Не убивай в себе кринж, убей ту часть, которая кринжует

В глубине души Арсений всегда об этом догадывался. Всё сходилось — и сложные отношения с родителями, и нетрадиционная сексуальная ориентация, и некоторая склонность к мазохизму, и даже комплексы по поводу слишком высокого роста. Всё это неизбежно должно было во что-то вылиться. Но, скорее всего, в его душе это бы дремало ещё долго (если не вечно), если бы Антон, уезжая в командировку на неделю, в шутку не сказал бы: «Веди себя хорошо». Это должно было звучать смешно, должно было прозвучать и забыться, и Арсений уверен, что для Антона оно именно так и было. Но для него эта короткая фраза стала катализатором падения огромной спирали домино, выстраиваемой годами. Одна мысль натолкнула на другую, одна фишка упала, увлекая за собой другие, и вот уже стоявшие ранее на страже его рассудка чёрно-белые солдатики валяются на полу побеждённые, а Арсений растерянно осматривает поле боя и пытается понять, как он это допустил. Два дня он пытается делать вид, что ничего не изменилось, хотя на самом деле изменилось всё. Отсутствие Антона как будто подчёркивает эту разницу, не даёт потерять это новое состояние в привычной рутине, создаёт слишком много тишины, в которой собственные мысли звучат оглушительно громко. Он пытается отвлекаться работой, но удалёнка, опять же, оставляет слишком много пространства для рефлексии, консервируя его в супе из собственных мыслей, в котором он бесконечно варится. Он не может смотреть Антону в глаза во время вечерних созвонов по фейстайму и втайне радуется, что тот обычно слишком уставший, чтобы заметить. Любимое лицо расплывается на пиксели, застывает в неестественных гримасах, и Арсению кажется, что это всё происходит в каком-то сюрреалистичном сне. На третий день он не выдерживает и лезет в гугл. Конечно же, он слышал про такое, но никогда не углублялся в этот конкретный кинк, их у него и без этого хватало, благодарю покорно. От заголовков статей в поисковике лицо скукоживается, как гнилой фрукт, и Арсений с отвращением захлопывает крышку ноутбука. Его не будет в этой грязи! Он нарезает несколько нервных кругов по комнате, судорожно хватаясь за всё подряд — перекладывает подушку на другую сторону дивана, задёргивает и снова раздвигает шторы, открывает дверцу шкафа и вываливает стопку идеально сложенных футболок на пол, начиная складывать их заново. Под руку попадается непонятно как попавшая на эту полку худи Антона — тёмно-фиолетовая, с большим капюшоном и длинными рукавами. Опять снял и закинул куда попало, злится Арсений, на автомате разглаживая мягкий флис. Потом ведь будет ругаться, что найти не может! «Ругаться» и «Антон» в мыслях оказываются непозволительно близко, и Арсений испуганно роняет кофту на пол. Он что, правда сейчас подумал… он яростно трясёт головой и кое-как запихивает все футболки обратно одним комком. Худи он осторожно подбирает, как будто боясь, что предмет одежды нападёт на него и задушит своим символизмом. Он расправляет её перед собой на вытянутых руках и строго говорит: — Нет. И запихивает обратно в шкаф. Антон звонит ему вечером, как всегда, уставший и задолбанный, но неизменно старающийся выкроить на Арса хотя бы десять минут. Его выступление только послезавтра, но он старается послушать как можно больше других докладов, конспектируя их и задавая вопросы, поэтому выматывается ещё больше, чем в обычное время. На эту конференцию его отправило начальство, оплатив все расходы, и Антон хочет выжать из этого максимум, не столько для работы, сколько для себя лично, для своего будущего, и Арсений его понимает, правда, понимает, но сейчас ему отчаянно необходимо, чтобы Антон оказался дома и желательно освободил для него несколько часов, а лучше — дней. — …и вот я его спрашиваю: «А есть какое практическое применение у этого вашего исследования?» А он мне: «Эх, молодёжь, вам бы лишь бы практиковаться!» Прикинь? Старый пердун, конечно, сам только одно и то же переписывать может… Арсений угукает и согласно мычит в нужных местах, особо не вслушиваясь в возмущённый монолог Антона. Тому нужно выговориться, а Арс всё равно не может сосредоточиться ни на чём, кроме усиленного подавления назойливых мыслей о том, как отреагирует Антон на его… прихоть. — Ты сам-то как? — внезапно прерывает свой монолог Шастун и с беспокойством смотрит в камеру. — Похудел как будто. Случилось что? — Ничего не случилось, — слишком быстро отвечает Арсений. Антон хмурится. — Похудел, потому что никто не таскает домой всякие макдаки и бургер-кинги! Езди на конференции почаще! «Что ты говоришь», — ужасается внутренний голос, но уже поздно — Антон обиженно поджимает губы. — Я пошутил, — пробует Арсений. Как сказать, что ему сейчас настолько же жизненно необходим Шастун, насколько он в панике от одной мысли о нём? — Я… скучаю по тебе. — Оно и видно, — вздыхает тот. У него под глазами круги, камера подрагивает, видимо, от трясущихся пальцев, и Арсений чувствует себя просто отвратительно. Антон скомкано прощается и кладёт трубку, и Арс снова остаётся один со своими мыслями. Он долго не может заснуть, ворочаясь в кровати и перекладывая подушку и одеяло туда-сюда. В конце концов он сдаётся и идёт на кухню, чтобы заварить себе кофе покрепче. Арсений никогда особо не стыдился каких-то своих кинков — у всех они есть, у кого-то больше, у кого-то меньше, и не у всех есть причина или источник. Тот же фут-фетиш — понятно, что рецепторы, отвечающие за сексуальное удовольствие, в мозгу соседствуют с рецепторами от нервных окончаний на ногах, но почему людям нравится именно трогать чужие ноги, а не чтобы трогали их? Он привык не задумываться над этим, просто принимая, что ему нравятся конкретные вещи, не связывая их с какими-то событиями детства или юности. Так было проще жить. Но именно этот конкретный кинк вынуждает его начать копаться в себе, и Арсений не уверен, что ему нравится то, что он вытаскивает на свет божий. Ему казалось, что период «что со мной не так» он уже давно прошёл, когда принял и смирился со своей сексуальной ориентацией. Это было невероятно тяжело, но он справился и думал, что ничего сложнее этого ему больше не придётся преодолевать в жизни. До тех пор, пока ему не захотелось называть Антона «папочкой». Одна мысль об этом заставляет уткнуться лицом в подушку и заорать, в истерике катаясь по кровати и молотя ногами по матрасу. Он бы вцепился руками в волосы, но ему их жалко, поэтому он вцепляется в расшитую пайетками подушку в форме персика, которую когда-то по приколу притащил домой Антон, и судорожно наглаживает её вверх-вниз, поворачивая блёстки то красной, то оранжевой стороной. Арс абсолютно не представляет, как скажет об этом Шасту. К тому, что сказать надо, он приходит не сразу — первым порывом было запереть эту постыдную тайну под семь замков и выкинуть от них ключи, чтобы никто никогда не узнал. Но чем больше Арс об этом думает, тем отчётливее понимает, что загнать эту мысль обратно он уже не сможет. Она, как в песне, начинается чувством, которое перерастает в надежду, которая перерастает в тихую мысль, которая перерастает в тихое слово, которое потом становится всё громче и громче, пока не превращается в боевой клич, набатом бьющий в голове. Если не дать ей выход, она сведёт Арсения с ума, съест его изнутри и оставит только жалкую оболочку. Вероятность того, что Антон после этого перестанет его любить, достаточно низкая (хотя тревожность шепчет, что полностью исключать такой вариант нельзя), но Арса страшит то, что Шаст может озвучить то, что навязчиво крутится в его собственной голове: «Это как-то ненормально». Он пытается понять, проанализировать, предугадать, предсказать реакцию, даже ведёт с воображаемым Антоном воображаемые диалоги, но это всё равно не то. Отчаявшись, он даже пишет Антону в телегу: «У тебя было когда-нибудь такое, что ты чего-то хотел, но не хотел?», на что тот отвечает ему тремя недоуменными стикерами из трёх разных стикерпаков. У самого Арсения стикерпак один на все случаи жизни — с тибетской лисой. Он отправляет один, где лиса с разбитым сердцем раскачивается на эмоциональных качелях, и кидает вслед таинственное «приедешь — расскажу». Обычно он интригует специально, чтоб подразнить Антона и распалить его воображение, но сейчас это происходит из-за того, что ему тупо страшно говорить. Да и не телеграмный это разговор. Арсений на всякий случай проверяет, но подходящего стикера в наборе с лисой не находит. Придётся общаться словами. Чёрт бы их побрал. К концу недели он почти успокаивается, уже не отскакивает, как от горячей конфорки, от мыслей про новоиспечённый фетиш, а старается подойти к нему философски. В конце концов, он никого не планирует убивать, насиловать или принуждать! Даже Антона. Особенно Антона. Скорее даже наоборот, с усилием позволяет себе продолжить эту мыслительную цепочку Арс, ему, возможно, хочется, чтобы это Антон его к чему-то принудил. Лицо пунцовеет против воли, Арс обхватывает его руками и с силой трёт, зажмурившись и пытаясь не застонать от отчаяния. «Возьми себя в руки, истеричка», — часто говорил ему отец, когда Арсения штормило от наплыва эмоций, но ни тогда, ни сейчас это не помогает, разве что сейчас Арсений научился истерить беззвучно. Ему кажется, что он смирился и осознал, но, когда вечером воскресенья Антон пишет ему в телегу привычное «приземлились», Арсений чётко понимает, что ошибался. Его буквально трясёт, руки-ноги ледяные, сердце колотится где-то в горле, он искусывает губы в кровь и расчёсывает предплечья и шею до красных полос. Почему он так боится приезда Антона, он сказать сам себе не может, изо всех сил подавляя порыв сбежать куда-то и спрятаться. Он накручивает себя до такой степени, что, когда в замке поворачивается ключ, он вздрагивает всем телом и зажимает рот руками, чтобы не вскрикнуть. Антон зовёт его из прихожей, но Арс не реагирует, стоя посреди комнаты и пытаясь унять дрожь. — Арс? — раздаётся вдруг намного ближе голос Антона и Арс резко разворачивается к двери спальни. Антон встрёпанный и помятый, небритый, с красным следом на лбу (наверняка спал в такси) и в огромной серой толстовке. Он выглядит как выглядел десятки раз до этого, возвращаясь из командировок — усталым, но счастливым вернуться домой и увидеть Арсения. В нём ничего не изменилось, а вот в Арсении изменилось всё, и он ужасно боится, что Антон увидит его насквозь. — Привет, — нервно здоровается он, не подходя ближе, хотя обнять Антона хочется невыносимо. Тот хмурится и окидывает его обеспокоенным взглядом. — Арс, что-то случилось? — спрашивает он, делая шаг в его сторону. Арс рефлекторно делает шаг назад. Антон останавливается, беспокойство в его глазах перерастает в тревогу. — Арс, что такое? Что произошло? У него настолько измученный вид, что Арсений чувствует себя последней тварью, не умеющей справляться с собственными закидонами. Он делает дрожащий вдох и мотает головой. — Всё в порядке, — фальшиво улыбаясь, говорит он, заставляя себя всё же подойти к Антону. Тот смотрит на него всё так же встревоженно и, когда Арс тянется к нему за поцелуем, отодвигается от него и кладёт ему руки на плечи, чуть наклоняясь, чтобы заглянуть в лицо. — Я сейчас приму душ, переоденусь, и ты расскажешь, что у тебя случилось, хорошо? — мягко говорит он, проводя большими пальцами по ключицам, на которых наверняка остались красные следы от Арсовых ногтей. — Если захочешь, конечно. Но что-то явно случилось, пожалуйста, не пытайся это отрицать. Арсений рвано кивает, и Антон отпускает его плечи, напоследок погладив его по щеке. Это ласковое прикосновение окончательно добивает Арсения — когда за Антоном закрывается дверь ванной, он обессиленно прислоняется к стене виском. Он пытается продумать, что именно скажет, как именно скажет это, как будто не репетировал всю неделю, но не успевает — Шаст бьёт все рекорды по скоростному принятию душа и появляется на пороге чуть ли не через десять минут, наскоро вытирая волосы полотенцем. Он в своих домашних шортах и футболке, и у Арсения болит сердце от того, какой он красивый. Антон тянет его за собой на диван. Арсению ужасно стыдно, что он втягивает уставшего с дороги человека в свою личную драму, но поделать с собой ничего не может — тайна жрёт его изнутри, не давая расслабиться, не давая даже поцеловать Антона толком. Шаст усаживает их обоих на диван и обнимает его, прижимая боком к себе. Арсений чуть разворачивается и утыкается лицом ему в шею. Если он это скажет, то точно не глядя в глаза. Он молчит какое-то время, собираясь с силами, и Антон не торопит его. — Помнишь, — сглотнув, робко начинает Арсений. — Когда ты уезжал, помнишь, что ты мне сказал? — Если честно, не особо. — Антон пытается сдержать зевок, но у него не получается. — Извини. Не помню, правда. А что, я тебя как-то обидел? — Нет, дело не в этом. Ты сказал… — он набирает в грудь побольше воздуха, но слова всё равно выходят шёпотом: — «Веди себя хорошо». За прошедшую неделю он вертел эти слова в голове и так, и сяк, но не нашёл в них ничего криминального в самих по себе. Но только сейчас, произнеся их вслух в присутствии Антона, он понимает, что они никогда не будут звучать для него как раньше. — Так, — говорит Антон после паузы. Арсений не видит его лица, но уверен, что Шаст хмурится непонимающе. — Ну вот я и… вёл. — Арсений зажмуривается и мысленно аплодирует себе. Шикарно объяснил, ничего не скажешь. — В смысле? — совершенно естественно удивляется Шастун. — Ты хочешь, чтобы я тебя похвалил, что ли? В его голосе смешинки, как будто он задаёт этот вопрос в шутку, пытаясь, возможно, разрядить атмосферу. Арсению кажется, что вместо этого он разряжает обойму ему в грудь. Воздух застревает в горле — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он не думал об этом так, но сейчас ему кажется, что ничего в жизни он не хотел сильнее. Он судорожно кивает и покрепче вцепляется в футболку Антона. Шаст озадаченно замолкает, и Арсений сжимается в комок, готовясь к осуждению, непониманию, может, даже злости, но ничего из этого не происходит. — Прям… прям серьёзно? — уже безо всяких смешинок уточняет Антон. Арсений снова кивает. Снова молчание. Арс почти слышит, как крутятся шестерёнки в голове Антона, под шапкой влажных после душа кудрей. Арсения раздирает: та базовая установка, с которой он вырос и с позиции которой привык оценивать все взаимодействия с людьми, кричит ему убегать и прятаться, а ещё лучше перевести всё в шутку, а робкая, несмелая часть его души, появившаяся в его жизни после встречи с Антоном, тихо шепчет, что тот бы никогда его не обидел, Антон не такой, он любит Арсения и ценит его, и, если Арсений только даст ему время, он всё поймёт. Не поддаваться первой неимоверно сложно каждый раз, но Арсений стискивает зубы и сосредотачивается на еле различимом шёпоте. Его терпение вознаграждается, когда Антон нерешительно перемещает одну руку с Арсовой талии ему на голову и проводит по волнистым волосам, раз, другой, третий, гладит между лопаток и произносит то, что проникает куда-то глубоко в душу Арсения, туда, где нет хода разуму, где всё управляется только самыми примитивными чувствами и желаниями: — Ты умница, Арсений, ты такой у меня молодец. Арс прикрывает глаза. Похвала мурашками распространяется до самых кончиков пальцев, выгоняя из тела напряжение и стресс последней недели. Антон звучит немного неуверенно, как будто сомневается в том, что говорит, но Арсению важно не это. Ему важно, что Шаст, как и всегда, пытается пойти ему навстречу, пусть даже не до конца понимая, зачем это Арсу. Об Арсении в жизни никто так не заботился, как Шаст — как он мог об этом забыть? — Я всё правильно делаю? — уточняет Антон, продолжая гладить его по голове. — Да, — выдыхает Арс и трётся лицом о шею Шаста, зарывается носом в его волосы, переползает к нему на колени. Ему в Шастуна хочется врасти, впаяться намертво, приклеиться суперклеем, чтобы всегда иметь доступ к этому теплу. — Ты просто хотел, чтобы тебя похвалили? И из-за этого так нервничал? — Да, умом Арсения не понять, Арсений согласен. Он возвращается в реальность и чуть-чуть отодвигается от Антона, продолжая обнимать его за шею, но уже не прячась в ней лицом. Это маленькое, тёплое взаимодействие как будто зарядило его, дало силы продолжить этот тяжёлый разговор. — Не только, — говорит он, глядя Антону куда-то в область ключиц. — То есть, не совсем. Я… мне… — он чувствует, как кровь приливает к лицу, пульсируя в расчёсанных местах. — Я понял, что мне… мне такое нравится, — признаётся он в конце концов и рискует поднять глаза на Антона. Шастун далеко не дурак, и Арсения он знает очень хорошо, но даже ему требуется несколько минут, в течение которых он непонимающе смотрит на медленно заливающегося краской Арса, чтобы расшифровать такую расплывчатую формулировку. Потом недоумение в его глазах сменяется сначала подозрением, потом осознанием, рот приоткрывается буквой «о», а брови улетают вверх. Арсений закусывает губу и опускает голову. — Это очень кринжово, я знаю, — жалко говорит он, но Шастун не даёт ему продолжить. — Арс, ну ты забыл? «Не убивай в себе кринж, убей ту часть, которая кринжует». — Он ухмыляется, и Арсений против воли хихикает, прижимаясь к нему ближе. — Я уточню, на всякий? Ты хочешь… ну, чтобы с тобой как с маленьким обращались? Опять-таки, Арс об этом раньше не думал, но слова Шаста встают недостающим кусочком в пазл. Он кивает, не в силах вымолвить ни слова. — Оке-е-ей, — медленно говорит Антон. Арс почти видит медленно заполняющуюся шкалу загрузки у него над головой. — Постоянно или...? — Нет! — подкидывается Арс. — Не постоянно! Просто иногда! — Хорошо-хорошо, я понял! — Шастун примирительно поднимает руки. — Тебе хочется, чтобы с тобой иногда обращались как с маленьким. Я понял. Я, правда, не совсем понимаю, что именно ты хочешь, но суть я уловил. Его голос звучит… почти деловито, с ужасом и восторгом понимает Арсений. У него обычно такой голос во время созвонов по работе, когда он весь из себя такой решала, раскладывает всё по полочкам и заявляет, что задачу понял. Что-то внутри Арса сладко замирает и дрожит от такого тона, стреляет искрами по всему телу, разгоняя кровь. Он льнёт к Шасту, трётся щекой о его колючую щёку и тихонько вздыхает. — Я и сам не очень понимаю, — неожиданно легко признаётся он. — Наверное, хочу, чтобы ты меня хвалил. И чтобы… — он смущённо возится, не зная, как облечь в слова это чувство. — Мне не нравится это слово, но… сюсюкался со мной? — Да, — кивает Антон. — Мне тоже не нравится. Пусть будет «нежничал», давай? — Давай, — с облегчением соглашается Арс. Антон удовлетворённо вздыхает и кладёт обе руки на его талию, поглаживая и слегка сжимая. — Что-то ещё? — спрашивает он. Вернее, пытается, но окончание фразы тонет в зевке. Арс отодвигается и в ужасе начинает тараторить: — Прости, ты уставший, а я тут такое на тебя вываливаю, давай завтра продолжим, тебе надо отдохнуть… — Арс, — перебивает его Антон, нахмурившись. — Я же вижу, это важно для тебя. Отдохнуть я всегда успею. Давай закончим, потом спокойно ляжем, хорошо? Арсений ошарашенно кивает. Антон вдруг жестом просит его приподняться и перекидывает одну его ногу через свои бёдра, усаживая Арсения на себя верхом. Он притягивает его за затылок обратно, укладывая его голову на своё плечо. — Расскажи, что ещё ты хочешь, — ободряюще говорит он, поглаживая Арсения вдоль позвоночника. Арс упирается подбородком в его плечо и зажмуривается. Он сидел так сотни раз (и даже не просто сидел), и вроде бы это не сильно отличается от того, как Антон ведёт себя с ним обычно, но появившийся подтекст окрашивает всё в совершенно другие цвета. Его гладят по спине и целуют в висок, и в груди что-то тонко дрожит. Он собирается с духом и тихонько шепчет в самое ухо Антону: — Хочу, чтобы ты меня отругал за что-то. — Это немного противоречит первоначальному техзаданию, — фыркает Антон. Арсений пихает его в плечо. — Ай! Ты что дерёшься? Ну-ка, веди себя хорошо. Внутри Арсения что-то умирает, срывается в пропасть, падает заколоченной бочкой в водопад и взрывается у его подножия деревянными ошмётками. Он судорожно вцепляется в футболку на спине Антона пальцами и дрожаще выдыхает. Шастун имеет наглость на это удовлетворённо хмыкнуть. — Я тебя услышал, — говорит он с ухмылкой. У Арсения нет сил ему противоречить. Какое-то время они сидят так, покачиваясь и обмениваясь теплом, как вдруг Антон кашляет и будто бы невзначай интересуется: — А ты… хочешь, ну… как-то меня называть? То, как деликатно он задаёт этот вопрос, и вообще тот факт, что он его задаёт, одновременно наполняет Арсения горячей благодарностью и обжигающим стыдом. Он может только кивнуть, не расцепляя сжатых челюстей. — И как? — звучит закономерный вопрос от Антона. Арсений подозревает, что Шаст уже более-менее догадался, но ему важно, чтобы Арс сказал это вслух. Чёрт побери это активное согласие и здоровые отношения! Почему обязательно всё надо проговаривать? Почему нельзя как в дешёвых подростковых драмах, чтобы всё решили и сделали за тебя? Даже если ты действительно такого хочешь, это сначала нужно обозначить и проговорить! Он с трудом разжимает зубы и пытается сказать, но у него не выходит. Слово застревает в горле и отказывается становиться звуком. В конце концов он сдаётся и мотает головой, вжимаясь в Антона. — Я не могу, Шаст, — жалобно стонет он. — Мне стыдно. Антон поворачивает голову и мягко целует под ухом, гладит кончиками пальцев по затылку и ниже, у основания шеи. — Всё хорошо, малыш, — говорит он, и всё тело Арсения вспыхивает. — Не надо себя заставлять, я тебя понял, просто переживал, может, неправильно понял. Пойдём тогда спать сейчас? Или ты что-то ещё хочешь мне рассказать? Арсений отрицательно трясёт головой. «Малыш» прокатывается по коже шерстяным пледом — мягким и пушистым, но наэлектризованным и бьющимся током. Это слишком, это перегруз, Арсению нужно переварить, и тогда он, возможно, скажет то, что не смог сегодня. Когда они ложатся спать, Антон привычно прижимается к нему со спины и целует в затылок. — Спокойной ночи, Арс, — шепчет он, и Арсений благодарен ему за нотку обыденности в этот безумный день. Как будто бы всё точно так же, как и неделю назад, но всё равно неуловимо по-другому. Но теперь Арсению не страшно с этим «другим» разбираться — он ведь не один. Они пробуют — не на следующий день и даже не через три, им обоим нужно время, чтобы свыкнуться с новой переменной в их отношениях. Арсений уверен, что Антону это всё тоже не так просто далось, как могло показаться на первый взгляд. В моменты арсеньевской слабости он как-то очень быстро собирался, легко принимал на себя ведущую роль, но в глубине души всегда сомневался в своих действиях. Так и сейчас, пусть Антон и выразил общее положительное отношение, в течение последующих дней он задаёт осторожные уточняющие вопросы, на которые Арсений сам зачастую не знает ответа, но старается всё же что-то сказать, чтобы дать Шасту какую-то опору, от которой он мог бы отталкиваться. Всё это неизведанная для них обоих территория, и оба не совсем понимают, как себя на ней вести и какие тут могут встречаться мины, но они стараются изучить её вместе. Шаст явно что-то изучает и самостоятельно: он садится перед ним одним вечером и очень серьёзно спрашивает про наказания. Арсений давится чаем и долго пытается откашляться, оттягивая момент, когда ему нужно будет отвечать, но Антон, хоть и хлопает его по спине заботливо, от своего вопроса не отступается. — Что ты имеешь в виду под «наказаниями»? — в конце концов сдаётся Арс. — Я не знаю, поэтому у тебя и спрашиваю, — немного раздражённо хмурится Антон. Он выглядит нервно и как будто слегка дискомфортно, из-за чего его слова звучат с непривычной резкостью. — Ну типа, не знаю, порка? Не могу же я не пускать тебя гулять или запретить смотреть телевизор. На слове «порка» у Арсения что-то неприятно сжимается в животе. Застарелые страхи и тревожность поднимают слепую голову и коварно шепчут, что это всё слишком, что надо сворачивать эту лавочку, но Арс мужественно затыкает им рот. — Ты мог бы… не называть это так? — просит он, прикрывая глаза. — Слово… вызывает нехорошие ассоциации. У Антона тут же виновато вытягивается лицо, и он тянется к Арсению всем телом, пытаясь, как всегда, загладить вину буквально. Он усаживает Арса к себе на колени и просяще заглядывает ему в глаза. — Прости, — совершенно другим тоном говорит он, поглаживая его руки. — Прости, я не хотел тебя стриггерить. — Какие ты слова знаешь, Шастун, — хихикает Арс. Неприятное ощущение в животе постепенно рассасывается. — А ты думал, — самодовольно хмыкает тот, немного расслабляясь. — Ведущими специалистами так просто не становятся! — Ой, ну извините, — тянет Арс. — Господин ведущий специалист, посмотрите на него! — Прям «господин»? — хитро улыбается Антон. Арс захлопывает рот и смущённо отводит взгляд. Они всё ещё не обсудили этот момент. Он казался какой-то точкой невозврата, тем самым словом, которое не воробей. Это квинтэссенция всего кинка, так сказать, названиеобразующая его часть, и Арсению одновременно хочется и колется. Антон успокаивающе похлопывает его по бедру. — Ладно, если что-то придумаешь про… ну, про то, что я спросил, скажешь. Арс кивает и поднимается было на ноги, но Шаст хватает его за руку и дёргает на себя, из-за чего Арсений неизящно плюхается обратно ему на колени. — Куда? — цокает Шаст. — Я с тобой ещё не закончил. Отвечая на горячий поцелуй, Арсений думает, как же ему с Антоном повезло. Он замечает на себе взгляды Антона — долгие, изучающие, задумчивые, от них по коже бегут мурашки и хочется прикрыться. Как будто, рассказав про всё это, Арсений дал Антону ещё более полный доступ к своей душе, и теперь Шаст ходит по ней и рассматривает расставленные в залах экспонаты и висящие на стенах картины (потому что, конечно же, душа Арсения похожа на музей). Быть настолько открытым страшно, внутренний охранник Арса норовит выскочить и выгнать единственного посетителя взашей, но Арсений уговаривает его потерпеть, свыкнуться, ведь это не посетитель, а дорогой гость, и охранник затихает на время, но потом возникает по новой. — Котёнок, — обращается к нему как-то Шастун, и Арсений сначала думает, что ослышался. Он разворачивается к Антону всем телом, пристально вглядываясь в его лицо и ища признаки… чего-то, он сам не понимает чего, но он это ищет. Шастун наклоняет голову набок и повторяет: — Котёнок, ты обедать будешь? Арсений может только смотреть на него широко раскрытыми глазами. Антон уже в который раз умудряется так точно попасть в цель, о существовании которой Арсений даже не догадывался, что это почти пугает. — Как ты меня назвал? — чуть охрипшим голосом спрашивает он. Кончики ушей Антона розовеют, он смущённо трёт нос ладонью. — Плохо, да? Я подумал, что… — Нет! — перебивает его Арс. — Нет, не плохо. Хорошо. Смущение с лица Антона пропадает, и он окидывает Арса прищуренным взглядом. — Прям хорошо? — поддразнивающе спрашивает он. Арс вспыхивает и демонстративно отворачивается. — Эй! Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Всё, финиш. Приехали. Арс, сглотнув, медленно поворачивается обратно к Шасту. Хочется виновато опустить голову и сцепить руки, и он подчиняется этому желанию, поглядывая на Антона исподлобья. Тот, кажется, шокирован последствиями своих слов — смотрит расширенными глазами, приоткрыв рот. — Арс, ты… — он сглатывает, оглядывает Арсения сверху вниз. — Это вот сейчас… не чересчур было? Арсений мотает головой, всё ещё глядя в пол и беспокойно перебирая пальцами. Антон облизывает губы. — Тогда посмотри на меня, — говорит он. Арсений слушается. Антон молчит долгие секунды, сверля его изучающим взглядом. — Умница, — наконец говорит он и по телу Арсения проходит дрожь. Но, оказывается, Шастун ещё не договорил. — Хороший мальчик. А вот это уже не просто бьёт прямо в сердце, но и падает ниже, вспыхивая шаром раскалённой лавы внизу живота. Если сравнить возбуждение с водоёмом, в который погружаешься, то обычно Арс прыгает с пирса, точно зная, что под ним глубина. Но в этот раз ему кажется, что он зашёл в озеро, с берега выглядевшее неглубоким, и внезапно провалился в воду по шею. Антон внимательно наблюдает, как Арсений сглатывает, как неосознанно приоткрывает рот, как краснеют его щёки и учащается дыхание. Он кивает самому себе и приглашающе разводит руки в стороны. — Иди ко мне. Он идёт как под гипнозом и утыкается лбом в грудь Антона, не в силах даже обхватить его руками. Антон обнимает его и прижимается губами к макушке. — Всё хорошо? — тихо спрашивает он, и Арс слабо кивает головой. — Тогда пошли есть? Арс отлепляется от него ровно настолько, насколько нужно, чтобы посмотреть на него снизу вверх, запрокинув голову. — А можешь ещё раз сказать? — застенчиво просит он. Антон улыбается. — Пошли обедать, котёнок. Арсений так много и так долго думает об этом, так тщательно планирует, переживает и загоняется, что, конечно же, всё случается, когда его голова полностью отключена и он ничего не соображает. Антон методично растягивает его — это всегда превращает Арса в дрожащую поскуливающую лужу — и давит свободной рукой на поясницу, заставляя прогнуться ниже. Умелые длинные пальцы трогают его изнутри, ласкают чувствительные стенки, задевают простату, от чего скулёж Арсения становится громче и жалобней. — Антон, ну хватит уже, — хнычет он, виляя задницей и пытаясь насадиться на дразнящие пальцы. — А где волшебное слово? — журит тот, проворачивая руку в кисти. — Кого-то плохо воспитывали? Перед глазами вспыхивают звёзды. Где, ну где он берёт все эти фразочки, будто специально запрограммированные бить прямо в центр возбуждения Арсения Попова? Как ему это удаётся? Арсений не знает. Он вообще сейчас ничего не знает, кроме единственной, пульсирующей в абсолютно пустой голове мысли, от силы которой он на секунду забывает о чувстве стыда, забывает вообще обо всём. Мысль вспыхнувшим в кромешной темноте прожектором подсвечивает стоящий на пьедестале огромный бриллиант, центральный экспонат выставки. Нужно только сделать шаг и взять его, нужно только открыть рот и сказать… — Пожалуйста, папочка, — стонет он, прикрыв глаза и запрокинув голову. Бриллиант взрывается мириадами осколков, жалящих его кожу смесью обжигающего стыда и крышесносного возбуждения, последняя плотина запретов и правил обрушивается, высвобождая волну эмоций сильных настолько, что Арсения бьёт крупная дрожь. Пальцы Антона внутри него замирают на краткое мгновение, но потом толкаются в него с удвоенной силой, так, что Арс падает на кровать грудью и жалобно стонет. — Наконец-то ты это сказал, маленький, — с нежностью, резко контрастирующей с грубыми движениями, говорит Антон. — Я так рад, ты себе не представляешь. — Он вытаскивает пальцы, придвигается ближе и приставляет головку члена ко входу. — Давай, попроси меня ещё. — Антон, — хнычет Арсений. — Ну не мучай меня, пожалуйста. Антон наклоняется к нему, проезжаясь твёрдым членом между ягодиц. — Ну нет, котёнок, — шепчет он в краснеющее ухо. — Ты ведь знаешь, как меня нужно называть. Арс всхлипывает. Ему так мучительно стыдно, но сопротивляться он не может, затапливаемый освобождённой от оков рекой своих желаний и эмоций. Он чувствует руки Антона на боках, на груди, кожа под ними горит огнём. — Папочка, — выскуливает он, выгибаясь под ласковыми касаниями. — Пожалуйста, трахни меня. — Умница, малыш. — Антон выпрямляется и резко входит до конца, вырывая у Арса вскрик. — Ты так сжимаешься вокруг моего члена, тебе так не терпится? Не волнуйся, папочка о тебе позаботится. Арсений хнычет и сжимается ещё сильнее, слова Антона льются прямо в душу, достают до самых потаённых уголков его существа. Он чувствует себя таким защищённым, таким любимым и желанным, каким себя никогда не чувствовал. Сознание подёргивается дымкой, перед глазами всё расплывается, остаётся только пульсирующее тепло, в котором Арсений увязает всё глубже с каждым толчком Антона внутри его тела. Шаст двигается размашисто, натягивает его на себя за бедра, вбиваясь в его тело до влажных шлепков, хватает его за волосы и тянет. От неожиданной вспышки боли Арсений резко выдыхает, рот приоткрывается в немом крике. — Пожалуйста, — не помня себя, умоляет он. — Пожалуйста, можно мне кончить? — А ты хорошо себя вёл? — Антон отпускает его волосы и замедляется, почти вытаскивает член до конца, и Арс рефлекторно подаётся за ним, но Шаст удерживает его за бедра. — Ммм, Арс? Ты был хорошим мальчиком? Арс быстро-быстро кивает, дрожа всем телом. Антон за спиной недовольно цокает. — Не слышу. Нет, это уже слишком, он ни за что не скажет это вслух, ни за что, никогда, он умрёт со стыда на месте, сгорит от него дотла, он не станет… Антон шлёпает его по бедру и перед глазами всё темнеет. Боль от шлепка распространяется по телу, выжигая остатки самоконтроля, и слова вылетают будто сами собой: — Да, папочка, я был хорошим мальчиком, я хорошо себя вёл, пожалуйста, разреши… Антон наклоняется и целует его в затылок. Он двигает бёдрами, трахая Арса глубоко и резко, дразнит своим молчанием, и Арсений старается ему угодить, прогибается в спине сильнее и насаживается на его член, запрокидывает голову и стонет громче, чтобы услышал, чтобы похвалил, наградил, разрешил… — Давай, мой хороший, кончи для меня, — произносит наконец Шастун, обхватывает его член ладонью, и Арсений всхлипывает, сотрясается всем телом и тонко скулит, выплёскиваясь на простынь. Антон толкается в него ещё пару раз и с хрипом кончает внутрь, сжимая талию Арса до белых следов. В теле нет ни одной кости, ни одной мышцы, оно всё мягкое и вялое, глаза закрываются сами собой, когда Арсений вытягивается на кровати, придавливаемый Антоном. Голова пустая и лёгкая, ни единой тревожной мысли — все экспонаты музея надёжно завёрнуты в пупырчатую плёнку. Антон приподнимается на руках, его член всё ещё внутри Арсения, хлюпает спермой и смазкой при каждом движении. — Всё хорошо, Арс? — с беспокойством спрашивает он, и Арсений хочет сказать, что всё не просто хорошо, всё просто ве-ли-ко-леп-но, но может только утвердительно промычать. Шастун пытается осторожно выйти из него, но Арса вдруг прошибает таким чувством покинутости, что он неизвестно каким усилием вскидывает руку и вцепляется в бедро Антона. — Стой, стой, — хрипит он сорванным от криков голосом. — Полежи… полежи ещё немного так. Антон ложится обратно, загоняя уже опавший член глубже в растраханную дырку, проезжается по сверхчувствительной сейчас простате, от чего Арс вздрагивает и слабо стонет. Шастун виновато замирает, стараясь шевелиться как можно меньше, и успокаивающе целует в затылок. — Ты у меня такой молодец, Арсюш, — шепчет он, и Арсений тает, погружаясь в чувство защищённости с головой. Сказав один раз, Арсений уже не может остановиться. Ластиться к Антону хочется постоянно: когда он работает, когда готовит, когда моет посуду. — Арс, ну не лезь ты под руку! — беззлобно цыкает в какой-то момент Шастун. — Прости, папочка, — брякает Арсений и в ужасе зажимает себе рот руками. Антон шокированно поворачивается к нему, чудом не выпустив из рук намыленную тарелку, и Арс чувствует, как полыхает лицо. К чести Шаста, в ситуации он ориентируется быстро, укоризненно качает головой и говорит, возвращаясь снова к посуде: — Иди пока поиграй во что-нибудь, я закончу и уделю тебе внимание, хорошо? В его голосе идеальное сочетание лёгкого раздражения, твёрдости и ласки. Не послушаться его физически невозможно. — Хорошо, папочка. — Он говорит это тихо, но Антон всё равно слышит и одобрительно кивает, продолжая невозмутимо тереть губкой тарелку: — Вот и умница. Арс забирается на диван с ногами и обнимает подушку, чутко вслушиваясь в звуки, идущие с кухни. Спустя пару минут шум воды прекращается, свежепомытые приборы звякают, укладываясь в сушилку, шуршит полотенце, о которое Антон вытирает руки, шлёпают по кафелю тапочки. Шаст заходит в комнату и садится на диван рядом с ним. — Арс, нам нужно поговорить об этом. Сердце Арсения падает. Он перегнул, он проебался, сейчас Антон скажет, что всё это для него слишком и он не хочет больше. — Нам нужно как-то… обозначить время, — хмурится Антон. — Я не всегда смогу быстро врубиться, мне нужно какое-то предупреждение, я же тоже человек. Давай, я не знаю, придумаем какой-то сигнал? Или какой-то определённый день под это отведём? Послезавтра у нас обоих выходной же? Вот, можно тогда. Тогда я прям с утра буду готов ко всякому. А то так мне каждый раз адреналином в голову ебашит, что аж ладони потеют. Арс кивает со смесью облегчения и неловкости. Он действительно так увлёкся, что не подумал об Антоне, но, с другой стороны, он до истерики рад, что тот не собирается всё прекращать. — Хорошо, послезавтра, — говорит он. — Прости. — Не извиняйся, — тут же мотает головой Шаст. — Просто, ну, я переживаю, что не смогу среагировать, как тебе нужно, и опять тебя стриггерю. В груди разливается тепло. Какой он у него всё-таки хороший, за какие заслуги ему вообще такой мужчина достался? Хочется забраться к нему на колени и приласкаться, прижаться крепко-крепко, но у них тут как бы серьёзный разговор, поэтому он сдерживает порыв. — Я не думаю, что ты можешь меня как-то стриггерить, — говорит он, укладывая подбородок на подушку, прижатую к груди. — Я долго думал и понял, что мне вообще это всё в голову пришло, ну, потому что ты такой. Какой есть. То есть, — он жуёт губу, пытаясь найти подходящие слова. — Если бы ты не вёл себя по отношению ко мне так, как ты себя ведёшь, заботливо и ласково, я бы, может, и не подозревал, что хочу такого. Наверное. — Хочешь сказать, это я виноват? — хмыкает Антон. — Так сильно тебя любил, что довёл до дэдди-кинка? Арс утыкается носом в подушку. Вовсе необязательно было говорить это так прямо. — Почему сразу «виноват», — бурчит он. — Я шучу, котёнок, — с улыбкой говорит Шаст, и Арсений смущённо ёрзает на диване. Желание забраться Антону на колени вспыхивает с новой силой. — Я тебя понял. Но всё равно не могу не переживать. Помнишь, как тогда, с наказаниями? Он всё ещё выглядит виновато, даже спустя две недели с того случая. Арсений не выдерживает и всё-таки переползает на него, отложив ненужную уже подушку в сторону. Он обнимает Антона за шею и прижимается губами к его губам, стараясь успокоить его этим прикосновением. Антон обнимает его за талию и целует в ответ, как только он умеет — будто Арс хрустальный и может сломаться от неосторожного прикосновения. Удивительно, как это трепетное отношение не мешает ему вытрахивать из Арсения душу при каждом удобном случае. Шаст прижимается лбом к его лбу и поддевает кончик его носа своим. — Я тебя защищать должен, а, получается, обидел, — грустно говорит он, и Арсений не знает, как его успокоить. Поэтому он прислушивается к себе и пытается объяснить, превозмогая стыд, чтобы хоть так придать Шасту уверенности: — Дело не в самом факте наказания, а что оно означает. То есть, мне хочется, чтобы ты… чтобы тебя волновало, что я что-то не так сделал. Вернее, не волновало, а… — он возводит глаза к потолку, подыскивая нужные слова. — Чтобы это было как бы для моего же блага, а не потому, что я тебя разозлил чем-то. Вот это вообще мимо. Злиться, то есть. — Он неуютно ёжится, и Антон обнимает его крепче, сочувственно поджимая губы. — Хочу… хочу быть хорошим мальчиком, который просто разово провинился, а не плохим, которого постоянно нужно исправлять. Понимаешь? — с надеждой заглядывает он в глаза Шасту. Тот хмурится, но кивает. — И ты хочешь… чтобы я делал что? — осторожно уточняет он. Арс опускает взгляд. Лимит откровений на сегодня стремительно заканчивается. Антон, видимо, это понимает. — Ладно, давай я спрошу по-другому — ты хочешь какого-то физического… воздействия? — Формулировки у тебя, конечно, — нервно хихикает Арс. Антон закатывает глаза. — Хорошо, ты хочешь, чтобы я тебя отшлёпал? Вот и чем Арсению формулировки не угодили? Сейчас бы сидел спокойно, а не как облитый керосином и подожжённый. Он может только слабо кивнуть, всё еще избегая смотреть Антону в глаза. — Хорошо, — медленно кивает Антон. У него напряжённое лицо, и Арс на автомате тянется разгладить складку между бровей. Он вдруг с ужасом понимает, что за всё это время ни разу не спросил у Шастуна, как он ко всему этому относится, нравится ли ему хоть чуть-чуть, или он просто идёт на поводу у Арса, как всегда ставя его комфорт выше своего. Ему страшно узнать ответ, но если Антону хоть каплю некомфортно, то он всё прекратит и никогда не вспомнит. Внутренний голос тихо шепчет, что прекратить у него уже не получится, но Арс его игнорирует. — Шаст, а как… что ты сам обо всём этом думаешь? — нерешительно спрашивает он. Антон непонимающе моргает. — В смысле? — Тебе хотя бы чуть-чуть нравится это всё? — Собственный голос звучит отвратительно жалобно, и Арсений боится, что Антон воспримет это как манипуляцию, но поделать с собой ничего не может. Глаза Шаста расширяются, а брови взлетают вверх. — Арс, — медленно говорит он таким тоном, будто не может поверить, что ему только что задали такой нелепый вопрос. — Мне не просто «нравится», мне охуенно. Ты себя в такие моменты со стороны не видел, это просто пиздец. — Он прижимает ладонь к щеке Арсения и поднимает его лицо к себе. — Мы и раньше с тобой практиковали всякие штуки с подчинением и всем таким, но это просто какой-то совершенно новый уровень. Ты… я вижу, как ты мне доверяешь, Арс, это просто сносит крышу, насколько ты мне доверяешь, если показываешь мне такое. Наверное, я тоже могу сказать, что до тебя мне такое бы и в голову не пришло, — улыбается он, мягко поглаживая скулу Арса большим пальцем. — Но сейчас думаю, что всё логично и закономерно. Мне и так хочется о тебе заботиться, нежничать с тобой, а теперь у меня, получается, карт-бланш на это. У Арса ком в горле, глаза щиплет от подступивших слёз, в груди всё переворачивается. Он пытается улыбнуться, но дрожащие губы не слушаются, и он льнёт щекой к ласкающей руке. — Расскажи мне, чего ты хочешь, — твёрдо говорит Антон. — Всё, чего хочешь. И Арсений, конечно же, слушается. Утро общего выходного начинается для Арсения с ощущения сильных рук, притягивающих его за талию к горячему телу. — Это кто тут такой хорошенький лежит? — урчит Антон ему в шею, пуская щекотные мурашки. — Что за маленький котёночек? Откуда он взялся в моей постели? Сознание ещё не до конца проснулось и не в состоянии обрабатывать сложные мысли, поэтому выдаёт только «тепло», «безопасно» и «Антон». Арсений возится в объятьях, прижимаясь спиной к груди Шаста, и чувствует, как тот кладёт подбородок ему на макушку. Чувство безопасности усиливается, окружая его и Антона, будто коконом из солнечного света. Арсений подтягивает колени к груди и сгибает руку Шаста, на которой лежит головой, чтобы прижать её к груди, как плюшевую игрушку. Тот издаёт умилённый звук и свободной рукой обхватывает согнутые колени Арса, прижимая его за них к себе. — Малыш, — чмокает его в висок Шаст. — Свернулся клубочком и лежит. А я думаю, почему мне снились такие приятные сны, а это, оказывается, потому что ты рядом лежал. Внутри всё дрожит, прыгает солнечным зайчиком по грудной клетке, мурлычет новорождённым котёнком — это чувство близко к смущению, но не заставляет краснеть, похоже на страх, но не парализует, напоминает возбуждение, но не туманит разум. Оно обволакивает и смягчает острые углы сознания, вязкой патокой заполняя трещины и неровности. Оно мягкое и хрупкое, немного щекотное, робкое, застенчиво прячущееся — маленькое. — Вставать будем? — Антон прижимается губами к его затылку. Арсений мотает головой, от чего Шаст фыркает и чуть отодвигается от лезущих в нос волос. — Что, весь день будем в кровати валяться? — с наигранным, преувеличенным удивлением спрашивает он. Антон всегда говорит с ним ласково, но сейчас в его голосе есть какая-то нотка, которую Арсений раньше не слышал, или, может быть, это его маленькость меняет восприятие? В любом случае, помимо привычного тепла Арсений различает ещё и что-то покровительственное, тот самый тембр, которым взрослые разговаривают с детьми, когда стараются произносить слова отчётливей и медленней. Вопрос Антона на самом деле вовсе не вопрос — вставать всё равно придётся, он уже решил за него и просто облекает это в ласковую формулировку, даёт возможность самому принять правильное решение. — Давай, котёнок, открывай глазки. Когда тебя так ласково уговаривают, хочется немного посопротивляться, покапризничать — роскошь, которой у Арсения никогда не было. Поэтому он демонстративно зажмуривается и утыкается лицом в предплечье Антона. Тот отпускает его колени, чтобы похлопать по боку. Арс слышит улыбку в его голосе, когда он продолжает, мягко, но настойчиво: — Мы ведь с тобой столько всего интересного запланировали на сегодня, разве ты не хочешь к этому скорее приступить? Арс упрямо мотает головой. Антон притворно вздыхает. — Что ж, придётся заняться всеми этими ужасно интересными вещами в одиночку. Отпусти-ка, — он делает вид, что хочет вытянуть руку из захвата Арсения, но тот вцепляется в неё как в спасательный круг и не отдаёт. Шастун смеётся, ероша тёплым дыханием волосы на Арсовом затылке. — Ну и что мне с тобой делать? — с мягким укором говорит он. — Просыпаться ты не хочешь, меня отпускать не хочешь. Что мне сделать, чтобы ты послушался? Правильные поступки в жизни Арсения никогда не были чем-то, на что нужно было уговаривать или за что нужно было поощрять — они просто были нормой, само собой разумеющимся стандартом. От нежности в голосе Антона ему хочется расплакаться — так можно было? Ему правда можно так себя вести? Антон не будет злиться на него и ругать? Арсений слышит, как неуловимо меняется его собственный голос, становясь выше и тоньше, когда он говорит: — Поцеловать. Антон вздыхает с наигранным смирением. — Куда поцеловать? Арс поводит плечом. Антон тут же с готовностью оттягивает ворот футболки и чмокает нежную кожу. — Теперь встаём? — Он целует ещё пару раз, перемещаясь выше, и в конце мягко прихватывает зубами ухо Арсения. Арс ёжится, но мотает отрицательно головой. — Ну хорошо, — говорит Антон. — Я выполню ещё какое-нибудь одно действие, какое захочешь, а потом мы встаём и идём умываться, договорились? — В его голосе проскальзывает твёрдость, чуть больший нажим, чем раньше, хотя он всё ещё ласковый. Арс протестующе мычит, но больше для виду — такие нотки в голосе Антона действуют на него гипнотически, выключая любое сопротивление. — Давай, говори, что хочешь, чтобы я сделал. Арс возится в Шастовых руках и разворачивается к нему. Его голова всё ещё на уровне груди Антона, поэтому он запрокидывает её, чтобы заглянуть тому в лицо. — Хочу настоящий поцелуй, — ноет Арс, и Антон покорно наклоняется и чмокает его в губы. — Всё, теперь встаём, — не терпящим возражений голосом говорит Шастун и выпутывается из одеяла, садясь на кровати и ставя ноги на пол. Арсений ползёт вслед за ним и бодает его лбом в спину. — Это был не настоящий поцелуй, — бурчит он, и Антон смеётся, заводит руку себе за спину и вслепую поглаживает, где дотянулся. — Будешь хорошо себя вести — получишь настоящий, — говорит Шаст, и Арсений недовольно дует губы, но возразить не решается. Они завтракают вместе, и чувство маленькости немного теряется среди утренней рутины — Арс варит кофе, Антон режет хлеб для брускетт (которые упорно называет голыми бутербродами), и всё в целом как обычно, пока Арсений не вляпывается подбородком в крем-сыр на тосте, который подносил, вообще-то, ко рту, но вышла промашка. Он досадливо морщится и тянется за салфеткой, но его опережают. Антон с невозмутимым видом стирает след от сыра пальцем, после чего вытирает его о свою собственную салфетку и как ни в чём не бывало возвращается к своей еде. — Аккуратней, — буднично говорит он, с невозмутимым видом отпивая кофе. Арс остаётся сидеть с открытым ртом и бешено бьющимся сердцем. Такой незначительный, казалось бы, жест мгновенно перекидывает его обратно в то состояние, на мысли как будто накладывают буфер, приглушая и упрощая их. Повинуясь мимолётной прихоти, Арс склоняет голову набок и смотрит на Антона из-под ресниц. — Не получается, — плаксиво тянет он. — Покорми меня. Антон насмешливо выгибает бровь. — Я думал, ты большой мальчик и сам всё умеешь? — Нет, — обиженно мотает головой Арс. — Я маленький. Взгляд Антона смягчается, на губах появляется снисходительная улыбка. — Ну раз маленький. — Он отламывает кусочек от своего тоста, кладёт на него немного прошутто и листик руколы. Всё это смотрится в его руках комично мелко, он даже держит её большим и указательным пальцем, когда подносит ко рту Арса. — Ам, — говорит Антон. Арс послушно открывает рот и съедает мини-канапешечку, прожёвывая и проглатывая под терпеливым взглядом Антона. — Что нужно сказать? — напоминает тот. — Спасибо, папочка, — торопливо говорит Арсений. Шаст одобрительно кивает. — Хороший мальчик. Арс довольно ёрзает на стуле. День обещает быть потрясающим. — Арс, ты почему кровать не застелил? Арсений сам предложил такой повод, ещё когда они только обсуждали это, но даже ему он сейчас кажется надуманным. Впрочем, важно не это. Важно то, что Шастун как-то весь преображается — выпрямляется и расправляет плечи, скрещивает руки на груди и выгибает бровь. В спальне светло, лучи солнца проникают сквозь полупрозрачные шторы, и Арсений может разглядеть каждую деталь в лице Антона. — Арсений, — хмурится тот, и от поясницы до загривка пробегают мурашки. Антон никогда не обращается к нему полным именем, и сейчас это звучит как-то по-особенному, полновесно и ёмко. Чувство маленькости затапливает грудь, вынуждая стыдливо опустить голову. — Мы разве не договорились? Арсений кивает. Да, они договорились, но ему было так лениво, и вообще, зачем её заправлять, если вечером снова нужно ложиться спать? Антон садится на незаправленную кровать и похлопывает по своему колену. — Подойди ко мне. Арсений делает маленький шажочек в сторону Антона и останавливается, глядя себе под ноги. Он слышит вздох, а затем: — Котёнок, не пытайся меня разжалобить. Мы договорились, что ты заправляешь кровать, а ты этого не сделал. Последний раз говорю, подойди ко мне. Рациональная часть сознания Арса вопит и возмущается, хочет немедленно всё прекратить, высмеять дурацкую причину, но её намертво задавливает другая, восторженная и сладко подрагивающая от предвкушения. Он на подгибающихся ногах подходит к Шасту и встаёт перед ним, по-прежнему глядя в пол. Антон тянется к нему, подцепляет пояс его домашних штанов и привычным движением спускает до щиколоток. Арсения прошибает контрастом: сейчас Антон делает это не для того, чтобы ему отсосать, а чтобы… чтобы… Антон похлопывает его по ноге, намекая поднять её, и стягивает штанину полностью, после чего проделывает то же самое с другой ногой. — Ложись, — говорит Антон, и Арс рискует бросить взгляд на его лицо. Оно абсолютно спокойно и даже расслаблено, ни капли злости или раздражения, только деловитость и лёгкий прищур. Кажется, что для него это рутина, обыденность, совершенно нет ничего особенного в том, что он собирается отшлёпать Арсения, как маленького провинившегося мальчика. Глядя на него, Арсений неожиданно успокаивается сам — всё правильно, он плохо себя повёл, его нужно наказать. На него не злятся, он не плохой, просто он нарушил правило и должен за это ответить. Он неловко ложится поперёк колен Антона, ёрзает, устраиваясь. Антон ему не мешает и не помогает, просто терпеливо ждёт, пока Арс примет удобное положение. Когда Арс наконец замирает, Антон кладёт ему руку на задницу — его ладонь настолько большая, что покрывает ягодицы почти целиком — и поглаживает, расслабляя поджавшиеся мышцы. — Готов? — спрашивает он, и Арсений слышит в его голосе тщательно скрываемую нервозность. Она греет ему душу и окончательно убеждает в правильности происходящего. Арс кивает. И всё равно вскрикивает от неожиданности, когда ягодицу обжигает первым ударом. Антон шлёпает его размеренно, с одинаковой силой и амплитудой, меняется только место следующего удара и угол приложения, и Арсения накрывает этой монотонностью, заворачивает в неё. Он находит в ней стабильность, опору, какую-то незыблемую твёрдость, в которой отчаянно нуждался, но не подозревал об этом до этого момента. Сильные удары всё сыплются и сыплются, он извивается и хнычет, елозит по коленям Антона животом, и тот подхватывает его свободной рукой за пояс. — Ну-ка не вертись, — строго говорит он, и Арс скулит, но послушно старается не шевелиться. Несмотря на неизменность ритма ударов, их количество делает своё дело — кожу жжёт, и лежать спокойно становится всё труднее. Это не так уж и больно (во всяком случае, пока), но дело и не в боли. Сам факт того, что он лежит вот так животом поперёк колен Антона и покорно позволяет себя шлёпать, делает с ним что-то невероятное. Весь мир сужается до простых закономерностей: вина — наказание — прощение — забота. И Антон в качестве оси этого мира, вокруг которой эти закономерности крутятся. — Извиниться не хочешь? — спрашивает Шастун, очередным шлепком выбивая из Арсения вскрик. — Прости, папочка, — скулит он. — Я больше не буду. — Знаю, маленький. — Антон делает паузу, гладит ягодицы, прижимает к ним ладонь, снимая боль. — Ты ведь хороший мальчик, просто на минутку об этом забыл, да? Арсений часто кивает, подаваясь попой назад, к ласкающей руке Антона. Кожа наверняка покраснела, думает он, и ему невыносимо хочется увидеть это. Он как раз представляет, как будет рассматривать отшлёпанные ягодицы в зеркале, как Антон говорит: — Ещё десять ударов для закрепления, и на этом закончим. Он убирает левую руку с поясницы Арса и мягко обхватывает его под подбородком. «Я рядом, — говорит его ласковое поглаживание, — я остановлюсь в любой момент, если ты захочешь». Арсений не хочет. Он трётся щекой о ладонь Антона, ложится в неё лицом, целует его пальцы, отчаянно пытаясь показать хотя бы толику своего обожания и благодарности. Антон хмыкает и бьёт снова — после небольшого перерыва ощущается больнее, чем в прошлые разы, и Арс давит крик в ладони перед собой. — Считай вслух, — безжалостно говорит Антон, и Арсений дрожащим голосом начинает считать, отчаянно жмурясь на особо болезненных ударах. К шестому удару в его голосе звенят слёзы, горло сжимается и всячески препятствует звукам, но он не смеет молчать, с трудом отсчитывая шлепки. Рука Антона под его щекой успокаивающе тёплая, и Арс вцепляется в неё, чтобы как-то заземлиться. — Десять, — всхлипывает он, обессиленно обмякая на коленях Шаста. Он весь взмок, кожу покалывает, сердце колотится как бешеное, из глаз текут слёзы. Антон тянет его вверх и сажает верхом на себя, тут же ласково обнимая и поглаживая по спине. Арсений обнимает его за шею и прячет мокрое лицо у него на плече. Его окутывает чувством абсолютного, неизмеримого счастья, особенно когда Шаст тихо шепчет ему: «Ну всё, всё, маленький, всё закончилось, ты молодец, ты умница», и он, к собственному удивлению, вдруг начинает плакать навзрыд. Антон обхватывает его крепче, вжимает в себя, покачивается вместе с ним, продолжая шептать что-то утешающее, и Арс так сильно любит его в этот момент, он самый лучший, его Антон, держит так крепко и надёжно, хочется просто залезть ему за пазуху, под сердце, и никогда-никогда оттуда не вылезать. Они сидят так какое-то время, пока Арс не успокаивается и не находит в себе достаточно сил, чтобы оторваться от основательно промокшего плеча Антона. — Солнце моё, — улыбается ему Шаст, тут же обнимая его лицо ладонями и начиная стирать остатки слёз. — Ну, всё? Отпустило? Арс прислушивается к себе и понимает, что да — отпустило. Голова пустая и лёгкая, никакого давления и тревоги, только блаженная, звенящая пустота. Он поднимает глаза на Антона и кивает, широко улыбаясь. Следующие пару часов они проводят, обнимаясь на пресловутой разобранной постели. Антон целует его везде, куда дотягивается, не разжимая рук, с нежностью гладит по лицу, бупает нос-кнопку, пока Арсений фырчит и в шутку отбивается. Маленькое состояние словно сворачивается в клубок под солнечным сплетением — не на поверхности, но близко, только помани. Но Антон не делает ничего «манящего», и в глубине души Арсений понимает, что так оно правильней, им обоим нужны эти расслабленные объятия, в которых можно отдохнуть и прийти в себя. Но вредничать и дуть губы ему это не мешает. — Ну Шаст, — тянет он, упрямо отворачиваясь, когда тот пытается его поцеловать. — Ну отстань! Антон, не слушая его, продолжает тянуться к нему губами. Арсений выворачивает шею, запрокидывая лицо, пихает его руками в грудь и брыкается, пытаясь не подавать виду, как ему на самом деле нравится, что к нему так настойчиво лезут, и не чувствуя, как всё больше распаляется Шастун. В конце концов тому это надоедает, и он одним точным движением хватает Арсения за подбородок, разворачивая его лицо к себе. Арсений замирает, глядя в прищуренные зелёные глаза. Чувство маленькости предвкушающе трепещет, готовое вырваться из своего укромного местечка и заполнить всё тело. Антон пару секунду смотрит на него изучающе, потом довольно ухмыляется: — Так-то лучше. И властно целует покорно приоткрывшийся рот. Арсений забрасывает руки ему на шею, напрочь забыв о каком-либо сопротивлении, и слабо стонет в губы Антону. От мягкого и расслабленного Шастуна, который только что так нежно его гладил, не остаётся и следа — тот мокро вылизывает его рот, почти трахает его языком, кусает и посасывает нижнюю губу и продолжает сжимать Арсово лицо, сдавливая щёки большим и указательным пальцами. Арсений задыхается от его напора, от контрастов, на которые, оказывается, способен Шастун, от этой собственнической, властной хватки на своём лице, от влажных, хлюпающих звуков. Он стонет в поцелуй, вскидывает бёдра и пытается потереться о бедро Антона, но тот специально отодвигается, и Арс чувствует улыбку на целующих его губах. Шастун в целом умеет и любит доминировать (иначе они с Арсом бы долго не протянули), но всегда делает это, исходя из потребностей партнёра, всегда заботится о чужом комфорте. В этот раз же в нём чувствуется… почти жестокость, какой-то несвойственный ему эгоизм, стремление подчинить своей воле. Арсений дрожит перед этой силой, сдаваясь почти сразу без боя, покоряясь беспрекословно, и только тихонько стонет, пока Антон клеймит его рот своим. Маленькость словно переплавляется, смешивается с этой покорностью, с лёгким унижением, обрастает новыми гранями. Шастун отрывается от него, когда Арсу кажется, что ещё миллисекунда — и он умрёт от нехватки кислорода. Его зрачки расширены до предела, на влажно блестящих губах играет торжествующая ухмылка. Он отпускает лицо Арсения (к лёгкому сожалению того) и вдруг встаёт с постели. Арс растерянно моргает, не понимая, что сделал не так, но Антон развеивает его тревогу, прислонившись к стене и похлопав по собственному бедру: — Иди сюда. Арс давится мгновенно набежавшей слюной и только что не выпрыгивает из кровати, падая на колени перед Антоном и вцепляясь руками в его пока обтянутые штанами бёдра. Он прижимается лицом к его паху, трётся щеками, как кот, пытаясь втереть свой запах и пометить этого человека своим, но Антон хватает его за волосы, и Арсений понимает, что, кажется, сейчас метить будут его. — Снимай, — приказывает Шаст, и Арсений стягивает с него штаны, выпутывает ступни по очереди и облизывается на покачивающийся перед лицом член. Он уже в полувозбуждённом состоянии, с тяжело набухшими яйцами и покрасневшей головкой, рот снова наполняется слюной, и Арс умоляюще смотрит вверх на Антона. Если он правильно уловил настроение, то Шастуну не понравится, если он начнёт без разрешения, поэтому он ждёт, поскуливая от нетерпения, пока Антон не кивает ему благосклонно: — Можешь взять в рот. Арсения дважды просить не надо — он наклоняется и заглатывает член Антона сразу целиком, чувствуя, как он упирается в заднюю стенку горла и постепенно увеличивается, заполняя рот. Арс двигает головой, гладит головку внутри языком, втягивает щёки, отсасывает старательно, не забывая поглядывать вверх на Антона. — Ты так хорошо сосёшь, малыш, делаешь папочке так приятно, — стонет тот, запрокидывая голову и сжимая волосы Арсения. — Давай, возьми глубже, я знаю, ты можешь. Арсений старательно насаживается глоткой на член, сдерживая рефлекс — годы тренировок приносят свои плоды — и двигает головой активнее, чтобы доставить максимум удовольствия. — Умница, — говорит Антон, и Арсений смотрит на него снизу вверх и показательно сглатывает с его членом в горле — он знает, Антону такое нравится. Тот действительно крепче сжимает пальцы в его волосах, оттягивая почти до боли, и не отрывает от него горящего взгляда. Он толкается бёдрами, удерживая голову Арса на месте, и Арсений не выдерживает и всё-таки давится, горло спазмически сжимается вокруг члена Шаста, но тот не даёт ему отодвинуться — стонет и толкается ещё раз, ещё резче и сильнее. На глазах Арса выступают слёзы, но он смаргивает их и старается, очень старается расслабить горло. Он чувствует, как член Антона напрягается до предела и выстреливает горячей, терпкой спермой, она течёт прямо в раскрытую глотку беспрепятственно, но её так много, что, когда Антон выходит, она всё ещё заполняет рот и капает из уголков губ. Арс хочет уже подняться, но Антон останавливает его жестом и кладёт ему руку на горло. — Глотай, — приказывает он, и Арс послушно выполняет, проезжаясь дёрнувшимся кадыком по ладони Антона. — Ну-ка, открой рот. Антон держит его за подбородок и вертит туда-сюда, осматривая его рот, как делают, чтобы убедиться, что таблетка проглочена. В итоге Шаст удовлетворённо кивает. — Молодец. — Он гладит Арса по щеке и тянет за руку к себе. — Забирайся на кровать. Хочу тебя вылизать. Арсений краснеет — за столько лет он так и не привык, что Антон так запросто это говорит. Он встаёт коленями на кровать, упираясь руками в изголовье. Антон ласкающе проводит рукой по его бёдрам. — Всё ещё розовенькая, — довольно говорит он. — Как будто тоже смущается. Арсений сейчас сгорит. Он сейчас просто воспламенится, господи, Шастун, замолчи свой рот, пожалуйста, откуда он берёт всё это? Он утыкается лицом в сложенные на изголовье руки и зажмуривается, пока Шастун с явным удовлетворением гладит его по отшлёпанным ягодицам. — Красивый мой, — с нежностью говорит Антон. — Самый лучший. Он прижимается ртом ко входу, и Арсений резко вскидывает голову и стонет, подаваясь назад, насаживаясь на его язык. Антон, против обыкновения, не стискивает его бёдра, просто аккуратно придерживает — наверное, переживает, что сделает больно, если схватит сильнее — поэтому Арсений практически трахает сам себя его языком, закатывая глаза от сносящего крышу удовольствия. Антон вдруг отрывается от него, берёт руки Арса и кладёт их на его же половинки, кладя свои руки поверх и раздвигая. Арс вынужден прижаться грудью к кровати и прогнуться в пояснице сильнее. — Подержи вот так для меня, — говорит он. Арсений чувствует горячую кожу под ладонями и думает, остался ли там отпечаток ладони Антона, или в следующий раз нужно попросить его шлёпать сильнее. Антон возвращается к его дырке, вылизывает, явно наслаждаясь процессом, проходится языком по пальцам Арсения, раскрывающим её для него, ввинчивается внутрь и дразнит чувствительные стенки, гладит рукой текущий, изнывающий член, массирует кончиками пальцев головку, размазывая по ней предэякулят. Арсений скулит и выгибается, он на пределе ещё с того момента, как Антон трахал его в рот, но он не смеет отпустить ягодицы и потрогать себя самому, он же хороший мальчик, ему нельзя без разрешения, нужно попросить… — Папочка, — стонет он. — Пожалуйста, хочу кончить… Антон отодвигается и чмокает его в правую ягодицу, потом («чтобы не обиделась», как он часто говорит) в левую тоже. — Хорошо, малыш, — говорит он. — Можешь кончить. Он снова приникает ртом к дырке, посасывая и издавая хлюпающие звуки, рукой обхватывает член Арса и проводит по нему, резко, сильно — знает, что Арс с этого тащится, — от чего тот тонко скулит и кончает ему в ладонь, дрожа всем телом и стискивая собственные ягодицы до боли. Антон напоследок мокро целует Арса прямо в судорожно сжимающуюся дырку и встаёт с кровати, чтобы достать влажные салфетки. Действовать одной рукой ему не очень удобно, но он привык. Арс как сквозь сон наблюдает, как Антон вытирает ладонь и садится обратно на кровать. — Ты можешь уже отпустить, котёнок, — фыркает он, и Арс, опомнившись, разжимает пальцы. Руки дрожат, когда он чуть приподнимается на них и смотрит на Антона через плечо. Тот деловито вытаскивает ещё пару салфеток и начинает невозмутимо вытирать свою собственную слюну между ягодиц и остатки спермы с опавшего члена Арса. Это приятно ровно настолько же, насколько смущает, но Арсений стоит смирно, пока Антон не заканчивает. Тогда он вытягивается на кровати и тянет того к себе, на что Шаст умилённо цокает и ложится рядом, тут же обнимая и прижимая к себе. — Всё хорошо? — через какое-то время спрашивает Антон с лёгким беспокойством. — Я немного импровизировал, но в целом всё было как ты хотел же? Я не переборщил? — Всё отлично, Шаст. — Арсений зарывается лицом в мягкую ткань его футболки и блаженно вздыхает. — Мне было безумно хорошо. — Хорошо, — всё ещё немного неуверенно отзывается Антон, и Арс запрокидывает голову, чтобы посмотреть на него. Остаточное чувство маленькости толкает его на небольшую шалость. — Папочка переживает, что был со мной слишком суров? — хитро тянет он, с удовольствием наблюдая, как расширяются зрачки Антона и как он невольно облизывает губы. Приятно убедиться в том, что не его одного это всё так вставляет. — Ладно, я понял, — смущённо кашляет Антон. — Но, если что, ты же мне скажешь? Ну, в следующий раз? «В следующий раз, — мечтательно прикрывает глаза Арсений, — он хочет в следующий раз». — Конечно, скажу, — мурлычет он, потираясь щекой о шею Антона. — И в следующий, и в после-следующий, и в после-после-следующий… Антон смеётся, остатки тревоги в его глазах улетучиваются, и Арсений удовлетворённо улыбается. Вот и отличненько. Он намерен досконально изучить, на сколько ещё разных видов властности способен Шастун и на сколько видов маленькости способен он сам.