Не убивай в себе кринж, убей ту часть, которая кринжует

Антон никогда не перестаёт удивляться тому, как резко это происходит. Будто разряд молнии, беззвучным всполохом освещающий ночное небо, заставляющий вздрогнуть и подобраться, хотя уже поздно, самое опасное уже случилось, и остаётся только ждать безобидного раската грома, которого почему-то все боятся больше. Самое яркое изменение происходит во взгляде Арсения. Всегда ясный, проницательный и беспокойный, он смягчается, теряет свою остроту и хитринку, скользит по окружающим предметам медленней, задерживается на них, одновременно как будто видя впервые и глядя сквозь, но неизменно возвращается к нему, к Антону. Где бы Антон ни стоял, что бы ни делал, он чувствует на себе взгляд Арсения — ищущий, просящий, доверчивый. Мона Лиза в Лувре следит за посетителями, интригуя своей загадочной полуулыбкой, а Арсений следит только за Антоном, снимая с себя все интриги и загадки. Антону иногда страшно смотреть ему в лицо в такие моменты — океан доверия, встречающий его в пронзительно-голубых глазах, грозит затопить его и утянуть на дно. Считается, что люди вышли из воды, поэтому испытывают такой сильный страх перед глубиной и морскими хищниками, и Антон склонен этому верить, заглядывая в бесконечную синеву. Арсений смотрит на него, как будто Шаст — единственная постоянная в мире бесконечного хаоса, как будто от одного слова Антона зависит его настроение, судьба, жизнь, смотрит так, как наверняка раньше смотрели на королей — с обожанием, с волнением, с отчаянным желанием обратить на себя внимание. Вот только в этой конфигурации король вовсе не Антон, потому что вся власть — в руках Арсения, а у Шастуна есть только огромная, пригибающая к земле ответственность. Конечно, они не делают ничего такого, что поставило бы жизнь Арса под угрозу, но ответственность за чужие чувства и эмоции, когда они так беззащитно открыты перед тобой, давит ничуть не меньше. Антона преследует страх сделать что-то не так, сказать что-то, что вызовет отторжение, заставит Арса закрыться и отстраниться. Потому что правда в том, что увидев эту сокровищницу один раз, Антон уже не может не смотреть. Аладдину можно было забрать только лампу, Антону же достаточно только любоваться переливами драгоценных камней, но уйти из этой пещеры он уже не сможет никогда. Он замечает и как меняется язык тела Арса. Тот больше сутулится, неосознанно пытаясь казаться меньше, сводит плечи вперёд, забирается на стул или диван с ногами, обнимает колени. Его губы часто расслабленно приоткрыты или обиженно надуты, голова заискивающе наклонена набок. Антону и так все время кажется, что Арс маленький и хрупкий, и он с трудом удерживается от того, чтобы не затискать его до смерти. С появлением в их жизни этого конкретного кинка он учится поддаваться таким порывам, прикасаться к Арсению чаще, по поводу и без. Антону не кажется, что это какой-то другой Арс — это всё ещё его Арсений, просто та часть, которую тот усиленно подавляет большую часть времени. Она более искренняя, трогательно-беспомощная, нуждающаяся в ласке и заботе, с чистыми, простыми эмоциями, и сердце Антона каждый раз тает от нежности, когда Арсений тянется к нему обеими руками с этим выражением лица, которое трудно описать, но которое он узнает из тысячи других. Это необъяснимая смесь расслабленности и напряжения, каприза и мольбы, смущения и откровенности и ещё чего-то, что Антон не может до конца понять, но неизменно протягивает свои руки в ответ. Антон никогда не встречался лично с родителями Арсения, но по тому, как напрягаются плечи последнего, когда речь заходит о его отце, может сделать определённые выводы. Люди, которых безусловно любили и принимали в детстве, не становятся такими отчаянными трудоголиками, судорожно пытающимися взвалить на себя всё и больше и прыгнуть выше головы, не выворачиваются наизнанку в погоне за призрачным шансом на признание. Все те желания, на которых родителями и обществом ставится печать неприемлемого, они прячут за семью замками и выбрасывают ключ, отчаянно при этом мечтая, чтобы его кто-то нашёл. Выбора «бей или беги» у них не возникает — они бегут от тех, кто проявляет к ним внимание, потому что боятся, что позволив себе почувствовать его один раз, уже не смогут без него обходиться. Никто из нас никогда по-настоящему не взрослеет — мы просто учимся скрывать свои истинные эмоции и чувства, вести себя в соответствии с правилами приличия, мимикрируя под общество, но на самом деле все эгоистичные, жадные, капризные, требовательные, грустные, иррациональные, искренние желания никуда не уходят — просто оказываются погребены глубоко внутри и колют подспудным раздражением, когда мы видим на улице заливающегося в истерике ребенка. Что это, если не зависть из-за того, что мы больше не можем себе такого позволить? Не имея ещё на себе того груза мнимой взрослости, дети могут таким своеобразным способом саморегуляции разгрузиться, сбросить накопившееся напряжение. Взрослые для этого придумали секс, но когда скопившихся эмоций слишком много, не помогает и он. Антон учится замечать все эти эмоции в Арсении, а со временем учится вытягивать их на поверхность. Высшим показателем доверия Антон считает то, что Арсений позволяет ему видеть свои негативные чувства: злость, раздражение, страх, ревность — всё то, что ему внушали прятать, потому что это «некрасиво», «по-детски», и «неприлично». — Злиться нормально, — раз за разом перебивает эту установку Антон. — То, что ты злишься, не делает тебя плохим. Злость — здоровая реакция психики. Арсению сложно это принять, сложно перестать заталкивать в себя негатив, Антон видит, поэтому старается помочь как может: задаёт вопросы, не реагируя на слабые попытки отмахнуться, тянет Арса к себе, не позволяя завязаться в закрытую позу. — Ну что ты капризничаешь? — мягко спрашивает он, и это действует магически: Арс сразу расслабляется, принимает обиженное выражение лица и тихо жалуется на то, что ему не понравилось. Это что-то про принятие, про то, что Антон не воспринимает его обиды как что-то ужасное, про покровительственное, но не давящее отношение. Антону кажется диким, что кто-то мог когда-либо относиться к Арсу как-то иначе, нежели с заботой и лаской. Возможно, всему виной синдром спасателя Антона, но он как-то сразу увидел, что все эти эмоциональные выплески, все агрессивные попытки защищать своё личное пространство — это просто отчаянный крик о помощи. Чем больше он узнавал Арсения, тем больше им восхищался — несмотря на всё, через что тому пришлось пройти, он не сломался, не поддался, а продолжал идти вперёд, стиснув зубы и зачастую полагаясь только на себя. Арсения учили никому не доверять, не полагаться ни на кого, кроме себя. Но чем сильнее изначальная независимость, тем глубже погружение в беспомощность. Арсений не умел отпускать контроль постепенно — он бросал вожжи резко, отдавался полностью, растворялся в маленькости без остатка. Поначалу Антона пугала такая отчаянная самозабвенность, но со временем он научился распознавать такие моменты, чтобы вовремя подставить руки и поймать Арса. Он мог более-менее определить, когда Арсению хочется погрузиться в маленькое состояние. Тот приходил с работы нервный, уставший и злой, бродил по дому как тигр в клетке, заламывая руки и огрызаясь на всё подряд, но стоило Антону только мягко позвать его по имени, притянуть к себе в объятия и зашептать на ухо, какой он молодец, как Арс сразу обмякал, вплавлялся в него и обнимал за шею так доверчиво, что сердце таяло. Вот и сейчас он забирается к Антону на колени и тихонько ноет, зарывшись лицом ему в шею: — Я не хочу завтра опять на работу. Там всё громкое, и все что-то от меня хотят постоянно. — Ну позвони, скажи, что ты заболел, — предлагает Антон. — Или что завтра из дома поработаешь. Арсений поднимает на него растерянные глаза. Шаст знает, что он сейчас скажет, и от этого у него каждый раз рвётся душа на части. — И ты не будешь меня ругать? Антон качает головой наполовину в ответ на его вопрос, наполовину своим собственным мыслям. — Для меня главное — чтобы ты был доволен и счастлив. Ты отличный сотрудник, никто тебе и слова не скажет. Не поедешь — будем весь день нежничать, поедешь — вечером тебе что-нибудь приготовлю, что захочешь. Арсений вцепляется в него крепче. — Это ты меня так любишь? — дрожащим голосом спрашивает он. — Больше всего в мире, — улыбается Антон, и Арс застенчиво опускает ресницы и жмётся к нему сильнее, его плечи расслабляются, дыхание выравнивается. Шаст мягко целует его в макушку и обнимает крепче. С грозой справиться не так уж сложно — нужен только правильный громоотвод. А уж Антон сделает всё, чтобы им стать.