Ипостась сна

Ее выпустили из Могильника в понедельник. Вечером. После окончания занятий, на которые ее не пустили, долгих нотаций, которые она не слушала, и беззубых попыток припугнуть, которые на нее не подействовали. Пугали, кстати, теми самыми красными наклейками, про которые как-то заикался Табаки. Мара, наконец-то, поняла, о чем тогда шла речь и почему этой могильной пометки среди Четвертой не было только у Толстого. Оно и не удивительно. Интересно, а сколько их было у Лорда? Максимум из возможного? До комнаты ее провожала сама Крестная, и все, кто им попался в тот день по пути, несчастную, по их мнению, девушку под конвоем провожали сочувствующими взглядами, одновременно с этим испуганно вытягиваясь по стойке смирно и рассыпаясь в вежливых приветствиях перед великой и ужасной Железной Леди Дома. — Надеюсь, мы с вами поняли друг друга, и впредь вы будете больше думать о своем поведении, — резюмировала три проведенных в «ссылке» дня Крестная, — Через пятнадцать минус выключат свет. Доброй ночи, Барская, очень советую вам сконцентрироваться на учебе, а не на всяких глупостях. Мара кивнула ей, выдавив из себя «Спасибо» и «Доброй ночи», и поспешно скрылась за спасительной дверью спальни. — Надо же, вернулась! — Химера подскочила на своей кровати и с любопытством на нее посмотрела, — А мы думали, ты уж не жилец. Нарвалась на гнев воспиток, пропала куда-то… — Если ты не в курсе, где я была, откуда тогда знаешь про гнев воспиток? — рухнув на свою постель, Мара перевернулась на бок и посмотрела на соседку, единственную сейчас присутствующую в комнате. — Так Четвертая рассказала, — неестественно-белое лицо девушки исказила кривая ухмылка, — Спице, понятное дело. Я то у них не бываю. Но кое-что слышала… — И что же? — Она говорит, ты с ними хорошо поладила, — красные губы растягиваются в улыбке, недоброй и как обычно язвительной, — Особенно с Лордом. Говорит, вы так мило смотритесь вместе. Мара многозначительно хмыкает и обламывает Химеру тем, что внезапно замолкает, ничего не начав отрицать или задавать другие вопросы. Просто берет и замолкает. И вот как это прикажете понимать? — После выключения света воспитательницы ходят по коридорам? — спрашивает она спустя добрых полчаса. Химера за это время успела задремать. Где в это время были мысли самой Мары — оставалось загадкой. — Как правило, нет, никогда, — ответ зеленоволосой настораживал своей прямотой и отсутствием подколов. Впрочем, она наверстала упущенное уже в следующем вопросе, — А что, не терпится сбежать к своему Принцу в Четвертую? — Не угадала, — переодевшись в черный свитер и серые джинсы, Мара порадовалась, что хотя бы сегодня ей позволили принять в Могильнике душ. Взбив копну своих кучерявых волос, она зашнуровала кеды и отсалютовала соседке, — У меня дела в Третьей. Вернусь поздно, чао, не жди меня. Что ответила ей на это Химера, девушка не услышала. Наверняка что-то саркастичное, как будто хоть раз было иначе. Достав припрятанный в кармане фонарик Табаки, Мара начала медленно продвигаться по коридору, держа путь в одну из их классных комнат. Ту самую, в которой на прошлой неделе кто-то выломал дверную ручку, после чего комната перестала закрываться от слова совсем. И, быть может, остается открытой и до сих пор. Чутье ее не подвело. Как, собственно, и память — аккуратно взяв с подоконника горшочек с фиалкой, Мара улыбнулась сама себе и начала пробираться обратно — к спальне и на общую лестницу. А потом на второй этаж, через Перекресток, к комнате с нарисованной цифрой 3 на ее двери. И черным ковриком возле нее на грязном, коридорном полу. Тук-туктук-туктук. Шаги за дверью и стучащееся о ребра сердце. Из комнаты были слышны голоса, значит, Птицы еще не легли спать. Отлично. — Какой приятный сюрприз! — Стервятник кивнул ей в знак приветствия и, кажется, искренне удивился такому ночному визиту, — Добрый вечер. Рад, что ты в порядке. — Добрый, — улыбнувшись, Мара вытянула вперед руки с цветочным горшком, — Я принесла фиалку Слону. Я ему обещала. В золотых глазах что-то промелькнуло, но тут же исчезло. По острому, худосочному лицу пробежала мимолетная тень. — Я рад, что ты держишь свои обещания, — он пропустил ее внутрь и указал тростью вглубь комнаты, — Проходи, Слон там, детки еще не спят. И да… Стервятник замялся, а Мара застыла на месте, оглядываясь в мрачного вида оранжерее, в которой она вдруг, неожиданно для самой себя, оказалась. Растений, цветов и различного рода зелени здесь было столько, что не было видно ни стен, ни кроватей. На полу в центре комнаты лежал видавший виды цветастый ковер. В углу, возле наглухо зашторенного окна, стояла выкрашенная в серый стремянка. Мара как-то сразу поняла, что это был «трон» самой главной Птицы. При виде гостьи, вся стая пернатых тут же всполошилась, начав наперебой о чем-то болтать и спрашивать. — Да прекратите вы, — Папаша стукнул тростью по полу и отмахнулся от них, положив ладонь на плечо девушки, — Где Слон? Это к нему пришли. — Ко мне? — поверх голов состайников показались знакомые Маре огромные голубые глаза, — Я ничего не делал! Скажите ей, что я ни в чем… — Ты что, не помнишь Мару? — голос Стервятника зазвучал ласковее. Он жестом подозвал его к себе, и Слон, всмотревшись в лицо девушки, наконец-то закивал и улыбнулся, — Я ее помню! Добрая тетенька была с нами в гостях у друзей. — Все верно, малыш, — она улыбнулась ему и протянула цветок, который до этого прятала за спиной, — Я обещала, что принесу тебе фиалку. Вот. Глаза Слона засияли и наполнились слезами. Он аккуратно коснулся керамического горшочка, но, взглянув на своего вожака, тут же испуганно отдернул руку: — Хороший цветочек, красивый… — Он твой, держи, — сделав шаг вперед, Мара вручила фиалку ее новому владельцу и потрепала парнишку по руке, — Теперь она твоя. Ты ведь о ней позаботишься, правда? — Я очень, очень люблю фиалки, — его огромные пальцы очень нежно гладили мягкие листья. Мара со Стервятником переглянулись и синхронно улыбнулись. Она — широко и счастливо, он — одним лишь уголком тонких губ, — Ей будет у меня хорошо, я буду ее любить. И это по-вашему — неразумные? У них хотя бы сердце есть, а у вас что? — Поблагодари Мару за подарок, Слон, — подсказывает ему кто-то из-за спины и тот снова начинает часто-часто кивать. — Спасибо! — очень обрадованно восклицает он, но взгляда от цветка не отводит. Собратья по Гнезду уводят его, и на несколько секунд в Третьей воцаряется пронзительная тишина. А потом сбоку доносится вежливый кашель. Такой, знаете, как бы ненароком привлекающий к себе внимание. — Сцена достойная мелодрамы, — Мара испуганно оборачивается на голос и замирает, сталкиваясь взглядом с притаившимся в темном углу спальни Лордом, — Жаль ты держишь не все свои обещания. Она молчит, не зная, что сказать и как перестать пожирать его взглядом. Сам он тоже замолкает, застывая в своей коляске как наикрасивейшее в мире каменное изваяние. — Лорд, я была в Клетке. Он молчит и смотрит нее, докуривая зажатую в зубах сигарету. — Лорд, — светлые брови едва заметно взлетают вверх, — Прости меня. В серых глазах едва уловимым отсветом проскальзывает удивление. Его пальцы дрожат, когда он тушит окурок, и сам он выглядит несколько болезненно, но Маре в полутемной комнате этого не было видно. А он все смотрит и все также тягостно молчит. А потом резко выезжает вперед и выруливает в коридор, возле входной двери едва заметно оборачиваясь через плечо: — Идешь? — Мара вздрагивает и делает шаг в его сторону. Стервятник похлопывает ее по спине и мягко подталкивает. — Идите-идите. Договорим в другой раз, Лорд, доброй ночи. — Доброй, — откликается тот уже откуда-то извне Гнездовища.

|Лорд|

Заезжаю в Четвертую, быстро пролетая через коридор и едва не задавив Сфинкса, стоящего, на кой-то черт, прямо в центре комнаты. На полу у нас и правда никогда ничего не валяется (стая со Слепым вожаком к такому приучается с детства), но вот количество людей в спальне меня, порой, поражает. И это Четвертую еще называют самой немногочисленной. Как уживаются Псы или, о боги, Крысы — я отказываюсь даже представлять. Хватает и своих. — Помочь? — тихо спрашивает Македонский, и я молча киваю, а он помогает мне взобраться на подоконник, протягивая пепельницу и пачку сигарет. Услужливый настолько, что аж тошно. Если вы еще не до конца убедились в том, что в Четвёртой живут одни звери, вот вам очередное тому доказательство. У нас даже ангелов превращают в покорных щенков, что уж говорить о судьбе случайно занесенных сюда ветром Принцев. — И долго ты будешь там стоять, Мара? Хмыкаю, не сдержавшись от иронии ситуации. Кто же еще мог первым «заметить» беззвучно застывшую в дверном проеме девушку, как не единственный незрячий здесь человек. — Мара? Кто сказал «Мара»? МАРА! ЖИВАЯ! ТЫ ТУТ ОТКУДА? — Табаки едва ли не выпрыгивает из своего одеяльного кокона, завертевшись на месте и зачем-то начав тормошить за плечо лежащего рядом Курильщика, — Ты глянь? Ты тоже ее видишь? Она не привидение? — А если привидение, то что? — выпав из оцепенения, девушка несколько раз моргнула. Посмотрела сначала на меня, потом на Табаки, потом на лежащего на своей кровати Слепого, — В Клетке я была. Только перед отключением света вот выпустили. — В КЛЕТКЕ! КАКОЙ КОШМАР, БЕДНАЯ НАША ДЕВОЧКА! — Шакал, ненавидящий весь Могильник в целом и Клетки в особенности, разверещался пуще прежнего. Ему вторил Курильщик. Я закурил. — И что с тобой было? — спрашивал наш пере-фазан, — За что тебя так? И что там с тобой делали? — И почему об этом никто ничего не знал? — подключился Лэри, проснувшийся и теперь зевавший, естественно, даже не подумав прикрыть рот. Сфинкс уступил ей место на общей кровати. Махнул Македонскому граблей, попросив заварить чай, и сел на пол, рядом со Слепым. — Это тебя за Ночь Сказок так? — спросил он, и я не удивился, когда именно на его вопрос Мара решила-таки ответить. — Скорее, за алкоголь, — она многозначительно закатила глаза, — Цитируя Душеньку, «за пьянство и распутство». Табаки, будь он трижды проклят, конечно, тут же посмотрел на меня. Я швырнул в него зажигалкой. Он уклонился. — А ты что, заходила в Третью? — Шакал интересуется и хитро щурится, — Или ты Лорда случайно по дороге к нам встретила? Тогда это точно судьба! И не… — Иди ты к черту, Табаки, вместе со своей судьбой, — я огрызаюсь на него, но получается как-то на удивление беззлобно. По-моему, он и сам это заметил и еще сильнее разулыбался и скосил на меня один глаз. — На Ночи Сказок я пообещала Слону фиалку, — Мара благодарит Македонского и принимает у него чашку с чаем и печенье, — Я про это помнила, и как только вернулась из Клетки, пробралась в классную комнату и выкрала оттуда одну. Собравшийся вокруг девчонки круг слушателей одобрительно загудел. Курильщик смотрел на нее, едва ли не облизываясь. Лэри просто заглядывал ей в рот, надеясь услышать очередную сенсацию. Табаки, оправдывая кличку, примерзопакостно хихикал. — Папаша наверняка одобрил жест, — Сфинкс ухмыльнулся и задал очередной вопрос, посмотрев, правда, при этом, почему-то на Слепого, — Как спалось в Клетке? Кошмары, наверное, замучили? Вожак не шелохнулся. Вообще было не очень понятно, спит он, бодрствует или вообще находится мысленно где-то совершенно не здесь. — Я к ним уже привыкла, — с едва уловимой заминкой отвечает Мара и смущенно посматривает на Курильщика, который откровенно пялился, — Толстый спит? Можно мне его? Я соскучилась по малышу. Македонский, не ответив, достал вяло сопротивляющегося карапуза из манежа и вручил гостье. Тот, потерев лапками-клешнями глаза, очевидно, распознал свою новую подругу и загукал уже радостнее, даже почти заворковал и тут же пустил слюни. — Вот так, стараешься, значится, быть ее другом, а она скучает по Толстяку, — трагично вздохнул Табаки. Все рассмеялись. Мара улыбнулась ему. Выждала несколько минут. И, когда заговорили уже о другом, бросила быстрый взгляд на меня. Предсказуемая. Но все равно красивая. Было в ней что-то неуловимое, то ли грация, то ли плавность движений, то ли манера говорить или особенность мимики. Она разительно отличалась от Рыжей, и сложно было не признать, что все-таки в лучшую сторону. В более интересную. Привлекательную. И дело было даже не во внешности, хотя, будем с вами честны, черные волосы и голубые глаза — сочетание заведомо беспроигрышное. Но внешний фактор был здесь, скорее, лишь приятным бонусом. В ней удивительно гармонично сочетались, с одной стороны — женственность, стеснительность и доброта, а с другой — дерзость, самоуверенность и полная самодостаточность. Ей не нужен был кто-то для того чтобы почувствовать себя сильной. Она ею была и так. Как та же Рыжая, а может даже и больше. Вот только в Маре при всем при этом оставались типично девчачьи, милые, кокетливые черты. И это подкупало. А вкупе с острым языком и явно мало кому уступающим интеллектом — клало на лопатки вовсе. — Даже среди девушек никто не знал, что я в Могильнике? Вообще никто? — она сидит на кровати по-турецки, повернувшись ко мне полубоком и баюкая Толстяка, лежащего у нее на ногах. — Ваще никто, сами в шоке были, — Лэри запрыгнул обратно на свой второй ярус, и, не услышав гневного бормотания в ответ на воспроизведенный им шум, удивленно воскликнул, — А где Черный? Никто не знал. Ну, точнее Слепой ничего не ответил, а остальные, вроде, и вправду ничего не знали. — Останешься у нас ночевать? Табаки и Лэри так вытаращились на Курильщика, что тот, кажется, всерьез испугался, что его сейчас пинками вернут в Первую и там навсегда оставят. Шакал состроил ему страшную гримасу, осклабившись и зашевелив ушами: — Ты поаккуратнее с выражениями, Курильщик, ты что себе такое позволяешь. Нарываешься на дуэль с последним из драконьего рода, а я ручаюсь, он тебе голову откусит еще до того, как эта дуэль начнется. Мара искоса смотрит на меня, улыбаясь уголками губ. Шакал вдруг бросается к изголовью кровати, протягивая ко мне руки и нещадно вереща: — О, НАШ ПРИНЦ, НЕ СОЧТЕШЬ ЛИ ТЫ… — Не сочту, — тушу очередную сигарету и машу ему, чтобы отполз и дал мне спрыгнуть, — Уйди, Табаки, от твоих криков голова раскалывается. — А ты передозы лови пореже, меньше проблем с головой будет, — скалится на меня Сфинкс, и я сдерживаюсь, чтобы не накинуться на него с кулаками. Тварь, падла и лысый садист. — Передоз? — Мара смотрит на меня, удивленно вскинув свои аккуратные черные брови, — Лорд, это… — Неважно. — Нет, важно. — Я сказал… — Да плевать мне, что ты сказал, — она злится, а я старательно держу маску безразличия, про себя ухмыляясь тому, как чудесно она демонстрирует свои зубки, — Я разберусь, что мне считать важным, а что нет. — Разбирайся, — пожимаю плечами и перевожу взгляд на Табаки, — И чего ты кричал? Посмотри на нее, она сама кому угодно голову откусит и глазом не моргнет. Реакция. Ну же. Убеди меня окончательно, давай. Мара прыскает и смотрит на меня, широко улыбаясь: — Тебе-то бояться нечего, у тебя-то их две. Ранила. Убила. Чувство юмора — запрещенный прием. — Давайте никто никому не будет ничего откусывать, — бритоголовая мамочка снова портит все веселье и поднимается с пола, неопределенно взмахивая пустыми рукавами пиджака, — Завтра так-то вторник. Пора укладываться спать. Где носит Горбача? — Собак кормит, — прошелестело из постели вожака. — Откушенными головами. Дискуссию решено было не продолжать. Шакал подмигнул мне и как ни в чем не бывало пополз на край кровати, рыть себе нору из всего, что было на ней навалено. До сих пор несколько ошалело выглядящий Курильщик отодвинулся к нему и молча от меня отвернулся. Лэри с лязгом и шумом принялся раздеваться. Македонский, не издав ни звука, юркнул к себе в постель и затих. Сфинкс посмотрел на меня и толкнул в бок Слепого: — Двигайся, у тебя сегодня посплю, все равно ты места почти не занимаешь. Мара смущенно посмотрела на него, закусив губу: — Я, наверное, лучше… Я не дал ей договорить. Рухнув на подушку, потянул ее за собой и накинул сверху одеяло. Вот и все. Она, в целом, не то чтобы сильно сопротивлялась. — Ты простил меня? — спрашивает она шепотом, не поворачиваясь и продолжая лежать ко мне спиной. — А если нет, то что? — Я подожду еще немного и спрошу снова, пока ты не скажешь «да». Я промолчал. Она тоже больше ничего не добавила. Но все-таки хорошо, что свет уже погасили, и моей улыбки никто не увидел. И не смог украсть.

***

Мара проснулась от того, что кто-то отчаянно тормошил ее за плечо. Кое-как разлепив глаза, она вдруг различила перед собой Табаки и вздрогнула от неожиданности: — Что такое? — оглядываясь по сторонам, она щурится на свет включенного ночника, и продолжает спрашивать, — Который час? Шакал отшатывается от нее, дергаясь, словно она ударила его током. Сама Мара приподнимается и замечает, что Толстого кто-то уже унес и уложил обратно в манеж. Лорда тоже не было видно. Зато с соседней кровати на нее с не очень довольным видом смотрел Черный — тот самый светловолосый качок и любитель книжек. — До начала занятий осталось полчаса, — заговорил с ней откуда-то появившийся в поле ее зрения Сфинкс, — Если поторопишься, успеешь проскочить к себе незамеченной. — Да, конечно… — несколько рассеянно поморгав, она тряхнула головой и резво соскочила с кровати, — Спасибо! Я даже не подумала об этом. — На то мы и старожилы, — как-то не очень весело отозвался Табаки, — Как спалось? — Отлично, — Мара наспех посмотрелась в зеркало на шкафу и улыбнулась парням, помахав рукой, — Спасибо за все! Увидимся! Она выбежала в коридор, в котором уже горел свет, и быстрым шагом направилась в свою комнату. Лорда, выехавшего в этот момент из душа и задумчиво глядящего ей вслед, она, конечно, не заметила. Ноябрь, тем временем, продолжал набирать обороты. Вторник и среду Мара прожила буквально так, как завещала Крестная — исправно посещала занятия, корпела над домашним заданием, рано ложилась спать и никуда не девалась с третьего этажа и из своей комнаты. Общалась с соседками, чуть лучше узнавала преподавателей, даже заслужила похвалу от Душеньки за самый опрятный внешний вид и всегда убранную постель. А в четверг все как-то не задалось с самого утра — снова возник все тот же кошмар, паралич, отвратительное чувство беспомощности. Нарколепсия в эти дни не заходила дальше дневного сна и периодической дремоты, кошмары так и вовсе не появлялись аж со времен Клетки в Могильнике. Но, видимо, ничто хорошее не длится долго — в течении всего дня Мара никак не могла отделаться от непонятного чувства тревоги, и если до полудня это еще получалось списать на «послевкусие» от неприятного пробуждения, то дальше уже просто не находились совершенно никакие объяснения. Заснув по возвращении в свою спальню, очнулась она только в начале одиннадцатого вечера, в полной темноте и абсолютном одиночестве. Тихо и безлюдно было и в коридоре. И во всем женском корпусе. И уж не во всем Доме ли часом? На Перекрестке второго этажа ее фонарик высветил ссутулившийся силуэт кого-то в черном. Стук трости не оставил места для долгих размышлений о том, кто именно это мог быть: — Мара? — Стервятник шипит на нее, и в удивленно распахнутых глазах молнией проносится то ли страх, то ли вспышка злости, — Погаси свет! Быстро! Иди сюда. — В чем дело? — спрашивает и неосознанно переходит на шепот, — Где все? — Потом, потом, — его цепкие пальцы хватают ее за запястье и тащат за собой, — Молчи и иди за мной. Фонарь не включай. И не издавай ни звука. Совершенно опешившая от неожиданности девушка послушалась и следом за главной Птицей тихо дошла до Четвертой. Стервятник звякнул связкой разнокалиберных ключей и со второй попытки подобрал тот, что открыл дверь в потонувшую во мраке комнату. — Запрись изнутри и жди остальных, — он втолкнул ее внутрь и тростью отрезал возможность выскочить обратно в коридор. Золотые глаза Папаши беспокойно бегали, — Сиди здесь тихо до возвращения остальных. Никуда не ходи, никому сама не открывай. Шума не издавай. Понятно? Опасно шевелящаяся тень неподвижно стоящего перед ней вожака отбила у нее желание задавать хоть какие-то вопросы. Кивнув, она вцепилась в ручку двери и, как только Стервятник отошел, тут же закрыла ее и повернула замок. — Тетенька… — кто-то заговорил прямо рядом с ней и Мара подпрыгнула, зажав себе рот, чтобы не вскрикнуть. В коридоре Четвертой стоял Слон. Он мялся с ноги на ногу и жевал пластмассовую игрушку: — Мне страшно, я хочу к Папе, — незабудковые глаза наполнились слезами, и Мара подошла к нему, взяв за руку. — Папа придет позже, пойдем, я побуду здесь с тобой, пока не вернутся наши друзья, — услышав ее шепот, Слон немного успокоился и втянул хлюпнувшие в носу сопли, — Толстый тоже тут? В спальню попадал свет с улицы, поэтому такой кромешной тьмы, как в коридоре, здесь не было. Достав из манежа Толстяка, Мара устроилась с ним на общей кровати, усадив рядом с собой Слона, который, с горем пополам, тоже начал разговаривать шепотом. Он пил воду, которую она налила ему в кружку, и слушал истории, которые она едва слышно ему рассказывала, вспоминая добрые сказки и сюжеты мультиков из своего детства. Она не запомнила момент, когда сон одолел ее, и она уснула, прямо так, как сидела, лишь со временем съехав на наваленные горкой подушки и размеренно засопев. Слон задумчиво посмотрел на нее, снова принявшись жевать своего жирафа из пластика. Толстый, негромко гудя, развлекался тем, что слюнявил чью-то рубашку, случайно попавшуюся ему на пути. И теперь об этом сильно жалевшую.

|Табаки|

В спальню мы возвращались неполным составом. Сфинкс и Слепой куда-то исчезли, Черный затерялся в толпе и отстал от нас еще на лестнице, Горбач ушел сразу в душ, а Лэри, кажется, ускакал обсуждать все случившееся со своими бандерлогами. Ну и пусть. Сейчас у них, хотя бы, действительно был весомый повод. Смерть главного Пса — это вам не очередная сплетня про Габи или обмусоливание дурацкости еды из столовой. Это, знаете ли, знаменательное событие для всего Дома. Событие, обещающее скорые перемены — а вот, к лучшему они будут или к худшему, я, если честно, пока что не разобрался. Но скоро вам обязательно сообщу свой вердикт. — Я хочу пи-пи! — вывалился из нашей комнаты необъятных размеров Слон, как только дверь в спальню была, наконец, открыта. Я посмотрел на него сочувствующе. Лорд фыркнул. Горбач почему-то улыбнулся. Македонский вызвался его сопроводить и вернуть после этого в родную Третью. Святой человек. На том и порешили. — А Мара что у нас делает? — слышу голос Курильщика, который, обогнав всех, уже успел заехать в спальню, и гляжу на Лорда, серые глаза которого в ту же секунду опасно заблестели и сузились. — Судя по всему, спит, — констатирую я, подъезжая к кровати и кое-как на нее вываливаясь. Лорд делает то же самое с другой стороны. У него это получается, конечно, сильно изящнее, — Интересно, давно она пришла? И кто ее пустил? Неужели Слон? — Есть ли смысл ложиться спать? — непонятно к кому обратился с вопросом Курильщик, загадочно всматривающийся в окно. Я покачал головой. До подъема оставалось около часа. Я знал это и без всяких тикающих над ухом бомб, и все, кроме него, давно привыкли мне верить, — Поставил бы кто-нибудь чаю… — Македонский вернется, ему это и скомандуешь, — огрызнулся Лорд, откинувшийся на подушки и жадно затянувшийся сигаретой, — Ну и ночка. Как думаешь, воспитатели узнают? — Нет, но допросы Р Первого проедят в каждом из нас плешь, это я точно тебе говорю, — отвечаю и нахожу среди вороха вещей спящего Толстого, — Слепому и Сфинксу достанется больше всего. Сфинкс опять будет беситься. — А Слепой? — спрашивает Курильщик, ползая по кровати и включая ночники. Я прибавляю громкости практически полностью затихшему радио. — А что Слепой? — пожимаю плечами и стреляю у Лорда сигаретку, — Слепой он как камыш. Его ничего не колышет. — С чего ты взял, что камыш ничего не колышет? — Взял и все, ты что, заделался в эксперты по камышам? — отмахиваюсь от него, вручая Толстяка подошедшему к нам Македонскому, — Что слышно у Птиц? — Все в порядке, — он смотрит на меня из-под рыжей челки, а потом уходит укладывать в манеж ребятенка и ставить чайник, который так яростно требовал Курильщик, — Это Стервятник Мару привел. Сказал, встретил в коридоре и попросил приглядеть за Слоном и Толстым. — Черт ее дернул шататься по коридорам в ночи, — выругался себе под нос Лорд и удивленно вскинул брови, когда девчонка, повернувшись во сне, закинула на него руку и что-то пробормотала. — Тебе бы радоваться, что твою пассию в темном и пустом коридоре никто не сожрал и не прирезал, а ты ворчишь, — говорю я ему, на что получаю серебряную пулю, выпущенную в меня из красивых глаз, — Сам не можешь свою Принцессу охранять, так хоть Папашу поблагодари. А то ишь… — Это с каких пор она Принцессой то стала? — недовольно шипит на меня, собственно, сам Принц. — Она уж скорее Ведьма, — невпопад вставляет Курильщик, и я не успеваю открыть рот, чтобы высказать свое с ним несогласие, потому что из-за моей спины ту же самую фразу произносит вдруг кто-то другой. — Ты просто Ведьму никогда не видел, Курильщик. Настоящую. Способную проклясть или убить. Я киваю и поучающе наставляю на Курильщика свой не слишком-то чистый палец: — Поверь Сфинксу, он знает, о чем говорит. Конечно, знает. Кому, как не малышу-Кузнечику о таком знать.