Что такое обратный экзорцизм? Это когда дьявол просит священника выйти из мальчика.
Мальчиком на этот раз был никто иной, как юный родственник Джекила — его дражайший племянник Томас. Являясь старшим сыном брата великого доктора, молодой человек летом 18** года был любезно отправлен своими маменькой и папенькой к их немало известному родственничку под «наставническое» крыло. Сие известие, однако, не обрадовало своевольную и свободолюбивую душу лада, которого не будоражила мысль провести свои золотые годы с ещё одним стариком заместо своего отца или старого учителя, но кого волновало?
Волновало лишь Джекила, который с момента приезда своего племянника ходил сам не свой. Он сам не мог понять, что с ним стало: от одного вида юноши его бросало в жар, а его голова наполнялась не самыми чистыми и праведными мыслями. Это ставило в тупик Генри, который думал, что после отделения мистера Хайда от себя он избавиться от этой тьмы внутри. Но, казалось, все было куда запутаннее. А началось все это с самого первого момента, когда Томас только появился на пороге особняка.
Казалось, старый джентльмен помнил каждый момент его первой встречи с Томасом в этом доме. О да, он помнил все… Звук его голоса, тембр такой мягкий, но в то же время уже окрепший, как у взрослого парня. Блеск его жизнерадостных глаз. Улыбка на этих тонких губах, яркая-яркая — почти солнечная, как написали бы в романах. Его шелковые волосы, его высокое, стройное тело, его тонкие, длинные пальцы, аккуратные руки, крепко пожимающие его ладонь… Джекил мог часами вспоминать внешность Томаса, чем он, бывало, и занимался, лёжа в своей постели перед сном.
В тот момент, когда старый доктор впервые за долгие годы вновь встретился со своим племянником, молодой человек, стоящий перед ним на пороге его дорогого особняка, казался ему совершенным. В его глазах он был просто прекрасен и с лёгкостью давал фору любым моделям, с которых высекали статуи в Древней Греции. И если бы Генри думал, что его племянник не будет лучшей моделью для статуи Аполлона, то Томас доказал бы ему, что он ошибается. По крайней мере, так считал сам Генри.
«Ах, мой мальчик… Как ты вырос! Иди сюда. Дай-ка мне взглянуть на тебя…» — улыбаясь, попросил он. Он нежно взял юношу за подбородок и приподнял его голову, разглядывая тонкие его черты бледного лица, — «О, Томас… Ты так похож на своего отца. Я словно вижу Джеймса. Твои глаза, твой нос, твой рот… Словно время повернулось вспять, и я снова вижу своего брата в молодости.»
«Твоя кожа такая упругая, гладкая и молодая… А губы… Боже мой, какие губы… Могу представить, как хорошо они целуют…»
Генри, конечно, этого не сказал вслух. Более того, он сам через секунду устыдился своих мыслей.
Сначала он списал свои странные мысли на перевозбуждение и стресс от встречи со своим племянником, с которым не виделся около десяти лет. Но время шло, а темные мысли не проходили, а, казалось, наоборот накрепко посадились в голове доктора, пустив корни. От этого становилось только хуже. Тёмные мысли и фантазии росли в прогрессии, и Джекил не мог никуда от них сбежать. Это было даже хуже чем, тогда, когда Хайд ещё был его альтер-эго и постоянно подмывал его на сомнительные поступки, потому что теперь, после того, как последний обрёл собственные личность и тело, старик понимал, что это не Эдвард разжигал эти чувства к его племяннику — эти чувства и желания, которые он так не хотел принимать, были его собственными. Ещё и превращались в какую-то нездоровую одержимость.
Заметил это Генри, когда однажды, сидя в своей лаборатории, он понял, что уже целых полчаса назад он отвлекся от своей работы и просто стоял на месте, думая о Томасе. Поймав себя на этом, он тут же отпрянул, сам не зная от чего. Его сердце бешено колотилось в его груди от смеси стыда и волнения, а когда он повернул голову в сторону зеркала, стоящего там ещё с тех далёких времён экспериментов по разделению двух эго, в его глаза бросилось собственное порозовевшее лицо.
— Что со мной не так? — задался вопросом старый джентльмен, пытаясь перевести дыхание и успокоить колотящееся сердце.
— Этого не может быть… Меня не может привлекать Томас. Это невозможно. Он мой племянник, и, в конце концов, он вдовое младше меня… Он молодой человек, который только начинает познавать взрослую жизнь и окружающий его мир. На меня просто произвели впечатление его юношеский энтузиазм и молодость. Да-да! Это просто мимолётная страсть, только и всего, — попытался убедить себя доктор Джекил. Но, как говорится, хочется верить, но верится с трудом.
И как бы не пытался убедить себя доктор, что это скоро пройдет, как бы не пытался тешить свое эго мыслями о том, что на него произвела впечатление молодость юноши, с которой он в своей обычной отшельнической жизни встречался нечасто, в глубине души он понимал, что дела обстоят иначе. И это его пугало. Его пугало, как начинала кипеть его кровь в жилах от одного вида Томаса или его мимолётного взгляда на него. Его пугало, как пробегали мурашки по его коже от редких прикосновений племянника.
А ещё больше его испугало, когда у него впервые встало на молодого человека. Причиной этому был пустяк: Томас просто наклонился к своему дяде и прошептал что-то ему на ухо — что-то даже незначительное. И Генри понимал, что эта ситуация какая-то чушь и полный сюр, но ничего не мог с собою поделать. Теплое дыхание на нежной коже под ухом в сочетании с приятным звуком шёпота сделали свое дело, заставив каждую волосинку на теле мужчины встать дыбом, а самого Генри почувствовать движение в брюках. И именно в этот момент он понял, что не сможет этого выносить. Поэтому он принял решение.
Джекил начал избегать встреч со своим племянником. Он перестал завтракать с ним, реже общался с ним, постоянно запираясь в своей лаборатории и объясняя свое поведение «важной работой, которой он уделял все свое время». Он даже сутками мог быть там, не выходя. Это, разумеется, не могло не обеспокоить его немногочисленное окружение. Но первым заподозрил, что скрывалось за всем этим, Эдвард Хайд.
Будучи его прошлой «второй половинкой», он прекрасно понимал все, абсолютно все, что чувствовал Генри. Он знал его слишком хорошо, чтобы не заметить его бледных румянцев на щеках и еле заметную нервозность от нахождения рядом с Томасом. Но пока он решил не предпринимать ничего, предпочитая остаться наблюдателем. Но вскоре произошло то, что вынудило его действовать.
Доктор Джекил, конечно, понимал, что не может постоянно прятаться в лаборатории — по прошлому опыту он знал, что все же стоит подавать признаки жизни обществу, чтобы то, не дай бог, не подумало, будто ты сжил с ума. Именно это послужило причиной званого вечера в один из воскресных дней уходящего августа.
Сперва все шло хорошо. Джекилу даже удалось заставить себя проводить больше времени с Томасом, надеясь унять его беспокойство из-за избегания его компании в последние недели. Он знакомил своего племянника со своими хорошими знакомыми и продолжал играть роль хорошего и заботливого дяди. Но чем дольше продолжался вечер, тем отчётливее мужчина ощущал, как скрытые желания и чувства, которые он пытался все это время подавить, вновь начали закипать на подкорке. Генри пытался расслабиться и хотя бы до окончания вечера забыть об этом благодаря алкоголю, но даже благородное десятилетнее вино не могло ему помочь. В конце концов, когда уже гости начали замечать нервное поведение доктора Джекила и спрашивать его самого об этом, он решил ненадолго отлучиться, чтобы полностью не потерять контроль над собой.
Но перед этим он подозвал своего племянника к себе поближе.
— Томас, дорогой, подойди-ка… — попросил старый джентльмен, отходя чуть в сторону, не желая, чтобы остальные услышали их разговор.
Юноша тут же выполнил просьбу.
— Конечно, дядя, что-то случилось? — спросил он шёпотом, подойдя к нему и склонившись к его уху, заметив его беспокойство.
Нетерпеливый вздох сорвался с губ Генри, когда тот ощутил приятное присутсвие Томаса рядом с собой. Он изо всех сил старался не предаваться навязчивым мыслям, но проиграл, и его взгляд скользнул по небольшому участку обнаженной нежной шеи юноши, такой желанной и словно созданной для поцелуев. Генри так хотелось склониться и прижаться губами к чувствительной коже, опробовать сладость молодого тела. Но он все ещё сдерживался. Понимал, что будь он проклят, если посмеет прикоснуться к своему племяннику таким образом.
Но тихий голосок разума медленно затихал внутри него.
— Да, мой мальчик, кое-что случилось… — ответил мужчина наконец, дыша уже более тяжело, — Мне кажется… я плохо себя чувствую… Поэтому я боюсь, мне придется удалиться чуть раньше… Прошу тебя, передай гостям… Передай им…
Он запнулся. Его разум лихорадочно работал, пытаясь придумать отмазку, но это удавалось с трудом. Присутсвие Томаса лишь все усложняло. Все усложняло тепло его тела. Все усложнял взгляд его невинных, почти по-детски обеспокоенных глаз, бродящих по его раскрасневшемуся лицу. А ведь Томас искренне беспокоился за самочувствие своего дяди, не зная, что именно он является причиной его «лихорадки».
— Дядя, подождите… Вы выглядите не очень хорошо. Мне кажется, что у вас жар, — озабоченно пробормотал юноша, заметив, как Джекил тяжело дышал и обильно потел. Его рука потянулась ко лбу мужчины.
— Ах, Томас… Послушай… — сдавленно простонал доктор, чувствуя, что сходит с ума, когда последние капли здравомыслия и сдержанности утекали от него с прикосновением нежных и прохладных пальцев к своему лицу. Он попытался стряхнуть ладонь Томаса со своего лба, но в последний момент его рука дрогнула.
Его взгляд задержался на лице юноши. Он глубоко заглянул в его заботливые глаза, пока взгляд сам не скользнул ниже, на губы Томаса, которые были так близко… Соблазнительно близко…
— Ты прав… Ты прав, мой мальчик… — словно в бреду сказал Генри, когда внутри него кое-что сломилось, — У меня жар… Я совсем плох… Прошу тебя… Пойдем со мной…
Он нежно, но крепко схватил своего племянника за руку и повел за собой, не оставляя выбора. Юноша-то и не особо сопротивлялся, ничего не подозревая, пока вдруг не почувствовал, как с дорогой стороны его не остановила уверенная хватка кого-то другого…
***
Старик не знал, что весь вечер за ним внимательно наблюдает пара темных глаз. И хотя Генри строго наказывал Эдварду не высовывать свой нос из лаборатории до конца званого вечера, тот, конечно, его не послушался.
Со слабой и насмешливой улыбкой он наблюдал за тем, как его создатель весь вечер медленно, но верно терял рассудок. Не мог он отрицать извращенного удовольствия от наблюдения за муками Джекила — да и в конце концов, это было просто забавно, видеть, как тот извивается и колеблется между своими темными желаниями и сохранением благородной репутации.
Однако и странного беспокойства, теплящегося в его мрачной душе, печально известный джентльмен отрицать не мог. Как и понять природу этого беспокойства. Откуда оно взялось? К кому было обращено? Почему вообще появилось в таком человеке, как мистер Хайд, которого-то и человеком можно было назвать с трудом, учитывая отсутствие каких-либо положительных сторон в нем?
Вопросом много, но ответов нет. И вряд ли бы они появились, если бы в один из следующих мгновений Эдвард не обнаружил себя рядом с доктором и юношей, схватив последнего за руку. Чтобы остановить. Остановить от чего-то, чего не должно произойти.
***
Доктор Джекил вопросительно повернул голову, чтобы узнать, почему его племянник вдруг остановился.
— Эдвард? — вопросительно вскинул бровью он, заметив свое альтер-эго, — Что… Что ты делаешь? Отпусти Томаса.
— Нет, — внезапно отрезал тот, крепче сжимая запястье «своего» племянника. Несмотря на его растерянный взгляд и непонимания, что он сам творит, что-то не давало Хайду позволить юноше уйти со своим любимым дядюшкой.
— В каком это смысле — нет? Сейчас же отпусти Томаса, — приказал уже более сухим тоном доктор, его брови медленно поползли вниз, когда внутри него начало закипать раздражение от того, что он не мог получить, что хотел.
— Нет, — вновь уперто повторил Эдвард, — Я его не отпущу. Я не позволю тебе этого сделать.
— Сделать что? — вмешался удивленный внезапным напряжением между ними двумя Томас, пытаясь выяснить, что происходит, — Мистер Хайд, моему дяде не очень хорошо, так что, пожалуйста, отпустите мою руку и позвольте мне помо-
— Заткнись! — рявкнули одновременно двое мужчин на него, прежде чем вновь вернуть внимание друг на друга.
— Генри, отпусти мальчишку! Ты не можешь сделать с ним этого, ты не понимаешь? Он твой родственник, племянник, в конце концов!
— Кто ты такой, чтобы читать мне лекции? — прошипел Джекил и пронзил его едким взглядом, пытаясь заставить его вспомнить, где его место, — Монстр, что терроризировал Лондон долгое время и потряс весь город жестоким убиством? Не этот ли монстр сейчас пытается проповедовать мне, что мне делать?
Эдвард стиснул зубы, прожигая доктора насквозь, но не зная, что ответить на эту правду.
— А может, мне сейчас стоит закричать? Позвать на помощь? Сказать, что ты угрожает моему племяннику? — продолжил тем временем Джекил.
— Но это ложь!
— И что? Как ты думаешь, кому поверят — тебе или мне? Безжалостному убийце или благородному доктору?
Эдвард одернулся, выпустил Томаса из рук, не ожидав такой озлобленности и язвительности от всегда такого добродушного Генри. Забыл на мгновение, чьей темной натурой он является.
Генри же воспользовался секундной растерянностью своего оппонента и грубо потянул Томаса за собой, хотя теперь юноша следовал за ним уже не так охотно.
— Дядя, что происходит? — растерянно спросил он, надеясь услышать ответ и пытаясь высвободить свою руку из сильной хватки; тревога разрасталась у него на груди.
Ответа от доктора не последовало.
— Генри, черт тебя подери! — раздалось у них за спинами, — Не смей трогать мальчишку! Генри! Не делай глупостей!
От того — ни слова. Джекил игнорирует слова своего альтер-эго. Все, что его интересует, — это Томас. Грубым рывком притянув к себе, он схватил его за воротник и потащил в свою лабораторию. Юноша пытается сопротивляться, но он бессилен против своего одержимого похотью дяди.
— Отпустите меня! Пустите! Не надо! — скулит он, толкается, пытается вывернуться, оторвать руки дяди от себя, но безуспешно. Генри уже толкает его внутрь и запирает за ними дверь прямо перед носом у Хайда.
Он резким движением прижимает растерянного Томаса к стене, лишая его возможности двигаться. Сам жмется, липнет к брыкающемуся в его настойчивых руках молодому телу. Его руки железной хваткой удерживают юношу на месте. Он наклоняется ближе, всего пара дюймов отделяют его от лица Томаса.
«Что ты со мной делаешь, мальчик?» — шепчет Генри, в следующую секунду жадно впиваясь в губы юноши, обхватив ладонями его лицо. Тот с широкими глазами в ужасе видит, как его дядя безжалостно целует его. Как льнуть его губы, голодно пробуя каждый кусок его плоти, оставляя на коже горький привкус алкоголя. Как растет этот голод с каждым поцелуем, пока старик, словно наркоман, двигает губами вверх и вниз по его шее и нетерпеливо пытается ослабить дрожащими пальцами его галстук для обеспечения большего доступа к сладостной шее.
Чавкающие звуки наполнили слух Томаса, сводя с ума от безумия в котором он оказался. Где-то вдалеке, на горизонте сознания, он еще мог различить тарабанищиеся звуки. Это, кажется, мистер Хайд барабанит в дверь, пытаясь проникнуть. Но парень уже не мог быть уверен в чем-либо. Он даже не был уверен, в сознании ли он, или все это уже ему мерещится. Он просто хотел остановить это сумасшествие, закричать во все горло с криком: «Спасите!». Но лишь он попытался закричать, как Джекил тут же крепко зажал ему рот ладонью.
—
Тише-тише, мой мальчик… Не кричи… Не стоит… — раздается прерывистый, хриплый шепот мужчины над ухом юноши, сочащийся вожделением, злобной насмешливостью, словно сам Дьявол говорит его устами.
Томас что-то мямлит в ладонь Генри, пытаясь вывернуться из жестоких рук своего дяди, чувствуя, как отвращение от его голодных прикосновений липнет вторым слоем на кожу, а глаза увлажняются сами по себе от ужаса и отчаяния; чувствуя, как медленно сползает его рубашка, подставляя бледные и деликатные плечи, очерченные аккуратной линией тонких ключиц, под вовсе не нежные поцелуи грубых губ и укусы жадных зубов. С каждым мгновением и непристойным прикосновением Джекила юноша чувствовал, как его медленно покидают силы на борьбу.
***
Что было в последующих секундах, Томас не помнил. Он обнаружил себя уже на полу и забившимся в угол, его лицо было все мокрое от слез, а мятая рубашка — порвана в нескольких местах, не говоря уже о пылящемся где-то под столом пиджаке. Но не одежда была тем, что привлекло его внимание.
Когда он поднял взгляд, то обнаружил, что прежде запертая дверь в лабораторию была вскрыта не самым нежным образом, чуть ли не слетев с петель.
— …Генри! Какого черта?! Ты совсем с ума выжил?! До племянника! До своего! Как ты мог?! — негодовал Эдвард, дрожащей походкой расхаживая по комнате и метаясь из угла в угол, словно загнанный зверь, словно не замечая главную жертву этой ситуации.
Все еще находясь в состоянии притупленного сознания, юноша медленно перевёл взгляд на своего дядю, который больше не выглядел таким уверенным.
— Эдвард, я… Я не знаю, что происходит… Я схожу с ума… Это… Мой поступок невозможно оправдать. Мне жаль, — дрожащими и все еще пухлыми от страсти губами прошептал доктор. Его взгляд устремился куда-то в невидимую точку на стене, не смея взглянуть на кого-либо от стыда. Он просто не мог поверить в то, что натворил.
Мистер Хайд все еще продолжал раздражённо расхаживать туда-сюда, пытаясь найти слова, когда внезапно, словно вспомнив о наличии пострадавшего, повернул голову к сидящему на полу юноше. Поколебавшись мгновение, он бросил:
— В любом случае… Поговорим позже, Генри, — подходя к Томасу, говорил он, — Сейчас нам нужно подумать о на… О твоем племяннике.
Мужчина потянул руку ему, помогая вновь встать на ноги и немного приводя в себя отрешенного и, казалось, не понимающего, что происходит, Томаса. Он не мог не заметить его состояния и почувствовал укол жалости к бедному парню, тяжело вздохнув. А затем сам заметил эту неестественную себе жалость и смутился.
— Как… Как ты думаешь, он сможет от этого оправиться? — спросил Эдвард, взглянув искоса на Джекила. Тот лишь склонил голову, не зная, стоит ли ему вообще что-то говорить в данной ситуации.
— Я… Я не знаю, к каким последствиям приведут мои действия. Мне жаль, очень жаль…
Злой джентльмен лишь покачал головой. Он знал, что ему еще предстоит поговорить с доктором обо всей этой ситуации и неестественных им чувствах, которые все же начали проявляться в них, но сейчас он решил позаботиться о юноше — предаться такому приятному и неизвестному ему чувству заботы и покровительства.
Что ж, а всё-таки мистер Хайд не мог отрицать, что это приятно.
