«Глаза, полные печали,
Я знаю, что не должен смотреть, но я не могу отвести взгляд.
Худощавое тело;
Ты можешь посыпать мои раны солью, но мне не исцелиться
От чувства к тебе»
Ширина не равна высоте. Комната длинная, но узкая, потолки около двух сорока. Каморка эта полагалась на одного — человеку тут тесно и душно, словно небольшое окно в нише дальней стены не давало ни света, ни воздуха. А вместе с тем, перемен не видать который год, и остаётся только скудное ожидание. — Когда уже вечер настанет… — отчаянный шёпот Узумаки рушил густую тишину. — Ты оторваться не хочешь? Саске терпел нападки изнеможённо. Глухость Наруто — не болезнь, она скорее отклонение, выборочное к важным вещам, нелюдимое и принадлежащее только ему. Кровать по соседству надломленно скрипнула, а рядом зашаркали медленные шаги. — Саске, — позвали вновь. — Закрой её. Тетрадь лежала на тумбочке. Учиха сидел подле, записывал числа и передавал условия вводных переменных. Готовясь к экзаменам, он притирался к науке чуть ближе, стремился не стать частью тех, кто воспитывался путём одних бесконечных ошибок. Но недальновидность Наруто просила тетрадь не столько закрыть, сколько выбросить к чёртовой матери и вновь обернуться на звук. Саске же не слушал его, не видел и думал, что достаточно скрупулёзно вчитался в условия. — Я так на тренировку хочу... Может пораньше пойдём? — Ты успокоишься сегодня? — глухо прозвучал голос Учихи. — Стены давят, — уверенно сообщил Узумаки. И правда давили. Детский дом опустел, обветшал и ощутимо загнулся. Старенький пыльный ковёр посреди комнаты поглощал ленивые потоки воздуха, как принял на себя и новый шаг. — Почему ты снова… — не успел тот закончить, как вздрогнул. Саске плашмя стукнул карандашом о дерево тумбочки и зло обернулся. — Я уйду через сорок минут. Можешь валить хоть раньше, хоть прямо сейчас. Дай закончить. Взгляд Наруто уловил серебристое разочарование на овале лица. Очи стёрты, а черты на коже слились в призрачную дымку. Обработал — венецианская маска. Привык. Нестандартная, потому что дыр под глаза на ней нет. Саске не был злодеем. И казаться им никогда не пытался: ни раньше, ни ныне. Чего-то прятал — определённо; снова залезал в неподвластные человеческому гибриду затеи, и вновь выходил полуголым, однако чистым, нетронутым и сухим. Узумаки был проще. Он принимал в Учихе всё, но, как ни пытался, не мог нащупать закономерностей, присущих любому человеческому мотиву. Мораль Саске в отличие от его собственной говорила высокими запросами. Предметными. А Наруто только жаловался на боль в глазах. Не первый месяц, если Учиху не подводила память. Он каждый вечер садился у стола, смотрел на захламление, ставшее преградой обоим, а после от волнения потирал переносицу и тихо сетовал, сетовал… Одиночество было его пороком. Махровое, почти что мягкое говорило оно нежно и складно, всё пыталось убедить Узумаки остаться с ним. Однако Саске наблюдал это по лицу, а вот во взгляде читал яркую долю отчаяния. Потому что Наруто никогда не был проще. За тренировки он хватался не зря. Его тело, пускай достаточно твёрдое, чёткое и выносливое, подводило отражением в зеркале. Подобие беспомощности в сером лице навевало на мысли о небезупречном. Узумаки хотел побеждать, сколько бы не скрывал сего факта. А Саске знал, что победить ему мешает покалеченная самооценка. Ночи уличали её без стеснения. Обнажали мелким набрызгом горячих век, остатком смазанных о подушку слёз и скользким холодным потом. Даже их Наруто прятал, хотя кричал, что доверяет. Шорохом он уходил в туалет, умывался, и снова заглядывал в зеркало, откуда в ответ взирали незнакомые морщины его спрятанных недостатков. А после череда снов, прилипавших в обнимку, уносила из комнаты прочь. Он снова засыпал, думая, что намного проще Учихи. От чего только грустил — Бог его знает. Был одинок. — Снова с Итачи? — проговорил Узумаки бесстрастно. Саске же услышал море щиплющей зависти. — Да. — До ночи? — Тебе то какое дело. Учиха часто уходил куда-то. Брату он улыбался. Может отчасти холодно и дежурно, но всяко лучше той извиняющейся улыбки, что подарком прятал от Наруто каждый вечер. Итачи много говорил. И с Узумаки говорил, и с Саске, и даже сам с собой. Казалось, что нет причины и поводов, просто требовалось парню выговаривать тонну идей, кружащих в голове, ибо несколько часов, проведённых наедине с собственным бредом, давали ощутимый толчок под задницу высказать мысль первому встречному. Наруто был уверен, что говорили братья о пустяках, о незатейливых буднях, о маленьких интересах друг друга. Какая разница, если помогало то им обоим. А Узумаки идти некуда да и не с кем, как бы старательно не воевал за внимание мира. — Итачи приглашал меня как-то раз, — тогда начал он. — Полгода назад, — незатейливо напомнил Учиха. — Но ты не работаешь. — Я могу сидеть рядом с тобой. Что особенного в ваших встречах? Ты просто копаешься в гараже, перебирая запчасти вечно ломающихся… Да без разницы. Мне-то зачем знать чего? — Вот и ответ. Иди на тренировку, толка больше. — Что это за компания у тебя? — возразил Узумаки, увидев вновь приоткрывшийся рот, как чей-то мобильник противно завыл. — Тихо. Итачи звонил нарушая их диалог. Всегда делал так с тех пор, как уехал. И Наруто злился, горел, но молчал. А после Саске снова уходил и возвращался лишь вечером. Пропадал в гаражах, на трассах — где угодно помимо дома. Несло от него выхлопными газами и машинным маслом, иногда бензином и чем-то сильно химическим. Запах такой отвратительный, словно кома токсикомана, однако на нём ощущался живее, чем на любой металлической твари. Узумаки же тянулся в спортзал. Этот дух вечной спешки научил его ненавидеть трассы. Амбре в переизбытке всевозможной гари и синтетического жира отпечаталось на глазах бельмом соседа. Саске так глубоко этим жил, столь влюбчиво дорожил каждым выходом из дома, что совсем позабыл об истинной сути живых и противоречащих ценностей. Мотоцикл учил его свободе, дарил общение, закрепляя навык. Место в этом собрании у Наруто не было. А зал воспитывал их обоих. И только на тренировках Учиха уделял ему своё жадное время, дарил болезненное и пустое внимание, пускай был другом, пускай единственным. Складывалось ощущение, что брат, бывший куда старше и дальше от интерната, являлся для Саске человеком-товарищем, семьей, целым миром. Ему не приходилось копаться в себе, не требовалось выгрызать ответы зубами. Один единственный Наруто в этой глуши сидел с Саске наедине и никогда не становился кем-то настоящим. А ведь хотелось простого — оказаться хоть раз в тех гаражах, услышать бубнёж человека, сказать нечто, что Учиха непременно запомнит. Узумаки понять не мог, в чём именно дело. Пятнадцать лет они провели в детском доме, знакомые с детства, близкие, родные. Большей семьи ни один из них не имел. И ведь довольствовались всю жизнь, как ни странно, принимая подачку судьбы, защищая друг друга от ненастий. Однако Саске вдруг повернул на съезд, а Наруто не успел затормозить. И возжелал он того, чего Учиха никогда не давал, сам не заметив, как им заболел. — Ты слишком зажатый. — Что? — в недоумении уточнил Узумаки. — Итачи просил передать, что ты слишком зажатый. Маленькая лампа на тумбочке мигнула, прощаясь. На ноги Саске поднялся довольно быстро, ловко откинул карандаш на заваленный хламом стол и прошёл мимо. — И приставучий, — донеслось из-за спины, в чём Наруто не сразу распознал суть проблемы. — Он этого не говорил. — А ты и разговариваешь сейчас не с ним, — усмехнулся Учиха, визжащим скрипом петель шкафа завершая свой монолог. — Одевайся. На тренировку подвезу. Узумаки поймал ком оранжевой водолазки и с замешательством его осмотрел. Ситуация вела к глубоководью. Наруто помнил, что близились соревнования и каждый потерянный час тренировок лишал маленького билета на выигрыш в лотерее. Он уже не был уверен, что Учиха помнил об этом. Вероятно, тот попросту не считал, что играет в азартные игры. Саске бои давались легче, с упёртым мастерством и привычкой обманывать взгляд он подходил к вопросу занятий всё более-более холодно. Не любил Наруто такие дни. Техника не имела права рушить грунт между ними, и все же Учиха ей позволял, едва не собственными руками толкая колеса. — Что тренеру сказать? — приподнявшись, спросил Узумаки. — Ничего не говори. Я приду. Затем неизвестно откуда взявшийся топот ног растворил на вьющийся песок картину смеющегося, но придирчиво стального лица. Наруто вздрогнул, раскрыл глаза и уставился в потолок, дыша тягостно и свистяще, покуда сердце надрывалось возле глотки с бесформенным смехом. Потолок знакомый. Недружелюбный. Он повернулся лицом к часам, сверился с датой и захотел совсем не вставать. Учиха ведь солгал. Не пришёл, тем же вечером покинув склеп их узкой коморки на длительное всегда. Узумаки помнил кипу документов на столе директрисы, после смутные голоса воспитателей то в коридорах, то где-то ещё. Хрен бы пал на их беззубые рты, ведь ничего не знали, не понимали, а смеяли говорить… Дело не в мотоциклах, на них лишь заело пластинку, старую и трухлявую, как ум несчастных старух-руководителей. Дело не в тренировках и сложном характере. Дело в нём, в Узумаки. Сказал, что не должен был, а после как идиот, стоял у входа в спортивный комплекс и наблюдал за удаляющейся красной фарой, запоздало решив, что должен был промолчать.***
— Постойте! Коридор полон цветов и отделочных полуколонн. Наруто бежал за женщиной второй пролёт. Однако та не останавливалась, приложив к уху телефон, накрепко вцепилась руками в папку и топала низкими каблучками. — Да подождите! — повторный бросок. Улыбка натягивалась ощутимее, женщина оборачивалась, а губы её плотно сжимались. — Что происходит? — За что меня понижают? — остановился Узумаки всего в паре метров. Скрупулезно оглядывая убранство, дамочка телефон убрала. Некоторая фанатичность в её упрямстве смотрелась учтиво и выигрышно, зато минутой спустя те же качества вдруг образовали кислящую желчь. — Ты про трудовой договор? — та призадумалась и, не дождавшись реакции, взмахнула худой рукой. — Новые условия, подпиши его. — Но условия свидетельствуют о понижении. Вы обязаны предупреждать сотрудников и приходить к соглашению обеих сторон. — Где твои документы, умник? Ты повышение квалификации проходил? — Да, — твёрдо кивнул Узумаки. — Документы? Я их не видела. — Принесу на этой неделе. Так в этом дело? Или напарниц моих Вы так же отшиваете? — с замашкой совести Наруто почувствовал, что палку несколько перегнул. — Извините. Женщина повременила со словами. Осмотрела фигуру парня с неким внутренним отвращением, чуть погодя, отошла на пару шагов назад и развернулась. Ответа Наруто не дождался. Управляющая ушла раньше, чем поток завершающей фразы подошёл к приоткрытым губам. — Что за блядство, — тихо выплюнул он, повторяя действия начальницы с разницей в том, что поплёлся в обратную сторону. У стойки ресепшена крутился мелкий ажиотаж. Гости не поделили нечто недосягаемо важное — бутылку вина, забытую кем-то при входе. Встревожено пошатнув головой, Тен-Тен попросила о помощи. Просила взглядом, не больше, однако столь убедительно, что Наруто поспешил к месту встречи, вникая в проблему людей. — Тебе договор меняли? — парой минут спустя, Узумаки вернулся. — Нет. Что она сказала? — Ничего полезного. — Надеюсь, тебя не переведут, — в сердцах побелела Тен-Тен. Ей право не хотелось представлять смены с кем-то более утончённым и высокопарным. А может и напротив, подобрали бы невежду или кого похуже. — Посмотрим. Уже в обед девушка бурной трудоспособности не выдержала. Отпросилась она на отгул по другой причине, однако Наруто решил, что ему непременно плевать. Тен-Тен здесь сгорала. В ней это виделось ярче, чем в остальных, не хватало активного отдыха, а дел вечно крылось невпроворот. Полсмены он отработал честно и за двоих. Всё думал о документах, — на кой сдались они старой мымре? Управляющая не вела подсчёта документации, бумаги всегда заносили в другой отдел. Значит, кто-то её прижал. Чем-то пригрозили, раз начались сокращения, и правила ни с того ни с сего поменялись. В этом смраде витал уже знакомый запах разочарования. Не в работе дело, даже не в людях отсюда, скорее всё сразу — в большом симбиозе как-то надавило на старое желание никогда не быть просто удобным. Считалось ведь: надежда умирает последней, вера — первой. А тут надежда вновь оставить всё на своих местах неожиданно сдохла, да и вера Наруто по-прежнему избегала. Почему же заметил только сейчас? Он держался поразительно долго. Вероятно побочные эффекты выбила злоба в коктейле с предостережением, но работа, напротив, пошла монотонно. Родные чувства, как в самом детстве — поглощающие, жадные, — вспыхнули крохотным огнём в отражении лиц посетителей, только грубости не хотелось. Бесцельные баталии приводят к войне, а та может затянуться очень надолго, — однажды рассказал Итачи. Снова проявлял оправданный пацифизм. Узумаки вымотался, ослаб, задыхался в духоте угла, где сам надышал и надумал. И всё же сидел на рабочем месте, упёртым бараном держа чистоту ясной улыбки. Трудиться следует либо с отдачей, либо никак. Разгар недели — главная проблема рабочего класса. Сил понедельника уже нет, а пятница за горами сверкает обманчивым блеском. Среда это тень, она не способна создать что-то новое, но вместе с тем, среда — центр вращения будней. Устойчивый механизм и момент времени, в котором человек на вису. Не страшно падать, не страшно летать. В середине всегда максимально привычно, потому ощущения иногда подводили. Часы ковыляли верблюдом, минуты путались друг за друга, спотыкались, переплетались в созвучия тиков. Погода же прельщала сухостью тротуаров и дорожного полотна. Ни тучи, ни лужи, ни ясного отблеска капель, — едва ли идеальнее моменты ноябрь когда-то дарил. Вечер бесспорно красивый. — Маленькую воду, — попросил Узумаки у кассы небольшого магазина. Лишь позже подумав, внезапно добавил заветное. — Пожалуйста. И силуэт продавщицы на миг улетел. Стеллажи замаячили перед глазами пёстрым набором продуктов. — Наруто? По левую руку скользнул воротник болоньевой куртки, тогда как лёгкое движение осветленных волос приоткрыло лицо Суйгецу. — Во дела, не ожидал, — улыбнулся парень, а сам уместился у кассы рядом, смотря за возвращением матёрого передника. — На тренировку идешь? — Однозначно, — внутри Узумаки говорил метроном. — Ещё зажигалку за тридцать и по карте, пожалуйста, — обратился он уже к продавщице. — Сегодня весь день такой. — Какой? — отойдя от прилавка, Наруто удивлённо нахмурился. Суйгецу же позабыл для чего заходил в магазин и щурился, вероятно выражая веселье. — Нервный. Хотя погода хорошая. — По тебе и не скажешь. — Да кое-какие заслуги на работе. Вот с утра как чужой среди своих. Все говорили о делах да о работе, о середине недели, кто-то — о заслугах. Парень не виноват, просто Наруто этим днем приходилось блудить особенно неудачно. Спотыкаясь о сны и пути новых будней, он чрезвычайно плотно ужился в роли рассказчика, стал зрителем собственной жизни, и вдруг среда пнула коленом под зад, вынуждая поднять зенки выше. А выше — реальная жизнь. — Кем работаешь? — Наруто наклонил голову, слегка повернувшись к попутчику. — Автослесарь, — дорога шла по прямой, в то время и улыбка Суйгецу стала чуть тише. — Ничего примечательного, но сервис перспективный. — И что же ты? Выявил поломку, незаметную остальным? — Отчасти. Машину удачную пригнали, потому и пораньше ушёл, как знал, что тебя встречу. — Незавидная участь, — Наруто выдохнул по ветру. Впрочем, сейчас разницы не было. То ли Суйгецу повстречал в нервный день Узумаки, то ли тот сам по ошибке натолкнулся на место пребывания праздного человека. Всему своё время, случайности не случайны. А тишина рядом следовала незаметно, не находя причины отстать насовсем. — Хорошо так. Добрый вечер в компании приятного человека, — пошутил автослесарь. — Сам как? — Ты о работе? — Не знаю. О чём расскажешь, то и выслушаю, — говорил Суйгецу изнеженно и легко; приоткрывая дверь, поскользнулся и едва не продемонстрировал завидную растяжку, однако имел в виду нечто сугубо личное, что-то, о чём говорить сейчас Узумаки был не готов. — Ушёл не пораньше. Смену отсидел за двоих, напарница с обеда отпросилась. В целом… Не хвалиться, не жаловаться. — В отеле всё? — Да, — кивнул Наруто, как тут же невольно насторожился. — Я говорил тебе о нём? Подозрительный взгляд Суйгецу воспринял по-своему, оттого и плечами пожал в равной степени безразлично. — Наверное. Иначе, откуда мне знать? Знание — вещь субъективная. Принадлежи оно только Наруто, сомнений бы не возникло; принадлежи только кругу людей, тогда шансы быть вскрытым нашлись бы в небольшом объёме; однако место работы ныне не секрет для посторонних, не тайна и не ошибка выбора. Кто угодно, зайдя лишь погреться, вполне мог столкнуться с его персоной лицом к лицу, увидеться и разойтись, так и не найдя дороги обратно. Кажется, Узумаки и впрямь говорил. Возможно кому-то ещё, не грех ведь признаваться — место приличное. Синева накладной потолочной лампы отпугнула суматошные мысли. Собрались далеко не все: пара-тройка парней бушевала у шкафчиков стоя, другая часть говорила о чем-то предельно тихо. Только Джуго в их славный союз не входил, сидя мирно поодаль от смешанных разговоров. Суйгецу кратковременно замер, идя по прямой, при этом обошёл парня, заметно стараясь не прикасаться. Лицо его более не сияло, облако точек в системе координат навело на высокоточную модель неизвестной картины. Наруто не понимал, в чем же дело. Голову он напряг, задавшись вопросом, проверил эмоцию и тучного Джуго, однако всё равно ничего не увидел. Парни будто прятали собственные кошмары от всякого близстоящего, будоража тяжёлые волны, но ничего не показывая из под воды. — Пятнадцать минут ещё, ты куда? — осоловело спохватился Наруто, заметив, как туча Суйгецу пошла в отдаление. — Побегаю. Дверь вскоре хлопнула, скрыв его силуэт, тогда пристальные глаза Джуго перестали прятаться за тенью ресниц и выглянули к свету. Узумаки сделал ровно то же, сам не зная, отчего уцепился за парня с надеждой понять. — Он всегда бегает перед тренировкой, — заметил Джуго. — Хатаке становится более… Снисходительным. — Да. Умно. Но ни в растерянный вид, ни в слова вложить шелуху внимательности Наруто не удалось. Он последовал за Суйгецу неосознанно. Захватил рюкзак с водой и бинтами, натянул кроссовки и выступил за пределы раздевалок спустя лишь пару минут. Зал пустовал. Какаши не придавал значения тихому топоту босых ног, сидел на краю ринга. Бегущий вряд ли волновал его больше странной книжицы в руках, что тихим шелестом перебивала рваное дыхание Суйгецу, однако он наблюдал. Душа внезапно впала в гуманную меланхолию. Антураж двух людей в этом месте плакал безразличием к настоящему с ещё большим наплевательством на предстоящее, словно ринг это сцена, будто каждый боец в зале — лишь картонный актёр. На первый взгляд удручающе, но кто поставил запрет думать иначе? Разговор всегда следует начинать со своего очага, и Узумаки наконец сему правилу заглянул прямо в рот. Очаг — эпицентр его притязаний. Сила и выход, борьба и кровавый кашель. Один достойный удар отбивает ногу на оставшийся раунд; спонтанный прыжок в неизвестность показывает трудный жизненный путь; борьба порождает пацифизм, пацифизм — жалость к изувеченным судьбам; а неестественный кашель Наруто мучал только во снах, и всё же утром горло драло наяву. Вот она — меланхолия. Понимающая и человеколюбивая. Суйгецу пробегал пятый круг. Кисти на уровне пояса, ноги тянули путь стальными хлыстами. Ситуация знакомая каждому, кто хоть единожды брался за правильный кросс. И Наруто, как погорел. Вдруг увидел себя, давно лежащим поперек железной дороги, и оборвался на месте, бросая вещи в углу. Он вспомнил, как ловкостью рук поднимался у ринга, отжимаясь по тридцать и сорок раз за подход, как выворачивал суставы и стирал с пальцев кожу. Не малодушие толкало прежде на сверхурочные тренировки, не Саске, вечно занятый личной войной. Нет. Узумаки был здесь ни просто ради него, ни ради соперничества, ни ради пустого величия. Одиночество порождает вакуум, в пустоте начинается мука, а любая болезнь человека доводит и злит. Он злился с детства, в юные годы и по сей чёртов день. Именно это принуждало существовать дальше, — ни правило подчиняться, ни способ себя проявить. Только ярость к собственному пути. К уникальности каждого на единой дороге жизни, куда до сих пор не вписался, но должен был, ведь иначе никак. Бег вырвал дыхание с самых низов, чистая и природная энергия растолкала кислоты по мышцам. Наруто заторопился словно спринтер, сдавая дистанцию на секунды. Голова у него закружилась, тело сковало напряжением, однако ноги понеслись сумасшедшим вагоном, обгоняя Суйгецу так скоро, что круг не успел подойди к концу. Давлением на виски, кожу накрыло великолепное чувство самоотдачи. Контроль над разумом и над телом в единственный миг полноценной концентрации. Руки мешались, прижались к жёсткому полотну груди и тихий рык, едва слышимый на фоне ударов, заскользил по новой волне. Зал уплыл, завращавшись по кругу. А перед глазами тьма. В лице — сумрак погибающего безумца. — Наруто, — позвал тренер, пристальнее вглядевшись. — Тише ты. Узумаки не слышал. Набат в голове отсчитал тридцать вторую секунду, и пьяный марш побежал с чистого — заново. — Суйгецу, — Какаши повысил тон, однако парень сумел лишь остановиться, запыхавшись и краснея. Глядел он суматошно, отчасти даже перепугано. — Сейчас сердце у него ёбнет, отвечать будешь? — Не ёбнет, — страх сменился первобытным восхищением, а то — необъяснимой уверенностью в странном выборе Узумаки. — День сегодня такой… Наруто удалось уйти от исцеления сразу после краткого разговора. Пустота давала свободу манёвра, непреодолимое желание погрузиться на дно и вновь зачерпнуть в лёгкие больше морозной воды. Он опасался услышать очередную рацею о благе здоровья. Люди вечно чего-то боялись, а из таких, как он, страх делал пустых марионеток. Как в старые-добрые, Узумаки не думал убегать дальше обшитых стен зала, ведь взрыв и картечь лучше сразу и в голову, а больного полудурка, вроде него, тренеру следовало мягко придерживать на оптической мушке. Наруто знал, как это делается, потому что прежде держал на ней Саске. Дураком он был, думал, что спасал, а на деле сам только больше боялся. Замечая скользкие изменения в натуре Учихи, однажды углубился в проблему столь влюбчиво, что позже не смог из него прорасти. — Наруто, — новый шёпот от тёмного ринга. А Наруто в небесах. Он понял, что так уже было. Кто-то догонял его спутанной тенью, провожал взглядом, медленно огибал по касательной, боясь зацепить, но в то же время растягивая момент сближения, чтобы привязанность не старела. Кто-то не хотел вновь потерять и пропасть с поля зрения. То, как обрисовали его тело косые лучи, медный и выборочно пропавший отлив незадетой кожи — всё тонкое и дырявое, являлось точкой начала личной скрижали. Тело лишь кости, мозг — генератор фантазии. Живым напоминанием чему-то действительно важному, непомерному и вечно заходящему за ум, становилось сплетение неизвестных символов на старой табличке. Скрижаль повелела не забывать; разрушив былое наставила на путь истинный и, с одним упоминанием после, разрешила продолжить игру. Упоминание это Узумаки вторил шёпотом. Им не могло быть ничто, кроме мёртвого имени. Неровная линия губ остановила процесс созидания. Наруто видел трещины на поверхности ровной кожи, смотрел, как матовый блёклый цвет вновь изгибается под тяжестью света. Только в этот раз краешки рта не смеялись, не поучали пожизненным сроком. Они дрожали, боясь внезапно опуститься. Лица нет. Глаза скрыты тенью спадающих вниз борозд. Однако Узумаки не составило труда слепо коснуться пальцами бока мешка, чтобы обогнуть его вскользь и побежать дальше — туда, где Саске улыбался так не только в последний раз. Он плакал, а слезы не капали. Не должно от возвращения на круги своя становиться до невозможного душно. Заживая, порезы нарывают, но после мы понимаем, что лучше так. Лучше боль, чем дербанящий зуд, ведь прикоснешься к нему и станет лишь больнее. Если бы Наруто знал, что процесс запустился необратимый, он обязательно бы передумал отпускать Учиху сквозь силу. Тишина зарокотала на фоне остановившейся пары чужих ног. Суйгецу сел на край ринга, наблюдая, и Наруто показалось, что с Какаши они несколько ближе, чем пытались выглядеть в эти дни. Всего лишь глупая мысль, а даже развеселила. На него смотрели живые люди. Его догоняла любимая тень. На курсах и в университете у Наруто был мягкий, податливый друг. Тен-Тен. Работа подарила знакомство со своеобразной натурой Конан. Сегодня управляющая вывела на голяк, а завтра найдётся и кто-то ещё, кто вдоволь испьёт его крови. Быть может, тот же Суйгецу… Сколько же в мире людей? Из разных материй, из грязи и благородства. Мастей не сосчитать. Но сердце замкнулось на чёрном. На бьющем фонтане надежд, давно покинувших мир созвездий. Наруто и разобрать не мог, с каких пор кошмары овладели им досконально; с чего вдруг имя, выбитое на могильной плите уже и про себя говорить стало жутко. Саске простой человек. Из несуществующих. Один в своем роде мёртвый ублюдок. Зачем же Узумаки так грызло? Почему спустя столько лет дышал только им? Сердце рухнуло вниз. Острый толчок под рёбра слегка подкосил, а быстрый удар с боковины обрушился звоном в ушах. Странным образом стены пошли по косой, зала накренилась и, уперевшись в основу углом, остановила крутое вращение. — Сорвался… Сейчас воды ему дам, подержи. — Наруто, — второй голос узнаваем на толику лучше. Принадлежал, вероятно, Какаши. Тому, кто двинул под дых в попытке остановить. — Давай, не спи. Наруто. Глаза Узумаки приоткрыл осторожно, будто спазм внутри сердца был готов вскрыть ему глотку. Он странно лежал, опираясь на чьи-то колени. Лицо, затянутое маской в момент показалось родным и знакомым, но в следующий миг парень сморгнул наваждение и снова опал, принимая дары от фигурного поражения. Уши заложило, со звоном свернув в толщину головы. Вид Какаши красноречиво твердил о беспокойстве. Волокно перед глазами оседало на дно, изображение становилось чуть яснее, и Узумаки чётко осознал первый факт: тренер не Учиха, и, благо, быть им не мог. — Я в норме… — Да уж куда там. Лежи, идиот, — раздражённо пробормотал Хатаке, но тембр смягчился. Видимо, и впрямь переживал. Спустя два сдержанных выдоха рассеянный взгляд снова уцепился за ситцевую футболку Суйгецу. Казалось, парень выскочил из ниоткуда, присел на корточки и совершенно по-кретински норовил засунуть под нос бутылку с водой. Наруто, правда, руку его поспешно оправил, косо мотнув головой, и неблагодарно пробормотал о нежелании пить. — Свободны на сегодня. — Как так? — А ты глаза разуй и посмотри, — Какаши, не торопясь, уместил ладони на подмышки Узумаки и потянул вверх, желая с ношей таки подняться. — До дома ему помоги доехать. Сплошная ебанина с вами в этом году. Сил сопротивляться у Наруто не осталось. На ногах он держался весьма сносно, однако каждый поворот головы раздражал тупым спазмом позади шеи и в височных долях. Суйгецу же спорить не стал. Первый раз выгоняли с занятия и отчитывали за глупость другого человека. Пожалуй также впервые его просили кого-то сопроводить. В раздевалки они вернулись молчаливыми напарниками, одевались по-своему долго и напряженно, стараясь скрыться за удивлёнными взглядами собственной группы. И, только выйдя за пределы длинного коридора, столкнувшись в фойе с надрывным смехом юнцов, оба поняли, что конфликт не исчерпан. Наруто пошатнулся от резкого всплеска детских рук, Суйгецу без одобрения взглянул на ребенка, а после взялся за локоть Узумаки и едва не силком вытолкал за входную дверь. — Что это было? — грубо поинтересовался он. — Я не знаю. — Не можешь не знать. Откуда аффект? Думаешь, заслуживаешь понимания? — Нет, — слово сипнуло раньше Наруто. Он через пару секунд сделал шаг в сторону и приподнял лицо к окнам второго этажа, а сам пробормотал. — Думаю, в этот раз не прокатит. — Верно думаешь. Вопреки голосу гнева, Суйгецу заметно похолодел. Кто-то должен был дать ему право высказаться, и этим правом он смело воспользовался, теперь не видя нового повода кидаться огнём. Они сами собой, не сговариваясь, медленно двинулись вдоль тротуара, каждый смотря под себя. В разговор Узумаки вступать не спешил, всё подбирая слова и темы, с которых стоит начать. А собеседник, напротив, вопросов имел сполна, однако первым озвучивать мысль принципиально не собирался. — Я с другом раньше тренировался, — начало положено гибло, во всяком случае Наруто сию минутно же почувствовал себя дураком. — Он на тебя чем-то походил, такой же несгибаемый и прямолинейный во многих вопросах. Саске его звали. Сложно понять, что чувствовал парень, говоря о проблемном с такой простотой. Видя неприступные колонны многоэтажек и рваные шпили старых высотных зданий, таких же морально уставших, как тема взятого разговора, Наруто подумал, что Суйгецу ничего не поймёт. — Мы с ним в детском доме выросли, и с малых лет… Одни во всем мире, — слова на языке путались, смешивались в бесконечно отчаянный крик, но связки выдавали краткие предложения, держась в руках куда лучше хозяина тела. — Мы практически всегда были вместе. Дома, на учебе, в свободные часы, за исключением тех моментов, когда он нашёл себе компанию. Я туда не вписался. Да меня и не звал никто, если на чистоту. У Саске наверное было много друзей, брат его говорил, что коллектив приличный и шумный. Даже странно… Он не любил болтливых и чересчур жизнерадостных. — Ты злишься, что тебя бросили? — Возможно. Я сам не знаю. Наверное мы потому и боролись как проклятые. У него всё получалось как-то проще и спонтаннее, хотя я уверен, что Саске никогда не действовал вслепую… Куча наград, похвала, уважение — всё было в шаговой доступности, потому что он действительного этого заслуживал. А у меня ничего не было кроме него и нашего противостояния. Чувство маниакальной привязанности лет с четырнадцати сплелось в ком, зародилось именно по отношению к нему, и с тех пор я места себе не находил. Пытался найти признание, эпицентр проблематики и хоть какой-то интерес ко мне. С его стороны было бы правильно его проявить, ведь, как ни крути, к близкому человеку, даже если он таковым меня не считал… А потом Саске умер. — Сложно, — с некоторой досадой рассудил Суйгецу, и Наруто лишь кивнул, отмеряя шестидесятый шаг, уходящий в сторону поворота. — Не просто. Но не надумывай лишнего. Сквозь завиток трещины в асфальте проступили морщинки сухой травы, иней накрыл их тонким блеском, силясь добить или, напротив, сохранить от холодной зимы. В тишине голову к парапету подле дороги подняли оба. Едва осязаемыми частичками с неба посыпал первый снежок, и стужа сухого вечера тогда показалась намного мягче естественного мороза. Если бы на душе было так просто, — остудить её кубиком льда, положить в холодильник на пару часов и сердце снова уже не болит, а голова чиста словно родниковые воды. — Какаши мне велел избавиться от абулии, — в тон зашелестевшей лысине низких кустов проговорил Наруто. — Он прав, стоило бы… Только я не знаю, как выбросить из головы эту историю, а самому перестать прогибаться. — Под кого прогибаться? — в лёгком недоумении собеседник обернул голову на звук щёлкнувшей зажигалки. — Да подо всех, — прикурив, Узумаки со свистом выдохнул первый дым. — В большей степени под Саске, ещё с тех времён. Дома грызет, на учебе рвали, сейчас на работе пытаются поделить. И не ясно — то ли место моё, то ли ещё чего-то. Разучился я людям отказывать, будто последний раз в жизни вижу. Даже думать не хочется. — Так плюнь на них. Ты просто помешан на прошлом, зачем? — А как иначе? Я столько раз хотел сдаться, буквально убивал себя, заставляя идти дальше. Интернат, школа, воспитатели. Затем похороны, пустота и бесконечный ритм новой учёбы, — Наруто перечислил по пальцам, бездумно осмотрев свою руку. — Я не заметил, с какого момента жизнь полетела сама собой и как привела меня к настоящему, где есть дом, работа, сны… Кто его знает, настоящая ли эта жизнь вообще. Из достоверного у меня остались только воспоминания. — И ты решил ими жить, потому что зациклился на болезненном опыте и боишься пережить его вновь, — стойко резюмировал Хозуки. Ему не приглянулось в истории всё. От начала социальной драмы, насильно втянувшей в себя ребёнка, до выходного продукта, коим стало курящее рядом нечто. — Какаши прав, от этой херни нужно избавляться, как и от абулии. Неудивительно, что она у тебя появилась. — Нет, Какаши о херне ничего не знает. Он не спрашивал, я не рассказывал. Зачем ему это. — Затем, что ты топишься. Пришёл в спорт с явным намерением добить себя и вывернуть наизнанку то, что ещё осталось нетронутым. — Или зализать старые шрамы, — в задумчивости Узумаки и не заметил, как выбросил недокуренную сигарету по привычке, на этот раз действительно желая высосать без остатка. Дым ушёл вместе с ветром, запах рассеялся, однако на языке остался горечью вкуса, которому место быть смытым ледяной газировкой. — Эта мысль пугает меня больше всего… — топот грудины вибрацией дошёл до коры мозга. Сердце натянуто зашатало: из стороны в сторону, как больную собаку, но Наруто его пожалел, сделав длительный мирный выдох. — Мой путь был долог и труден, кто-то даже говорил, что весьма перспективен, а сейчас… — Узумаки вдруг замер с равнодушной улыбкой отводя руки в стороны. — Посмотри на меня. Стал никем. — Не драматизируй, — Суйгецу устало похлопал Наруто по плечу и потянул идти дальше. Дороги до чужого дома он совершенно не знал и всё же не был уверен, что одиночный концерт среди улицы — лучшая прерогатива тихому диалогу. — Какаши упоминал, что ты слабый. Не в том смысле, конечно, а в том, что долго не занимался, и организм сейчас не готов к слишком резкому возвращению в строй. — Что ещё он говорил? — Да ничего особенного. Он тоже… Прямолинейный. Раньше лечил меня от похожей беды, предлагал разного рода терапию. Можешь поговорить с ним о личных занятиях, тебе на пользу пойдет. — Он уже предлагал, — с долей иронии вспомнил Наруто. — И? — И я все ещё думаю, но не хочу поддаваться липовым надеждам. — Какаши вытянет тебя из дерьма, если захочешь. В этом даже не сомневайся, — рьяно затеребил Суйгецу. Он мог попытаться скрыть светлое уважение к тренеру, однако не посчитал нужным ослаблять воспитательное давление. — Я думаю, что забывать прошлое всегда нелегко. Но его нужно правильно пережить, как мировую историю. Извлечь урок, сделать вывод, только не вживаться заново, а смотреть с холодной головой. Иначе забудешь, где оставил любимые грабли, и в темноте снова на них натолкнёшься. — Здравая мысль, — ненарочито быстро согласился Узумаки, а сам о другом подумал. О том, что нет ни истории, ни граблей, есть только вывод, не подкреплённый ни наличием алиби, ни выходом новостей. Должно быть, глуп этот вывод, как и тот, кто сделал его. — Любовь к себе учит других любить тебя. — Другие — это всегда неоправданный риск. — Ладно, — с неохотой Хозуки дал понять, что и такой вариант чужих мыслей его устраивает. Едва больная тема стала быть перегрызенной, парень почувствовал невероятную усталость от заходящего за горизонт дня. Может и к лучшему Какаши отпустил с тренировки. Сейчас медово потянуло залечь в горячую ванну, набрать воды по самые уши и мирно посопеть. Главное, с открытыми глазами и в здравом уме, чего как правило не случалось, потому Суйгецу ванную не набирал. — Далеко там твой дом? — Минут пятнадцать на автобусе, если отсюда. — Етить твою мать… — парень бревном закостылял дальше, хмуро повесив нос, однако от поставленной задачи не отказываясь. Узумаки выглядел бодро. Намного лучше нежели там, в бойцовском зале, где словно света не видел отроду, жмурился и сжимался. — Я не стану тебя задерживать. Если хочешь уйти — иди. — Нет уж. Доведу до подъезда, иначе Хатаке снова пустит на отработку. — Снова? — Наруто выглянул из под тёплого капюшона, случайно поймав тусклый и задумчивый взгляд. — Не только твоя жизнь щедра на воспоминания. Нелепый смех прокатился от горла до живота, а после, сдержав его на уровне легких, Узумаки фальшиво нахохлился. Оставшийся путь им предстояло преодолеть преимущественно в тишине, лишь скукой и шаблонностью забивая пустые фразы о вечном и неизбежном. В мягком цвеетении Суйгецу Наруто чувствовал ноту первозданности. Спокойствие в руке разрешало смотреть в глаза без прежней опаски, чужой голос слух принимал с позволения сердца. Дописать бы главу этой книги, засунув образ парнишки на свободное место, оградиться от возможных нападок с его стороны и вызвать в себе уважение. Вызвать к себе. Проще некуда. Однако опыт извечно хватал за руки, требуя оглянуться повторно. Мало ли, — шёпот былого до сих пор зовёт примириться.