Они воображают, будто пойманные звуки струятся в них, сладкие и питательные, и страдания преобразуются в музыку, вроде страданий молодого Вертера; они думают, что красота им соболезнует. Жан-Поль Сартр — «Тошнота»
В тёплый, безмятежно красивый весенний день Юнги возвращается домой. Проговаривает это себе, когда в одиночестве покидает Чеджу. Раньше было легче, но теперь что-то щекочет внутри, никак не позволяет вдохнуть полной грудью. Поставленный диагноз не делает его недееспособным, но обязательное посещение психиатра накладывает одно принципиально важное изменение. Последний шаг к признанию того, что Юнги не просто переживает чужой недуг. Он болен сам. Если отбросить и это, то уезжать окажется ни сложнее, ни легче, чем обычно. Юнги сбегает ранним утром, прикрываясь планами и ранним паромом. Никто не пытается его задержать, только на кухне ждёт маленький торт без надписи и приложенной открытки. Семья его всё ещё не знает, какие слова должны прилагаться к нему в день рождения, но это и не так важно. Юнги тихо уходит, не цепляясь больше за восстановленные после потопа стены, не заставляя себя делать шаги — просто уходит. С осознанием, что дом этот никогда не рухнет, но и якорем его быть больше не может. Этот момент напоминает день, когда девятнадцатилетний Юнги уезжал в Сеул учиться, но всё равно запоминается особенным. Впервые удаётся поймать изменение. Едва уловимое ощущение — он больше не прежний. Прошлое — навсегда неотъемлемая его часть, но больше не основная. Чтить память — не значит тонуть в неё. Признавать ошибку — равно принимать. Ехать по утреннему, ещё не проснувшемуся Сеулу приятно. Тихо и прохладно кругом, как будто с провинциального Чеджу Юнги так и не уехал. Очень скоро город зашевелится, поднимется суматоха и шум. Юнги за время своего отдыха обнаружил, что ритм мегаполиса вовсе ему не по душе, но вместе с тем старательно припоминал — комфорт создаёт не столько город. Домой хотелось по многим причинам. Собственная комната, принадлежавшая когда-то маме, стала давить узкими стенами. Комната в съёмной квартире принадлежит Юнги всего несколько лет, но она гораздо более пластична. Она подстраивалась под временного хозяина, менялась под него и теперь стала казаться совсем родной. Юнги знает, что Чимин часто в ней ночует. Сначала не понимал этого странного рвения, а потом уехал из дома сам и всё встало на свои места — Чимину тоже нравится жить по-новому. Хотелось увидеть это как можно скорее. Как будто чужая сила обязательно вдохновит и поддержит. Как будто этого Юнги теперь может быть достаточно. Хочется застать его спящим, абсолютно естественным. Словно чужой сон сможет ответить на все накопившиеся сомнения. Домой хочется и для того, чтобы увидеть Чонгука. После единственной встречи он просто исчез и замолчал. Было такое уже — оба чем-то своим озабочены, а потом уже не могут подобрать нужных слов. Обижаются, закрываются, теряют драгоценные возможности. Юнги в этот день казалось — всё обязательно встанет на свои места. Сколько раз они уже мирились в дни рождения друг друга? Не счесть. Юнги заходит в квартиру тихо. В половине седьмого все ещё должны спать. Эта тишина — последний шаг. Ключевая возможность опомниться. Юнги провёл последние дни точно в трансе, а теперь необходимо было просыпаться. К движению тянет, но в нём же и страшно. Ничто уже не будет прежним. В квартире приглушённо шумит вода. Юнги окидывете беглым взглядом обувь и верхнюю одежду, быстро понимает, что в душе не Чонгук. Его вообще нет дома, и это успевает надломить лёгкое туманное состояние. Они больше не дети, чтобы мириться легко и просто. Наверно, произошло что-то по-настоящему непоправимое, что Юнги не сумел уловить. Он неторопливо раздевается и всё пытается переключиться. Осторожно заглядывает в ванную комнату и быстро снимает остатки одежды. Одно хорошо — им с Чимином не придётся думать, как вести себя при встрече. А думать об этом приходилось. Встречи в больнице разбавлялись вопросами о самочувствии и обсуждением новостей. К тому же там, на людях, нельзя было быть откровенным — это Чимина спасало. Теперь после всех приключений ему пришлось вспоминать о том, что он угодил в отношения с парнем, а это тяжело, как ни взгляни. Он не умеет быть с кем-то, не умеет демонстрировать чувства, не умеет в этом отношении смотреть в будущее. И потому встаёт сегодня слишком рано, застревает в душе, а потом абсолютно теряется, когда слышит стук. Юнги уже внутри, но всё равно вежливо даёт о себе знать. Веселится, когда сквозь полупрозрачную шторку видит, как Чимин замирает и потом растерянно топчется на месте. — Можно к тебе? Впрочем ответа он не дожидается. Заходит под струи воды и забавляется испуганному выражению лица. Чимин в эти секунды успевает прилично откатить назад и снова стать напуганным первым опытом подростком. Быстро роняет взгляд, пытается прикрыться, скорее чтобы деть хоть куда-нибуть руки, краснеет. Юнги успевает ощутить себя на своём месте, когда шагает навстречу и целует влажные от воды, приоткрытые губы. Чимин прижимается к нему разом, повинуется правилу «чем резче — тем быстрее привыкнешь». Тело Юнги не идёт ни в какие сравнения с холодной плиткой на спине. Она обжигает, но так не сводит с ума. Одно только выделяется — Чимин не гонит от себя мысли, он старается прощупать. С ним такое впервые. — С днем рождения, — успевает выдохнуть Чимин, когда его губы освобождают, но взамен поцелуи падают на шею. — Ты же не планируешь радовать меня так только по праздникам? — усмехается Юнги. Чимин от ощущений лезет на стенку. Время, проведённое врозь, редкие встречи в больнице — это успело усыпить бдительность. Чимин даже почувствовал себя вполне уверенным и готовым ко всему, но теперь не знает, куда себя деть, беспорядочно целует, куда придётся, и в густом влажном воздухе задыхается. Он всё ещё жутко неопытный, а Юнги больше не заторможен препаратами. Как будто всё время, проведённое в тумане, теперь требует отдать долг, и Чимин чувствует нечто принципиально новое — необходимость в себе не личностную, телесную. С ним говорят на каком-то новом уровне, и осознать это — уже равно сойти с ума. — Помнишь, мы встретились в душе, — вдруг усмехается прямо в кожу Юнги, зачем-то опуская руку на чужие рёбра и находя новые смыслы в воспоминаниях. «Ты такой голый», — кричит его кожа, и Юнги ей блёкло усмехается. Кто мог знать, что эти строки будут адресованы вовсе не Чимину? Сколько времени прошло? Это Юнги теперь стоит перед ним обнажённым. — Не лучшее воспоминание, — сбито замечает Чимин, то ли обнимая его, то ли отталкивая от себя. — Заглажу, — обещает Юнги с опасной улыбкой и соскальзывает вниз. Чимин смотрит на него расширенными испуганными глазами. Пытается игнорировать хотя бы свою наготу, а вместе с тем ещё надеется, что сможет залезть на стену позади себя. Потому что Юнги разводит его ноги, отнимая равновесие, закидывая одну на плечо, целует бёдра. Внутри, где нетронуто, нежно и невыносимо интимно. Под ступнями скользит кафель, кожа Юнги — Чимин уже не понимает. Зажимает рот ладонью, даже так выдыхая неловкие звуки. Тут жарко, но температура воды уже не считывается. Тут помещалась неловкость, но и она уже утекла вниз.***
День рождения — праздник во многом спорный. День самолюбования и взросления. Самый обыкновенный день, если не вкладывать в него излишних смыслов. Юнги в этот день впервые задумывается об эгоизме. Когда-то они с Чонгуком рассуждали о широкой распространённости этого явления, а теперь друг даже не нашёл времени написать сообщение. Юнги не спрашивает о нём у Чимина. Он вообще мало что у Чимина спрашивает, ощущая рядом с ним ровно то же многогранное и сложное для понимания чувство — между ними происходит нечто слишком серьёзное. Юнги чувствует тяжесть ответственности, но принадлежит она даже не Чимину. Его заболевание, его меняющаяся жизнь, его расцветающий характер — это всё слишком несущественно, потому что Чимин справляется с этим сам. Страшнее осознавать, что Юнги ему теперь не ровень. Он для Чимина — его старая несовершенная копия. Та, от которой с обновлением хочется скорее избавиться. Хочется знать, готов ли Чимин такого человека рядом с собой терпеть, но слишком сложно высказать это в глаза, сложно обернуть словами, и на душе так мерзко — он снова выдумывает себе трудности. Казалось бы, всё наконец наладилось — живи и радуйся, но что-то мешает. За несколько часов в такой желанной действительности Юнги успевает соскучиться по тишине больничной палаты и притупляющему действию препаратов. Чимин всё это видит и, пожалуй, впервые осознаёт — не всё так радужно и красиво, как под розовыми очками первой влюблённости. Оказывается, человек рядом может быть слабым и запутанным, оказывается, ему нужно помогать. Человеку, выросшему в одиночестве, уверенному в том, что по жизни он будет идти так же с самим собой, это кажется диким и странным. Человеку, с недугом родившемуся, сложно понять того, кто свой недуг приобрёл совсем недавно. Сложно не смотреть свысока, сложно не сравнивать свои и чужие истоки. Если всё в обязательном порядке восходит к значимой фигуре и её примеру, страшно даже браться за сравнения их с Юнги путей. — Есть планы на сегодня? — старательно не выдавая тревогу, спрашивает Пак. Разглаживает чужие влажные и уже очень отросшие волосы. Не привычный для себя жест, но в этой ситуации как нельзя подходящий. Юнги под прикосновением руки ласнится, но всё равно смотрит так, словно хочет уверенно сказать: «я не хочу никуда идти». И самому от этой накатывающей апатии страшно, и признавать её ещё сложнее. Он качает головой. И правда не знает, как бы хотел провести этот день. Последние планы рассыпались, когда вернулся домой и всё вдруг стало таким неожиданно неправильным и сложным. — Приглашаю тебя в ресторан, — выдаёт Чимин и только потом несмело улыбается. Всё когда-то случается в первый раз, а свет собственной решимости обязательно окрашивает. Юнги отзеркаливает его улыбку и ненадолго чувствует, что день этот не так уж и плох.***
До места они добираются пешком целый час. Чимин вдруг настаивает на прогулке в такую прекрасную погоду, а Юнги и не спорит — иногда для хорошего настроения нужно просто пройтись. Разве что не с чужеродным для себя человеком. Они по дороге говорят мало, и Юнги всё думает — хорошо ему с Чимином в этот момент или нет. Звонок на телефоне остаётся отключённым, но Юнги всё равно периодически проверяет экран блокировки. В красках демонстрирует, как сильно ждёт от этого дня чего-то простого и понятного. Иначе слишком сильно ощущается неправильность всего происходящего. Юнги не комфортно, с этим пока что сложно что-то сделать. Уже подходя к месту Чимин начинает чувствовать, что сегодня ему скажут что-то плохое. Что-то такое же неприятное, прозвучавшее неделями ранее перед выступлением. У Юнги такая же складка между бровями, такие же заторможенные движения. Как будто после всего произошедшего тяжёлые откровения — единственный верный путь. Как будто преступник и слабак не могут существовать вместе без объяснений. У Чимина в глазах человек, от страха прыгающий с обрыва, у Юнги — безумец, уничтожающий чужой дом. Один переступил, другой только надеется сделать это в будущем. Гармонией здесь и не пахнет. Они заходят в ресторан, в своих мыслях не замечая редких косых взглядов в свою сторону — Юнги в какой-то момент взял Чимина под руку. В ресторане людно, Юнги такое не любит. Попадая в гомон десятка голосов, шум музыки и открытой кухни, начинает даже на Чимина злиться. Разве он не понимает, что Юнги необходимо уединение? Знает, конечно, но почему-то всё равно ведёт его сюда. Блюда готовят долго, из-за шума сложно разговаривать, всё раздражает. Юнги косится на встроенный в стену огромный аквариум и позволяет себе глупую неприятную мысль — его так пытаются подкупить. Наверно, Чимин думал, это поднимет ему настроение. Но в воде даже нет рыб. Они молчат и об этом, лишь неловко смотрят по сторонам и друг на друга иногда. Невыносимо долгий тошнотворный момент, когда в голову лезут самые неприятные мысли. Когда внутри зарождается голос ошибок или самых правильных решений. Когда необходимо в точности понять — что правильно, а что нет. За секунду до того, как угасает свет и помещение заполняет музыка. Крошечное мгновение, в которое со вздохом проглатываешь простую правду — всё правильное и неправильное - не более чем выдумка.Echo & the Bunnymen — The Killing Moon
Толщу воды разрывает что-то большое и мягкое. Юнги удивлённо распахивает губы и щурит глаза в попытке рассмотреть нечто, скрытое за мелкими белыми пузырьками. — Это для тебя, — шепчет Чимин совсем рядом, своей улыбкой растворяя все скопившееся напряжение. Юнги смотрит на него молча и прямо сейчас хочет извиниться за всё, что успел подумать о них. — Смотри, — перебивает его мысли Чимин, кивая на разворачивающееся совсем рядом представление. Крупная пластичная фигура выписывает плавные движения сначала в глубине, в водной тени. Неуловимо проскальзывает совсем рядом, позволяя пока лишь увидеть красивый искусственный хвост. Внутри нагнетает волнение и тепло. Юнги ощущает, что фантазия его больше не затягивает. То, что он видит — не выдуманный причудливый мир. Перед ним человеческие ноги, облачённые в красочный, очень искусно сделанный хвост. Пловец ловко проплывает в луче света так, чтобы чешуя засверкала в тонких лучах прожекторов. Он исчезает за границами бассейна, чтобы сделать вздох. Юнги тоже наконец хватает губами воздух, во все глаза следя за новым появлением прекрасного миража. Люди вокруг аплодируют, снова шумят, но уже совсем не тревожат. Юнги чувствует чужую ладонь на своём колене и улыбается. Бассейн снова запоняют мелкие пузырьки, и на этот раз причудливое существо оказывается совсем рядом со стеклом. Рассекает руками синюю воду и смотрит прямо на Юнги хорошо знакомыми глазами. Мгновение, никак не меняющее всё шоу, но значащее для Юнги так много, что всё остальное отступает на второй, третий, десятый план. Чонгук выписывает красивые пируэты под водой, прорезая толщу сверкающим хвостом. «Это для тебя», — в ушах эхом стучит шёпот Чимина. Его рука согревает кожу — это по-настоящему. Длинный прекрасный момент, заставляющий содрогаться всем телом и тихо таять от переполняющих ощущений. Это — впротивовес белёсому туману внутренней запутанности. Взамен сомнениям, страхам, личным опрометчивым шагам. Это затмевает каждую неровность, препятствовавшую движению. Чонгук снова позволяет короткую передышку себе и зрителям, а потом возвращается на сцену с человеком. Сердце замирает окончательно, когда причудливое морское существо своим сильным телом тянет на дно трепещущее человеческое. Ещё живой, сопротивляющийся человек переплетает с ним руки, пытается смотреть в глаза так, словно взглядами можно разговаривать. Можно — уверен Юнги, ненадолго отрываясь, чтобы посмотреть на Чимина. Знал ли он, какая именно история развернётся на «сцене»? Понимает ли её так, как видит это всё Юнги? Морской монстр тянет к человеческому лицу свою руку с перепонками между пальцев. Оглаживает тщательно сыгранную смерть и в последних крупицах сожаления тянет напитанное водой тело вверх. Юнги тяжело дышать, но он всё-таки справляется с этим чувством. Напоминает себе — он не там, но даже если там окажется, его обязательно вытянет. Что-то вытолкнет его обязательно. В бассейн существо возвращается в одиночестве. Юнги ощущает дорожки слёз на щеках от того, как ярко на лицо друга играет понимание. Этот сюжет — никакая не выдумка для него. Он передаёт каждую мельчайшую эмоцию своего личного преступления, только напоминая — слабак и преступник всего лишь две крайности. Понятия столь близкие, что переплетаются. Настолько, что не разобрать. Словно сила и слабость — выдуманы тоже, а это осознание приближает к равновесию. Пока Чонгук мечется по дну бассейна, изображая всю свою тоску и тяжесть, недалеко от него вода снова пенится. Он вздрагивает в своём отчаянии, оборачивается всем своим чутким телом. Человек старательно тянется к нему сквозь сопротивление толщи влаги. Чонгук к зрителю спиной, но все знают — в его глазах и тоска, и надежда. И сама жизнь в этом прекрасном томлении. В вечной тряске, в чистом высокобальном шторме. Он бросается к трепещущему человеческую телу, обводит его собой, без капли страсти показывая силу своей привязанности. Это не любовь, какой её привыкли видеть люди. Это нечто такое, что водоворотом выносит Тэхёна вновь к живительному воздуху. Да так красиво, что сквозь одежду и игру пробивается мастерство пловца, сквозящее в каждом движении. Музыка затихает и они кружатся где-то у поверхности, постепенно исчезая в гаснущем свете и оставляя в глазах смотрящих тихий вопрос — что же будет дальше? Юнги улыбается безмолвно сквозь слёзы. Разве это важно? Категоричность, мнимая уверенность, жёсткость — вода всё стачивает, топит ненужное, лишнее, указывая, как важно быть пластичным и просто живым. Вода едва ли колышется, согретая их телами. Их общим прекрасным движением. Юнги отрывает взгляд от своего собственного представления и смотрит на Чимина совсем другими глазами. Глазами, по-прежнему ничего наверняка не знающими. Но его ладонь тёплая и настоящая, его улыбка искренняя и тоже слегка испуганная, его тяжесть на душе и надежды на лучшее — всё это существует. Отказаться от этого — значит, не жить прямо сейчас. Юнги накрывает его ладонь своей и улыбается ещё шире. Перед глазами Чимин и чистое воспоминание о подаренной Чонгуком надежде и сказке. Всё это — красиво настолько, что чувства вырываются за пределы выдумки и проникают в самую глубину смотрящего.