Сосновый перебор

«Всем привет! Меня зовут Антон, и я — трудоголик». Так могло бы начинаться выступление Антона в клубе анонимных трудоголиков, если бы в современном капиталистическом обществе, существующем именно на том, чтобы получать выгоду на каждом шагу, люди считали желание заработать побольше денег болезнью. Антон работает, по-настоящему много работает, и именно эту фразу последние несколько лет слышат от него все окружающие его люди: мама с бабушкой, которые в попытках достучаться до сына с внуком со временем стали звонить заметно реже. Все близкие и дальние родственники, если вдруг вспоминают по случаю деньрожденного уведомления о его существовании, и всевозможные друзья и знакомые, которых угораздило спросить его о планах на ближайший свободный вечер. Смешные такие. Как будто они у него бывают. Вот и сейчас Шаст устало смотрит на экран телефона, который горит очередным приглашением на шашлычную вылазку от Макара, и думает о том, надо ли ему вообще ввязываться в это сомнительное действо. Илья не оставляет попыток вытянуть его хоть куда-нибудь, и парень, тяжело вздыхая, подводит курсор к значку календаря, коротко нажимая на кнопку. Собственноручно созданное расписание зияет огромным упущением и пробелом незаполненных делами выходных, а Шаст невольно округляет глаза: как так-то? Антон, глядя на пустующие дни, прислушивается к себе и понимает, что даже при наличии свободных часов ехать с Макаром совсем не хочется. И дело даже не в том, что дела он себе, несомненно, сейчас придумает, а в том, что они с Ильей так давно не общались, что их интересы успели разойтись, как парочка поженившихся по залету подростков. С годами ушел весь запал молодежного кутежа, что долгое время держал их вместе, Макар, по слухам, успел обзавестись семьей, а Антон, в лучших традициях высокоактивных социопатов, повенчался с работой. Он сам себе улыбается, откладывая телефон в сторону, когда слышит короткий стук. Таинственный визитер, силуэт которого тенью ложится на прозрачную дверь, ответа не дожидается и тут же по-хозяйски распахивает ее, вынуждая всех присутствующих обратить на себя внимание. Антон, рот которого с готовностью открывается для очередного нагоняя, быстро закрывается. Негоже устраивать взбучку заместителю генерального. — Доброго тебе дня, Антон Андреевич, — мужчина в два раза ниже и во столько же старше проходит вальяжно в их небольшое рабочее пространство, прохаживается вдоль каждого стола, здороваясь за руку с притихшими ребятами, а после присаживается на стул у стола Антона, широко при этом улыбаясь. Вставший по привычке Антон присаживается обратно. — Как дело молодое? — Доброе, Павел Алексеевич, — Шаст улыбается, пожимая протянутую руку, и складывает их на столе, опираясь так, чтобы не было соблазна откинуться на стуле при непосредственном руководителе. — Дела нормально, работаем. К концу месяца планируем закрыть еще три объекта, так что план точно должны выполнить. А если повезет, то и перевыполнить. — Я в тебе и не сомневался, веришь, нет? Ты ж у меня всегда впереди планеты всей по показателям, — довольный мужчина закидывает ногу на ногу и задорно подмигивает, оборачиваясь назад. Дима с Сергеем, уткнувшись в компьютеры, притихли и даже головы не поднимают. Павел Алексеевич кивает в их сторону: — Что, птичек своих совсем загнал? — Как можно, Павел Алексеевич? — Антон удивлен. Он ведь не изверг какой-то, чтобы загонять ребят в неоплачиваемую обязаловку, а для предложений всегда открыт и постоянно напоминает коллегам, что к нему можно подойти с любыми вопросами и просьбами. К чему эти вопросы, если все нормально? — Все работают исключительно на добровольных началах. — Рад это слышать, — Антон ответ слышит, но оппонента не видит: задумывается. Что, если он все-таки заблуждается? Ладно, Попов этот постоянно задерживается и уходит домой вместе с ним под вечер, но с этим и так понятно, что он гиперактивный чудак без чувства меры, но вот ребята, которые поначалу задорно собирались в шесть вечера по домам, а теперь сидят и до семи, и до восьми могут задержаться? С ними-то что стало? Особенно с Димой, которого дома жена с детьми ждет? Словив себя на мысли, что, кажется, становится тем самым авторитарным диктатором, которым всегда боялся стать, Антон делает себе мысленную пометку поговорить с ребятами. Нельзя думать, что уйти с работы можно только после напоминания руководителя, который сам любит засиживаться допоздна. Если руководитель повернут на страхе остаться без забот, то это не значит, что подчиненные должны страдать. — Птички, как насчет перекурить? — необычный возглас Павла Алексеевича приводит Антона в чувство, и тот с недоумением смотрит на спину мужчины, который, перегнувшись через стул, обращается к сидящим за компьютерами ребятам. Те многозначительно переглядываются между собой. — Или чайку с кофейком заварить? Время обеда скоро, не забывайте. Позов бросает короткий взгляд на Антона, и тот кивает согласно, показывая головой в сторону двери. Очевидно, что Воля хочет остаться с ним наедине, а зная его уже много лет, парень хорошо понимает, что избежать подготовленного заранее серьезного разговора у него нет никаких шансов. В его власти только минимизировать количество при этом присутствующих. Матвиенко со своего места поднимается первым и, закинув в кружку чайный пакетик, медленно идет к двери, поглядывая то на Поза, который спешно сохраняет какой-то файл, то на Антона с Пашей, которые, притихнув, смотрят на них в ожидании. А Шаст, пользуясь случаем, пишет себе напоминалку назначить каждому личную встречу и переговорить с глазу на глаз. Меньше чем через минуту ребята просачиваются через приоткрытую дверь, и небольшая рабочая зона пустеет. Пустеет даже стол вездесущего Попова, который опять пошел в бухгалтерию разбираться с накладными и пропал больше чем на час, но в данный момент его отсутствие играет Антону только на руку. Мало ли что ему вздумается ляпнуть при начальстве. Шаст обводит взглядом пустые места и вздыхает с грустью: может, он и правда перегибает? Он-то считал себя хорошим, понимающим руководителем, находящим баланс между работой и отдыхом для своих подчиненных, но те, кажется, оказались слишком вежливыми, чтобы ему возразить. Ну, кроме Попова, конечно: тот, такое ощущение, молчать вообще не умеет. Хотя, с другой стороны, они — единственный в компании отдел, который даже в самые простойные времена получают премию стабильно каждый квартал. — Дело к тебе есть, Антон Андреевич, — выждав, чтобы все посторонние покинули радиус действия его голоса, Павел Алексеевич наклоняется чуть ближе к Антону и доверительно заглядывает ему в глаза. Тон его голоса заметно меняется, что заставляет достаточно опытного в этих вопросах парня лишь силой воли сдержать в себе тяжелый вздох. Потому что он уже знает, по какому вопросу к нему пришли. — В отпуск не пойду, — Шаст отрезает вежливо, но резко и категорично. Сразу дает понять, что хочет сохранить субординацию и перегибать со злостью не собирается, но и давать ложных обещаний и согласий не намерен. Переубедить его не выйдет ни за какие коврижки: сладостям он предпочитает хороший алкоголь. Любой алкоголь. Ладно, даже пиво подойдет. — Да что ты все заладил, не пойду да не пойду, — мужчина в сердцах вскидывает руки и откидывается на спинку стула, но по выражению его лица заметно, что ответ Антона его не удивил. В конце концов, он слышит нечто подобное каждый раз, когда приходит пора отпусков, поэтому тут же наклоняется обратно и упирает локти в поверхность стола. — Есть такое слово «надо», знаешь? — Знаю, — Антон отвечает в тон шутливому упреку и за натянутой улыбкой прячет усталость от бессмысленного разговора: каждый раз и все по кругу. Зачем только время тратить? Телефон на беззвучном разрывается звонками с неизвестного номера. — Поэтому и работаю. Я не устал, чтобы отдыхать. Антон, к своему стыду, прекрасно осведомлен, что числится на хорошем счету у начальства, поэтому и позволяет себе чуть больше честности в общении все с тем же Пашей. И пусть в жизни он не собирается переходить грани дозволенного, все же уверен, что его не уволят, даже если в один прекрасный день он придет на работу в чем мать родила. Так, пожурят для проформы, кофе заварят да простынкой накроют, чтоб народ не пугать. Чай, не сразу в брюках он из матери вылез. — Антош, — Павел Алексеевич вздыхает устало, положив руки на стол, а Шаст вдруг напрягается не на шутку. Всполошившаяся чуйка настойчиво подсказывает, что отделаться обещанием сходить в отпуск как-нибудь в другой раз не получится. — Ты же знаешь, что я хорошо к тебе отношусь? — Антон настороженно кивает. — Навстречу всегда иду, когда тебе нужно, помогаю вам, если могу. Планы вон для твоих птенчиков выбил божеские. — Знаю конечно. И всегда вам искренне благодарен за поддержку, — парень говорит медленно, осторожно, словно прощупывая почву под ногами, кивает, чувствуя себя болванчиком системы, и понемногу начинает понимать, куда клонит Воля. Против таких инструментов шантажа у него оружия нет, но он смотрит в глаза, хоть и через силу, и спрашивает осторожно: — К чему вопросы? Вы недовольны моей работой? — Ох, поверь мне, дорогой, работой твоей я доволен сверх меры, — мужчина улыбается, но улыбка его Антона не успокаивает: напряжение как стягивало грудь плотным, крепким целлофаном, так и держит до сих пор, не давая нормально вдохнуть. А на нем, зараза, даже пупырок нет, чтобы полопать на досуге. — Я недоволен отсутствием у тебя отдыха. Антон с трудом удерживается, чтобы не закатить глаза. — Ну мы же с вами уже это обсуждали, — каждый год один и то же разговор, одна и та же битва, которая заканчивается ничем. Он любит работать, ему не нужен отдых, но каждый раз ему приходится объяснять это заново. Шаст навешивает на губы вежливую улыбку и выдыхает: — Пусть в отпуск идут те, кому нужнее. Вон Оксана пусть сына в Турцию свозит. А мне не нужно, я не устал. — Ты три года не был в отпуске, — Паша и не думает сбавлять нажим, требовательно сложив руки на груди, смотрит на него то ли сурово, то ли с жалостью, слегка нахмурив брови, и Антон невольно сжимается, опуская голову вниз. — На неделю хоть сходи. Да, Антон не ходит в отпуска. Да, Антон не любит оставаться наедине со свободным временем и всячески старается заполнить его тем, что получается у него лучше всего — работой. Да, длительное отсутствие мозговой активности приводит его к бесконечной рефлексии на тему бессмысленности существования, а отсутствие близких людей рядом лишь усугубляет это состояние потерянности. Да, больше всего он боится оставаться один, но начальству об этом знать не обязательно. — Мне нужно добить несколько проектов. На следующей неделе назначена последняя встреча с айтишниками, — Антон быстро находится с ответом, вспоминая, что, как-никак, находится в тестовой группе разработчиков одной из глобальных доработок их рабочей программы, и открывает календарь с расписанием, проверяя, ничего ли не упустил. — Ничего, я найду того, кто закроет вопрос за тебя, — Паша с готовностью парирует его аргумент, который со временем теряет свою актуальность. Антон — хороший сотрудник, это бесспорный факт, он знает, что его ценят и не уволят, ведь заменить его будет проблематично. Проблематично. но все-таки возможно, и в рамках этой задачи основной пласт работы он уже давно выполнил, разработав значительный перечень указаний к доработкам. А его исполнение может проконтролировать кто угодно. Кто угодно, у кого мозгов больше, чем у необразованной макаки. Или Руслана из соседнего отдела. — Закроет и припишет себе то, над чем я работал почти год? — всегда спокойный Антон невольно начинает злиться, и для того, чтобы вывести его из себя, снова оказалось достаточным одного лишь намека на высокомерного начальника отдела декора. Воля, скорее всего, именно его и поставит на замену, а эта хитрая змеюка уже давно присматривается к его месту в стройке. Хотя по говору больше, конечно, на попугая похож. Или на петушару. — Тогда перенесу встречи, чтобы они дождались тебя. Только не кипятись, — Павел Алексеевич примирительно приподнимает руки и улыбается мягко, но Шаст не дает себе обманываться его хорошим настроением. Они слишком давно знакомы, чтобы принимать его расположение за чистую монету. — Антон, меня отдел кадров повесит, если ты не уйдешь хотя бы на неделю, — мужчина придвигается чуть ближе и понижает голос, заглядывая парню в глаза. Новая информация в разговоре дает пищу для размышлений, но надежду душит на корню: в этих обстоятельствах победить кажется почти невозможным. — Хотя они заставляют меня выгнать тебя минимум на месяц. Какое великодушие, вы только посмотрите. — Ну что за бред? Уходить в самый сезон? — Антон не сдерживается, и пусть спорить с Волей, на которого насели эти злобные мегеры из отдела кадров, бесполезно, отказать себе в этом желании парень не может. Паша смотрит на него с тенью понимающей улыбки, и Шасту на секунду кажется, что мужчина его раскусил. С языка срывается предательское: — И что я вообще должен делать в этом вашем отпуске? Прикусывать язык поздно, поэтому Шаст обреченно опускает голову: теперь во взгляде напротив отчетливо читается жалость, которой он так старательно пытался избежать. Ну и кто тебя просил? Не мог согласиться дома посидеть, чтобы удаленно дела решать, и промолчать? Сумасбродные мысли находят себе занятие получше самоистязания, самостоятельно приходя к выводу, что хуже отдела кадров может быть только бухгалтерия. Зайдешь в это болото в обеденное время — ищи свищи ветра в поле и смертную душу в пустоши запутанных бездушных коридоров. Вон, один уж пошел и, походу, потерялся. До сих пор, зараза, не вернулся. Ну и где его, черт побери, носит? — Моя бабуля в санаторий любит ездить, — тот, чью фамилию нельзя называть вслух, решает воззвать к запросу свыше и неожиданно появляется в дверях, довольно улыбаясь. Сжимает в руках кипу зеленых накладных, которые непонятно зачем притащил с собой, хотя мог перебрать в архиве, смотрит на присутствующих, невинно хлопая глазами, и входит в кабинет. Антон, дернувшись от неожиданности, едва не падает со стула, на который все-таки откинулся, когда слышит знакомый голос, который, была б его воля, никогда бы больше не слышал. А лучше бы откинулся насовсем, если бы знал, к чему все идет, ведь Арсений, проходящий дальше, не смущается ни Павла Алексеевича, ни того, что его тут, очевидно, не ждали, и в ответ на вопросительные взгляды умудряется продолжать диалог. — Дома ей скучно, а там компания подходящая. Каждое лето ее туда отвозим. Вместо того, чтобы замолчать до конца жизни. — О! — звонкое восклицание Паши поднимает еще не успевшую осесть пыль неуместного комментария и на корню душит подобравшийся к Антону стыд. О разборе полетов с Поповым он будет думать после, а сейчас важно быстро сориентироваться в ситуации, ведь Шаст уже чувствует, как к нему семимильными шагами мчится какой-то глобальный пиздец, обдувая его голую задницу. — По-моему, звучит как отличный план. Что, простите? Какой еще план? Ничем хорошим приободрение Воли пахнуть не может. От него несет, как от протухшей плохой идеи, которую зачем-то достали со дна помойки и заботливо принесли положить ему на рабочий стол, а Попов, который проходит к своему месту и как ни в чем не бывало усаживается на стул с такими же плохо пахнущими грязными руками, настроению Антона совсем не помогает. — Какой план? — Антон осторожно интересуется, все еще надеясь на то, что просто сделал неверные выводы из восклицания мужчины, и незаметно под столом скрещивает пальцы, вспоминая детскую примету. Авось и в этот раз проклятие мимо пройдет. — Отправить тебя отдыхать в санаторий, раз ты не знаешь, чем заняться, — то ли данная защита работает только в детстве, то ли Шаст снова сделал что-то неправильно, но проклятие не только не прошло мимо, а еще и громким звоном рухнуло ему прямо на темечко. Оставляя после себя невидимую, но больно пульсирующую шишку. Антон уже и не думает о том, что фактически признался начальнику в удушающем одиночестве, что само по себе должно было стать самым позорным фактом всей его биографии. Сейчас он думает исключительно о том, что от переработок начинает сходить с ума и галлюцинировать. А как иначе еще объяснить, что галлюцинации кажутся такими реалистичными? Но, вопреки здравому смыслу, парень надеется, что все-таки сошел с ума. Потому что другая правда кажется ему еще более невероятной. — Вы что? Какой санаторий? — он смотрит, тупо хлопая глазами, то на повеселевшего Пашу, то на постоянно чем-то довольного Арсения, и не понимает, смеяться ему или плакать. Смотрит вперед, в любой момент ожидая привычного похлопывания по спине и дружелюбного «опять повелся» хоть от кого-нибудь, но все продолжают молчать. Он бы даже Попова за такое панибратство простил, но тот поднимает голову от стола и не вовремя улыбается. — О чем вы говорите? — Оздоровительный. С процедурами всякими, — Арсений, как так и надо, продолжает заниматься своими делами и укладывает громадную стопку принесенных документов на край стола. Усаживается поудобнее, берет сверху один лист, тщательно просматривая, и принимается сортировать накладные по нескольким стопкам. Антон глотает в себе гневные комментарии. А Павел Алексеевич тем временем вытуривать Попова из их приватной беседы не спешит. Плохо дело. — Я не поеду ни в какой санаторий, — Антон сдаваться так просто не собирается и отпирается до последнего. Встает из-за стола, ведь вода закончилась и в кружке, и в бутылке, подходит к подоконнику и, разливая половину на пол и себе на руки, льет из кувшина в стакан, чтобы выпить залпом. Взятые несколько секунд на подумать не помогают. — Что я там буду делать? Вопрос неверный, но только он почему-то формируется в голове в связное предложение. И поистине, конечно, гениальный. Как будто Антона волнует не то, что у него забирают любимое дело и отправляют насильно на неделю на край света, а то, чем он будет там заниматься. — Отдыхать и оздоравливаться. Ты что, Арсения Сергеевича не слышал? — Паша уже даже не старается скрыть своей радости от нарисованного в его голове плана. Он поднимается следом и подходит к Антону, сунув руки в карманы тщательно выглаженных брюк. — Поверь мне, органы тебе твои большое спасибо скажут после стольких месяцев в душном городе. Езжай давай, мы тебе даже путевку оплатим. — Но я не… В санаторий? Серьезно? В компанию бабушек? — Шаст теряется в ворохе вопросов и не может выбрать, в какую сторону нужно давить. Он потрясен, он в шоке, что такое вообще с ним происходит. Хотя, возможно, это его наказание за то, что всегда презирал артхаусное кино? И теперь в наказание должен жить в нем до конца жизни. — Это, вы считаете, подходящая для меня компания? Стакан остается на подоконнике, опасно балансируя на одной из граней. Антон опасно балансирует на грани истерики. — А бабушки тебе чем не угодили? — Воля усмехается, глядя на ошарашенного парня, но, не поймав в его взгляде ни намека на веселье, выпрямляет плечи и хмурится. — Хм, — он многозначительно обводит глазами пустое помещение, словно действительно задумывается, а после радостно поднимает голову, наткнувшись на случайного визитера. — О, Арсений. Поедешь с Антоном Андреевичем. Антон пропускает несколько вдохов. — Как раз проследишь, чтобы он как следует отдохнул, — Пашу, которого буквально ослепило великолепной идеей, несет на волнах, и он не думает даже по сторонам смотреть. Все его внимание приковано к замершему на своем месте Арсению. — А что? Ты же у нас такой активный и инициативный. Вот и будешь присматривать за этим трудоголиком, чтобы даже ноутбук в руки не брал. Шутка или издевка, но она тут же тонет в гуле двух голосов. — Я? — Он? — А что? — Павел Алексеевич на этот раз удивляется, кажется, искренне. Совершенно игнорируя мнение самого Арсения, он поворачивает голову в сторону Антона и вопросительно кивает, ожидая аргументов против. Которые, Антон почти уверен, помочь ему все равно не смогут. — Арсения ты знаешь, вы почти одного возраста, работаете вместе. Чем не подходящая компания? О том, что Антон за три месяца совместной работы успел поседеть из-за Арсения и каждый день мечтает придушить по-тихому, Паша знать не может. Как и о том, что Попов — самая настоящая заноза в заднице, невыносимый всезнайка и просто невозможный тип. Он хороший работник, старательный, исполнительный, но Арсения чересчур много. Его местоположение легко определить по громкому смеху, который игнорирует наличие любых стен или перегородок, он бесконечно много болтает со всеми подряд, пытаясь непременно втянуть в разговор и Антона вне зависимости от желаний самого Антона, и просто изобилует интересными фактами. Он постоянно улыбается, никогда не унывает и соглашается на любую движуху, порой даже самую сомнительную. Его невозможно вывести из себя, он никогда не повышает голос, не жалуется и большую часть времени работает, умудряясь при этом раззнакомиться со всем коллективом со всех отделов подряд. И если бы Шаст даже захотел его уволить, придраться к его работе невозможно: он все делает в срок и безупречно. — Или что, бабушки все-таки лучше? — Паша, по-своему расценив его молчание, хитро улыбается и поигрывает бровями, пока отчаяние внутри зависшего Антона достигает берегов Северной Атлантики. Осталось только в айсберг бессилия вписаться со всей дури, и точно будет полный комплект. — Но я не… — неожиданно голос подает сам виновник торжества: Попов поднимается со своего места, встревая в разговор, и подходит нерешительно к начальству, застенчиво поднимая голову. Спорить с руководством — себе дороже, это Антон уяснил еще в первый год работы, так что невольно проникается уважением к Арсению. Но только чуть-чуть. Нечего его баловать. — У меня же отпуск только через месяц. — Ничего, ради такого случая я договорюсь с отделом кадров, чтобы его перенесли, — Паша легко парирует и эту попытку избежать неизбежного, по-прежнему широко при этом улыбаясь. Против принципиальности и категоричности этого человека сложно воевать, но Арсений, к удивлению Антона, не сдается. — Но я собирался лететь на… — Ничего, слетаешь в другой раз. Короткий, лаконичный ответ обрезает любую дальнейшую возможность конструктивного диалога и совершенно не приносит положительных результатов. Прения сторон оканчиваются сокрушительнейшим проигрышем сотрудников отдела продаж категории «Стройка», и Арсений впервые за недолгое их общение выглядит задумчивым и каким-то пугающе потерянным. Шаст давит в себе странное волнение за него. Ну, тут два варианта: или он продолжит гнуть свою линию, чем доведет сейчас Волю до скандала и пулей вылетит с работы, или, взбунтовавшись, все-таки сможет отстоять их независимость в принятии решения об их личном отпуске. Однако Попов и на этот раз решает Антона удивить. — А путевку хоть оплатите? — буквально в считанные мгновения печальная задумчивость на его лице сменяется хитрющей, коварной улыбкой, не предвещающей ничего хорошего. Огромные, оказывается, голубые глаза, горящие неподдельным озорством, смотрят, не отрываясь, прямо на начальника, а Антон ничего не может с собой поделать: как завороженный, смотрит на них двоих и не может оторваться. — Да что же это такое. Разорить меня хотите? — крохотная надежда на расписанный донельзя бюджет мелькает перед носом Антона, который, к сожалению, не успевает за нее ухватиться, и та сливочным маслом по раскаленной сковородке пролетает мимо, рассыпаясь широкой улыбкой Воли. — Ладно, так уж и быть. Завтра заберете ваши путевки у Иры. Или она сейчас их на почту высылает? Короче, сами разберетесь, не маленькие уже. Довольный мужчина с совершенно спокойным видом разворачивается в сторону выхода. — Вы что, это все серьезно, что ли? — Шаст растеряно смотрит на присутствующих и чувствует себя убитым чужой непосредственностью наповал. С двух метров прямиком в грудь с отдачей в голову, ведь надежда на то, что его разводят, а съемочная группа с бананами вместо камер наперевес просто задерживается, чтобы сказать, что это розыгрыш и все сошли с ума, неизбежно гаснет. По ощущениям, он один остался тут адекватным. — Ты завтра на работу не идешь. Понял меня? — Паша оборачивается и, подняв руку, тычет указательным пальцем Антону в грудь, прищуриваясь. Он все еще подчеркнуто вежлив и улыбается, но по одному взгляду становится понятно, что спорить с ним бесполезно. Решение о его отпуске было принято еще до того, как он спустился в продажи. — Увижу — уволю. От тембра голоса мужчины Шаста пробирает, и он, боясь вызвать на себя гнев свыше, коротко кивает, поджимая губы в желании высказать все, что крутится на языке заводной юлой нецензурной брани. Шутки кончились, решение принято, приказ на отпуск печатается двумя этажами ниже. Чемоданы на дальней полке шкафа вздыхают обреченно, стряхивая с себя пыль. С грустью провожая спину Воли до двери, Антон думает о том, что он вроде как и доработался до начальника отдела продаж, у него теперь в личном подчинении трое менеджеров, с которыми они выстроили хорошую и эффективную коммуникацию, но страх перед увольнением и авторитетом высшего руководства все же не позволяет парню продолжать спор, заставляя чувствовать себя все таким же безвольным винтиком огромной системы, как и в первый рабочий день. Он покорно складывает оружие, прикусывает язык, хотя может и должен бунтовать, ведь отпуск — его личное решение, а уж тем более как ему этот отпуск проводить. Но вместо того, чтобы продолжать войну, он легко соглашается с решением начальства и, опустив голову, смиренно принимает неудовлетворяющий его расклад вещей. — Развлекайтесь, ребятушки. Хорошего отдыха! Дверь за Пашей захлопывается, силуэт за дверью удаляется, а Антон, замерев на месте, смотрит невидящим взглядом в нее и тяжело вздыхает. Бесхребетный, мягкотелый тюфяк. С другой стороны, ну не мог же он вечно бегать от этого отпуска, верно? Судя по тому, какая ситуация складывается внутри компании с катастрофическим невыполнением планов и недополучением прибыли из-за этого, больше не получится рассчитывать на денежные компенсации неиспользованного отпуска. Это, конечно, был вопрос времени, но оттянуть его на подольше все-таки хотелось. Антон резко выдыхает, беря себя в руки. Нет времени предаваться унынию и сокрушаться собственной слабости, нужно действовать и довольно быстро, раз изменить ничего не получится. Так, надо будет накидать передачу дел, объяснить Диме, когда тот вернется, особенности и стратегию завтрашних переговоров, проверить его аналитику, чтобы нигде не налажать, и обязательно сделать акцент на необходимость дополнительной скидки! О, еще разобрать с Сергеем его вчерашний отчет, который… — Неожиданно, конечно, — закрученный водоворот планов и задач тут же рассыпается в пыль, пораженный ураганом по имени Арсений, который стоит перед ним и широко улыбается, глядя Антону глаза в глаза и ничуть не смущаясь. — Но прикольно, ничего не скажешь. Я бы даже сказал, здорово! И взрослый парень, который еще секунду назад мог сойти за адекватного, хлопает коротко в ладоши и тихо посмеивается, почти подпрыгивая на месте от переизбытка эмоций. Ни дать ни взять: чистый, искренний, радостный ребенок, которого отвели в парк развлечений и купили мороженое, пообещав покатать на каждом аттракционе. Шаст, который наивно полагал, что успел уже все странности Попова повидать и что удивить его будет довольно сложно, почти закашливается: оказалось, сильно ошибался. Сколько их там еще, в этой загадочной стране, ютящейся в маленькой, крохотной головушке странного чудака в его подчинении? По всей видимости, непроглядная тьма. Может, фонарик прикупить, раз они застряли вместе на неделю? Глядишь, и ориентироваться будет проще? — Не думаю, — Антон бросает недовольно, намереваясь вернуться к себе за стол. Очевидно, что рассказать Диме за несколько часов весь свой функционал он не успеет, даже если сильно постарается, поэтому придется составить максимально подробную передачу дел. Ладно, это он сделает ночью, а пока придется бросить все силы на переговоры и определить, на какие из условий они точно не смогут пойти. — Почему? — Попов совершенно варварски вваливается в напряженные размышления и мешает сосредоточиться. Ну, одно хорошо: уже не скачет аки раненная коза на выгуле, а просто стоит и сияет, как натертый до блеска фаянс армейского толчка. — Это же здорово. Санаторий, свежий воздух, отдых на природе, да еще и бесплатно. Красота! — По кочану. Я думал, ты куда-то лететь собирался, — понимая, что в брызгах этой безграничной радости поработать толком не получится, Шаст решается дождаться парней, чтобы те по возвращении приняли часть удара на себя и отвели от него основной огонь, и дает парню шанс показать себя. Вдруг все не так плохо с этим чудо-активистом? — Это же рушит твои планы. — Да, немного, но Павел Алексеевич прав, — парень пожимает плечами и совершенно возмутительно сбрасывает явно рабочий звонок. Вместо ответа он прячет телефон обратно в карман и, глядя на Антона, улыбается еще шире. Ого, неужели человеческий рот может так сильно растягиваться? — Слетать я еще успею, залог, вроде, тоже можно еще вернуть, а шанс отдохнуть за счет компании может больше и не представиться. Антон вздыхает устало. — И откуда в тебе столько позитива? Шасту действительно интересно, как можно постоянно улыбаться и совсем не позволять себе грустить или злиться. Он простой, как кусок хозяйственного мыла, так что и смеется искренне, когда смешно, и злится, когда что-то идет не плану, и стенает жалобно, когда ни черта не получается. Да, без громких истерик и криков, но эмоции есть, и они всегда разные. Арсений же другой. С постоянной улыбкой и мотивирующими речами, с совершенно другим взглядом на жизнь и непоколебимой верой в лучшее. Смотрит открыто, радуется мелочам, не унывает никогда и не психует, принимая невзгоды как данность, а радости как подарки. Поймав себя на том, что совершенно неприлично разглядывает чужие обнажившиеся счастливой улыбкой зубы, Антон отводит глаза и возвращает своему лицу беспристрастное равнодушие с легким флером разнузданной печали. Негоже начальнику так пристально разглядывать своего подчиненного. Можно даже сказать, засматриваться. Хоть и не признать, что Арсений красив, как дьявол, охочий до красоты Антон не может. Сколько бы ни пытался. — А чего грустить-то? Все отлично складывается, — юноша слегка наклоняет голову вбок и хитро улыбается, сияя порозовевшими щеками, а чертенок внутри него, очевидно, перенимает ручное управление. Ведь Арсений забавно щурится и выдает неожиданно: — Да и вам пора отдохнуть. А то скоро врастете в кресло, прямо как тот фикус. Не знаете, кстати, почему он так плохо выглядит? Надо его пересадить будет, как вернемся, а то ему, наверное, тесно в этом горшке. Не знаете, кто его сюда принес? И что за он? Какой сорт? Антон зависает. Чего блин? Забавно щурится? Что за цирк начинается? Антон, возьми себя в руки. — Прости? — вклиниваясь в череду бесконечного потока сознания в виде непрекращающихся вопросов, Шаст пытается сориентироваться в происходящем, но неготовый к тому, как быстро юноша перескакивает с темы на тему, совершенно упускает из вида основную суть. А Арсений, почувствовав скорую свободу, видимо, вообще перестал себя контролировать. Господи, прости. Вот и как с ним просуществовать неделю в замкнутом пространстве и не сойти с ума? — Ну, видите, у него листья по краям желтеть начинают. Да и стебель как-то странно… — зачарованный проблемами растениеводства в их маленьком кабинете, Арсений не сразу понимает, почему Антон так странно на него смотрит. Антон, честно говоря, сам не понимает, как именно смотрит, но Попов почему-то вдруг стопорится и хлопает глазами. — А, вы не про фикус, да? — Верно, не про фикус. Антон говорит медленно, размеренно и спокойно, дышит через раз, фильтруя в голове всю нецензурную брань, а Арсений совершенно преступно смущается, краснея буквально с ног до головы. Краснота расползается на щеки, стекает вниз на шею и подрагивающий на ней кадык. Парень резко теряет весь запал и, застопорившись, начинает неразборчиво мямлить. Злость при виде этой красной фасолинки почему-то куда-то испаряется, и Шаст чувствует странное желание ему помочь. — Ну это ж я так, образно говоря. Шутки ради, — он почти задыхается от волнения, комкая в руках край рубашки. — Вы не подумайте ничего плохого, просто вы так много работаете, вот я и подумал, что отпуск может пойти вам… — Лучше больше не думай, — Антон резко прерывает неконтролируемый поток сознания. Возможно, чересчур грубо и непрофессионально, но он сам до конца не может понять, прервал он Арсения или свои выбившиеся из-под слоя многолетней выдержки странные эмоции, которые последние несколько минут вызывает этот неугомонный экспонат. Фасолинка, блин. Ну, приехали. — Тебе не идет. Знает, что перегибает, знает, что может звучать обидно, но поделать с собой ничего не может: защищается. Но, в конце концов, кто вообще говорит начальству, что он похож на фикус? Арсений затыкается быстро и опускает голову. Кивает, разворачивается в сторону своего рабочего места и бредет медленно, а Антон, игнорируя укол совести под полой пиджака, провожает взглядом удаляющуюся спину и опущенные плечи. Кусает губы, думая, как правильно поступить, ведь Попов, кажется, обиделся? Ого, а он так умеет? — Антон Андреевич, простите, я не… — Молчи. Просто молчи. Попов, дошедший до своего стола, опускается на стул и продолжает методично раскладывать принесенные накладные в разные стопочки. Нахмурив брови, насупившись, он вчитывается в текст чуть дольше положенного, но Шаст заставляет себя отвлечься и вернуться за свой стол, чтобы накидать план того, что и как нужно будет подготовить. С Арсением он потом разберется. Да уж, отпуск сейчас — смерти подобно. У него все расписано по минутам, распределены рабочие встречи, ведение проектов, которые без него встанут на неопределенный период, поставщики, которым он обещал несколько встреч, тоже спасибо ему не скажут. Ну вот какой отпуск, блин, летом, когда не только на улице, но и в продажах самая жара? Дима, конечно, большой молодец и быстро все схватывает, но за пару часов опытным начальником не стать. Ладно, главное ввести его в курс дела, а если что, Антон будет на связи и сможет помочь. Надо будет все-таки взять с собой ноут, даже если придется прятаться от этого малахольного по углам. В конце концов, никто же не отменяет туалет. Туда-то он точно не полезет? Не полезет же? — Надеюсь, нам выберут какой-нибудь крутой санаторий, — Арсений снова напоминает о себе неумением молчать дольше трех минут: улыбается, вертит в руках антистепплер, словно и не было между ними никаких обид или грубостей, а Антон в который раз поражается, как вообще можно так быстро скакать на настолько широком диапазоне эмоций? — Я слышал, воздух там потрясающий. А природа какая, закачаешься. Да сколько ж можно курить-то? Где ходят эти двое? Антон же не железный. Он уже не выдерживает этого взлетевшего накала болтовни. — Ты вообще не умеешь молчать? Если не дашь мне поработать, останешься тут за фикусом своим любимым присматривать, — собрав оставшуюся выдержку в кулак, Антон набирает в грудь воздуха и выдыхает не то шутку, не то угрозу: — Пересаживать его будешь, что хочешь с ним делай. Или сам в горшок сядешь вместо него, если не заткнешься. Он смотрит на юношу грозно, хмурит брови старательно, чтобы больше походить на начальника, но, сколько бы он ни руководил отделом, выглядеть по-настоящему грозно у него никогда не получалось. — Не знал, что вы такой злобный начальник, — Арсений прячет улыбку под слой старательной серьезности, но Антона не обмануть этим показательным равнодушием. Потому что он видит горящие озорством глаза, видит, как от нетерпения и предвкушения дергается левая нога юноши под столом, из-за чего ходуном ходит едва ли не весь кабинет, и закушенную нижнюю губу. На этот раз Шаст пусть и злится показательно, но усмешку сдержать не может. Прячет ее, правда, под ворох бумаг, не позволяя себе лишнего, старается переключиться на работу, с которой придется попрощаться не меньше, чем на неделю, и быстро забывается сотней рабочих задач, на исполнение которых раньше была неделя, а теперь — несколько часов. Может, отпуск и правда не такая плохая идея? Вдруг он и правда разнообразит немного его жизнь, взбодрит, и ничего плохого не случится? У Шаста будет с собой ноутбук, телефон, в конце концов, по которому можно решить большую часть проблем, а Арсений под боком… С ним он тоже как-нибудь разберется. Отправит его куда-нибудь подальше, запрется в туалете и поработает часок-другой. А дальше видно будет. Арсений сложный, но вдруг именно его присутствие не позволит Антону окончательно впасть в уныние? Это шило в заднице точно не даст ему долгое время загоняться в оглушающей тишине собственных мыслей, занимая его бесконечным числом придуманных им самим активностей. Невозможно же долгое время задыхаться в своем отчаянии, когда у тебя под ухом двадцать четыре на семь гудит непрекращающийся бубнеж? Ведь молчать на долгие дистанции за одну ночь Арсений вряд ли научится.