Под контролем

Команда, вернувшаяся с вылазки, приносит плохие новости. Ожидаемые — и всё ещё дерьмовые. — Он знает, — говорит Прайс, тяжело опускаясь на насыпь. — Аль-Хамуд. Готов поспорить, он уже выяснил, кто мы такие и где наша база. Соуп косится на Гоуста, чуть пошевелившегося на последнем слове, и уши у него пунцовеют, когда они случайно сталкиваются взглядами. — И что это значит? — спрашивает Соуп, старательно контролируя голос. — Типа, нам нужно прихлопнуть мудака раньше, чем он прихлопнет нас? Как два пальца обоссать, кэп, можем хоть сейча… Тушуется, замолкает: больше из-за едва уловимого неудовольствия в глазах Гоуста, чем из-за жеста, с которым капитан поднимает в воздух ладонь. — Не всё так просто, МакТавиш, — Прайс задумчиво чешет бороду, прежде чем заговорить вновь. — Первым делом нам нужно связаться с турецкими властями. Добиться вывода их бойцов из игры. Ни им, ни нам не нужно открытое столкновение. Турция не станет рисковать войной с союзническими войсками ради кучки террористов, даже если ей они выгодны. Однако это займёт время. И в течение этого времени никаких боевых действий вестись не должно. По крайней мере, по нашей инициативе. Да уж, думает Соуп со смешанным чувством, чем-то между мрачным весельем и разочарованием, а до этого они по нам палили будь здоров, и не ебало их то, какие там боевые действия должны или не должны вестись. С другой стороны, это ведь они, ОТГ-141, напали на базу. Как ни крути, ситуация тупая. А ещё тупее необходимость просто сидеть и ждать, пока не… — А потом? Это спросил не Соуп. Безразличный тон, которым был задан вопрос, принадлежит лейтенанту Райли. И Соупу не нужно смотреть на Гоуста, чтобы знать, что тот сверлит капитана своим фирменным испепеляющим взглядом. Интересно, Прайс когда-нибудь наваливал от этого в штаны, как все прочие бойцы отряда? Повисает тишина. Серьёзностью момента проникаются даже балагуры Роуч и Ройс, толпящиеся неподалёку. Прайс собирается с мыслями несколько секунд. — А потом, — произносит он наконец, — мы дождёмся нападения Аль-Хамуда. И обеспечим ему самый пламенный приём. Соуп моргает, силясь осмыслить сказанное. Кое-кто справляется с задачей быстрее, чем он. — Ты это сейчас серьёзно? — недоверчиво спрашивает Гас, позабывший даже об официозном «сэр». — Позволить ему проникнуть на нашу базу? Это звучит как самоубийство, чувак, а если он ёбнет по нам взрывчаткой? Так же, мысленно заканчивает Соуп, как мы ёбнули по нему. Прайс терпеливо улыбается. — Ты даже не дал мне договорить, — возражает он. — Кто сказал, что мы станем так рисковать? Команда недоумённо хмурится, но ни у кого из них не находится слов для дальнейших комментариев, что позволяет Прайсу неторопливо добавить: — Оставаться на базе без прикрытия теперь, когда Аль-Хамуд осведомлён о ней, слишком опасно. Я почти уверен, что бойцы «Аль-Каиды» проследили за нашим возвращением туда. Более того… я этому не препятствовал. — Что?.. — переспрашивает всё тот же Гас; они с Уормом, как и Соуп с Гоустом, в вылазке непосредственного участия не принимали. Страховали, обеспечивали прикрытие, и только. — Хочешь сказать, ты буквально… Теперь приходит его черёд заткнуться: Прайс поднимается на ноги, и, хотя его выражение лица остаётся добродушным, что-то в его коренастой фигуре заставляет Гаса замолчать. Что-то очень похожее на то ледяное безразличие, которое всегда срабатывает у лейтенанта Райли. — Послушайте меня, вы все, — тяжеловесно припечатывает Прайс, — времени у нас мало. После того, как Турция выйдет из игры, отсчёт пойдёт на дни, а может, и на часы. Нам придётся задержаться здесь до визита сирийских разведчиков — они должны увидеть, что на базе есть люди; они должны поверить, что застигнут нас врасплох, если нападут. Напасть. И попасться в ловушку. Никем не перебиваемый, Прайс продолжает: — Мы обеспечим себе поддержку с воздуха, достаточную для того, чтобы отбить атаку противника; но не раньше, чем войска «Аль-Каиды» очутятся на базе. После этого мы отрежем им пути к отступлению — и разделаемся с ними. Сердце Соупа делает тревожный кульбит. — Они же не настолько тупые, — бормочет он, облизывая губы. — С чего бы им вестись на эту уловку? — Карима не было на базе, когда мы взорвали склад, — спокойно отвечает Прайс. — Он не знает, сколько у нас раненых и в каком состоянии находится отряд. Он даже не знает, сколькими бойцами мы располагаем. В любых других условиях он, возможно, потратил бы лишние дни на то, чтобы раздобыть всю необходимую ему информацию. Убедиться, что мы зализываем раны и не готовы к бою. Но не сейчас. Не в подобных обстоятельствах. Роуч открывает рот, явно собираясь задать вопрос. У Соупа и самого их предостаточно — от «с чего ты взял, что сейчас будет иначе» до «ты ведь даже не знаком с ним, разве нет» (хотя он не удивился бы, окажись, что кэп лично жал руку сраному Аль-Хамуду). — Месть, — выплёвывает Гоуст, опередивший их. И, когда все головы поворачиваются к нему, тихо добавляет: — Он захочет отомстить. Прайс кивает: — Верно. А отомстить проще всего, когда соперник ослаблен. Мы полагаемся не на глупость Аль-Хамуда, парни. Мы полагаемся на его самонадеянность. Соуп встречается с глазами Гоуста и отворачивается куда резче, чем следовало бы: так, что вынуждает стоящего рядом Ройса дёрнуться.

***

Вопреки ожиданиям самого Соупа, переговоры с Турцией проходят быстро. Видимо, кто-то наверху оказывается очень заинтересован в том, чтобы оперативно и публично заверить SAS в своей лояльности. Соуп задаётся вопросом о том, как это должно выглядеть для Карима: типа что, часть его бойцов просто встанет и уйдёт, получив соответствующее распоряжение от властей? — Скорее всего, турки не участвуют в активных боевых действиях, — задумчиво отвечает Ройс, с которым он делится своими сомнениями. — Это было бы странно, не? Если бы вскрылось, что они вместе с «Аль-Каидой» бомбят города… не-е-е, это тянет на международный скандал. Наверное, они просто крышевали ту часть группировки, которая, знаешь, официально числится как повстанческие войска или даже движение освобождения, хер их знает, как они это обзывают. Соуп пожимает плечами. Потом морщится, делая глоток: — Ладно, по крайней мере, с этими разобрались. Как думаешь, что дальше? — Ты же слышал кэпа, — Ройс потягивается и оглушительно зевает, — ждать нашего на свиданку. Штаб уже направил нам дополнительных бойцов, но они вроде как не появятся на базе до самого начала веселья. — Откуда ты знаешь? — Соуп и сам не понимает, откуда взялась лёгкая нотка обиды в его голосе: будто Гоуст, с которым он зависает (или, что вероятнее, которого донимает) в последние дни, обязан был сообщить ему о чём-то подобном. Едва ли лейтенант Райли не в курсе происходящего. Едва ли он считает Соупа кем-то, кому полагается знать обо всём этом в мельчайших подробностях. Едва ли Соупу полагается из-за этого пиздострадать. Но он, разумеется… Ройс допивает очередную банку пива, которую планомерно опустошал в течение всей их игры в карты и этого разговора, отшвыривает её в сторону и ухмыляется: — Да отлить ночью приспичило, пока облегчался, случайно подслушал, как кэп с Гоустом воркуют. Соуп мрачнеет. Ройс, неверно истолковавший его выражение лица, пихает его кулаком в плечо и скалится: — Выше нос, приятель. Если у нас будет поддержка с воздуха, нам даже палить особо не придётся. Так, побегаем, постреляем немного. Считай, бесплатный тир. — Ага, — буркает Соуп, — вместо плюшевого мишки — голова Карима. — Кто-о-о-о окажется победителем? — хохочет Ройс. Соуп покидает его палатку пару часов — и несколько банок пива — спустя. Голова тяжёлая: выпитого им алкоголя недостаточно для того, чтобы нажраться в слюни, но вполне хватит для чувства опьянения. Той его стадии, в которой ты ещё можешь контролировать всё, что делаешь и говоришь, но уже не особенно-то и хочешь. Соуп вообще как-то резко нихренашеньки не хочет. Разве что завалиться спать. Он как раз огибает палатку Уорма, когда его окликают. Соуп подслеповато щурится: в темноте он различает высокую тёмную фигуру, стремительно приближающуюся к нему, а когда человек подбирается вплотную, узнаёт его. — А, это ты, — бормочет он без особенного энтузиазма. Почему ты вдруг воспылал желанием пообщаться — именно тогда, когда мне так нужно побыть одному? Гоуст щурится. Он не привык к такому приёму. Он не любит, когда с ним разговаривают вот так. Соуп знает это. Но ещё Соуп знает, что лучшее, что он может сделать, — это избежать этого диалога. Не сейчас. Не вот так. Не когда он… …Гоуст, естественно, не оставляет ему ни шанса: чужие пальцы стискивают плечо Соупа, тянут, толкают, куда-то вглубь тьмы, в укромный уголок, пока в спину ему не врезается жёсткая поверхность насыпи, пока мелкие камешки не впиваются в кожу даже через куртку. Гоуст склоняется к нему. В темноте его глаза кажутся двумя искрящимися сгустками тьмы. Он оказывается так близко, что Соуп с трудом сдерживает дрожь. Он вдыхает… и хмыкает. — Ты пьян, — констатирует лейтенант Райли. — Ага, — Соуп кривится и беспомощно дёргается в попытке освободиться. — Пьян и жалок. Отпусти меня. В чернильных глазах Гоуста мелькает отголосок эмоции, Соуп почти успевает поймать и понять её, прежде чем… Прежде чем его отпускают. Ровно то, о чём он просил. Почему тогда Соупа переёбывает изнутри желанием потянуться следом, когда Гоуст отступает на шаг? Лейтенант Райли смотрит в сторону, когда сухо сообщает: — Отправляйся к себе. Это единственное нарушение устава, которое я спущу тебе с рук. Соупу мучительно хочется сделать что-то ужасно глупое. Что-нибудь совершенно, неописуемо, чудовищно абсурдное. Он сам не понимает, где наскребает в себе силы, чтобы поймать Гоуста за рукав, откуда в нём берётся мужество, чтобы выдавить, с напускной бравадой, едва ли маскирующей дрожь его голоса: — Значит, единственное? я так сильно ненавижу тебя сейчас за то, как мало ты придаёшь мне значения — пусть ты не должен и всё прочее, — что мне нужно, понимаешь, мне необходимо получить от тебя отрезвляющую пощёчину. перейти все мыслимые границы. вспомнить, что за пределами нашей крошечной игры в контроль мы друг другу никто. просто сослуживцы. всего лишь командир и подчинённый, верно, элти? Глаза напротив опасно сужаются, когда лейтенант Райли ровно уточняет: — Что ты имеешь в виду? — Я имею в виду… — Соуп нервно облизывает губы, сердце у него бьётся торопливо и нервно, и он очень некстати трезвеет почти полностью — настолько, что мелькнувшая в его голове безумная мысль перестаёт казаться ему привлекательной. Но только на секунду. Потому что в следующую он шумно втягивает воздух ртом, и он — раскалённый воздух пустыни — необъяснимо пахнет Гоустом: порохом, кровью, смертью. Усталостью вперемешку с чем-то отчаянным и неконтролируемым, чем-то, что в равной степени способно быть яростью и похотью. Соуп весь — одно это жадное, исступленное чувство. И, когда он цепляется дрожащими пальцами за отвороты чужой куртки, когда он дёргает Гоуста на себя, когда впечатывается своими губами в его рот через маску в неуклюжем и мокром поцелуе, больше похожем на отчаяние или на войну, лейтенант Райли почему-то не шевелится. Один удар сердца Соуп воюет с этими его неуступчивыми губами прямо через балаклаву, как если бы, ответь Гоуст на поцелуй, плотная ткань между ними исчезла сама собой… А потом его отталкивают, с такой силой, что он пятится и едва не падает, запутавшись в ногах. И ледяной голос, непривычно глухой, будто его владельцу не хватает кислорода, сухо приказывает: — К себе. Сейчас же. Как тебе пощёчина, МакТавиш, сработала?