«Я всего лишь слизняк, я человек со странностями. Что, черт возьми, я делаю здесь?Мне здесь не место.Мне все равно, больно ли это,Я хочу себя контролировать.Хочу иметь красивое тело И красивую душу. Хочу, чтобы ты замечал,Когда меня нет рядом.Ты чертовски особенный,Жаль, что я не такой»
Сон не унимал его стыдливых сожалений. Безумие во плоти. Безумие в человеке. Гробница Дьявола возведена по образу и подобию Божьему. Вопрос, есть ли сам ангел в том саркофаге? Почему-то Наруто никогда об этом не думал. Визг шин уединился с тишиной абстрактного. В ушах гудело, пугая пустоту проклятого зазеркалья, вмиг разлетевшегося крошкой по холодному пологу отражения. Стоило приоткрыть глаза, как блеск и мерцание уличного света забрались в нос назойливым жжением. Ни то чихнуть потянуло, ни то зевок застрял у подножия грудины, — разницы никакой, ведь короткая боль уже надавила на внутренность ребер, и Наруто понял, что вновь задремал. Не ожидая предательства, не рассчитав скорости собственных мыслей, заснул, привалившись спиной к высокой опалубке пестрого строения, отгородившись всего на мгновение с сигаретой меж пальцев. Рука безвольно висела, давно выронив недобитый окурок. Тот, вдоволь надравшись кислорода, позволил себе потухнуть и скрыться из вида уносимый потоками ветра. А народ бродил вдоль и поперек, всё теми же толпами обтекая стороной сей огрызок пространства. Грязный закуток, если так посудить, — помойка интеллигентного мира, где всякий здравомыслящий человек не опустит и пальца, касаясь выдранной метлами поверхности. А Наруто все сидел, развалившись бездомным, разве что одежда его была намного свежее и приятнее глазу, ведь казаться отребьем далеко не так плохо, нежели действительно быть им. — Где тебя черти носят? — Кто? — парень нетрезво осознал, как рядом некто заговорил, и лишь секундами позже взору явился телефон, бывший плотно прижатым к уху. — Смена, Наруто. Ты забыл? Узумаки не сразу, но подскочил на ноги, что-то на себе отряхнув, и смешено огляделся. Надеялся вспомнить точку стандартного отрезка, на которой сегодня завис. Бесполезно. Город огромным котлом накрывал со всевозможных сторон, создавая лабиринт хитросплетений улиц и зданий, где чуждый на внимательность взгляд терялся проще любого приезжего. — Я подхожу, — соврал он, двинувшись с места. До работы добрался впопыхах, по привычке глазея на маркеры улиц. Голова не болела, не думала и не терпела осмысленных возражений, чугунной колонной стоя на вялой шее. Не помогала она и ориентироваться в пространстве, оставляя волю одним привычкам, и даже ноги становились всё более ватными, на подходе к высоким оправам дверей вовсе подкашиваясь от выработки ресурса. — Скорее! Что ж ты, дурень, — замаялась девушка, торопливо выглядывая с рабочего места. — Бегом переодеваться. Почему через этот вход зашёл? Наруто пришла запоздалая идея ответить, что тон её до комичного слаб. Не пробьёт и сотой доли той аморальности, что выросла посредством утомительных будней. Со входом проще, — к псу лишайному он слал эти правила. Привилегий у штатных сотрудников не было, не имелось и надбавки за определённо нервные смены, где каждый третий клиент не вязался с понятием «здравомыслия». Но рот он едва ли сумел приоткрыть, чтобы выдохнуть тихое облачко незримого пара, потому как высказывать девушке истину, в которой та и без него вольно плавала не первый месяц, смелости не хватило. Конан работала в полную смену. Муж её не так давно внезапно лишился работы, а потому выходила она порой на целые сутки, не успевая и глазом моргнуть, как день пролетал коту под хвост, оставляя лишь наработанные часы. Двойной оклад её вряд ли спасал, но выживать им сейчас удавалось. Умения и навык, наработанный спелой охапкой смен, выдавали в напарнице опыт. С другими Конан была молчалива. Не поддавалась присказкам и попыткам заигрывания, покуда всегда чётко видела собственную цель. Однако с Наруто у неё сложилось иначе. Не было ни цели, ни мотивов, а разговаривали по-родному, с завязкой. Она мало знала этого человека, во всяком случае только то, что парень потрудился однажды о себе рассказать. Знала, что прошлое чем-то подбило его настрой и отношение к жизни. Видела вечно осунувшееся лицо и синяки под глазами, но наблюдала те лишь украдкой, пока Узумаки не появлялся из комнаты персонала, неожиданно возвращаясь с естественной улыбкой на губах, в выглаженной форме безо всякого намёка на вселенскую печаль и усталость. Наруто работал слаженно, отдавая работе всего себя, несколько выкуренных сигарет в перерывах меж сменами и тюбик тонального крема раз в пару месяцев. Его не трогали ни наличие денег, ни часто сбивающееся дыхание, ни жуткая муть перед глазами, западающая под роговицу словно по расписанию, каждый вечер перед отходом ко сну. Он не нагонял излишних дум о походах в косметический, всякий раз на ожидаемый вопрос консультантов: «Какой у Вашей девушки тон кожи?», — отвечая: «Я для себя». Никаких предрассудков, ни единого писка в мозгу не дергало в сторону выхода, помимо того, что поселилось в голове когда-то давно, вычертив грань, за которую нельзя заходить. — Наруто! — шикнула Конан и с корявой улыбкой кивнула в сторону стойки ресепшена. — Здравствуйте. Вы к нам впервые? Не увидев на гладкой поверхности перед носом ни карты, ни денег, Узумаки нежено улыбнулся посетителям, угрюмость забивая дубиной под стол. Нечто снова ухало вниз, заставляя Конан то и дело поправлять складку брюк и коситься в сторону соседа, вызубрено проверяя в его словах наличие такта, логики и устава. После она несколько расслаблялась на долю минут, чтобы вновь обратиться к людям, и, кажется, обо всём забывала. Наруто же не располагал всевидящими ушами и четко по регламенту говорил и кивал, пока не спровадил новоприбывших поселенцев в свободный номер класса «Люкс», расценив тот, во всяком случае, наиболее подходящим. Чужие деньги считать научился в процессе, собственные до недавних пор складывал в пыльный ящик, не зная, кому их отдать, за что заплатить и чем подовольствоваться. — Опять бессонница? — тихо поинтересовалась Конан, уловив свободное окно меж потоком народа. — Опять? — Наруто усмехнулся криво, с сочувствием глядя под ноги. — Опять. — Тебе бы к врачу сходить. Может к неврологу, там посмотришь, куда дальше отправят. — Нахуй меня отправят, — выдавил он, вскинув голову и вновь улыбнувшись прошедшим мимо стойки постояльцам. — Хобби есть какое-то? Может отвлечься стоит? Не знаю я, что у тебя происходит. — Не знаешь, — с полным пониманием дела согласился тот. — Потому снова скажу. Не лезь. Хобби у Наруто было. Давно, и было то ярким, ни с чем несравнимым достижением конкуренции, борьбы и больного помешательства. Едва ли он о нём забывал, временами пытаясь вспомнить стандарты приёмов, когда-то отложившихся в костной памяти. Всякий этот момент походил на вереницу бесконечного Дня Сурка, с катастрофической нехваткой внимания и сил. Только к вечеру организм оживлялся, пробуждал остатки энергии и выдавал череду осознания. Последнее же Узумаки не впечатляло. Вот он — выросший на останках чужого воспитания, собственных ограничениях и утерянных контактах человек. Ничего примечательного. Больное, изъеденное голодом существо, нашедшее крышу над головой, работу и тягу к банальному пропитанию. Не этого искал прежний Наруто, не это и когда-то потерял. Мир его медным тазом отрезал от всеобщего галдежа странным вакуумом, где видимое и слышимое — лишь перепись остатка надежд, что впору не сдохли, когда и яма свежа, и куча с лопатой готовы. Чего ждал все эти годы, Узумаки уже и не помнил. Знал единственное — тело определенной долей состоит из жировых клеток, а те в свою очередь нужно кормить. Вот и кормил, изматывая до победного на работе, а после засовывая в рот субстанции разного вида и формы, лишь цветом говорящие о том, что должны иметь вкус. Всё только до ночи. А там приходят кошмары. Естественно живой отголосок неспящих переживаний, давно канувших в забытые и в стёртые воспоминания когда-то яркой и насыщенной жизни. Снова мир не видел проблемы, был самобытным и состоятельным. В нём не нашлось бы причин давать слабину, а потому Наруто аморфно рассекал по его просторам, стараясь аклиматизироваться и выжить. Кошмары возвращают в свою реальность, но он миры все ещё различал. — Я завтра выходная, ты справишься? — чуть погодя, заговорила девушка, недюжинным опытом наученная следить за языком. Узумаки же безразлично пожал плечами, зная, что завтра на улице не уснёт, хотя бы потому, что выпьет чего-нибудь тонизирующее. — Не ты, так Тен-Тен придёт. Работа парная. — И то верно. Человеку не следует прозябать в лживых мечтах. Конан, вероятно, вновь захотела быть кому-то трепетно необходимой. Наруто много раз слышал этот странный вопрос, пронизанный чем-то едва не напоминающим некролог. Супруг её любил, да почитал недостаточно, от чего женское сердце несказанно задубело, а душа по-прежнему тянулась к живому внутри посторонних людей. Не его это дело, и не его дилемма. Именно так считал Узумаки, вновь доставая карту-ключ из резервного окна за стойкой. Работа утомляла. — Я отойду на пару минут, подмени.***
Незаметно окружая стальным кольцом, вдоль нейронов поплыла червоточина мыслей. Наруто поддавался ей, как знал, что не стоит противиться. По пути наименьшего сопротивления гром внутри утихал быстрее, не снося мягких крыш возведенных собственной фантазией домов, не руша хилую лесопосадку его шаткого умиротворения. Голову всегда глухо простреливало всякий раз, стоило подпустить это чувство ближе к сердцу. Разумеется, изжил и переступил через память давным-давно, но, кто сказал, что от этого она мигом сотрётся. Спина привалилась к подножию дорогой кровати. Дома таких он никогда не видал. Ноги вытянулись словно по струнке, уходя вдаль, за периметр скованного одиночества. Наруто сидел неспокойно, словно ждавший расстрела; глаза его прикрылись тяжестью, но импульсивно метающиеся зрачки так и остались в движении, быстро скользя под слоем прозрачных век. Система работала без притязаний, не чувствовала, не болела, умела находить новые пароли и созидать пространственный коллапс, неизменно следующий за открытием нового пути. Чуть погодя, из кармашка брюк он достал щупленькую электронную сигарету. Та не была целебным снадобьем или чистой воды ядом, однако спасала во времена вынужденной работы у стойки. Курить им запретили пару месяцев назад. Наверное потому, сделав несколько глубоких вдохов подряд, Наруто всё-таки замер, не выдыхая, заставляя пар осесть на самое дно легких, там и впитаться. Он не ощутил ни жжения в горле, ни тяжести никотина. Казалось, что сигарета сегодня просто-напросто разрядилась, но, приподняв ту на уровень глаз, он с отвращением убедился в обратном. Выходит себя доконал. Сколько не пытался выкарабкаться из бичевания грязной житейской обшивки, коей кликал собственный организм, вырваться так и не смог. Тошнило. Конан не умела следить за языком, однако именно это почему-то сегодня отпечаталось на лице бельмом неполноценности, в которую гнал себя вынужденно, самозабвенно. Вдруг, обернувшись, он узрел кадры прошлого, что пепельной подошвой давили скользкие нити будущего. Выходит, и впрямь Конан не умела. А может, это Наруто беспричинно таскался за узкой полосой света, грозящей вот-вот померкнуть под щелкой двери в неизвестном и ветхом захолустье. Ему туда оставалась последняя дорога. Путающему явь и миражи, здравое и больное, чужое и собственное, впрочем, потерявшего каждый мотив к собирательству трофеев. Узумаки вновь поднялся на ноги. Недюжинной силы не требовалось, он обуздать себя право имел и правом тем пользовался ежедневно. Бардак в скромной квартире, отсутствие пищи, благ, интересов и целей — всё заставляло себя нагибать и ровно так же подниматься обратно, пока судьба не сделает очередное поступательное движение внутрь, вынудив согнуться пополам с большим рвением. Тяжело втянув носом воздух, Наруто, не спеша, снял форменную жилетку и отложил на край кровати. Вернувшись к двери, он повернул защелку уверенным движением кисти, как делал прежде, не гнушаясь особого положения. Оглядываться смысла не было; здесь каждый сантиметр глазом изучен, рукой ощупан, а телом принят. Номеров в отделе хоть отбавляй, но именно этот засел в память странным и неприметным числом, однажды став тем единственным, куда хотелось вернуться. Дело крылось в пейзаже за окном. В шумном проспекте и отражении зданий, неимоверно гигантскими размерами вставшими поперек асфальтированной равнины. Только в этом. Ему следовало повторить в сто восьмой раз один простой алгоритм, и сей момент вызывал глубоко знакомый ворох мурашек. У центра комнаты нога взметнулась ввысь, идя от таза по прямой, ровным росчерком обрываясь лишь на самом колене. Опорная ступня развернулась чуть вбок, скользя лакированной туфлей по мягкому ковролину, но выпрямить ногу не удалось, — та мазнула кривым закорючьем по воздуху перед носом и рухнула камнем на пол, обрывая попытку вновь стать самим собой в коренном забытие. Он ни черта не добился, раз верные инстинкты прошлой жизни выпали из рефлексов на уровне вредной привычки. Говорят, что люди не меняются, а Наруто изменил самому себе, чтобы стать оплотом бездарно проданного человека. И продался ведь за гроши, за смутные отголоски памяти, некогда бывшей и целью, и смыслом жизни. Конан поймала его взглядом неслучайно. Она ждала и тревожно осматривала рабочее место, всё дожидаясь возвращения парня с восковой и липучей улыбкой. Образ фривольности девушка потеряла минутой позже, стоило телу соседа опуститься на мягкий стул и пустить в ход едва слышимое надрывное дыхание. Такое бывало не часто, лишь в те разы, как опухшие веки коллеги пропадали с поля зрения более чем на тридцать минут. — Когда прекратишь ходить туда? — с тенью беспечности поинтересовалась девушка. Узумаки не верил её легкости, слышал в тоне упрёк, а в вопросе очередное стыдливое наставление. — Меня спрашивали? — Нет. Не в этом дело. — Тогда забирай. Наруто выудил из отсека только что положенную туда карту и бросил вдоль стола, отправляя по направлению к Конан. Она же умело поймала кусок пластика, да тот остался в руке, прозябающим под бессознательным глазом. — Оформь на себя. Я не смогу туда ходить, — коротко окончил Узумаки, готовый смирять и быть смиренным. — Бессмысленная трата времени. Ты возьмешь другой ключ. — Возьму, — рьяно согласились в ответ. — И этаж другой возьму. И ходить туда буду в смену Тен-Тен. А ты… Не пошла бы ты… Уйдя во гнев, тирада умолкла, потеряв должное завершение. Наруто устал закоченело повторять одно и то же, унылым отблеском человеческих голосов проноситься вдоль пустых и заполненных номеров. Его место было не здесь, однако роль потеряна, а дороги подорваны. — Ты подставляешь не только меня… — спустя лишь пару минут, прошептала Конан. — Знаешь же, нам нельзя покидать стойку без причины. — Да заткнись ты уже… Без причины человек и вдоха не сделает. Как пафосно и глупо звучали эти слова, будто от счастливого порыва души Узумаки сбегал в маленький мир, утопая в собственном — камнем в трясине. Сбегал и топился, верно. Потому что только в номере темнота и безлюдье давали ему право повторять одно и то же действо, разочарования ради приводящее каждый раз на третий этаж. — Я… — слова завязли поперек глотки. — Прости меня. Не подведу больше. И Наруто действительно поверил самому себе, потому как подводить стало некого. Это прежде любой неверно сделанный вдох, каждое движение, скорость и вкладываемая туда сила множились меж собой коэффициентом полезного действия. И каждый человек работает с ним практически на сто процентов, ведь вся энергия идет в расход, куда бы дух ни приложил её выход. Однако его задача стояла острее, касалась ребром поверхности верного, иначе не победить, иначе не встать с основания ринга и не уйти прочь на собственных шатких ногах. — Больше не подведу… — зачем-то повторил он. — Я верю. Но что с тобой, до сих пор понять не могу. Понимания Узумаки не ждал. В его реалиях о знакомом, дрожащем и необходимом остался лишь один день из памяти и тысячи разрозненно острых осколков жизни до страшного дня. Гроб закопали под сенью высокого неба, Солнце жгло дурость из пустых опечаленных чем-то голов, а Наруто стоял гипсовым изваянием, наблюдая за тем, как день изменил всё насущнее в мусор. Как и его самого, тихого, неприметного ребёнка увели под руку, утешая и что-то щебеча. Едва ли было что утешать. — Я окончил гостиничное дело, — позже уведомил Узумаки. — Дополнительные курсы, пару дней назад. Конан же слова ввели в заблуждение, в странного рода задумчивость. Смотрела она вбок, не касаясь взглядом и части нерасторопного лица, мимолетом цеплялась за гладкие светлые волосы парня, так и не зная, к чему тот бесстрастно сменил прежнюю тему. — Ты ведь и учился на гостиничное дело? — припомнила девушка. — Мне оно не нравилось. — Тогда зачем ещё курсы? Вопрос квалификации Наруто более чем устраивал. Он не питал лживых фантазий на тему скорого повышения, как не обманывался мыслью о роли управляющего, но времени дома казалось до жуткого много. Конан работала здесь давно, а роль приветливой хостес получила умением убеждать. Когда-то она отучилась на специалиста вроде социолога. В конечном итоге, кроме времени и опыта девушка не набралась ни грамма большего в этих стенах. Так был ли смысл? — Квалификация у меня низкая, — всё же высказал Узумаки, без тени сожаления подмечая тот факт, что, может быть, и прыгнет выше девушки, может, и избавится от её интересов с форменным лицом сожаления. — Наверное там ты и устал до такой степени. — Определенно, — взглянул на карту-ключ Наруто. Внутри давно не ёкало, не гремело. Потому что день Сурка не так страшен, как полное отсутствие веры в его окончание.***
Кошки изгибаются, шумят, едва комья шерсти забивают собой их глотательные проходы. Животные изрыгают и давятся, считая важным лишь избавиться от инородного сгустка грязи. Собаки кашляют и вздыхают с надрывом, роняя с пасти непроглатываемую кость. Дворовые душатся на ошейниках, едва ли радостью или злобой заставленные рваться с места на всех порах. Наруто был этим зверьём. Ни то днем метался вон из клетки, дыша растерянно и неловко, ни то в ночи проступал сквозь однотонность постельных простынь косым изгибом болящего тела. И ведь не было ни ошейника, ни кома в глотке, имелось одно только присутствие постоянного переживания. Будто тот человек из прошлого, тот несмышленый и юный парнишка имел вес управлять чужой властью над жизнями посторонних. А он, идиот, всему верил. Брал ответственность за ребенка и сопереживал малой крови, которой тот отделался в самом начале. Узумаки природно сочувствовал дохлому существу, не отдавая отчета реальности, не слыша стук настенных часов, не ведая, сколько времени на циферблате и сколь скоропостижен момент долгожданного сна. Теперь он только содействовал и проживал злое горе в одного, потому что знал окончание истории. Ночь после принесла разрозненный образ. Наруто ступал в тишине. Голова пропиталась настойчивым голосом разума, твердящем о простом порыве что-то вспомнить. Запах пота, искусственной кожи и влажной ткани сидели у чувствительных ноздрей. Аромат детства, юности, смысла и целой жизни, где был началом, завершением и самой верной дорогой из вариантов, приносил ощущение дежавю. Узумаки знал эти мысли, приценивался к ним с двух сторон, вертя на языке молчаливым принятием. Он ничего не забывал, чтобы вновь вспоминать нечто далекое. Привкус крови на губах, темный ёршик волос, мягкие черты худого лица, что в который раз видел в зеркале, — его прелюдия, идея и кульминация. Перед носом же — старенький туалет. Три кабинки за спину, два умывальника в половину руки; здесь же и зеркала, пустые, мыльные и пропахшие хлоркой, потому что уборщица на зал лишь одна. Вдалеке шумел таймер, отчитываясь раунд передышки и ненавистного дисбаланса в местной гармонии. Люди падали, ударяли коленями в пол, ведь ноги ныли, а руки тяжелели. Люди сплёвывали в раковину загустевшую кровь, там же, на коврах, размазывали стёртые до красного мяса костяшки. Уборщица должна была придумать заповеди, бить палкой и душить своей грязной истерзанной тряпкой, оттого, что негоже. Однако ещё не душила. Наруто ныл по минутам, сыпался в пыль, удирал каждый раунд, потому как, возвращаясь в зал, уже не слышал писк таймера, не видел ковров и висящих мешков. Не чувствовал присутствия некто живого и попадал в пустоту. Он не помнил, как часто закрывалась дверь вонючего туалета, не был уверен, что душевая по соседству все ещё существует. Глаза его в отражении зеркала смотрели смеясь. Глаза пустые, чёрствые и кривые, — его собственные с единственной разницей в том, что были чуть уже и несколько строже. Он не видел ни радужек, ни зрачков, — все смазало влажной рябью, осевшей на запотевшем стекле. Голое тело струилось прохладными каплями на пол вместе с водой, чутко утешающей острые плечи и лопатки. Она капала, убегая вдоль косточек ног и скрываясь за сливом решётки. Узумаки слишком тощий и щуплый для того, чтобы достичь его уровня. Чересчур паршивый и неспособный для того, чтобы встать и подняться на равную с Саске ступень. Тренер никогда бы не сказал этого вслух, не признался бы в мысли о бездарности маленького человека в углу ринга. Однако лжи в стылом зале не спрятаться. Каждый ясно читал по его глазам эти грубые строки, и звучали они паршиво, отдавая в ушах ненавистно-родным голосом дорогого соперника. Его убеждали быть кротким. Зал учил послушанию, заставлял фантазировать и многое представлять, дабы чувствовать тень размышлений соперника и всегда наносить твёрдый удар. Узумаки же не любил мечтать, потому как не умел и ко всякому сценарию всегда оставался причастным, оттого он «бой с тенью» на дух не переносил, вечно видя сосредоточенное лицо бойца в голове, но только не перед собой. Злоба в нём вскипала, вырываясь наружу животным стремлением растерзать в кашу тонкие черты лица и подняться на плаху первым. Как вдруг образ пропадал и безразличной грудой на него вновь взирал тяжелый подвесной мешок. Воспоминания эти вывернуты наизнанку, выучены наизусть, сквозь явь и беззастенчивую дымку сна грохочущие точным представлением о месте. Он хотел убить этот мир, потому глаза Узумаки открыл не сразу. Он осмотрелся лениво, видя лишь темноту за окном, и заслышал смиренно журчащую тишину. Единственное растение в квартире завяло пару недель назад. Наруто старательно поливал то, пытался выходить, покупал гранулы и подкормку, однако худенький кипарис уже погиб, и Узумаки поздно осознал, что не дождется результатов от экзорцизма над мёртвым. В этот раз сон не бросил на недосказанности. Не виделся ни заколоченный гроб, ни яркий свет летнего солнца. Ничто, кроме усталости, большего разочарования в нем не вызвало, да о пустом горшке в прихожей что-то всё равно умудрилось напомнить. Быть может, пообещай кипарис ему точно подумать о будущем, Наруто уже отпустил бы выброшенную землю и горшок бы вынес во двор или отдал престарелой соседке. Учиху ведь он отпустил, и слышались до сих пор лишь простые строки поразмыслить над ним. Подумать умом, который уже и не жив, и не реален. Вздохнул Узумаки с отвращением, вытянул подмерзшие ноги глубже под одеяло, но лишь для того чтобы перевернуться на бок. Реален, но не жив. Жив, но не реален. Таков путь Чумы и Смерти, странно только, что избежали Голода и Войны. Часы по натуре горели тремя часами ночи. Временем, признавшим идею подумать, чтобы вскоре подняться, налить воды и не выпить, забыв о причине. А будильник стоял на рассвет.***
— Уходишь? Тен-Тен уловила только скорый кивок. Сидела она на краю и, стискивая узкие ноги под столешницей, влюбленно чесала лодыжку. — Один вопрос не решил. Нужно успеть к восьми, — поделился с ней Наруто, осторожно отложив в сторону пустую анкету. — Кто придет если… — Я справлюсь, — заверила девушка. — Знаю. И в следующий раз не сбегу, обещаю. Милым и легким смехом Тен-Тен зашлась непроизвольно. Чересчур много ответственности она слышала в аккуратных словах Узумаки, сравнивая и обрабатывая информацию о прошлых беседах. Отчего только Наруто с каждым днём становился всё глуше? Видать, вина в этом Конан. — Ты сертификат с курсов уже забрал? — Они сказали, что в течение недели подготовят. — Мой готов уже. Вчера получила. — Тогда зайду завтра, — пожав плечами, Наруто вскоре выскочил за пределы стойки и скрылся за углом комнаты персонала. Собирать особо нечего, его простодушие не тянуло таскать за плечами груду немыслимых и бесполезных вещей, потому у стены ждали только личная одежда в высоком шкафчике да старые кроссовки. Лишнее оказалось в рюкзаке: легкие шорты на смену плотным джинсам, пара хлопковых бинтов и вольно-мятая футболка. — До завтра, — махнула на прощание Тен-Тен, игнорируя суровый взгляд мужчины-посетителя. — Я позвоню. Наруто шёл по остывшей земле, чередуя тротуары и проезжие части. Топал словно босиком, то ли ноги отвыкли за смену, то ли покрытие оказалось настолько неровным. Ничего он не знал, ведь не разбирался в тонкостях дорожных работ и нормативов. Мог лишь придумывать аналогию, неизбежно толкавшую к демону перекрестка. Там, в сотне метров как раз такой был, выходи да зови, если понял, чего не хватает. Правда выйти на крест не удастся — движение в городе плотное, собьют и дело с концом. Лучше подумай, кому нужна пустая душа? Разочарования ради? Невыгодно. По пути Узумаки заскочил за бутылкой воды, краем сознания вспоминая, что раньше привычка была ей запасаться, а спустя десяток другой минут всё же взглянул на время и с толикой сожаления признал, что опоздал. Перед дверьми чистенького снаружи центра Наруто остановился не сразу, глаза его взметнулись к фасаду, пытаясь уловить и сравнить номер с цифрами памяти. Бесполезное на деле занятие, за прошедшие годы мало что поменялось, и новых школ в округе практически не открыли. Разумеется, парочка была, однако те не выдержали конкуренции и проходимых расходов, вскоре закрывшись на неизвестный срок. Внутренний шум слышали с улицы. Несмотря на галдеж моторов и шипение рассекаемых луж, только дотянувшись до ручки, Наруто осознал, что некоторые вещи остаются по жизни неизменными. Толпа ребятишек носилась по залу фойе, путаясь в ногах и коротко взвизгивая. Кажется, они в прошлом никогда так не делали. Большинству детей чужда серьезность, а место это не полигон для чёртовых игр. Вдумчивость, строгость, задор — качества, неотъемлемо связанные с грядущим упорством. Но дети есть дети. — Эй! — прикрикнул долговязый мальчишка, врезавшись в бок медлительному Узумаки. — Отойди! Что ты тут встал? — Зал работает? — осмотревшись поверх низкорослых голов, Наруто проигнорировал явный упрек, а после вдруг подумал, что вопрос его слишком сложен, и уточнил. — Сейчас. — Там старшая группа. Мальчик едва нахмурился и шмыгнул носом, как тут же понесся в противоположную сторону, норовя догнать главного обидчика сей компании. — По прямой иди. Там направо, — несколько позже донеслось до Узумаки голосом того же ребенка, в задумчивости пропустившего скользкий толчок в спину. — Помню я. Не понимал Узумаки, почему пробурчал это столь забито. Быть может, смена бойцов на нынешнюю мелочь несла в себе нечто личное, оскорбительное для его тонких воспоминаний. А может внутри таилась скромная обида, ведь не узнали, не приняли давно выросшего ребенка, когда-то приходившего сюда таким же отпрыском. В его собственных глазах знакомое осталось за тонкой гранью. Ни единого лица, ни звука Наруто не признал, однако запах, вид и цвет узких стен, сеть коридоров и лабиринт раздевалок — всё осталось внутри, выученное долгой дорогой. Оглянувшись на двери, Узумаки уловил темноту поперечных улиц города, вновь хлопнувший звук замка и чей-то силуэт позади. Люди спешили прибыть и уйти, торопились забрать детей, приходили для личных достижений, а сам он внезапно вдохнул аромат свершившегося заката, что сменится на свет злободневного утра лишь завтра. Потому что рассвет приходит к каждому, мгновеньем настигает врасплох, и его сияние трудно пропустить. Проблема в том, что каждый только бдит путям забвения, считая должным утолить себя в одном из компонентов прошлогоднего фарша. Еда для таких не имела вкуса, а запах — подавно, давно ушел назад, стираясь сильно терпким послевкусием. Здесь же Узумаки отчего-то вспомнил странный азарт, коим жил годы напролет, барахтаясь и топя в себе ужас боли. Тренировки, сердечная пустота, мягкость высоких мешков на плотных тросах. Уже тогда его чувства имели глупую вариантивность, превращая желаемое в тонус мозга, а действительное в разгрузку для мышц. Сейчас изменилось многое. Ушли люди, сгинули недели и, миновав тонну интересов, Наруто стал прибором сомнительного украшательства: выбирай ленточку, подкрути кончики и прилепи ко лбу, ведь нашёлся ты человеком разумным, ни к чему опускаться до животных кулачных боев с отражением. Однажды он стал настоящим подарком; отпустил злобу на вещи, переборол ненависть к неспособности быть необходимым, и пища ему стала автоматически не нужна. Она требовалась клеткам и организму, а он насыщался иным. Подмена мыслей не болезнь разума, она — итог истинной сущности человека. И теперь тот огонь, живший прежде стремлением разобраться внутри собственного леса, внезапно его обжёг. Это был голод. Пятница самый странный день недели. Люди сгибают локти, сутулят спины, сидя и наклоняясь, бегая и услуживая. Люди работают. Пятница — пятый по счету день длинной рутины, для многих ставшей обыденной пятидневкой рабочих будней. Им следует отдохнуть субботой позже и воскресеньем на закреп. Народ убит и вымотан под день окончания тяжелой цепи из семи дат. Верным стал бы путь скорейшего сна. Однако в пятницу им хочется выпить, а в понедельник им хочется пятницу. Наруто не хотел чувствовать нечто подобное, боялся и впрямь образовать собой некий симбиоз с примитивным организмом утонувших по глупости людей. Он ведь тоже тонул многие годы подряд, несколько по-иному и тише, без вездесущей выходной улыбки и «оторви головы». Всего лишь опускался на дно, молча хлюпая прохладной водой. Только пить не стремился. В этом, пожалуй, был идеален. Красота других людей крылась в прекрасном, в их умении чтить благородство, находить лазейки и проходить сквозь проблемы узким хвостом. Узумаки не научился этому, сколько бы не копировал движения позвоночных существ. Привык считать что и сам красив, только в обратном, в истинном своем проявлении, пускай убогом, подарочно обернутом под предлог нормального человека. Так и пятница настала снова мыслью о прошлом, новым желанием попытаться вернуть себя в строй, заглянуть в давно отречённое будущее, чтобы доказать ещё дышащую способность к прощению или убедиться в ином. Обувь он снял инстинктивно, у тонкого края коридора за парой дверей. Дальше шли залы и раздевалки, там часто ходили и так, но уважение к общественной чистоте крылось в деталях, коим удалось прижиться на фоне множественного отторжения местных правил. В этот раз Наруто им не сопротивлялся. Знал, что пора протестов и яркого бунта ушла вместе с детством. — Здравствуйте, — негромко произнёс он, приоткрыв створку парной двери. Занятие шло полным ходом. Разминка и позабытый бег в строй — круги, скольким счёта не вел даже раньше. Вряд ли алгоритм изменился в корне, бегали здесь всегда много, тяжело переводя дыхание на ходу, не тормозя и не силясь уйти на обгон. Своего рода догонялки. Именно так кликал первый этап разминки старенький тренер, потому как суть крылась в дистанции и выносливости. Наруто пропустил ряд вспотевших парней, отступив ближе к стенке. Дверь он прикрыл как-то тихо, чем не выдал бы подозрения на своё присутствие, однако тренер уже смотрел на него с ожиданием, по привычке заметив смену взглядов бегущей толпы. — Здравствуйте, — кивнули в ответ. Человек перед Узумаки оказался иным. Пожилого мужчины в стенах отныне не носило, а потому новенький парень смотрел чуть свысока, стоя в закрытой позе с руками у сердца. Тёмные глаза изучали с прищуром, намекали на некую застенчивость их владельца. Волосы же оказались достаточно длинными, завязанными тонкой резинкой в высокий и небольшой пучок. Большего уяснить и не удалось, одежда на человеке сидела относительно свободно, говоря лишь о том, что телосложение могло быть как слишком худым, так и в целом добротным. Внимание привлекла маска на лице. Она прятала истинную эмоцию и неизвестные черты. — Бежим, парни, — оглядев зал поверх светловолосой головы, жестоко оборвал тренер. — Шесть кругов только. Узумаки чувствовал свою причастность к этой легкой и не новой фразе. Стоя напротив, отчего-то понимал, что как прежде здесь и не будет, но свою роль уяснил за версту. Для зала он старый друг, для этих людей — новый виток в сфере регулярных знакомств. — Я тренировался здесь раньше. Лет шесть или восемь назад, — решился первым начать он. Парень поправил краешек тканевой маски, внимательно вслушиваясь в несмелый монолог, тогда как собеседник вскоре о чём-то задумался. — В соревнованиях участвовал, наверное многого на тот момент добился. — Хвалю. Это стало решением вернуться? — Не это, но, если возьмете, я только с радостью. Меня Наруто зовут. — Какаши. Молчание настигло ненадолго, пришло вместе с кивком. Про себя Узумаки повторил это имя, зная, что иначе то вскоре забудет. — Какие здесь вообще группы? Мне бы расписание узнать, — произнес он, думая об иной составляющей — о работе и планах уже на этот вечер, раз сбежал раньше окончания смены. Какаши был человеком простым и с информацией не временил, однако должен был знать чуточку больше. — Для начала отойди с прохода. Наруто.