Они думают, красота им сочувствует

      Юнги просыпается от давления на груди. Открывает глаза в темноте и сначала думает, его сковывает сонный паралич. Такое уже случалось в особо тяжёлые периоды. Дезориентация, видения на границе сна и реальности, тяжесть в груди, и попытки объяснить её жуткими монстрами. Сейчас это всего лишь Чимин. Раньше Юнги бы удивился, как он смог остаться на ночь в больнице, но сейчас даже не думает об этом — он совсем недавно проник в чужой дом.       Юнги медленно опускает взгляд на него. Тёмная макушка, спокойное лицо, никакого страха. Рука сама собой тянется к волосам. Ещё гладкие и блестящие от краски. Когда только успел? Наверно, торопился к Юнги, чтобы показать. Конечно, он ведь сам в этот раз решился. Решительность вообще в какой-то момент стала важным его качеством, но лучше бы Юнги увидел её только в смене цвета волос.       Его поступок всё ещё пугает, бурная реакция заглушается разве что действием препаратов. Юнги чувствует, от таблеток саднит горло, а на руках появляются синяки от частых уколов. Наверно, всем было бы лучше остановиться до критической точки. Чимину просто покрасить волосы, Юнги — обратиться к специалисту. Но вот где они сейчас — лежат в больничной палате, а за спиной преступления. Против себя и против чужого дома. Юнги поступил во всех отношениях плохо, но Чимин и тут переплюнул — лучше никому не знать, кто затопил дом. Юнги предал себя, а Чимин остался преданным. Но почему-то… Юнги гладит его по волосам с опаской и гонит от себя мысль о том, что пригрел на груди незнакомца. Хмурится, пытается от этого чувства избавиться, но вместо этого вспоминает вечерний разговор.       — Я хочу значить для тебя больше, — заявляет Чимин, усаживаясь на его колени и выбивая из груди болезненный вздох. Своими опасными словами на деле требует справиться со старой травмой. Юнги застрял в своей потере, но Чимину хочется показать, что переступить через это можно. Оказывается, окунаться в чувства совсем не страшно, во многом даже правильно. Как будто, переступая через трудности, ты погружаешься в нежное и приятное. Так недалеко и поверить в собственное счастье.       — Ты очень много значишь, — заверяет Юнги. Сам в это старательно верит, надеется, что со всеми трудностями обязательно справится.       — Слабо это ощущается, — признаётся Чимин, без слов указывая на очевидное — вместо встречи с ним и душеизлияния Юнги бросился в воду.       — Ты сидишь у меня на коленях, — неуместно усмехается Юнги в своём стиле. — Мы оба друг от друга зависимы.       Прижимает крепче, дыша чужими вздохами, сокращением грудной клетки.       — Хочу быть обожаемым, — с большим трудом признаётся Чимин. Не краснеет от некрасивой правды, но весь сжимается, на секунду возвращается в себя из прошлого. Так вот, что ему в сущности нужно. Альтруизма не существует, Чонгук ведь предупреждал. Чимин за Юнги переживает, но так же не думает, что человек способен переживать о ком-то, кроме себя. Вот только и тут выигрывает с поразительным отрывом — у него хватает силы это признать. Он способен сказать вслух, что заслуживает любви и обожания, он не боится признать, что слишком к этому привык и теперь будет требовать от Юнги. Самовлюблённый, но разве это неправильно? Чимину впервые за долгое время кажется, что всё наконец встало на свои места.       — Я обожаю тебя, — Юнги отвечает абсолютной правдой. Не справился с собой, бросился со скалы, но Чимина всё ещё обожает. Эгоистично и пылко любит каждую его грань.       — Так покажи, — требует изменчивый человек у него на коленях. Он светится в темноте, и кажется, будто воздух сгущается, заменяется влагой.       Юнги улавливает причудливое сияние даже сейчас. И воду на себе ощущает тоже. На минуту теряется, в панике пытается ухватить глотки необходимого воздуха. Так рвался в воду, но она же и губит. Тело туго сокращается, бьётся так, что будит Чимина.       — Что такое? — сонно спрашивает он и сразу же напрягается. — Юнги?       Выглядит он жутко. Чимин не особо разбирается в подобном, но предполагает паническую атаку. Хочет сорваться за врачами, но руку его Юнги стискивает до хруста. Сам таращится по сторонам и не прекращает ловить ртом воздух.       — Тише, милый.       Юнги поглаживает его шею и смотрит в глаза.       Чимин зарывается пальцами в его волосы и пытается поймать взгляд.       — Дыши, — просит тихо, заставляет прислушаться.       Юнги цепляется за него взглядом, пытается уловить невесомые слова и вдруг слышит. Вода исчезает из комнаты, и Юнги только сейчас осознаёт — он хотел бы от неё избавиться. Почему же это так больно? Слёзы сами собой скатываются по щекам, а Юнги на секунду верит, что ненавидит солёную влагу. Впервые за долгие годы думает, что море — не чистое спасение.       — Что ты видел? — спрашивает Чимин, пока у обоих выравнивается дыхание. Сам так и продолжает поглаживать его волосы, даже когда хватка на запястье ослабевает.       — Я тонул.       Чимин только поджимает губы. Сложно осознать, как много в Юнги от его фантазий. Как много боли он может сам себе принести. Но разве вырвешь это из него? Нельзя так. Только направлять в нужное русло.       — Ты не обязан растаптывать то, что так много для тебя значит.       — Но мне больно, — беззвучно плачет Юнги. — Раньше это помогало справляться, теперь только портит всё.       — Это часть тебя, — Чимин тщательно подбирает слова и сверкает в глазах Юнги ещё сильнее, — не нужно уничтожать это. Нужно отрефлексировать.       — Так просто, — сквозь слёзы хрипло посмеивается Юнги. Чимин ему тоже в ответ улыбается.       — Ты всё сможешь.

***

      Чонгук приезжает ещё через день. У Юнги под препаратами ни сил, ни эмоций не хватает, чтобы злиться на него, скучать или задавать вопросы. Он словно тоскует где-то глубоко внутри себя. Сидит часами напролёт на скамейке в парке, на деле находится где-то очень глубоко. Чимин всё время рядом, а с ним и спокойно, и тревожно одновременно. Радостно от того, что он теперь ни за что не оставит, но настолько страшно порой под его взглядом. Юнги и сам не может объяснить, почему теперь остерегается его. Дело уже вовсе не в резких поступках. Юнги словно чувствует, что Чимин успел уйти слишком далеко вперёд, и гнаться теперь за ним — то ещё неблагодарное занятие. Юнги верит, что двинется дальше, но точно не с той же скоростью. Вряд ли Чимин поймёт это в своём сохранившемся напряжении. Делая шаг за шагом своими силами, он завышает требования к целому миру вокруг. Это сложно. Юнги хочется об этом чувстве говорить, но только не с Чимином. Не с воодушевлённым братом, конечно. Точно не с растерянным отцом. Ему нужен Чонгук, но тот идёт к другу так долго. Даже сквозь цветущий весенний сад шагает тяжело и медленно. Юнги ждёт его улыбок и вечного приподнятого настроения, но Чонгук садится рядом молчаливым и жутко тёмным. Холодом от него веет и ладно, что в воздухе уже во всю цветёт весна.       — Ты как? — безэмоционально спрашивает Чон. Таким его Юнги ещё видеть не приходилось. Он даже горести переживает в эмоциях чрезвычайно ярких. Радуется громко, тоскует с надрывом, волнуется возбуждённо. А теперь сидит неподвижный, до крайности бесцветный.       — А ты как? — отвечает Юнги, ставя точку. Ничего они друг другу рассказывать не будут. Не тот случай. Юнги наклоняется и устало роняет голову другу на плечо. Чонгук прижимается в ответ. В парке красиво и спокойно. Им обоим просто нужен отдых.

***

      Чонгук возвращается в Сеул так же быстро и тихо. Весь первый вечер проводит в странной замедленности, на пониженной частоте. Игнорирует звонки от родителей, сообщения от режиссёра, уведомления из чата группы. Недавно от них ушли двое — Тэхён и Сонхэ. Чонгуку всё равно. Как будто эта апатия не кричит о большем. Он укладывается в постель и ничего не может сделать с тем, что снова плачет. Наверно, заново оплакивает своё неудавшееся прошлое. Как будто чувствует, что завтра необходимо будет переключиться.       Он даже предпринимает попытку сделать это. Встаёт утром другим человеком, начинает день с планирования и назначения всех возможных встреч. В квартире пусто и одиноко — Юнги на некоторое время остаётся на Чеджу. Но весеннее яркое солнце уже захватывает пространство и умудряется наполнить чем-то новым, значимым. Чонгук боится таких всплесков, но пока что веянию создавать поддаётся. Правильно это или нет, но всё-таки уходит от тупиковой тоски в действие. Может быть, из этого выйдет что-нибудь большое.       Дни пролетают одинаково. Чонгук начинает просыпаться рано, на ночь обязательно оставляя шторы распахнутыми — солнце не позволяет залёживаться в постели. Дни выдаются насыщенными, и не сразу можно заметить — Чонгук создаёт их такими сам. Выкладывается на тренировках, проводит всё возможное время на съёмочной площадке и вливается в процесс так сильно, что начинает менять сюжет и продвигать свои безумные идеи. Вечера проходят тихо, чаще всего с нотками сожалений и тоски в общем котле из усталости и удовлетворённости. Иногда в комнате Юнги ночует Чимин. С ним Чонгук ощущает такое родство, как никогда раньше. Такой же возбуждённый и быстрый Чимин врывается вечером в квартиру, много вспоминает и ещё больше планирует. Он не в порядке, но точно на правильном пути. Они с Чонгуком очень разные, но сейчас друг друга прекрасно понимают.       — Он пока решил остаться дома, — рассказывает Чимин, потому что Чонгук к другу так больше и не съездил.       — До дня рождения? — уточняет Чон. Они сидят в гостиной совсем рядом и во время разговора смотрят на закат. Чонгук в очередном своём порыве развернул диван к окну, чтобы почаще любоваться.       Чимин кивает.       — Он любит уезжать из дома в этот день, — поясняет Чонгук то, чего Чимин знать никак не может. — Наверно, это хорошо для него.       Наверно, стоило заметить этот факт раньше. Юнги уже несколько лет пытается оторваться от своей травмы, как бы сильно себя не клеймил. В символичный для него день каждый год обрывает связи с прошлым и домом, напоминает себе, что жизнь его там началась, но не обязана там же закончиться. Он пытается, но порой это очень сложно увидеть.       Закат за окном всё ярчает и одновременно с тем уменьшается. Схлопывается в тонкий ореол света между домов.       — Мне начинает казаться, что он меня отталкивает, — тихо проговаривает Чимин, делая огромный шаг хотя бы своим признанием. Мыслить откровенно — та ещё трудность, но он пытается.       — Ему нужно время, — очень избито отвечает Чонгук, прислушиваясь скорее к самому себе. Он и сам избегает и молчит, ему это очень знакомо. — Я думаю, он просто хочет вернуться к тебе новым.       Чимин непонимающе хмурится.       — Вместо того, чтобы расти вместе с тобой, он хочет показать, что способен сделать рывок и сам. А потом тебя удивить. Как ты удивил его.       Чимин быстро переводит на него взгляд. И правда не заметил? Действительно во всём этом водовороте не уследил, как сильно изменился, и как поразительно это в его масштабах. Насколько ярко откликается этот рост в глазах Юнги? Ребёнок, искажённый чужой слабостью перед неизбежным, встречает такое. Перед глазами проносятся общие воспоминания, отдельные акценты на каждой мелочи, начиная от самой первой встречи. «Я ещё тебя переживу», — с непонятной улыбкой вспоминает Чимин. Обычная грубость в ответ на грубость, но как же сильно она зацепилась. Что почувствовал Юнги в тот момент и было ли всё, происходящее дальше, случайностью? Встреча на вечеринке, беспамятная ночь, ссоры и новые столкновения. Чимин снова ощущает зуд на рёбрах, но больше не испытывает страха. Раньше при любой мысли о медузах ощущал покалывание во всём теле, склизкие прикосновения и парализующий страх утонуть в одиночестве. Теперь видит, как было на самом деле — мелкая безопасная вода, всего два морских существа рядом и придуманная детским воображением боль. Мама торопится на крик и не молчит безразлично, как это казалось тогда. Как много в жизни такого же неоднозначного? Как многое притворяется тем, чем в действительности вовсе не является? Чимин незаметно уходит в эти неразборчивые мысли. Как многое в жизни ещё только предстоит понять.

***

      Чонгук осознаёт, что всё не в порядке, когда до дня рождения Юнги остаётся полторы недели, а друг так и не возвращается в Сеул, и более того — они с Чонгуком так всё это время и не общаются. Чимин так же периодически ночует в их квартире, но на все расспросы только пожимает плечами, ненавязчиво намекая, что Чонгуку следует хотя бы написать. Но Чонгук не пишет. Скучает, переживает, но так и не связывается. Это для всех выглядит странным, но он держится. Оправдывает молчание занятостью на съёмках и полным погружением в свою собственную идею, которую ему позволяют осуществить. Костюм остаётся, навык Чонгук набить успел, и всей организацией он тоже занимается самостоятельно. Переживает за каждую мелочь, и правда в своём деле сгорает, но точно верит — результат переплюнет все ожидания.       Идеей своей Чонгук делится только с Чимином. Он тщательно выслушивает безумный план и наконец подтверждает — Чонгук придумал нечто потрясающее. Приятнее, чем видеть его таким вдохновлённым, только осознавать, что всё наконец налаживается. Невзгоды на то и невзгоды, чтобы рано или поздно прекратиться.       Чонгук едет в вагоне метро на очередной съёмочный день. Один из последних, остаются только досъёмки. Нервное напряжение становится уже неотъемлемой частью, так и сковывает, не позволяя ощутить себя хорошо. Чонгук воодушевлён задуманным, но не может не вспоминать о том, что это неизбежно станет окончанием. Сейчас дни пролетают быстро, редко хватает сил и времени, чтобы свалиться в апатию. Но и это закончится. В грандиозный день реализации своей идеи произойдёт и откат назад. Когда всё закончится, Чонгук успеет насладиться секундами счастья, а потом всё плохое нахлынет снова. Придётся искать новую точку приложения своих чувств. Но Чонгук не хочет новую. Не хочет даже воображать, как вольётся в череду изменений. Не хочет двигаться вне пределов уже знакомого пути. Он в этом, кажется, по-настоящему тонет. Его душит, но он не способен отбиваться.       Тэхён видит его ещё со станции. Улавливает до боли знакомый силуэт сквозь движение и стекло, и сразу же срывается с места, чтобы успеть оказаться рядом. И сам не знает, зачем, так просто нужно.       Он быстро шагает в нужную дверь и останавливается прямо напротив. Чонгук, погружённый в мысли, поднимает взгляд не сразу.       — Привет, — шепчет Тэхён, и его голос пробивается даже сквозь шум движения поезда.       — Привет… — растерянно отвечает Чонгук, но тут же собирается. Улыбка сама собой растягивается на губах, а сам он поспешно кланяется, — Чон Чонгук.       Оба искренне смеются, мгновенно ощущая падающий с плеч груз. Новых уловок не будет, как и бестолковых попыток ухватиться, удержать, остаться. Они улыбаются друг другу и в этот момент не строят никаких планов. Просто наслаждаются тем, как внезапно стало легко.       — Ты всё-таки вернулся, — проговаривает Чонгук.       — Родители разводятся, — с опасной лёгкостью звучит в ответ, — я должен был увидеться с ними.       — Ты как? — с сожалением спрашивает Чонгук, как будто падение идеалов Тэхёна — его личная оплошность. Как будто только Чонгук виноват в том, как плохо себя сейчас чувствует Тэхён. Может, и виноват, но это больше не имеет никакого значения. Всё в один момент сжимается до крошечной точки в пространстве.       — О многом пришлось подумать, — уклончиво отвечает Тэхён. — Куда едешь?       — На съёмки.       — Ты обещал взять меня как-нибудь с собой! — вдруг восклицает он, снова обращаясь тем лёгким радостным ребёнком, который, кажется, наконец остался для Чонгука позади. Он смотрит на него, всё ещё улыбается, а перед глазами скачут новые образы. Страх перед будущим кажется несущественным, практически смехотворным. Чонгук наполняется уверенностью, что всё наладится, изменится, если это необходимо, и в обязательном порядке придёт к шаткому, но осязаяемому «счастливо».