Ludovico Einaudi — Experience
После первого дня занятий бессонница Узумаки родила. Кошмары выросли и покинули мать на время тяжёлой ночи, а та явила на свет чудовище, именуемое тревогой. Наруто всё больше напоминал призрачный филистер, прибывая в рассеянном расположении духа. Теперь же сбилось ещё и чутье, говорившее о скорых неприятностях, ибо те окружили уже повсеместно и назойливо трещали на уши. Бессонница — издевательство ночи над человеком. Она не даёт права спать, даже когда приходит пора просыпаться. Услужливость голосов в голове перенесла громогласный крах, и многочисленные идеи, появившись в свете ламп зала единоборств, теперь не стоили даже сотой доли тех лютых переживаний, свалившихся на рассвет нового утра. Ему позвонила Тен-Тен. Стонала она жалобно, с придыханием повторяя слова, что слышала от начальства в конце своей смены. И Узумаки слушал вполуха, рассеянный, сонный. Едва он примирился с противным шумом труб внутри стен, как девушка застонала опять. — Сокращение, говорят. На нас вешают дополнительные часы. — Сколько? — Наруто бросил быстрый взгляд в сторону ранней зари, да ничего не нашёл. — По сменам. Точного графика ещё не дали, но, я понимаю так, что оклад тоже повысят. Людей за окном ещё не было. Тен-Тен возвращалась домой после ночи, не могла прийти в норму и явно переживала услышанное. А Наруто безразлично. Он знал, что девушка выговорится и куда крепче обычного сумеет заснуть. Ей не составит труда опустить новый модуль под землю и приспособиться снова, как делала сотни раз, лелея жадные просьбы общества и выдвигая тому обоюдные. Едва же его собственная голова коснулась сегодня подушки, чертог заболевшего мозга заныл, затрещал. Эта ночь отличалась от прочих. Она была до кошмарного долгой. — Чёрт с ним, — тихо выдохнул Узумаки. — Работай, пока платят. Договориться всегда успеешь. Ни деньги, ни новая нагрузка не способны устроить большее зло. К чему же здесь унывать? Если всякое изменение в настоящем толкает дверь на одной дороге из будущего, стоит быть благодарным ноге, пнувшей калитку на эту дорогу. Теперь Наруто не спорил с самим собой, прежде делал это чаще нормального, а в какой-то момент перегорел и понял, что по-новому жить действительно легче. Удобнее. Сейчас он пытался что-то вспомнить, не перебивая монолога Тен-Тен. Деньги и время кружили поблизости, но их перебивал органический шум. Желудок снова урчал, напоминая, что в холодильнике остались разве что волчьи ягоды. Есть их не стоило, пускай под аленьким огоньком и могла скрываться простая варёная картошка. Узумаки боялся нюхать эту еду, мало ли… Отвалится нос и с чем потом жить? — Боже, скоро домой и спать завалюсь, — наконец успокоилась Тен-Тен. — Темно ещё. Будь осторожнее. — Да, да, это само собой. Я сейчас автобус найду и сразу в квартиру. — Ещё бы… Внимание Узумаки обратил лишь на странную формулировку. Девушка будто стала в разы простодушнее, полагая отправиться на автобусе прямиком до постели. Мысль эта казалась отчасти смехотворной, но ещё больше Наруто она раздражала, потому что не бывает так. Жаль, что не бывает. Некое истощение говорило само за себя, проецируя завиральные идеи в неугомонные участки мозга. — Извини, — пробормотал он, будучи не в полной мере уверенным, что промолчал о том, что надумал. — Вчера нормально сходил? — Опоздал немного, но в целом… Давай лучше вечером встретимся? Или после обеда, — свесившись головой с кровати, Узумаки вырвал идею, стараясь не уронить заодно и решительность. — Смена завтра с утра, ты выспишься? Рот приоткрылся в беззвучном: «Шутишь?». Тен-Тен не глупила, просто ещё прошлым днём обдумывала решение Наруто и пришла к выводу, что ничего не понимает. — Высплюсь, конечно, — спохватились всерьёз. — Мне нужна встреча. Соскучился. — Я поняла тебя… Возьмем по бургеру? — Как скажешь. От решимости след таки пошёл по косой. Странный порыв быть честным и чистым приобнял Узумаки лишь за плечи, второпях ускользнув. Единственно важным он считал задать наводящий вопрос, вымучивший за тяжкий жребий бессонницы. Та сменилась кошмаром, удрала под хвост и мерзко щекотала по сей момент кислым теплом. Осязаемо Наруто мучала только ненормальная жажда, однако от вида воды в высоком стакане, что притащил ещё до рассвета, уже воротило. Может час назад он подумал, что стоило вылить отраву в горшок, — там вода прижилась бы роднее, — как и горшок вдруг блеснул из прихожей царапаным боком. Вскоре Тен-Тен положила трубку. Ничего не изменилось, пускай пролетел всего день. Не изменились ни мысли, ни странный настрой, полученный к жизни в оплётке безвкусного. И горькая сера воняла гарью затушенной спички на добрую сотню километров. Неизвестно, откуда она взялась. Намазано ей повсюду, что только тронь край стены, прохладный пол или даже себя самого, как пальцы окрасятся тёмным, а нос непременно заложит. Как же спать в таком месте, если место преследует по пятам, куда бы не лег? Амбивалентный это вопрос. Помнится, Какаши просил Узумаки избавиться от абулии; может имел в виду натереться оливковым маслом и лечь под палящее солнце, может старался заставить сделать что-то отличное от реального положения дел... Только какие у Наруто дела? Были работа, тихая и пустая квартира, истощенный желудок и треснувший сбоку горшок, полагавшийся столь же старой соседке. Большинство людей так и живет. Они с праздной сопливостью вытесняют из рутины всё то, о чем грезили в детстве, страдают потребностями, поощряют работу зарплатой, хотя поголовно ей недовольны. Какие дела, да какая абулия… От подобных вещей избавляться нецелесообразно, иначе не жить. А жить хочется даже самоубийцам. Серенький потолок комнаты уехал на край полезрения. Когда Наруто встал с кровати, низенькая тумбочка пискнула слабой ножкой и ящик отъехал от цельной рамы, являя содержимое по мелочи: трусы, носки, деньги, визитки. Первыми Узумаки ещё пользовался, не мог по-другому, ибо, как душа любого человека, пачкался и пылился. Деньги же хранил на потом, зная, что никакого «после» в жизни не происходит. А визитки тут определенно были лишними. Наруто ходил, улыбаясь. К зеркалу часто не подходил, в его отражении видел идиота, потому как на работе улыбку украшала форма, а дома, говоря на чистоту, причин улыбаться сыскать так и не удалось. Искать их Наруто теперь и не пытался, всего-навсего видел, варился тут и знал, к чему приводит бесформенное существование на пару с депрессией черт лица и печалей о свершённом. Всё ведь, что там произошло, должно позади и остаться, как бы громко люди не говорили урывками; сколько бы морали и высоких цитат не придумали, стремясь описать каждый момент и чувство, проходящее сквозь человека. Это глупости, описывать их не нужно; если хочется понять о чём идёт речь, стоит хорошенько почувствовать на собственной шкуре. Жаль, никто не умеет. Не хочет чувствовать и стенать глубиной своих нервов. Потому сочинять поэмы о потрясающем прошлом — бессмысленная попытка унизить настоящее. Человек всегда извращает сравнение, он не может существовать хорошо здесь и сейчас. Жизнь сама по себе — главный козырь морали. Пока она есть, всё то, что случается, оставляет след. Тем, кто ушёл, нет дела до новых знаний и правил. Они где-то далеко, возможно спят и не ведают, что никогда не проснутся. Узумаки видел в этом только один плюс: ушедшие умнее живых, они знают о том, что будет за гранью. При жизни ум градируется другими мерками, и чувства тут совсем не при чём. Кто-то умудрился сделать секрет из правды о том, что люди не любят, однако ценят расчетливость, смелость, чужую власть. Да — ненавидят, но ведь всегда подчиняются, сколькими бы амбициями не обладали. Наруто так хотелось усмехнуться в лицо простакам, сказать, мол: «Вот он я. Тот, кто подчиняется только власти потребностей», — но никогда не говорил, потому что соврал бы. Его бытие и строилось на сплошном подчинении иерархии. Одни люди убивают, другие позволяют дышать. Ничто не дано безвозмездно. Именно это толкало каждый новый день в гору. Мириада часов, проведённых на кладбище непременно сегодня захныкала близ сердца. Чудилось по углам какое-то выцветшее бельмо, словно в глаз попала соринка или нить на объективе его внутренней камеры выбилась из рукава водолазки, лезя в центр событий. Никогда Наруто там не плакал, ни в день похорон Учихи, ни неделей после, ни годом спустя. Отчего-то он знал, что Саске за гранью лучше. Его причудливое, беспечное ночами лицо уходило в тень, во снах давно не появлялось, а терпкие слова воспроизводил уже собственный голос. Так и вышло, что Узумаки его позабыл. Ни глаз, ни тембра, ни роста, — одна лишь линия губ, когда тот надменничал или шутил. Странная деталь, но почему-то запомнилась, въевшись идеальным символом счастья. Говорят, если глаза слепые, слух должен быть четче. Если руки кривые, значит, ноги иные. А у Наруто каждая человеческая особенность пошла не туда. За что не брался, побеждать не хотелось. Равнодушие вытесняло цели и рисовало те простыми словами на тонкой роговице. «Смотри. Люби. Не тужи…» Страшно это — не видеть света. Страшно помнить его, заблудившись во тьме. И всё же работал Узумаки хорошо, учился неплохо, жил и жить собирался. Всех отпустил. Тут в противном дело — дышать разучился. Хотелось, а не мог. Нечем.***
Обыденность встречных кадров по большей степени напомнила картины психоделики. Плёлся Узумаки среди них и вроде бы свой, а с другой стороны посмотреть — так ни мазка, ни штриха не понимал, путаясь во взглядах народа, письменах этикеток, вывесках магазинов и шорохах влажной плитки. Его природа психологически настроена была мягко: не привередливая натура личности в купе с ней говорили о человеке как о стойком, весьма уравновешенном, идейном и перспективном. Только видя Тен-Тен подле электронного киоска, Наруто распахнул жжёные глаза шире, внезапно став внимательнее к обстановке вокруг, где и разглядел эту мелкую черту, отличающую его сбыт надежд от реализма идущего мира. — Привет, — улыбнулись тонкие девичьи губы. — Я не опоздал? — Вообще об этом не думай, — обыденная Тен-Тен смотрелась в лике торгового центра великолепно. Ширина её взгляда и приветливая улыбка твердили Узумаки побольше молчать о беде этикета, либо же — говорить о другом. — Я себе уже присмотрела небольшое комбо. Ты как, в один чек или нет? — В один, — не задумываясь, кивнул Наруто, точно зная, что за встречу обязан платить. По чеку заказа казалось много, на деле же взяли пару бургеров, что-то запить и большую картошку на двоих. Тен-Тен любила макать ту в сырный соус, облизывать самый кончик и вновь загребать из пиалы, однако с Наруто не делала ни того, ни другого. Ей почему-то казалось, что Узумаки относился к правилам хорошего тона крайне трепетно. Какая-то часть его души вырывалась наружу именно достойным знанием этикета, в общественных местах и на работе рассеивая картину пассивной прагматичности. Тен-Тен знала, как передать Наруто тарелку; бывая в гостях, старалась не кричать из одной комнаты в другую; никогда не ломилась в помещение персонала без стука, словно зная, что Узумаки там не случайно; а пропускать даму вперед тот умудрялся всегда, должно быть на уровне инстинктов примирившись с правилом ещё в детском доме. Молодые люди не ведали причины так поступать, однако целью всех бесчисленных и простых правил считали попытку сделать жизни друг друга лучше. По крайней мере Узумаки, порой задумываясь над этим вопросом, предпочитал рассуждать в подобном ключе. Они не могли жить в состоянии хронической войны, ни с Тен-Тен, ни с Конан, ни с кем бы то ни было другим. Это глупо, неэффективно и расточительно. За манерами Наруто искательно не следил, те сами собой прижились и переварились в голове в определенный момент, возможно став последствием общения со страшим братом Учихи. Итачи говорил, что культурное воспитание не проблема и не абстракция. Это всего лишь понятный язык взаимного уважения. — Как день прошел? Не хотела Тен-Тен наблюдать за смирением в туманном взгляде, вот и заговорила первая. Правило есть простое: помогая людям в беде, добродетели дают волю другому вспоминать о себе лишь в случае новой проблемы. Разумеется Наруто таким не болел, и всё же проверять теорию на коллеге Тен-Тен не желала. — Никак, — чувственно расцвёл Узумаки, протолкнув полосатую трубочку в отверстие тонкой крышки. — На следующей неделе дедлайн, мне говорили документы к этому времени подвезти. — А ты забрал их уже? — Нет. — Они до семи работают, офис по крайней мере, где мы сдавали, — девушка рассуждала риторически, помня лишь расположение и стандартный график. — Ты можешь завтра с утра заехать или… — тут вдруг она отвлеклась на экран телефона, клацая пальцем по гладкому слою стекла. — Не-а. Сегодня уже не успеешь. — Завтра воскресенье, — Узумаки посчитал этот фактор не менее важным, коим Тен-Тен сочла местное время. Однако та не смутилась, собственную ошибку приняла беззаботно и, соглашаясь, кивнула. — Тогда в понедельник. Главное забери, курсы то были приличные. — Скорее уж дорогие. Я… — Наруто хотел было сказать, что пережил явные трудности с зарплатой в тот момент, но вовремя умолчал. Он в скором темпе решил, что не стоило девушке знать о таких мелочах, о личном, что никого не волновало и не должно было. — Я заберу. Узумаки сомневался во многом. Сегодня с утра, будучи железно уверенным в намерении поделиться наболевшим, переел мыслей и теперь не находил бóльших слов к продолжению. А Тен-Тен понимала и смаковала картошку, без тени сомнений принимая такой расклад. Узумаки же смотрел в её рот, сам не зная, почему это не вызывает отвращения, почему капля соуса в уголке тонких губ, не кривит и не противеет. Он не вдавался в метафоры примерзких описаний. Люди и ели, и пили, и чёрт его знает какими вещами занимались в темноте за закрытой дверью, — не это шуршало внутри него, а лишь тихое осознание, что сам может быть к тому причастным. Словно, сделав глоток воды, человек неподалеку обернется в его сторону и выплюнет с громким плюхом; или Тен-Тен пережует свой картофель и вывалит на ладонь, которой после поведет Узумаки по щекам, улыбаясь и хмыкая. Возмутительно, но сейчас не отвращало. В людях ведь такая масса убогости и несовершенств. Начиная моментом простого общения, где ни одно слово, порой, не наполнено искренним увлечением, и заканчивая неполноценным телом, больным или здоровым — при любом из раскладов, неспособном жить вечно. Другой вопрос: для чего им жить вечно? Говорят, не безобразно то, что естественно; так лгать и ненавидеть, бояться и помнить зло, усердствовать и сдаваться, — все без исключений естественно, но разве не безобразно? Мы говорим и стенаем, начиная от противного в жизнедеятельности, и завершаем всегда одним — мерзостью наших пыльных душ. В собственной ведь проблемы, сколько на сторону не смотри. Не бывает так, чтобы у кого-то всё было в полном порядке. У Наруто тоже. — Мне кажется, я стал чаще оглядываться назад. На прожитые моменты жизни, если быть точным, — пробормотал он удивительно чётко, справляясь даже с гоготом торгового центра. — Все оглядываются. Или ты… Вчера что-то произошло? — Тен-Тен замедлилась, слушая и внимая странному опустошению чужого лица, тогда как внезапно парень изменился во взгляде, пустотой полоснув по пространству меж ними. — Сколько лет человеку нужно, чтобы пережить перелом? — коротко произнёс Узумаки. — Некоторые истории лучше не помнить. Ты всё сравниваешь? А как её забыть, — подумал тогда. Червоточина прогрызла туннели внутри мягкой ткани головы и существовала преспокойно, только плотнее обживаясь. Здесь же имелась и прямая корреляция переломного момента с заданным вопросом, иначе какой смысл имел бы этот разговор? Тен-Тен давно не слыхала о суматохе его прежних реалий, бесспорно. Наверное, последний раз смотрела глубоко в душу ещё в период университетских дней. — Что если жизнь радикально меняется, а её смысл нет? И как оградиться от воспоминаний и растворить их, если каждая грань в быту напоминает о прошлом с другим человеком? — Я не знаю того человека, — девушка пожимала плечами, будто считала, что знание меняет теорию. — Ты всегда говорил вскользь и как-то поверхностно, словно боишься делиться им с кем-то другим. — Да не в этом дело. Знаешь, не знаешь — суть в том, что он был и чего-то весил. Просто я вижу, как жизнь скоротечна, обращаю внимание на нынешний возраст и достижения, понимая, к чему ведут пути других людей, а свой не осознаю. — Значит живешь настоящим. Разве это плохо? — Может, — неоднозначно согласился Наруто. — Я с детства так. Не могу ничего не делать, иначе в прокрастинацию тут же впадаю. Это же не значит, что действия априори плодотворны. — Ленишься или боишься лениться? Подобное может возникать от усталости. Она и хронической бывает при таких-то условиях. — Не ленюсь. Наоборот, терзает мысль, что должен куда больше, но уже ничего не могу. Не хочу ни в чём побеждать, — Узумаки замолк, но голову склонил к столу слишком уж однозначно. — Тогда причин не много. Тебя прошлое терзает, из-за него всё время сопоставляешь, оглядываешься и забываешь смотреть наперёд. Что-то в нём было такое, о чём ты не говоришь не только мне, но и себе самому. Это, знаешь, как нерешенный конфликт с кем-то, кого уже нет в живых, а совесть всё ещё мучает. Обощение у девушки вышло спорным, по большей части пугающим, но Узумаки и сам не поверил, как точно то отразило реальность происходящего. Наверное в этом и была проблема. Был Наруто, был день, была ночь. Зал воспитывал его через стойкость и силу, родная комната — через тишь и экзистенциальное одиночество, а сила вечно переходила в борьбу, побуждая кулаки чесаться. В борьбу, коей нашёл верный выход на ринге. Кровь стирала следы неполитых слез, боль затмевала жужжащую пустоту внутри лёгких, адреналин отрезвлял и высасывал начисто. Всё складывалось идеально, — противовес для человека без гравитации. Только ни один конфликт не был разрешён насилием. Можно победить или проиграть, научиться или сломаться, завладеть авторитетом противника или вовсе лишиться себя… Рано или поздно каждому придётся заключать соглашение. — Мы ни о чем не успели договориться, — подытожил Наруто вслух. — Того человека мне в настоящем уже не найти. — Я кое-что поняла за свою жизнь, — выслушав, с терпеливостью поделилась Тен-Тен. — Настоящее связано с прошлым. Будущее — с настоящим. Значит, как бы мы не пытались смотреть только вперёд, реальное всегда будет связано с тем, что позади. Забудешь — погрязнешь в самообмане. Вот и живи настоящим, со всем, что им стало. Это самый тяжёлый, но единственно верный вариант. Прими свой путь. Философия Тен-Тен на первый взгляд обнадёживала. В ней крылось нечто воздушное и одновременно с тем стальное, цепляющее к высокому колу последи белого поля на растерзание птицам. Жить настоящим ведь тоже нужно уметь. Ни только рутиной, но и сердцем, мозгом — всем существом, чего Наруто совершенно не понимал. — Я пробовал. И твои слова мне давно знакомы. Дело в том, что ничего не получается. Всё будто через меня проходит, но не приживается. Я... Только зритель, который устал, но из зала выйти не может. — Приживётся когда-нибудь. Большинству удаётся в определенный момент себя переступить. Как-то вроде бы переродиться, — проговорила девушка растянуто и негромко. Она верила методу отказа. Считала, что от всего есть право уйти, и помнить лишь кадр прошлого — прерогатива временная, не клиническая. А с Узумаки разыгралось совсем не по плану. Проблема его не решалась стандартной матрицей по методике, и оттого становилось неуютно, будто опозорили. — Знаю, что это тяжко, но, с другой стороны, и в твоей истории есть один немалозначимый плюс. С мёртвых спроса нет, да. Зато и они не спросят. Пробуй отпустить через силу. Не стоит себя убеждать, будто так правильно и надёжно. Подумать только: сработай чужая система, Наруто был бы в восторге. Сила воли его этот восторг сама порождала, однако не выносила слащавости запаха и тут же смывала. Он сделал длинный и мягкий глоток, отодвинул стакан к середине стола и с пониманием прикинул картину: — Ты права, конечно. Не стоит себя убеждать и никакого спроса в ответ. Гадко, что на деле это и есть то «правильно и надёжно», почему только совесть молит об обратном. Она не примирилась с тем фактом, что Узумаки больше ни с кого ничего не спрашивал. Грызла за обрывки сердечного мяса. Умирала. — Хорошо, что ты меня понял. Кушай теперь.***
Действовать через силу Узумаки приходилось не в первый раз. В буднях мало спонтанной искры, а потому отрешённость их с головой наступает на горло каждому, кто тихо плывёт по течению в сторону светлого будущего. Концепция работает одинаково: наличие ресурса и выдержки — простая посредственность, без которой человек продолжит путь так же с единственной разницей в том, что несколько раз упадёт. Кризиса в этом нет, но Наруто падать боялся. Ему требовалось держать в руках свой ресурс, чувствовать его вес и осознавать, что преимущество перед падением ещё не утеряно. Потому он ожидаемо переживал. Была ли виной тому философия Тен-Тен, — кто знает. Однако из тысячи варенных металом дверей выход оставался один и тот лишь обманывал ноги. Есть ли прок от ресурса, который выгорел изнутри? На деле ведь была разница между тем, что Узумаки обхватил своими руками, и тем, что в действительности представлял из себя сосуд его смутных надежд. Он желал не избавиться от мыслей о Саске, а напрочь избавиться от связи. Разобраться с собой. Уловить в бесконечном сплетении логики смысл собственных досконально проеденных закономерностей, чтобы банально… Отпустить его смерть. Кто-то ведь должен был объяснить мальчику, отчего произошедшее ненормально, почему верить в него столь неудачная затея, и за каким толком сущность потерявшегося внутри существа раз за разом бесится и воет, заставляя кидаться из сна на работу, а после — в забытие. Кладбище тут не при чём. Оно лишь символ в традиционной зоне комфорта. Люди умирают без исключений, и все, это зная, стремятся глупо оградиться от темы. Наруто отошёл от стола и лег на кровать, держась особняком от новой причины задумывать кошмар наперёд. Ещё несколько минут, может часов, он обласкивал содержание однотипных советов знакомой, после — собственных привычек и сложностей, затем закономерно решил, что измениться пока не способен. Такой была слабость, с кем никогда не умел соглашаться. Какаши позвонил спустя двое суток. В день новой тренировки осведомился придет ли Узумаки на занятия. Его по большей степени волновал вопрос чужого тела: всё ли нормально с мышцами, не стучит ли слабое сердце, а сколько сил пошло на восстановление — задача Наруто. Задача, не имеющая точного ответа, покуда сил физических в зале предостаточно, но в голове едва не каждый обессиленный труп. Узумаки пообещал задержаться. Бросаться в крайности изоляции в этот раз он совсем не желал. В то же время на работе тишины сыскать не удавалось. Конан чистила экран телефона, постояльцы пьяно улыбались стекляшками серых глаз, а форма Наруто лежала на плечах удивительно ровно. Девушка следила за чужой головомойкой исподтишка, думала, что Узумаки вновь выдавит излишек больной эмоции, чем отпугнет посетителей. Только у Конан не было опыта столкновения с такими проблемами, как у него. Она не умела эти чувства делить на составляющие, в коих имелась система координат, а нулевая точка всегда значила нечто радикальное. Просчитывать его мысли и последствия решений она не могла, потому что заочно оградила себя от части сожаления, не понимая, какой беды миновала. Заметь Наруто её тихое недоверие, сделал бы вывод о простой паранойе. — Ты в порядке? — Я не вижу причин сомневаться, — не сгоняя улыбки с лица, Наруто повернулся лишь тогда, как народ у ресепшена рассосался. — Нет, — Конан мотнула головой, теряя веру в увиденное. — Думаю, что нет. Узумаки не часто, но всё же видел в ней мать, коей никогда не имел. Череда странных фраз и совпадений не давали покоя и права думать, что девушка просто чувствительна. Её забота порой стояла поперек горла, пускай Конан не наседала с привычкой вездесущего оберега. Трудности были несколько иными. У девушки возраст говорил за себя; брак, стало быть, неблагоприятный, детей нет. Она искала взаимного неосознанно. У Наруто — лицо. Улыбка чистая, искренняя, золотая, а копни глубже или зайди в комнату персонала в неподходящий момент, как лико молодого человека уже не живое. Не светится и не радует. Такова реальность, где люди, если не лицемерят, так не показывают друг другу истинный наполнитель своих оболочек. Боятся, предостерегаются, думают. Вот и пусть. Саркофаг Узумаки красивый, приятный глазу, будто говорит об аномалии внутри как об отсутствии тела; но саркофаг Наруто андрогинный, потому что принадлежит не ему. Столетием позже кто-то поднимет маститую крышку, ужаснётся и вновь опустит. Тела нет. Есть мятеж. Мятеж души внутри каждого органа, способного функционировать, пока бьется сердце, готовое к исполнению долга, покуда мозг отдает приказ. А мозг его отдавал по наитию, ибо голову забили неизвестные языки, чуждый мир изотопов и ядер, ненавистная психология потери, нужная, стало быть, ещё порядка семи лет назад. Мятеж души тело волновал, не давал мирно лечь под крышку и остаться там красоты ради, а Наруто отныне нуждался лишь в ней. Узумаки считал, что справится в момент, когда и зеркало явит ему добрый подарок, что видели люди вокруг. Думал — смерть Саске прекрасна, раз уж тело лежало в закрытом гробу; понимал, что бредил уже наяву, однако не переставал видеть сплошное великолепие. Он должен был соответствовать. Изящество образов, форм и воспоминаний, связанных с каждым отрезком из вне, теперь оказались примером идеального строя. Расслабился Наруто лишь под вечер, освободившись от пут рабочей смены и бесконечной компании незнакомых лиц. В комнате персонала просидел порядка часа, а после как обычно проверил наличие в рюкзаке зарядки, вытянул из кармана электронную сигарету, поднёс к губам да так и не прикурил, вспомнив о бутылке воды, что запамятовал купить по дороге. — Полчаса, — шёпотом констатировал он, взглянув на экран телефона. Времени снова недостаточно, по крайней мере не хватало на бесцельные размышления. Опозданий Узумаки миновал до удивительного часто. Не хотел никого подводить и бросаться в глаза. А в этот раз даже и не спешил, отчего-то зная, что тренировка начнётся не гладко. Он не боялся зала, нет. Пожалуй, Наруто — напротив, слишком тревожно любил его. Чувством жутким, ненормальным и костенелым, ведь вседозволенность действий зал порождал в нём с диковинкой ностальгии. Будто прошлое не пестрило попытками завладеть чужой силой, словно не оно рокотало о смерти, вездесущей и нежной, сопровождавшей каждого из участников клуба на скользкой дороге сражений. Люди не любили бойцовские игры, потому Узумаки путался меж уверенностью бережливого народа и теми, с кем жил, умножался и по итогу стал человеком. К возвышенности души его неумолимо тянуло канатом. Сердце визжало, по поискам прежних путей пыталось вновь породить веру в божественное, однако любви не давалось протиснуться к свету. Любви к себе, любви к делу, любви к признанию. Наруто знал, что, окажись годами раньше в противоположном обществе, тянулся бы к признанию на субатомном уровне. Окажись Саске рядом, повзрослей вместе с ним, научился бы убивать с холодной расчётливостью. Но он не оказался. Родившись в мире беззащитным и малым живым существом, Наруто проник в корневую систему общества паразитом, коих не видели и не слышали до тех пор, пока гниение не явится на поверхность. Зал будоражил его слепое восприятие мира, боль становилась тактильнее, тянула вслед за собой, ища прикосновений у родного и зыбкого, что вертелось и жило намного спокойнее. Делать вдохи со временем стало непретезательней. Сначала ушло несогласие, затем — соперничество. Проиграл он, раз не сумел превзойти давно сгинувшего человека. Значит, его собственные победы и прежде не значили ничего. А как иначе, если затёртое золото всегда затмевает глянец отлитого серебра. Куда не спрячь. Над этим Саске бы посмеялся.***
О воде Наруто вспомнил, лишь в раздевалке спортзала. Ничто не закрепляет нечто в памяти сильнее, чем жажда о предмете забыть. — Где все? — с толикой удивления поинтересовался он, столкнувшись с пустотой помещения и тренером у канатов. — Джуго отошел. Ты готов уже? — Кроме него никого что ли нет? — Сегодня вас двое. — Чудно, — гримаса вылетела плоско, чем не особенно украсила уставшее под вечер лицо. — Но Вам удобнее, всего одна пара. Какаши неразборчиво хмыкнул: «Возможно», удалился от Узумаки на расстояние в пару метром и взялся за телефон. Настроение его казалось Наруто безнадежным, словно бы огорчился тренер чем-то внутренним и в формальной обстановке необсуждаемым. — Насчёт лоу-кика… — Что именно? — реще ожидаемого обернулся Какаши, едва не напугав. — Разворот ноги не дает необходимой инерции для сильного удара. У меня, по крайней мере именно так, — поделился Узумаки, растягивая слова громким шёпотом. — А раньше как бил? — Я его избегал, — пожал плечами Наруто. — У меня никогда не было достаточного объема мышц для массы и всего в этом роде. — Масса и не нужна. Иди сюда. Нога тренера дрогнула, вес тела с едва различимой трудностью перешёл на другую, но Узумаки не обратил внимание на заминку, а после и сам сделал шаг по направлению к ряду мешков. — Становись и следи. Самый простой вариант для тебя — это бить нижней частью голени по бедру. Вот так, — Какаши резко выбросил левую ногу, слегка развернувшись на правой, отчего удар его вышел чистым, но в меру несильным. — Беспроигрышный ход, если слелать правильно и в нужное время. Второй вариант — это вынос голени вместе с бедром в горизонтальном направлении. В нём ты должен научиться быстро разворачивать корпус вокруг опорной ноги. — Вроде этого? Закончив показательный удар, тренер обернулся в сторону сосредоточенного у мешка Узумаки. — Этого? Бей уже. Удар легко качнул мешок в сторону, крепление металлического карабина чуть зазвенело, однако Наруто, потеряв равновесие, в стойку уже не вернулся, оказавшись к противнику полубоком. — Ноги ставь шире. Если неудобно, меняй поворот стойки и делай подшаг. Удар неплохой, но окажись ты в такой ситуации на ринге, кабину уже бы снесли. — Да знаю я, — нечто внутри Узумаки взбунтовалось. Он понял, что не готов был слышать критику прямо сейчас, серьезно вложив в движение ум. — Проебался, бывает. — Что за психи? — с толикой смеха удивился Какаши. Должно быть, это первая узнаваемая эмоция, что довелось лицезреть Наруто в новый день. Тренер приподнял брови и непонимающе мотнул головой, возвращаясь к мешку. Он не знал, как болезненно всякий раз воспоминания подкидывали картины снесённой кабины, ведь Узумаки изводило ощущение, что сам он не вышиб ни единой. Тем временем, придержав кожаный баул, Какаши спокойно заговорил: — Если всё-таки окажешься в похожей ситуации, не зависай. Можешь уходить в сторону, за ведущую руку противника. Будет шанс ударить в слепую зону и перехватить ответный. Или пробивай сразу второй через спину. Это проще и более ожидаемо, но может сыграть на обман. — Ещё лучше… — Третий вариант практикуется именно в тайском боксе и требует от тебя большей гибкости, — не спеша продолжил тренер, игнорируя новое недовольство. — Хлёсткий, резкий удар наносится вынесенной ногой по направлению сверху вниз, при этом переносится вес тела. Удар сложный, далеко не всегда приносит ожидаемый результат, но если выполнишь все условия, частично обезвредишь бойца как минимум до конца раунда. — Саске бил так. — Что? — запоздало оглянулся Какаши. — Тот парень. Вы смотрели на его награды в пятницу. Наруто дрогнул, вспомнив, как долго держал воспоминания в вате; сколь страшным казалось паломничество до неизведанных земель-обителей Учихи. Тен-Тен, устраивавшая расспросы годы напролёт, не выведала тайны страшного поднебесья Узумаки, а тут вдруг сам разжал челюсти и что-то тявкнул. — Запомни главное: бить нужно костью голени, потому что стопой опасно — ты рискуешь растянуть голеностоп или вовсе сломать ногу. Это база. — Так а бить куда нужно? — примирившись с дисперсией высказанных по ветру слов, Наруто почесал кончик носа. — Хороший удар нанесет повреждения вне зависимости от области попадания. — А предпочтительнее? — Послушай, Наруто… — усталость снова врезалась в радужку синих глаз. — Куда сможешь ударить, туда и бей. Важны техника, скорость и точность момента. Сложнее всего начать действовать. Больно оно везде больно. Главное думать, что и зачем ты намереваешься предпринять. Упорство поможет тебе сделать ни один идеальный лоу-кик. — Джуго идет, — в задумчивости пробормотал Узумаки. Упорство же его скорее добьет. Широкоплечий парень действительно приближался. Влажные волосы у лица говорили о том, что тот старательно умывался, а от чего — Наруто и гадать не хотелось. Не знал он привычек местных ребят и потливым молчаливого Джуго считать не спешил. Мерзость человеческих тел в простом — в их натурах; что ему тело, когда всякую ночь собственные кишки наизнанку… — Хатаке, — обратился боец, не спеша поднимать грузного взгляда от пола. — Я перчатки забыл. И бинты. — Тогда сыграем в теннис. Теннис — как разговор. Хорошая подача — равно тема диалога. Наруто не то, чтобы разговоры не уважал, но поддерживать их с давних времен не имел ни сил, ни соблазна. В теннисе так нельзя. Не станешь обращать внимания на собеседника, — вряд ли сумеешь отбиться. На деле же игра — ад адский лишь потому, что не умел он, не научился и никогда игру не любил. В свое время Узумаки пытался бороться и лопал гордость за каждый верно выбитый за сетку шар, однако не сумел одержать первенства в большинстве боев, оттого чревоугодие своё вскоре подкармливал лишь гремучим разочарованием. — Иди к нам, — поравнявшись со столом, Какаши добродушно махнул рукой, призывая пропавшего. Наруто стоило сознаться. Стоило отказаться от горечи поражения до её сервировки. — Я не умею, — откликнулся он. — Никто не умеет. Мы не теннисисты и рекорды не ставим. — Нет. Я по-настоящему не умею. Говорить это оказалось не столько стыдно, сколько глупо. По крайней мере Узумаки сто десять раз пожалел, что рассказал о слабости в безобразном ключе. Возможно, знай тренер больше, знай, сколько выдержки однажды Наруто убил на цель недостижимую и необъятную, не стал бы наседать с вопросами. Однако тот лишь пожал плечами. Верного не было. Ни сейчас, ни семь лет назад. Джуго начинал расторопно. Несмотря на внешнюю внушительность, внутреннее содержание парня кричало о неком переживании. Он проверял шарики на целостность, отстукивая те от стола, и пара первых ушла обратно в отсек крепления, не найдя безопасности в его крупных руках. Узумаки видел процедуру подбора не впервые, так делал и Саске, и многие другие, кто ненавидел прозябать у стены и вечно рвался к столу с мелкой сеткой. Однако Наруто не слышал разницы между звуком, в действительности не умел различать инвентарь с точностью и наукой, как делали знатоки. Оттого в его глазах переодически возникало непонимание, стоило шарику, выбитому прямым ударом, отлететь по косой, закрутившись и удалившись в хаотичном направлении. Джуго сия участь миновала. Парень явно видел в игре своеобразный толк, потому и удары его ракетки являлись чёткими, вдоволь размеренными. Он подходил к игре осознанно, со вкусом направляя маленький мяч туда, куда требовала ситуация. Наблюдал Наруто невнимательно, скучено тянул время, будто то не имело способности двигаться самостоятельно. Стоя на занятом месте он вдруг подумал, что можно не двигаться дольше, можно не замечать совершенно дурацких ошибок, можно выполнить долг лишь присутствием. В конце концов, он и в прямь на какое-то время вклинился в суть настольной борьбы. По всему выходило, что лезть туда определенно не стоило. Достаточно оказаться поблизости, сыграть на руку тенью наблюдателя и помнить о жалких неудачах, когда-то имевших вес на сердце и в душе, а самому не шуметь. Потому что без разницы уже, кто и за что боролся. Разогретое Солнце едва не выглянуло за массивом реечного потолка. Наблюдал за ним Наруто неохотно, но то теснило слизистые глаз, кожа чесалась жгучим послевкусием его поцелуев, а гроб картинно опускали под землю. Тот почему-то вдруг стал картонным. Земля ухнула, провалилась обрывом, и мягкий коробок разлетелся на части, однако тело не выпало, только грязные куски бумаги внезапно обернулись россыпью гвоздей и вспороли беспечному зеваке кожу. Когда шарик улетел за пределы стола, соль вспузырилась на ране. Видно пореза не было, потому как Солнце закрылось Луной, а Узумаки всё равно почувствовал странный металлический привкус во рту, слепо не видя, что кровь на язык капнула из просвета на верхней губе. — Наруто. Тренер смотрел с порицанием, едва не в третий раз окликая уснувшего. — Где Джуго? — обернувшись, Узумаки не нашёл бойца ни в зале, ни в коридоре. — Сыграй со мной. — Не стоит, Какаши… — выставив руку вперед, Наруто вежливо улыбнулся. — В моей компетенции настаивать, — тренер подбросил ракетку в руке. Смотрел серьёзно до безобразия. — Не сомневаюсь, но не хочу. Впервые назвав человека по имени, Наруто разбудил внутри что-то притихшее. Он двинулся с места на добрый метр, обернувшись вновь. На мгновение показалось, что в воздухе слышны шаги, но крепкого толстомясого парня в поле зрения поймать не удалось. — Он в туалете, — тягостно выдохнул Какаши. — Отпущу тебя, как только вернётся, идёт? С подачи повернувшегося дном Солнца Узумаки коротко прикрыл глаза. Крышка исчезла, пропала и соль, а рука донельзя осторожно потянулась к ракетке. — Почему вы в маске? — проговорил он истёрто. — Тебя не спросил, — Какаши беззлобно хмыкнул и незатейливо стукнул по шарику. Наруто растерялся, приметив в ударе сущность столь узнаваемую, что за момент привычка защищаться толкнула его в сторону. Тренер с удовлетворением вскинул бровь, тогда как парень проявил завидную скорость, а после опустил. Реакция хороша, однако несбалансирована. В движении не хватило ума, а в теле — подвижности. Впрочем, отбить шарик Узумаки не удалось бы при любом из раскладов, Какаши его закрутил. — Ты слишком зажатый, — заметив нездоровое напряжение в поменявшемся взгляде, тренер чуть сбавил обороты. — Вы слишком грубите. — Неужели? — искренне удивился тот. — Извини, у нас к этому относятся более… Примитивно. — Я не спорю, — со вздохом согласился Узумаки. — Дело не в моей примитивности или напротив. Я… Пытаюсь привыкнуть, и меня напрягает повышенное внимание к моим особенностям. Словно… Словно я фрик за парадным застольем, — мысленно додумал Наруто. Забытые слова ни чуть не хуже слов, пришедших на замену и, благо, неозвученных. Но Узумаки отпустил шанс квитаться той же монетой, считая дело окончательно нечистым, потому промолчал. — Ты новенький. Это моя работа, Наруто, — усмехнулись, перехватив шарик в полете. — Дело только в этом? — смутила надежда услышать иное. Странная и совсем нелогичная, заставившая Узумаки одёрнуть тихую злость. — Думаешь, награды делают тебя особенным? — Вы видели, что я вишу лишь вторым номером. К тому же, наверняка успели заметить, что от меня прошлого не осталось ни грамма. — В бойце главное не растяжка и не верный лоу-кик. С остальным у тебя я пока что особых проблем не заметил. Не стоит манипулировать моим вниманием, — хитрить Какаши нужным не считал, однако говорил с долей обыденности, будто привирал и слащавил. — А как же руки? Стойка? Скорость? Движения? — Практика вернет тебе прежние навыки. Я здесь для того, чтобы ты мог их усовершенствовать. — Так это предложение? — в протесте уточнил ученик. — Смотря, что ты имеешь в виду, — столь же нетерпеливо отозвались напротив. Рука опустилась, пропустив очередную атаку. Шар пролетел мимо, врезавшись в стену позади, а Узумаки остановился вполоборота к столу, говоря несколько холоднее: — Я ничего не имею в виду. Меня претит собственное отражение. Способности. Память. Мне не до глупых разговоров и видов, к которым вы склоняете. — Не клеится диалог? — едко вставил Какаши. — Нет. Просто есть вещи, от которых избавиться важнее всего, но, хочешь ты того или нет, избавиться от них невозможно. Я лишь хочу пережить это здесь. Здесь, потому что отсюда всё началось, и мне нет места в других областях, пока не закрою страницу старой. К диалогам я никого не склоняю, Ваша прерогатива. — Откуда в тебе столько самокопания? — со странным привкусом изумления Какаши опустил только поднятый шарик на стол и накрыл тот свободной ладонью. Узумаки же нотка понравилась ни на толику больше. — Прошлое щедро на мотивацию. — Возможно разумнее приложить её в нужное русло? Я могу помочь, если дело в борьбе. — Не сомневаюсь. — Тогда вторник и четверг. Захочешь — номер мой знаешь. — Мотивацию Вы из меня не выбьете, — нижнее веко дрогнуло в попытке пришура, а изображение в глазу на мгновение смазало. Наруто не считал бравым слабеть. Он не имел права развалиться здесь снова, принимать костыли помощи, читаться убогим незнакомцем. Жаль говорил, подводя сам себя, и сделать ничего не удавалось. Рот как порвало. — Не выбьете, потому что не понимаете её сути. — Мне это не нужно, без обид. Просто подумай над предложением. По правде говоря, лишних денег в тумбочке скопилось достаточно, Какаши мог подсобить, если требовал только их. Сейчас Узумаки казалось, что вся информация бежала мимо ушей. Борьба — способ познать свои силы. Борьба со Смертью — бессмыслена. Борьба за жизнь — на любителя. Старые аксиомы летели пеплом, неслись по направлению к сердцу торнадо. Туда же шли и причины тут находиться, поскольку в голову единственный нужный тембр давным-давно не попадал и забытые глаза не смеялись, пропав на уровне беззвёздной ночи. Его не мутило, не дергало, чувства затихли. Только легкие секундой позже раздражённо опухли и вдох за вдохом лишь неприятно затяжелели. — Джуго идет, — Наруто со скрипом сглотнул, а после отложил ракетку на прежнее место. Выбор изначально поставлен неверно. Перед носом — чаши весов, а в руках ничего. Ракетка попала в чужую ладонь, Узумаки увидел, что взято за первую ставку. Карма. Его дрянная история, длинной в двадцать три года, решила сыграть в дурака.