|Мара|
Когда я окончательно просыпаюсь, за окном уже начинает светать. Сажусь на кровати, растирая занемевшие конечности, и только после этого оглядываюсь, совершенно не помня окончания вчерашнего дня и того, как я очутилась в этом очаровательном, белоснежном и пахнущем хлоркой карцере. А тут аскетичненько. Крохотная комната вмещала в себя немногое: койку без изголовья и с мягкой обивкой основания, окно без штор и подоконника, зарешеченное снаружи и закрытое сейчас изнутри, крохотную тумбочку со спиленными углами и прячущийся за ширмой унитаз с подобием раковины на стене. И вправду Клетка. Слова точнее не придумаешь. Интересно, а Четвертая узнает о том, что меня здесь заперли? Слепой ведь слышит все и вся, да и Лэри, наверняка, что-нибудь разнюхает. Насчет последнего сильно надеяться, конечно, не приходилось, но вот Слепой… Судя по тому, что я проснулась с испачканными в грязи ногами, с ним должно было происходить ровно тоже самое. Но где мы были? Лунатили? Пауки явно засекли бы меня, попытайся я куда-то из этой комнаты выйти. Да и Слепой вне Дома мне представлялся как-то слабо. К тому же — лунатить вдвоем в одном и том же лесу? Попахивает уже каким-то оккультизмом, а не просто расстройством сна. Тогда что это такое было? Просто мой сон, и грязь вообще не имеет к нему никакого отношения? Или я снова попала в сон к Слепому, но в таком случае — почему именно сейчас начались какие-то физические воздействия на меня рандомных вещей из ночной фантазии какого-то малознакомого, по сути своей, незрячего парня? Хотя иногда он так себя ведет, что его незрячесть вообще хочется поставить под вопрос, но это ладно. Опустим. Оставим на потом. А что делать с Лордом? Если он не узнает про Клетку, пропущенной встречи он мне точно никогда не простит. И уверена ли я, что «встреча» — вообще правильное слово в данном случае? «Свидание», так и норовящее соскользнуть с языка, звучало все же чересчур громко и пафосно. Зато, наверняка, от одного только словосочетания — «свидание с Лордом» — пол Дома померло бы от зависти. И не факт, что только среди женской его части. Продолжай. Что продолжать? Смотреть на меня. Мне нравилось. Мне тоже нравилось, и, к счастью или сожалению, действие алкоголя здесь было совершенно не при чем. Чтобы иметь желание смотреть на Лорда, не нужны были ни Горные Сосны, ни Лунные Дороги. Спросите Слепого — я даже не уверена, что для этого вообще нужны были глаза. Он источал свет и мощнейшую энергетику, но назвать его образ положительным у меня, при всем желании, все равно бы не получилось. Лорд был антигероем, это точно. Красавцем-злодеем, который на самом деле был глубоко несчастен и именно оттого — агрессивен и нелюдим. Его нервозность явно расшатали алкоголь и наркотики, но первопричина ее, я была в этом абсолютно убеждена, крылась где-то намного-намного глубже. Лорд — нарцисс? Ага, а я молчун. Намек Табаки в этот раз был совсем недвусмысленным. Да и сам Лорд, намекнувший на то, что я случайно увидела его далеко не таким, каким видят все остальные, должен был что-то да значить. Быть подсказкой. Ключиком к сердцу прекрасного Принца. Задавишь последнего дракона, кто потом таких как ты защищать будет. Ключик к сердцу, да? А там вообще точно заперто? — Доброе утро, — в комнату просунулась голова медсестры, — Я возьму у вас кровь на анализ, пожалуйста, не переживайте. После этого вы сможете позавтракать, хорошо? Я молча киваю. Жду, пока моей кровью наполнится небольших размеров пузырек, и снова ложусь, предчувствуя недоброе. Недоброе явилось к окончанию завтрака. Спасибо ей и на том. — Доброе утро, Барская, — в дверях палаты возникла Душенька. Она выдавила из себя максимально приветливую улыбку, на которую только была способна, и несколько раз кивнула, по всей видимости, сама себе. Еще бы этих людей учили не напоминать про «доброту утра» людям с депривацией сна, было бы совсем замечательно. Но уж, что есть, то есть. Ладно, я, кажется, сегодня встала не с той ноги. — Здравствуйте, — отвечаю после чрезмерно затянувшейся паузы. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает и закрывает за собой дверь, продолжая переминаться с ноги на ноги и опасливо на меня поглядывать, — Выспалась? О, да, вопроса лучше не придумаешь. — Вполне, — копирую ее неискреннюю улыбку и ставлю на пол поднос с посудой, забираясь с ногами на кровать, — Это ничего не значит. Я все также могу отключиться в любой момент, если вас именно это интересует. — Это довольно опасно, — участливо замечает она, — Ты можешь травмироваться, если когда-нибудь вот так возьмешь и рухнешь где-нибудь, внезапно заснув. — К чему вы клоните? — спрашиваю и чувствую, что теряю терпение. Ловлю себя на том, что нервно накручиваю на палец кучерявый локон и заставляю себя перестать, — Я способна о себе позаботиться. Или вы что, намерены оставить меня в этой палате до выпуска? — Не нужно так нервничать! — вырывается у нее как-то уж чересчур истерично. Смотрю на нее, вопросительно выгнув бровь. Кто нервничает? Я? Что вы, уважаемая, как можно. — Как у тебя складываются отношения с соседками? — Душенька ходит из стороны в сторону и будто бы намеренно тянет время. Она явно злится и цедит слова сквозь зубы, — Девочки тебя не обижают? — Все отлично, мы ладим, — снова приторно улыбаюсь и, в целом, даже практически не вру. Саму ее от моей слащавой мимики заметно передергивает. Вот и замечательно. — Как же так вышло, что ты не пошла с ними на медосмотр? Ведь в Четвертой в ту ночь ты была не единственной девушкой? — Я не знала ничего ни о каком медосмотре, — говорю, игнорируя последний вопрос. — И никто тебя не удосужился предупредить? — Представьте, это не то, о чем болтают подростки, приходя на вечеринку к своим друзьям. Душенька кинула на меня недобрый взгляд, но дерзкий ответ никак не прокомментировала. Чаша моего терпения переполнялась с каждой секундой все больше. Этот допрос начинал выводить меня из себя. Впрочем, саму блюстительницу порядка в женском корпусе, кажется, тоже. — И что же такого интересного было на этой вечеринке? — в ее голосе все отчетливее слышится язвительность. Подначиваю ее, отвечая как можно более абстрактно: — Не делайте вид, что вы не догадываетесь сами. — Ну конечно, конечно, — часто-часто закивав, она подходит к кровати и смотрит на меня сверху вниз, нервозно одергивая полы своего пиджака, — Мальчики, выпивка, всякие запрещенные вещества. Вседозволенность и распутство! — Вам что, завидно? Душенька поперхнулась воздухом. Без слов ткнула в мою сторону угрожающе выставленным пальцем и резко развернулась, зацокав в противоположный конец комнаты. Не то чтобы очень далеко, учитывая ее размеры. — Как не стыдно! — наконец-то прорезался ее писклявый голос. Включилась всем знакомая, изрядно заезженная пластинка, — Хамить воспитателю! А я пришла к тебе с добрыми намерениями, поговорить по-хорошему… — Ваши добрые намерения больше напоминают допрос заключенного в тюрьме строго режима. Душенька снова взвизгивает. Я зеваю. Стресс дурно влияет на прогрессирование нарколепсии. Эмоциональную тираду чудовищно обиженной воспитательницы прерывает незнакомая мне Паучиха, заглянувшая в палату и заявившая, что мне пора показаться еще одному врачу. — Если не выкинешь ничего экстраординарного, — говорит мне миловидная докторша, когда мы остаемся с ней наедине, — Завтра тебя уже выпишут. Пропускать уроки без серьезной на то причины не положено. Я удивленно смотрю на эту, кажется, единственную добрую во всем Доме женщину, и благодарно киваю. А по окончании процедур засыпаю, едва успев кое-как доплестись до кровати. И на этот раз мне не снятся ни кошмары, ни Леса, ни прекрасные драконы. Только тьма и больше ничего.|Сфинкс|
Первое ноября в этом году выпало на воскресенье. С самого утра внезапно начал сыпать снег, и мы с Русалкой сидели в одном из коридоров, окна которого выходили во двор, и наблюдали за белоснежным буйством стихии. Процесс завораживал, поэтому разговор у нас завязался не сразу. Зато, когда она вдруг заговорила, я настолько удивился, что вздрогнул и едва не свалился с подоконника: — Рыжая очень переживает, — говорит она, выныривая из кокона своих невозможно-длинных волос и переводя взгляд со снежинок на изрядно опешившего меня, — Я ее такой еще ни разу не видела. Буквально убита горем. — Из-за Лорда что ли? — уточняю, и от тупости моего вопроса Русалка морщится, ерзая на другом конце подоконника. Утвердительно кивнув, она продолжает пристально на меня смотреть, и я окончательно теряюсь, — Но почему? — Сфинкс, ты, случайно, не заболел? — ее глаза округляются и она тянется ко мне, намереваясь, видимо, пощупать лоб на наличие температуры, — Задаешь вопросы прямо как Курильщик. На тебя что, первый снег так действует? — Видимо, — тяжело вздыхаю и пытаюсь собрать свои мысли в кучу. Мысли противятся и куча упорно отказывается собираться. В отчаянии смотрю в окно, но вместо полета снежных хлопьев взгляд концентрируется, почему-то, на моем собственном отражении. Окончательно запутавшись, ударяю по своему же колену граблей, — Но это ведь бред какой-то! — Что именно? — уточняет Русалка, мерно покачивая свисающей с подоконника ногой. — Рыжая Лорда всерьез ведь никогда не любила, — поясняю, наконец-то переставая плавать в океане собственных дум, — С чего вдруг ей по нему убиваться? Ревнует что ли? Собственничает? — Мне кажется, дело не в этом, — зеленые глаза смотрят на меня с грустью. Маленькие хрупкие пальчики начинают ловкими движениями заплетать тоненькие косички, — По-моему, она боится. — Боится? — вот уж точно слово не про Рыжую, — Чего же? Остаться одинокой старой девой? — Сфинкс, я серьезно, — Русалкино лицо действительно мрачнеет, и я затыкаюсь, позволяя ей договорить, — Она боится, что вы ее бросите. Потому что она теперь не с Лордом. И не с вами. Вроде как. — Рыжая стала «нашей» задолго до появления в Доме Лорда и еще половины его нынешних обитателей, — тщетно пытаюсь смотреть на снежинки, но вижу только комнату и очередную коробку-сюрприз, подарок от Чайки Джонатана, — Почему вдруг она решила, что ее отношения с Лордом вообще хоть как-то на это могут повлиять. С противоположного конца подоконника доносится жутковатое молчание. Русалка прячет глаза и сбивается, неверно переплетая светлые пряди. Подавшись вперед, я аккуратно касаюсь ее джинс кончиками металлических пальцев: — Что ты знаешь? Не бойся — говори. — Рыжая боится, что без Лорда ее никто не заберет с собой. Туда. Когда придет время уходить. Пазл в моей голове с оглушительным щелчком складывается. Ну конечно. Выпуск. А Рыжая так и не смогла стать Ходоком, несмотря на то, что столько лет об этом мечтала. Теперь уже угрюмо молчу я. А Русалка смотрит на метель за окном, словно и не было никакого разговора. Словно она всегда тут вот так молча сидела и беззаботно наблюдала за двором. — Мне пора. — Пойдешь разговаривать со Слепым? Киваю и, спрыгивая на пол, поспешно ухожу. Желания разговаривать о выпуске со Слепым во мне было примерно столько же, сколько в Лэри — знаний об этикете, но другого выхода я во всей этой ситуации либо не видел, либо видел, но отказывался это признавать. — Пойдем, надо кое-что обсудить, — говорю я, появляясь рядом с вожаком, как обычно сидящим на полу нашей спальни. Он поднимает голову, словно изучая меня своими мутными, как молоко, глазами, и пожимает плечами, с места при этом не двигаясь. — О чем? — спрашивает и ковыряет засохшие на губах корки, — Что случилось, Сфинкс? — Да, что случилось? — включается в разговор Табаки, подползая к краю кровати и наставляя на нас свое огромное ухо, — Кого-то убили? Ранили? Кто-то пропал? Из ниоткуда появился? Кого-то… — Заткнись, Шакал, — рыкнул на него Лорд, которого я, честно говоря, сначала даже не заметил. Он высунулся из-под одеяла и недовольно на всех нас посмотрел, — Что стряслось, Сфинкс? — Да в целом, ничего, — развожу протезами и отмахиваюсь от заинтересованно глядящего не меня Табаки, — Правда ничего. Все живы, ничего не случилось, никто не подрался и не вытворил ничего необычного. — И чего тогда ты тут так напряженно стоишь? — со смешком в голосе интересуется Слепой, и я едва сдерживаюсь, чтобы ему не врезать. Медленно и как-то жутко нескладно поднявшись, он дернул меня за край рубашки, потянув за собой в коридор, — Пошли, ну? Ты же вроде поговорить хотел. Разговор с ним, как обычно, выливается в нечто «обо всем и ни о чем одновременно». На мой рассказ о Рыжей он лишь кивнул, даже бровью не поведя при намеке на то, что та давно влюблена в кое-кого другого из нашей стаи, а вовсе не в Лорда. Когда я начал говорить ему о том, что Рыжая — своя, и ее нельзя вот так бросать, он лишь удивленно вскинул брови. То ли имел в виду «это почему еще нельзя?», то ли «да я как бы и не собирался». — Ты ведь знал обо всем и так? — спрашиваю, хотя заранее предугадываю ответ. Конечно, знал. Хоть раз было такое, что Слепого удивила бы какая-либо новость? Он молчит и устало вздыхает. Я прислоняюсь плечом в коридорной стене и решаю заканчивать разговор: — Ладно, раз ты обо всем позаботишься, я в это лезть не буду. — Я такого не говорил, — глухо отзывается Слепой, которого словно вселенской тяжестью придавило и размазало по полу. Он скребет свои щеки грязными ногтями и качает головой, — Я не буду ничего обещать. — Я и не прошу. — И я не говорил, что вообще собираюсь о ком-либо заботиться. — Как будто до этого ты все нам всегда говорил. Он хмыкает и, кажется, даже слегка улыбается. Похлопывает меня по плечу и молча уходит, звучно шаркая по коридору по направлению к заветной Четвертой. Я иду за ним через несколько минут. Вот только в спальне кроме вожака, Табаки и Курильщика, больше никого не оказывается. К полуночи нас становится больше на одного человека. Где пропадали остальные — была тайна, покрытая мраком. Табаки даже успел сложить об этом свою новую визгливую песнь. — Эй, есть кто дома? — стук в дверь и до боли знакомый голос. — Р Первый… — Шакал давится дымом своей трубки и смотрит сначала на меня, затем на Слепого, — Что-то все-таки произошло, да? Вы же как раз об этом и шушукались? Признавайтесь! — Точно не об этом, — отрицательно качаю головой и тоскливо смотрю на протезы, которые недавно с таким трудом снял. — Я открою, — приходит мне на выручку Слепой и идет к двери, впуская воспитателя и, судя по звуку, еще кого-то вместе с ним. Ральф проходит в комнату, толкая перед собой коляску с абсолютно невменяемо выглядящим Лордом. За их спинами вырисовывается силуэт Македонского с Толстым на руках. Тень Слепого виднеется в глубине коридора. — Здравствуйте, — киваю ему с кровати и всматриваюсь в Лорда — он пьяно смеется, крупно дрожит и каким-то чудом не стекает с коляски на пол. Македонский убирает Толстяка в манеж и отходит в сторону, опасливо поглядывая на нездорово-выглядящего Принца и явно прикидывая, будет тот сегодня блевать или нет. — Знаете, когда-то я пытался понять, что вы тут все такое пьете и откуда берете ингредиенты и алкоголь для своих коктейльчиков, — говорит Р Первый и потирает переносицу, — Но больше, пожалуй, не хочу. Пусть даже у этой дряни будет совершенно сверхъестественное происхождение, мне это не интересно. Я прошу от вас лишь одного — соблюдения самых основных, самых базовых правил приличия и дисциплины. — Где вы его нашли? — спрашиваю и кошусь на Табаки. Было у меня ощущение, что нас обоих не удивит ответ. Шакал мне подмигивает и сдвигается на кровати, позволяя Македонскому подкатить коляску ближе и попытаться вытащить Лорда из его коляски. Ральф ему в этом помогает. Лорд закатывает глаза и обмякает, в какой-то непонятной судороге мелко-мелко подергивая конечностями. Бросаю взгляд на Слепого, и тот пожимает плечами, безучастно прислонившись к дверному косяку. — Я его нашел на лестнице на третий этаж, он был уже в таком состоянии, — говорит нам Ральф и бегло окидывает взглядом спальню, словно прицениваясь к степени ее запущенности, — Не знаю, что он такое выпил, но путь его, по всей видимости, лежал в сторону женского корпуса. Мне не нужно вам объяснять, что было бы, обнаружь его не я, а кто-то из их воспитательниц. — Он был один? Что-нибудь говорил? Кричал? Несвязно бормотал? — Табаки накрывает Лорда пледом, и что-то мне подсказывает, что он, как и я, боится того, что наш друг далеко не только спиртное сегодня употребил. Снова. Вопреки запрету Слепого. Неужели все настолько плохо? — Ничего он не говорил, только бешено зыркал на меня глазами и смеялся, подскакивая на коляске так, что я несколько раз усаживал его в ней заново, — на лице воспитателя нет ни отвращения, ни брезгливости, ни удивления. Он был утомлен и, кажется, даже немного расстроен, — Ладно бы я его здесь таким нашел, в Третьей той же, или, уж куда ни шло — в Кофейнике или на Перекрестке. Но что он у девчонок то забыл? — У него там новая пассия, — Табаки вновь закуривает свою трубку, а Македонский приносит холодное мокрое полотенце и кладет его Лорду на лоб. Шакал продолжает, загадочно ухмыляясь, — Она его, правда, кажется отвергла. Игнорирует второй день. Вот он, видимо, и не выдержал, вторая любовная драма за неделю… — Вторая? — без зазрения совести закуривая, Р Первый вдруг замечает Курильщика, которого его появление разбудило, и он, судя по осоловелому виду, до сих пор не до конца пришел в себя, — Тебя то как, назад к Первой не тянет, глядя на все это? Сонное лицо Курильщика исказилось в гримасе ужаса. Мы все расценили это как отрицательный ответ, а Табаки так и вовсе бросился к нему убеждать в том, что никто его никуда не отдает. Как будто бы он мог это решать. Взгляд Ральфа уперся в меня и начал неспешно прожигать дыру: — Они с Рыжей расстались, — нехотя поясняю я, — Он ее бросил. На воспитателя столь тривиальная новость впечатления, кажется, не произвела. — Ну, и? — он жует край сигареты и испуганно отшатывается, когда мимо него, к окну, проходит привидение в виде Слепого, — Это объяснило бы все, найди мы Лорда расчлененным и с вырезанным из груди сердцем. Или сожженного на костре. Или еще чего-нибудь в таком духе, — я поразился тому, какое представление у него было о Рыжей, но ничего не сказал, — Но он бросил ее сам, как ты говоришь. И сам теперь убивается? И упивается? — Говорю же вам, задул свежий ветер и принес в сердце нашего друга новые романтические настроения, — снова вернулся в разговор Табаки, как обычно успевающий быть везде одновременно. — Уж не новенькая ли часом? Р удивленно вскидывает брови, когда мы с Табаки и Курильщиком одновременно начинаем на него таращиться. Кажется, даже Македонский, как обычно где-то слившийся со стеной, начал нас заинтересованно слушать. Отвернувшись и замерев возле открытого окна продолжил стоять только наш вожак. — Что, угадал? — Ага, — киваю и зябко повожу плечами, — Только от нее что-то ни слуху, ни духу уже вот второй день… — Она была у нас в пятницу, приходила на Ночь Сказок, — перебивает меня Шакал, — А потом в субботу ее куда-то уволокла Душенька и, видимо, наговорила ей про нас столько гадостей, что теперь Мара даже слышать о нас не хочет. Ральф устало вздыхает и чешет затылок. С минуту о чем-то усиленно думает, а потом все-таки говорит то, что говорит: — В Могильнике ваша Мара. В Клетке. Наказали ее так. Повисшую в комнате паузу нарушило недовольное хныканье Толстого. Македонский подошел к нему, что-то тихо заговорил, и мы с Табаки от этого звука почему-то одновременно отмерли: — За что наказали? — Когда ее выпустят? — Почему нам никто из девушек ничего не сказал? Р Первый отмахнулся от нас, не желая рассказывать большего. Обеспокоенно посмотрев на Лорда, он окликнул Слепого и позвал того в коридор, очевидно, на очередной разговор о поведении членов его стаи. Когда Ральф быстрым шагом покинул Четвертую, Табаки громко выдохнул. Когда Слепой проходил мимо кровати, я задал ему только один вопрос. Тот же. Снова. Чтобы убедиться в своей правоте еще один раз: — Ты ведь знал? — Конечно, мы с ней вчера ночью виделись.