загнанно и предопределено. После этого момента она больше не сможет стать снова такой. Чимин закрывает глаза, ощущая отражение в потолке собственным разомлевшим телом. Податливый, мягкий, странно слитый с другим человеком. Они словно вот-вот вытекут из своих осточертевших оболочек и больше не смогут вернуться к своим скучным раздельным формам. Чимин улыбается сквозь выступившие слёзы — кажется, это и есть чувства.