Под контролем

У них не выдаётся возможности поговорить на протяжении всего завершающего этапа операции: слишком многое ещё нужно сделать, в условиях ограниченного времени отвлеакаться нельзя. Соуп не может перестать думать о разбитой маске. О том, что это, должно быть, больно — её обломки, впивающиеся в кожу. Что Гоусту нужен будет кто-то, кто поможет от них избавиться. И что этим кем-то вполне мог бы быть… Раскатал губу, МакТавиш. Нет времени. Не сейчас. Позже, когда… когда все будут в безопасности. После краткого обсуждения с остальными парнями из отряда решено увести заложников с собой в лагерь: позже они смогут отыскать свои семьи, перебраться в более безопасное место, туда, где их не достанет УНИТА. Пока же лучшее, что ОТГ-141 может предложить им, — это защита и прикрытие на время отступления. Впрочем, в кои-то веки всё проходит гладко: отступают без потерь, бойцов УНИТА на горизонте не видать. Похоже, самых сообразительных они уже прихлопнули. Возвращаются в тишине, но взгляды всех парней нет-нет да останавливаются на Гоусте. Он ничего не рассказал им, даже про Волка — только Соупу. Бегло обменялся рукопожатиями, усмехнулся на очередную шуточку Роуча про тараканью живучесть. Оглядел заложников. Проверил работу Уорма с взрывчаткой. И приказал покинуть базу. Она взрывается за их спинами, когда они преодолевают несколько крыш. Продвигаться приходится медленно, в отличие от них, многим из африканских пленников в новинку ползти по шиферу в кромешной темноте. На мгновение ночное небо Менонге вспыхивает ало-рыжим залпом, и все останавливаются и оборачиваются. — Красиво горит, — хмыкает Газ. — Чувствуете этот запах? — Ройс показательно и шумно втягивает воздух через нос. — Это аромат возвращения домой, сучки. Гоуст молчит, и Соупу хочется дотронуться до его ладони, спросить, как он. Прежнее желание врезать ему за всё, через что он протащил себя и Соупа на буксире, сменяется тревожной нежностью. Ну ты и соплежуй. Да, он, и что? В лагерь они возвращаются только к утру. Гоуст немедленно отдаёт несколько распоряжений: Газу и Роучу поручено размещение заложников, Ройсу и Уорму — патрулирование базы на случай нежданных гостей. — Джонни, — произносит Гоуст после этого со странной интонацией, заставляющей сердце Соупа сбиться с намеченной траектории движения. — Да, сэр, — шепчет Соуп чуть слышно. — Нтанда, — выдыхает Гоуст; Соуп не успевает даже удивиться тому, что тот запомнил имя мальчишки, когда лейтенант Райли добавляет: — Отведи его к отцу. Я должен доложить Прайсу о завершении миссии. Под левым глазом, там, где маска прорвала балаклаву, виднеется полоска запёкшейся тёмной крови. Соуп смотрит на неё так долго, что его начинает мутить. Гоуст перехватывает его взгляд и едва уловимо качает головой: бессловное гоустовское «не сейчас». Ему ничего не остаётся, кроме как подчиниться. Воссоединение отца и сына трудно не назвать трогательным: Нтанде хватает ломаных объяснений Соупа на испанском, чтобы сорваться с места и вцепиться в его руку, умоляюще уставившись ему в глаза. И Соуп ведёт его к другому бараку, туда, где парни уже устроили временное убежище для всех, кого они сумели спасти. Стоит им с мальчишкой войти в барак, и Нтанда отпускает Соупа, бросается к одному из рассевшихся на полу мужчин — худому и высокому, в затёртых штанах и рваной куртке. В самом деле — надо же — с серьгой. Паренёк бросается ему на шею, что-то тараторит на своём забавном гортанном языке, разрыдавшись в конце. Соуп, Газ и Роуч переглядываются и не сговариваясь покидают палатку: они здесь лишние. Долго стоят снаружи, разглядывая светлеющее небо. Газ курит, Роуч и Соуп просто молчат. После всего, что произошло в Менонге, это, пожалуй, самое приятное, что они могут сделать. — Поверить не могу, — задумчиво произносит Роуч наконец. И, когда Газ и Соуп вопросительно вскидывают брови, поясняет: — Гоуст. Весь этот план. Я до последнего был уверен, что нихрена не выйдет и что нам полная жопа. На самом деле даже не рассчитывал на то, что мы выберемся оттуда живыми. — Да брось, — успокаивающе гудит Газ. — Это же Гоуст. Мужик собаку съел на том, чтобы осуществлять невыполнимое. Соуп думает о том, что это не оправдывает того, какому риску Гоуст себя подвергнул. О том, что всё и правда висело на волоске. О том, что мог потерять его. Руки у него дрожат. — Приглядите за пацаном, парни, — бормочет он спустя несколько мгновений тщетной борьбы с собой. — Я сгоняю отлить. Он убеждает себя в том, что просто пройдётся по лагерю, подышит, выбьет из головы всякую чушь. Но каким-то невообразимым образом оказывается через пару минут у медотсека. И замирает на пороге. Никто Соупа сюда не звал. Даже военному медику не разрешено присутствовать, когда Прайс и Гоуст обсуждают итоги миссии. Подслушивать их разговор значит нарушать военный устав, негласные правила субординации, чёткую иерархию, на которую, видит ёбаный Господь Бог, Соуп и так положил здоровенный хер. Но что-то заставляет его шагнуть внутрь. За брезентовой стеной виднеются две тени. Они не шевелятся и молчат, и Соуп, как-то сразу догадавшись, что их диалог завершился, начинает было пятиться… Останавливается. Потому что в этот самый миг голос Прайса произносит: — Ну, ты расскажешь мне, что между вами происходит? — Не понимаю, о чём ты, — холодно откликается Гоуст: от этой интонации Соупа всегда передёргивает, а потом становится душно. — Да брось, Саймон, — Прайс звучит позабавленно, — я ведь не идиот и не слепой. Знаешь, сколько сплетен об этом я уже собрал? Соуп каменеет. То, о чём идёт речь, может касаться только… Нет. Нет, блядь, кэп, ну пожалуйста, не нужно, не вот так, зачем ты всё рушишь, зачем ты… Тишина до того оглушительна и остра, что практически вспарывает ему гортань. Наконец — спустя столетия тяжёлого молчания — Гоуст недружелюбно выплёвывает: — Что ты хочешь от меня услышать? Скрипит койка. Одна из теней принимает сидячее положение, вторая остаётся стоять. — Я пытаюсь напомнить тебе о том, что ты в первую очередь военный, — теперь Прайс звучит жёстко, почти безжалостно. — Не моё дело, в чьи штаны ты лезешь после заданий. Но если это рождает неудобные слухи, способные дойти до вышестоящего руководства, и, хуже того, мешает успешному выполнению миссий… — Я не провалил ни одной миссии, — перебивает его Гоуст. В его голосе — контролируемое бешенство. Сердце Соупа делает кульбит. — Так какого хера ты отчитываешь меня, как школьника? Новая пауза. И потом… — Саймон, — Прайс неожиданно смягчается, — я всегда видел в тебе доброго друга и старался быть им для тебя. Я не твой враг. Но ты должен понимать, чем чреваты подобного рода неуставные взаимоотношения. Как много рисков и неприятных последствий они за собой несут. Соупу больно дышать. Он осторожно подбирается ближе. — Я знаю, — этой интонацией можно заморозить Мировой океан. — И я контролирую ситуацию. В самом деле, элти? — Ты — может быть, — спокойно отвечает Прайс. — А он? Так. Всё. Хватит, это уже слишком. Соуп пятится, стараясь ступать как можно беззвучнее. Соуп выныривает из палатки. Соуп делает несколько неверных шагов и тяжело опускается на скамью. Закрывает глаза. С силой растирает лицо ладонями. Господи, почему ж всё так хуёво-то? Он не знает, сколько времени он проводит вот так, неподвижный, вглядываясь в расширяющуюся полоску рассвета. Но в какой-то момент раздаются шаги, из медотсека выныривает Гоуст. Соуп поднимает голову, их глаза встречаются. В чужих — ни намёка на удивление. — Как он? — тихо спрашивает Соуп, когда Гоуст садится рядом с ним. Тот долго молчит, прежде чем отозваться: — Идёт на поправку. Оба они снова затихают. Теперь Соупу жутко даже прикоснуться к нему. И, как назло, Гоуст вдруг произносит: — Мне потребуется твоя помощь. С, — он касается балаклавы и морщится, — этим. Соуп думает о том, что это будет означать для Прайса, да и, пожалуй, для всей остальной команды. Ещё полчаса назад он всё отдал бы за эту возможность, а сейчас… Мне так страшно тебя подставлять. — Я… — Соуп растерянно кривится. — Я не знаю. А Прайс не станет возражать? И тут же прикусывает язык: глаза в прорезях маски опасно сужаются. — Ты всё слышал, — Гоуст не спрашивает, Гоуст констатирует факт. Соуп теряется. Соуп беспомощно открывает рот. Соупу хочется отбрехаться, выдать что-нибудь вроде «да что ты, чувак, чтобы я — и подслушивал?» или «за кого ты меня вообще принимаешь, элти». А сил хватает только на жалкий кивок. — Вот как, — Гоуст больше не смотрит на него — теперь его взгляд сосредоточен на входе в медотсек. Их колени соприкасаются, Соупа передёргивает и выламывает изнутри от жажды и от невозможности продлить эту близость. Господи, он определённо сойдёт с ума. Когда он уже почти готов извиниться, встать и уйти, Гоуст поворачивает голову и небрежно осведомляется: — Так я могу на тебя рассчитывать? На его, гоустовском, наречии это означает нечто немыслимое. Нечто вроде… — Да, — торопливо отвечает Соуп, когда его сбрендившее сердце прекращает выпиливать ему рёбра рваными болезненными толчками. — Да, разумеется.