история длиной в половину наших жизней

Не разберёшь, кому из них первому в голову пришла эта занимательная идея. Ги ли, от души пользующемуся тем, что школа осталась позади и ноющему над ухом, что он хочет ку-пать-ся. Или Цыплёнку, у которого глаза загорались каждый раз, когда кто-то рядом упоминал о "пусанском море". Они оба заливали Юну в уши на два голоса. И едва на Корею, крадучись, напало первое тепло, уже собирали рюкзаки. Юн ворчал, что они едут всего на сутки и столько вещей тащить с собой смысла не имеет, но сборам не мешал. Это был месяц, когда настроение Ги не скакало как шкала сейсмической активности. Это был месяц, когда они все честно копили на автобусные билеты. Юн подрабатывал в круглосуточном, Ги заряжал фотоаппарат и выискивал какую-то особую плёнку. Цыплёнок... Цыплёнка честно отправляли учиться. Смешно. Юн провожал его утром до школы, а вечером неизменно обнаруживал под боком у Ги, сующего свой любопытный нос в его фотографии. Так и хотелось уточнить, кто тут вообще братья и близнецы, а кто... Рюкзаки до вокзала на утренний автобус пёр, почему-то, Юн. Ги щурился, зевал, кутался в толстовку и был к этому миру недружелюбен. Чимину доверили самое ценное - фотоаппарат и скромный кошелёк с деньгами на автобус и закуски. Юн ворчал, курил у пепельницы на входе в вокзал и грел пальцы о чашку от термоса с чаем, что заварила им на дорогу мать. Пока рядом, из-под руки, не выскочил братец. - Чимин был отправлен покупать билеты в кассу, - сообщил он и зачем-то всунул руки в карманы братовской куртки. Перчатки никто из них взять почему-то не догадался, а стаканчик с чаем на порцию второго близнеца остался нетронутым. - Цыплёнок справится? - чуть хрипло поинтересовался в ответ Юн, тут же получив от брата ощутимый тычок под рёбра. - Ты опекаешь его как наседка, братишка, - насмешливо поддел Ги. - Он же не наркоту в подворотне приобретает. Это всего лишь билеты на мо~о~рюш~ко. Чай в маленькой кружке опасно так колыхнулся с краю, от чего Юн чертыхнулся. Парировать тем, что Ги слишком уж хорошо осведомлён о подворотнях с наркотой, не хотелось. Но Чимин действительно справился и теперь тряс перед ними тремя билетиками, чуть перекатываясь с пяток на носки и улыбаясь. Ги наконец-то отлип и от близнеца, и от его карманов и потрепал Цыплёнка по волосам. Маленькое отличие, которое Юн себе никогда не позволял. ** Позже Юн, уже будучи почти выпускником академии, приедет домой в короткий отпуск. И повторит их маршрут один. Миражи прошлого будут мелькать рядом, фантомно греть свои ладони в его карманах и улыбаться. Юн намеренно поедет зимой, и на ладони, спрятанные в перчатки, будет оседать хлопьями снег. Юн оставит машину у вокзала, протрясётся чуть больше часа в автобусе, смотря на сидения перед собой. Эти невыносимые двое, всё время ожидания прибытия автобуса спорили, кто же из них будет сидеть с Юном, а кто один. Они бросали монетку, бежали на перегонки до дальней мусорки у вокзала и обратно, громогласно выбрасывали пальцами то "камни", то "ножницы"... Он помнил, что под конец их спора так заебался, что усадил эту парочку вместе на сиденья перед собой и запретил им пересаживаться. Видеть их обоих перед глазами было спокойнее. Всегда. ** Приехав в Пусан, они первым делом направляются домой к Чимину. Тот настойчиво уговаривает подняться и поздороваться с его отцом, но братья, не сговариваясь, остаются торчать на площадке неподалёку. Юн не выспрашивает у Ги причин, а о своих помалкивает, мусоля фильтр сигареты и приготовившись прождать несколько часов. Однако Чимин возвращается довольно быстро. Чуть поникший, но прячущий всё за улыбкой. Юн хочет было спросить, в чём дело, но Ги (снова) успевает первым. Навешивает на плечо Цыплёнка рюкзак, обхватывает за плечи и утаскивает вперёд, навстречу пусанскому мо~о~рюш~ку и приключениям. Юну остаётся только рвануть следом, пока эти двое действительно не нашли приключений на задницу. И ещё отметить, как быстро оттаявший от визита домой Чимин, вновь начинает хохотать над какими-то, наверняка чертовски глупыми, шутками братца. А потом с неба на них осыпается ливень. ** Юн найдёт остановку, под которой они пережидали ливень. За несколько лет Пусан выстроился, нарядился, стал более комфортным. Тогда же, много лет назад, кроме остановки спрятаться им было негде. Редко проезжающие мимо машины, накатывали лужи волнами на асфальт, по крыше стучало, Чимин в лёгкой рубашке дрожал так, что пришлось стянуть куртку и натянуть её на Цыплёнка, игнорируя его вялые писки. Ги, глядя на это, с ухмылкой вытащил мамин термос и в довесок вручил Чимину полную кружку горячего чая, получив вместо писка благодарное человеческое "спасибо". Они всегда негласно соревновались за его внимание и улыбки. Ги всегда вёл со счётом десять к одному. ** Какое приключение, когда пляж популярный и кругом народу больше, чем волнорезов. Они - ну как они, желания Ги и Чимина ожидаемо руководят маршрутом, а Юну приходится просто смириться - гонят пешком туда, где и трава зеленее, и песок нетоптан и вода отчаяннее кидается брызгами во всякого, кто приблизится. Хотя "гонят" это слишком оптимистично сказано. Попавший в родную стихию свободной природы, Ги замирает чуть ли не на каждом шагу, ловя в объектив камеры то птицу, то линии электропередач вдоль дороги, то дождевые капли, что в своём многообразии хрусталём застыли на листве. Цыплёнка, который и рад бы всем этим восхищаться, будто бы в Тэгу оно какое-то не такое. А то и кислую физиономию брата. Десятки и десятки выражений неизменной утомлённости бытием на таком похожем на собственное лице, но разительно этой утомлённостью мудрейшего отличающимся. - У тебя плёнка ещё не закончилась? - Юн только ворчит и давится воздухом, когда Чимин (ну точно, Цыплёнок!) налетает на него сзади и позирует, выставляя вперёд символ V пальцами. - Скажите "Пуса-а-ан", - Ги хохочет, только язык показывая брату, и щёлкает затвором. - Пусы-ы-ы-ан, - выдаёт Чимин, шире растягивая губы в улыбке, от чего его глаза, напротив, становятся уже, а Юн просто тихо сгорает изнутри от того, как ощутимо горячая щека младшего, прижимается к его собственной. В следующий раз дождь застаёт их на пути к тому самому райскому местечку, которое не популярное и не истоптано туристами да зеваками. (Плюсом, возможно, ещё и крайне непролазно и находится в ебенях, как думает Юн, но промалчивает) Они пускаются бегом, Ги кричит что-то неразборчивое, но крайне весёлое и заразительное, что тут же подхватывается сперва ветром, затем раскатом грома - первым в этом году - (который, к слову, вынуждает Ги тоже вскрикнуть, но уже от так и не переборотого с детства страха), и, наконец - Чимином. Юн кричит в след, более раздражённо и не менее грозно, чем гром, но несётся так же резво. Везёт, конечно, что на пляж они не скатываются кубарем и не ловят собой ни один разряд молнии. Зато Ги по дороге скидывает обувку, утопая во влажном и холодном песке пятками, Чимин скачет следом, но Цыплёнка и так никогда холод не пугал особо, тем более, когда у Ги шило в заднице (а у него оно там постоянно) и стремление всё, везде и сразу, и чтобы брат по ходу действа словил предчувствие пиздеца. Море шумит, гремит и рвётся им навстречу. Волны накатами перекрывают одна другую, а солёные брызги колят щёки ещё не сошедшими фантомными воспоминаниями недавней зимы. Ветер не очень-то им и рад, он пробирается под одежду, поглаживает по спине и груди, треплет волосы и щиплет в носу всё той же солью. Но дождь затихает, будто решив, что подобная альтернатива себе, вполне достойна. И позволяя ветру гнать тучи прочь, куда-то в сторону Кодже, а то и вовсе прочь за пролив. Вместе с ним и Ги с Чимином как-то подуспокаиваются, валят вещи на песок и возятся в поисках съестного. Небо из оловянно-тяжёлого становится белёсо-голубым, переливаясь у горизонта в море, волны бьются о волнорезы и утаскивают за собой порции песка. И холод как-то ненавязчиво и постепенно становится частью привычных и не доставляющих особого дискомфорта ощущений. Неумолимо заканчивающийся чай из термоса приходится трепетно делить на троих, прихлёбывая из одной кружки, которую подростки передают из пальцев в пальцы. Чимин плечом жмётся к Юну, пока Ги невозможно поймать и усадить на задницу ровно. Тот мелькает с фотоаппаратом то тут, то там, ловит на лицо солёные брызги и пропитывает ими волосы, которые пушатся медью. Чимин на это только улыбается, щуря глаза, а Юн даже дышать толком боится, будто младший это бабочка, ненароком присевшая на его плечо - пошевелись неосторожно и тут же упорхнёт. Они дробят на двоих приглушённую песню в наушниках, что мешается с шорохом волн и стуком ветра по перепонкам.

And then I looked up at the sun and I could see Oh, the way that gravity pulls on you and me, And then I looked up at the sky and saw the sun And the way that gravity pushes on everyone On everyone

Никто из обоих не понимает ни слова, но само звучание пробирает мурашками, одновременно тепло и зябко, и, кажется, что ничего более подходящего моменту не найти. Временем позже, Ги покажет им фотографии. Ещё будто бы тёплые после печати глупости, мутноватые, как небо в тот день, и пахнущие морской солью. Подёрнутые дождевой моросью по матовой поверхности и настолько живые, что Юн дивится себе такому со стороны. К вечеру они трое настолько задалбываются от этой поездки, что даже самый шумный Ги затихает и только шубуршит песком под пальцами, сидя чуть в стороне от Цыплёнка и брата и глядя куда-то вдаль, на розовеющее небо. Чимин смотрит на Ги, а Юн... Юн на обоих. Пряди цыплёночьих волос подсохли, но опали по лбу и кончиками на щёки, чуть синеватые губы так и дрожат в неосознанной улыбке, будто во всём свете нет ничего красивее, чем этот тощий бледновато-розовый в лучах туманного заката пацан с лицом, которое пришлось делить на двоих, только ему почему-то это далось лучше. Ги то и дело поднимает камеру и щурится в глазок, щёлкая затвором. Даже Чимин удостаивает закат своим вниманием, от восторга принимаясь ахать на пусанском диалекте, и вызывает этим громкий и звонкий смех Ги и судорожную усмешку на губах Юна. За годы фото помялось на уголках и поблекло. В него въелся запах табака, совершенно перебивший налёт солёности. Но море всё ещё шумит где-то там, за границей пойманной в кадр перспективы, а отблески прошедшего дождя и угасшего заката лоском по коже, замерших в моменте времени подростками, Юна и Чимина. Ги боится носить это фото с собой, поражаясь тому, что в принципе умудрился его сохранить через года. Он неизменно прячет его под подушкой, где бы ни оказался, и слушает этот успокаивающий шум пусанского моря, как личную колыбельную. На обратном пути "младшие" уже без возражений дрыхают вдвоём на сидении впереди, Юн клюёт носом и перебирает в памяти моменты прошедшей поездки. Довольный румянец на щеках обоих, улыбки и смех, который звучанием гладит его по плечам и голове, отблески весеннего заката на коже и по радужке искрами, что пляшут по волнам и перекатываются в дрожи моря. Шум дождя по листве и крыше той самой остановки, щелчки затвора. Мелодия в наушнике, разделённая общим настроением на двоих с Цыплёнком. Тепло его плеча и щеки, так близко и гармонично... - Может угоним автобус? - Ги опирается подбородком на спинку сидения и шепчет хрипло и сонно, но с такими знакомыми нотками шуткоправды. Юн спит, привалившись плечом и головой к окну. И не просыпается, даже когда автобус останавливается на конечной и редкие пассажиры покидают салон. - Лучше сделай фотку на память. Только тихо, - Чимин тоже смотрит, обхватив руками соседнюю спинку и разливая теплоту во взгляде светом уличного фонаря по сидениям вокруг. А потом давит смех в мягкой отделке кресла. Ги распечатает и эту фотографию, так ни разу и не показав её брату. В единственном экземпляре. Но оставить её себе, у него не хватит смелости.