история длиной в половину наших жизней

Пока я в атмосфере, словно пепел, сгораю, ты тянешь меня в ад, а я тебя маню раем. Рядом с тобой не место мне, и я это знаю - я избегаю тебя, и я сбегаю. ©

- Ма... Мам, я вернулся. Она различает их по малейшим интонациям в голосе. Да просто всегда различала, с самого рождения, каким-то интуитивным чувством. Оно и неудивительно. А после - и вовсе... Но теперь это не так-то и сложно, если присмотреться. Да и просто бегло. Любой отличит. Но она различает их по тембру голоса, по ноткам, по большему или меньшему налёту хрипотцы. Даже не оборачиваясь и в полумраке вечерней улицы. Ги и не надеялся. Ну разве что совсем немного. Десятками дней обдумывая то, что скажет. Вариант-то идеальный. Такой звучный. И подойдёт обоим. Только вот собственный голос всё портит. Потому что он именно собственный, а не тот самый. Которого так не достаёт и ему сейчас. День за днём через всю непредсказуемость и вывороченность существования. - Я другой. Честно, - Ги улыбается, ловя на себе взгляд, в котором надежда и удивление слишком мимолётны и буквально в пару секунд сменяются напряжением и недоверием. У него вещей с собой всего сумка да фотоаппарата на ремне на шее. Вещи пришли уже с сумкой, точнее внутри неё, ближе к тому самому “дню икс”, когда ему разрешили наконец-то покинуть центр. Аккуратно и старательно уложенные, на адрес центра и на его имя. Просто всё то, что когда-то так и осталось в Пусане. Даже немного налички, которую на тот момент - момент до - удалось сохранить от зарплаты. Надёжно закатанные в носки бумажки вон. Санитары всё равно всё переворошили и проверили вплоть до носков и труселей, но деньги оставили. И вообще-то у Ги к ним не было претензий. (претензии вызывало только незнание того факта, кто и как оплачивал его лечение. И очень такие обидные вопросы, нуждающиеся в ответах. Ги может и псих нет! но не дурак) И всё это чистое, пахло такими знакомыми нотками ландыша и весны, что Ги очень долго сидел прямо в сумку лицом без малейшего движения, вдыхая так жадно и судорожно. В той же сумке он обнаружил и фотоаппарат. Плёночный, новый кодак. свой-то давно продан, как и многое другое, доставшееся чужим трудом. О да, образцово-показательным он не был, а на роль хорошего парня не претендовал вовсе. У него новая стрижка. Или старая, это как посмотреть. Чем-то похожая на ту, что была у обоих в средней школе. Крашенные концы давно обрезали. Всё опрятно, коротко и скучно до зубовного скрежета. Но сейчас такое - самое оно. Чем проще, чем скучнее, чем опрятнее, тем и лучше. - Я вижу, - мать уводит взгляд, продолжая возиться с дверью. Просто фактом. Без слёз, радости, изумления. Без задержки взгляда, чтобы удостовериться в этом самом "другой". Но и не прогоняя. Она скрывается в доме, оставляя дверь приоткрытой, и Ги торопится было следом, но у самого порога притормаживает и мнётся, как уличный кошак, который не знает, что там - внутри. Может это какая-то обманка. Ну Ги-то не кошак. И сам сюда шёл. Упрямо, улочка за улочкой, ступенька за ступенькой, подъём за подъёмом. (а это, между прочим, пипец какой подвиг, когда ты вот только из больнички, зачем так много ступенек, ему бы язык на плечо закинуть и отдыхать каждые минут десять) Петляя изгибами до сих пор знакомых улиц, которые, кажется, десятилетиями не меняются совершенно. Такие же щербатые, поросшие пучками травы, облупленные, скудные, но до щемящего родные, колоритные и яркие в лучах весеннего солнца, которое ползёт по этой самой облупленности, щербинам и пучкам, цепляясь за них зайчиками и слепя глаза золотом, затем белизной, а затем розоватой дымкой заката. Он забирается к их небогатому дому, выискивая тот среди таких же коробок, бликующих отблесками дня в мутных окнах и шуршащих под порывами ветра вывешенным на просушку бельём. Сам не зная, специально ли прячется от каждого встречного. Кажется, его помнит весь Тэгу, хотя тут не то, чтобы вообще деревня. Но их район как одна большая коммуналка. И не то, чтобы боясь встретить соседей, которые уже давно как обходят его стороной, сколько не желая, чтобы слухи о его приезде разнеслись вперёд него самого, вяло, но упорно преодолевающего чёртову тысячу дюжин ступенек со скудными пожитками и камерой, бьющей его кофром в грудь при каждом рывке. На пороге горло предательски сдавливает. Ги хочется развернуться и броситься прочь, в обратную сторону, которая всегда давалась куда легче, чем возвращаться домой. Конечно, по спуску-то оно всегда быстрее и проще. если бы только так Сдаются только трусы. А он-то всегда им был, ха-ха. Не прокатило. Стоптанные конверсы пристраиваются в уголке непривычно аккуратно, пятка к пятке, носком к носку. Даже шнурками внутрь. В их доме матери всё по-старому. Бедно, но аккуратно и прибрано - каждая вещь на своём месте. Тот же небольшой телевизор, покрытый белой вязаной салфеткой, и пульт на ней сверху. Столик, с облупленными углами, диванчик, укрытый покрывалом. Развешанные на маленьком балконе свежевыстиранные вещи. Привычный и такой родной скрип и потрескивания пола. Раз за разом и сотни раз ему приходилось обтекать каждый из скрипучих участком, лишь бы не спалили. Неизменный уютный запах древесины и еды, который встречал по возвращении даже через туман в голове и сухость в носу. Ги вспоминает, как нервно и лихорадочно шарил по шкафчикам и комодам в поисках чего-нибудь ценного, когда фотоаппарат и телефон были уже проданы. И его обдаёт волной липкого жара. А скрип под ногами задушено обрывается у невысокой ступеньки, отделяющей порог. -Зачем ты вернулся? Я, вообще-то, живой, ты заметила? Даже более-менее здоровый. Я знаешь, чуть в тюрягу не угодил из-за какого-то паршивого чеболя. Не хотела бы послушать все эти сопли? Совершенно бесплатно. Без смс и регистрации. Она всегда была до неловкого прямолинейной. Прямо как Юн, ну. Ги сам не знает, зачем. Вымолить прощение? (шанс упущен) Очиститься от былых грехов? (чтобы подготовить почву для новых?) Начать всё с начала там, где когда-то начинал жизнь? (прошлое ж не хвост ящерицы - не откинешь) Попытаться стать Юном? (для неё его никто не заменит, даже второй нетакой же) Ему просто больше некуда идти и для себя сейчас нет другого места. - Я просто хотел попробовать начать заново... Там же, где когда-то уже случилась его провальная первая попытка. Ги бесцельно обводит взглядом совмещённую с кухонькой общую комнату, отмечая про себя вскользь, что мать уже успела убрать фотографии. Они тоже всегда были. Его фотографии - Юна. Интересно, много их из армейки? Даже с дембеля прислал? А сам появлялся? Он тоже среди них есть, чем-то из детства, что начинает подзабываться, хотя, казалось бы, с его инфантильностью детству тянуться до старости. Ги стряхивает мысли, проводя свободной ладонью по волосам и приглаживая те, будто правильная стрижка и его самого сделает правильным. Образцовые 22. Сделано в Тэгу. Юну теперь тоже 22. А потом добавляет, сам не зная зачем, как вялое оправдание своего присутствия на этом пороге: - Я хотел сразу в армию, но сказали, что лучше сперва повременить. Ну вот вообще-то, на фотках в форме они будут почти одинаковые. Такое ведь засчитывается? - Попробуй, - мать бросает это с сухим пожиманием плечами, всё тем же фактом. - Жизнь-то твоя. А потом собирает из шкафчика комода те самые квадраты-прямоугольники рамок, которые для Ги только картонными задниками, и скрывается в своей комнате, плотно закрывая дверь. И не поспоришь так-то. В комнате всё по старому. Такой же небольшой закуток, как и у остальных, но зато у каждого всегда был свой. Ги тоже прикрывает дверь и лезет за свечками в свой комод. Солнце уже совсем ушло за дома и соседский загораживает его небольшое окно, вовсе не давая остаткам розовато-оранжевого света проникать в помещение. Ги не хочется включать свет, а запах плавящегося воска успокаивает. У них раньше (да фиг знает, может и сейчас так) частенько пропадал свет и "заначка" очень пригождалась. Зажигалка щёлкает лениво, пуская сперва сноп искр, а затем вздрагивает огоньком, отражаясь бликами по чёрной сейчас радужке. Но фитиль поджигается быстро и ловко. Ги тянет слабый аромат носом и обводит комнату тёплым светом. Тот высвечивает стенной шкаф, который сейчас пустует без вещей, храня в себе только сложенный футон и бельё; комод; стопки зачитанных комиксов, манги и потёртых книг у стены, сверху на которые уложен не менее потёртый футбольный мяч и чистенький, хоть и старый, бейсбольный - его Ги стащил из комнаты Юна, когда тот уехал, будто в желании нащупать и запомнить вмятины и тепло от братовых пальцев. Фотографии по стенам. Одна к одной, уголками перекрывающие друг друга, чуть-чуть выцветшие и слегка замятые по краям. Множество одинаковых лиц, но разнящихся выражениями и настроением на них. Вот Юн с Чимином на школьном дворе, как два пингвина под снегопадом, а рядом те же Чи и Юн, но уже после того, как на троих устроили баттл снежками - у Юна волосы растрёпанные не меньше Гишного и шарф куда-то набекрень вместе с воротом куртки, а у Чи щёки такие красные, что на белом от холода лице только они да губы. Вот их же спины на извилистой горной дорожке, силуэты этих же спин на фоне яркого лилового заката. Немного смазанная, потому что сделана Юном, фотка самого Ги и Чимина в полумраке детской площадки на качелях. Затуманенное сигаретным дымом лицо Юна. Сощуренное на солнце лицо Юна. Мрачное лицо Юна на кануне экзаменов. ЮнЮнЮнЮнЮнЮнЮнЮнЮнЮн... Сотни градаций на таком с виду одинаково мрачном лице. Ги снимает со стены пасмурное фото Чимина и Юна на пляже в Пусане. Почти три года как. Они всё ещё промокшие после дождя и воспоминания холодят затылок и спину фантомными каплями. Оба даже улыбаются. Хотя про Юна такое может сказать только знающий. У него по уголкам губ лёгкие ямочки и глаза чуть прищурены. Обращённые на Чимина взглядом глаза, пока тот открыто и весело смотрит в камеру. Другая с того дня, самая любимая, сейчас запрятана в его “дневник” с бессвязными каракулями. Она, в отличие от тех, что на стене, потёрлась и измялась от постоянного таскания с собой. И чудом (у чуда имя Чимин, и Ги тоскливо усмехается этой мысли) осталась у него. Ги извлекает помятую тетрадку из внутреннего кармана куртки, доставая фотографию, и накладывает её поверх предыдущей, подушечкой большого пальца обводит лица на изображении, плечи и руки. Оба смотрят не в объектив, а куда-то за, туда, где море почти замерло, успокоившись после дождя, и лишь волнами дрожит, оглаживая песок и камни; где садится солнце, чьи лучи мелкими каплями-искрами золотят пряди, кожу и радужку глаз. Ги тянет носом, силясь осязать запах соли и мокрого песка, плечами ведёт, желая впитать по ним теплоту ещё прохладного, но уже весеннего солнца. Чувствует лишь густой аромат свечи и лёгкий налёт пыли. Он возвращает снимок на стену, а своё пусанское фото прячет в комод, между выложенных туда из сумки вещей, накрывая тетрадкой. Не то, чтобы мать будет заходить сюда, раз уж он вернулся (она явно прибиралась и вытирала пыль за эти пару лет отсутствия, не часто, но и ничего не двигала с места хотя кому бы тут всё помнить с точностью, определённо не ему), но Ги не хочется делить этот снимок ни с кем. Туда же суёт баночку с таблетками, которых осталось совсем мало, и рецепт на новые, спешно задвигая ящик комода. Сходит как-нибудь потом. Когда устроится на работу и получит зарплату. Сейчас всё равно не на что, почти всё ушло на автобус до Тэгу и сандвич на вокзале. От манги начинают слипаться глаза. А тикающие где-то за стенкой, в общей комнате, часы усыпляют. Ги пару раз падает лицом в страницы, очухиваясь через минут пять, семь, тринадцать. А потом всё же с кряхтением поднимается с пола, хрустя суставами. Надо бы помыться и лечь уже нормально. Все звуки в квартире, кроме тех самых часов, затихли, он высовывается из комнаты, замечая на диване чистое полотенце, и сухо шмыгает носом, подбирая его. Ощущения из прошлого возвращаются настолько неосознанно, что вызывают улыбку по губам. Приятные такие ощущения, безобидные, когда тебе всего-то надо тихо пробраться в ванную, чтобы никого не разбудить, потому что ты зачитался и не заметил, что время уже за полночь. Но Ги останавливается раньше, у двери в спальню брата, медлит, прежде чем всё же положить руку на дверную ручку. Озирается и толкает дверь, стараясь не издать ею ни звука. Внутри не особо светлее, набор мебели примерно тот же, но чисто и привычно, будто Юн просто вышел. Разве что постель на полу не расстелена и доски покрытия перечёркивает узкий свет от фонаря из-за отдёрнутых штор. Ги проскальзывает в комнату через щель и закрывает за собой дверь. Пахнет чистотой и прохладой с улицы. Книги аккуратно уложены так же у стены, на комоде парочка наград за спортивные достижения, а над ними - та самая фотография, как у него, с Чимином и хозяином комнаты из поездки в Пусан. Рядом они все трое после выпускной церемонии близнецов и близнецы с матерью. Тогда ещё совершенно одинаковые. Только Ги чуток пониже будет из-за постоянной привычки горбиться. Но в тот день он решил, что будет очень весело притвориться одинаковыми, даже лицо старался всегда держать кирпичом, от чего скулы слишком быстро начали ныть. Вот и сейчас он почти такой же, с этой своей придурошной стрижкой, только форма засунута куда-то в глубины шкафа. Можно даже притвориться, что выпуск прошёл буквально вчера, без просранных трёх лет. - Надо было идти в армейку вместе с тобой, - Ги усмехается, в полумраке ночи всматриваясь в лицо брата. Ещё без шрама, пересекающего его правый глаз и часть скулы. Который он сам же и оставил. Пальцы, держащие снятый со стены снимок, прошибает дрожью, а грудная клетка дёргается вздохом. Ему мерещится, что на пальцах осталась чужая кровь, сейчас пачкая фотографию. И он спешит отшвырнуть снимок, лишь бы не испортить. Мерещится. Только мерещится! Это всего лишь свет фонаря. Пальцы совершенно чистые, как и поверхность фотографии. Но дрожь сходит не сразу. И когда, вернув карточку на место, Ги закрывает после себя дверь комнаты, они всё ещё слегка подрагивают. * Ги действительно старается. Его будто бы что-то подталкивает выталкивает? вставать утром с постели и идти в город на поиски работы. Многое без всех этих бумажек-свидетельств-дипломов и не светит, а автомастерские парень теперь обходит как ошпаренный, пробираясь мимо салонов бочком и по стенкам, на противоположной стороне улицы. Сам за собой не замечая. То, что раньше приносило удовольствие, сейчас вызывает тревогу и отторжение. Круглосуточный магазинчик - чем не идеальное место. Типично, клишированно, как под копирочку. В конце улицы, на пересечении с парой других, где спуск под горку петляет и выравнивается. Неподалёку какая-то мясная лавка (с хозяином которой он через пару месяцев бодро и весело будет распивать соджу, будто тот его любимый дядь) и скромная кафешка (заправляющая им женщина, станет угощать его выпечкой, которая у неё однозначно лучшая в Тэгу). Не самое популярное место, но спокойное и клиентов хватает. Хозяйка - ворчливая женщина в возрасте почтенной аджумы, но то ли реально его не знает (что удивительно, ибо чудится - даже если бы он искал работу на другом конце Тэгу, его всё равно узнавал бы и помнил каждый), то ли ей попросту всё равно. Но это и не важно, главное, чтобы работать. И желательно в ночные смены, так дома с матерью пересекаться не придётся особо. Они и так-то почти не разговаривают, хотя, казалось бы, столько времени не виделись и столько всего порассказать можно ну нет, спасибо, Ги особо не о чем трепаться, такое на близких не изливают, в их семье, уж точно. А, например? У них общих тем разве что Юн или мать Чимина. Первое - страшно и нежелательно, второе - печально и неловко. Достаточно и того, что Ги знает, что у неё - матери Чи - всё хорошо. У Юна, наверное, тоже. Уж это-то Ги и так понять может, хотя то и дело приходится себя тормозить и одёргивать, как бы вопросы сами с языка не полезли, так и щекочут глотку чуть не с самого приезда. Терпи. Она оставляет ему еду, когда Ги возвращается с ночной смены, а он откладывает понемногу деньги, чтобы вернуть ей всё, что когда-то вынес. И его вроде бы всё устраивает. Ему большего и не нужно - лишь это размеренное ощущение спокойствия и определённости в перетекающих один в другой весенних днях. Ги специально искал место, куда бы из-за дальности или неудобства не стали захаживать соседи или знакомые. Не то, чтобы стыдясь хоть чего-то перед ними, раньше-то такого не было, чего сейчас пробуждать запоздалое. Однако, слухи о его возвращении всё равно расползаются, скребутся ему по затылку чужими взглядами, когда ноги горят от напряжения при очередном подъёме под горку, а глаза слипаются от желания лечь и не просыпаться до следующего дня. Вот они - такие некомфортные для подобных ему личностей, но столь обыденные и разумеющиеся для большинства живущих в этих местах, - обычаи, от которых он всеми силами так рвался огородиться, будучи с братом чем-то вроде местной достопримечательности. Даже под давлением прогресса и с появлением то тут, то там чего-то нового, инородного, высокого, яркого, отторгаемого местными - остающийся неизменным уклад жизни. И раз ты в нём родился, будь добр, следуй. Но и это ощущение притупляется достаточно быстро, заменяемое теплом солнца по затылку и щекотанием ветра, который то гладит по щекам, то лезет под ворот толстовки. Тянет сорваться с места и припустить вверх по этим чёртовым нескончаемым ступеням и в горку, крича и улюлюкая, пока не свалишься без сил... Так, наверное, и выглядит стабильность здорового человека. Осталось только свыкнуться. С тем, что ты обычный, нормальный, образцовый. Серый и неприметный. Работа-дом-работа-дом-работа-сонсонсон... И так по кругу. Почти один и тот же контингент посетителей, пачка рамёна на ночь, материнская еда утром как личная награда за эту грёбанную стабильность и ворчащая хозяйка, которая особо и не придирается к работе, но зато бухтит по любому мало-мальски толковому поводу и о том, что из-за него в магазине начали ошиваться слишком много школьниц из ближайшей старшей школы. Ги только фыркает молчаливой усмешкой и думает про себя: это ещё что, вот если бы нас тут было двое. Мастерски впаривая этим "поклонницам" по несколько пачек рамёна, снеков или сладостей под самую очаровательную из своих улыбок и отшучиваясь, что его девушка уехала учиться в Сеул. Фиг, кстати, прикопаешься. Он даже историю знакомства выдумал с мастерством сценариста дорамы. Не даром школьницы выспрашивают, лишь бы потом повздыхать завистливо. Работа-дом-работа-дом-работа-сонсонсон. И так по кругу. Пока однажды Ги не замечает среди небольшой стопки конвертов со стандартными штампами то, что вызывает у него волну жара по телу. Обычно почту из ящика забирает мать. И Ги вполне себе понимает - почему. Да и на кой ему эти рекламные рассылки или счета. Если нужны будут деньги, мать просто скажет сколько (как всё просто, не считая того, что она из принципа может к нему не обратиться, но и второй сын теперь взрослый и работающий, кайф, да, ты-то гордишься мной, братишка? кстати) На конверте значится Асан*, и Ги даже не знает, на кой чёрт взялся за изучение почты. Просто достать из ящика, принести и забыть. Тем более, ему никто никогда не писал. Те, кто мог бы, о местонахождении даже знать не знают а мать писала о нём Юну? вряд ли, побоялась явно Асан. Кажется, там горячие источники или что-то типа, кто-то из его бывших одноклассников ездил с родителями на каникулы, а потом хвастался. Ги не представляет, что означает аббревиатура КНПУ**, но ладони потеют догадкой, грозя оставить на белизне конверта его отпечатки уликами. Печать услужливо подсказывает расшифровку и Ги с шумом втягивает в себя воздух. Бумага конверта ничем особенным не пахнет - сухой, пергаментный запах и тепло. Буквы печатные, машинные, по стандарту, никаких опознавательных пометок, кроме того, откуда именно письмо пришло. Может там внутри просто какой-то отчёт. Или пригласительное уведомление: "Добрый день, госпожа Мин. Мы тут неожиданно выяснили, что у вас два сына и, в связи с феноменальными заслугами первого, комиссией решили пригласить к нам и второго." Ги невесело, резко усмехается собственным мыслям, сжимая в дрожащих пальцах конверт. В феноменальных заслугах брата он более чем уверен. В желанности своего присутствия где-либо - нет. Разве что в магазинчике, а то кто ж ещё так стоически выдержит ворчание стареющей госпожи Ким, умудрившись при этом ещё и перебурчать. Фен-н-номенальный талант! Во рту вдруг пересыхает так знакомо, а сердце сбивается с ритма. Он спешно добирается до окна и вскидывает руку, пытаясь на просвет рассмотреть содержимое. Бесполезно. Лишь тёмный прямоугольник бумаги внутри. Даже без намёка на фотографию. Стопорни. Ги замирает на осознании, что пальцы уже было надрывают уголок конверта. Кадык сухим глотком царапает глотку изнутри. Он может забрать письмо себе, вскрыть, прочитать, а потом спрятать, будто того никогда и не было. Нет, не можешь. Лады-лады, остынем. Может же он его просто вскрыть и прочесть, а потом отдать ей. Может? Можетможетможетнупожалуйста. Мне так это нужно. Дрожь сводит пальцы растерянностью и тревогой. Мать будет скандалить, а он вернулся, чтобы доказать, что способен жить по правилам, спрашивать разрешения, быть хорошим сыном и частью общества. Да в пи... Чёрт! Ги со злости пинает низкий столик, звеня связкой собственных ключей и стуча опрокинутой на пол плошкой для оных. Конверты рассыпаются. Вдооох-выдох-вдооох. Он пальцами загребает чёлку со лба и подбирает всё упавшее, складывая конверты стопкой на столик. Пододвигает его обратно к стене. КНПУшный так и маячит пульсацией по вискам. Открой меня. Открой. Открой. Открой. Отсчитывает пару десятков секунд, растирая вспотевшие ладони о ткань джинсов на бёдрах. Но, не выдержав, подсовывает конверт из университета под другие, чтобы не видеть. Открой меня. Открой. Открой. Открой. Затем принимается грызть ноготь на большом пальце, обкусывая кожицу. Чёрт. Всё это слишком похоже на всё то, от чего он так упорно пытался избавиться. Ему нужно это письмо. Нужнонужнонужнонужнонужно. Необходимо. Ги почти ломается, бросаясь в ванную, пускает холодную воду и засовывает голову под струи из душевой лейки, чуть не задыхаясь. Растирает лицо и тянет себя за мокрые пряди. Это всего лишь письмо. Внутри ничего важного. Ничего. Совершенно ничего, предназначенного ему. Если она захочет, она сама поделится. Когда мать возвращается с работы - стопка писем ожидаемо пропадает. Они так и не заговаривают о том, что со штампом из полицейской академии. * - ... знаешь, это сейчас стало как-то модно. Да и выглядит очень любопытно, вот я и подумала, почему бы и нет. Смотреться будет ведь куда лучше, чем обычные снимки. Дети-то сами не сильно рвутся фотографии слать, всё то работа отвлекает, то ещё что-то. Ги спинывает с ног кеды и замирает на закутке у входной двери, боясь прерывать материн разговор с подругой. Но тот и без того затихает, показывая, что его уже заметили. - Здравствуйте, - он беззвучно вздыхает, теперь уж без опасения скрипя половицами, и бодро кланяется, расплываясь в улыбке, как будто в гости его любимая тётушка заглянула. Смена в магазине закончилась раньше, потому что хозяйка пришла сама его подменить, а разыгравшийся дождь погнал домой. И так в горку тащиться, что по сухому-то удовольствие не из лучших (благодаря которому Ги неизменно сбрасывал все килограммы, которые удалось набрать, зато ноги накачал, хаха). Если бы знал, что будут гости, нашёл бы, куда зарулить. А теперь вот красуйся перед тётушкой, которую в лицо помнится смутно, как и любую другую из подруг матери. У Юна с этим всегда как-то проще было, он хотя бы притворялся лучше и выглядел прилично. А тут ещё и дождь очень "к месту" - вымочил футболку и волосы, придав лицу больше синюшности. Ги решает ничего не добавлять и под осуждающим взглядом тётушки спешит в свою комнату, чуть не насвистывая, но вдруг замирает, пальцами встрёпывая влажные волосы и оборачиваясь: - Я так-то не подслушивал, но, кстати. Я могу сделать вам фотосессию. Брови женщин синхронно вздёргиваются вверх в удивлении, а затем эта схожесть распадается на материнское сомнение и тётушкино раздражение, но Ги не сдаётся, улыбается вполне простодушно и добавляет совсем уж в наглую: - Не бесплатно. Но зато гораздо дешевле и с гарантией - если не понравится, я всё верну. По подсознанию скребёт мыслью, что если ему не откажут, то всё равно найдут к чему придраться. Ги упрямо отгораживает эти мысли, да и не пофиг ли, если они не способны оценить такого подарка, и переводит взгляд на мать: - У меня хорошо получается, ма-ама подтвердить может? Ему всё ещё сложно произносить это слово в её присутствии и интонация получается больше вопросительной. Пока лицо тётушки морщится с неприязнью, так и отражая по лбу всё, что она думает о его предложении и требовании денег. Прямо электронное табло как в автобусе. Мать молчит долго и Ги не выдерживает, принимаясь качаться с пятки на носок и щёлкать ногтями. Уж слишком эта напряжённая сосредоточенность напоминает ему брата. Может надо было промолчать? Ну нет же! Чего ему терять-то, собственно. Лицо? Репутацию? Хаха. - Да. У него хорошо получается. Очень хорошо. Видно, что эта похвала даётся ей тяжело, но у Ги всё равно сдавливает грудь - не в привычках его матери врать или льстить. Как и у Юна. Чёрт, почему вы так похожи друг на друга, а он - на отца? Того даже рядом почти и не было. Мать тем временем встаёт из-за стола и уходит в свою комнату, тем самым накаляя напряжение в помещении до почти осязаемых ощущений. Ги зачёсывает мокрые пряди со лба назад и перебирает пальцами низ влажной футболки, изучая комнату с таким откровенным интересом, будто видит всё в ней впервые, особенно трещины на полу и потолке. И неосознанно пятится к двери, пока не упирается в ту спиной. Быстрее, быстрее, возвращайся быстрее. Он уже во-от-вот начнёт расспрашивать тётушку о её детях и внуках. Или прокусит себе язык. Вернувшись, мать протягивает подруге стопку фотографий. Ги догадывается - его. И в очередной раз за вечер ловит какой-то неопределённый приступ восторга. - Ну хорошо, - подруга соглашается, будто делая одолжение. Ги понимает, что не ему. Но это тоже шанс. По крайней мере, в этом он хорош похвала от матери так и чудится ему миражом и реально любит это дело. Любил? А сейчас? В своей комнате он ещё в первые дни снял со стены все фотографии. Чтобы не провоцироваться. Спрятав, завёрнутыми в бумагу, в комод под вещи. Среди прочих было и фото с выпуска Чимина. Последнее, на котором они все втроём. И от которого так и разило чем-то вроде конца эпохи. Слишком патетично и пафосно, просто через край по глотке от такого сравнения. Эта фотография, как уже знакомый ему стук молотка, маячила припечатанной к стенке с вердиктом "виновен". Срок отбывания наказания пошёл. Ги морщился от ассоциаций, снимая снимок. Юн на этой фотографии не смотрел в камеру. Стоял в полоборота левой щекой, а его рубец на правой - через часть лба и скулу - был тогда ещё достаточно (слишком) свежим. Ги бы не смог, наверное. От одного только воспоминания пробирает морозом под кожей. А брат пришёл на церемонию выпуска вместе с ним - поддержать Цыпу. Но на деле, чтобы не выпускать из виду Ги, который на этом, и без того серовато зернистом, снимке выглядел как призрак - обвисшая кофта, впадины глаз. Хотелось бы списать подобный видок на фиговые умения фотографа и качество плёнки, но тень собственного отражения из тех дней так и маячит в бессвязном мелькании снов до сих пор. Да и Чи. Старался за троих улыбаться, а солнце так удачно высвечивало ему макушку. Только за кадром всё равно сохранился его дрожащий голос и чрезмерно истерическое веселье оптимиста перед виселицей. Этот снимок нужно подальше, отдельно, в самый угол комода. Это всё в прошлом. Такой он - в прошлом. Хватит. Достаточно. Изменился. И не надо так пыриться. Юн и Чимин рядом тоже в прошлом. Ги честно терпит какое-то время, но в итоге снимок, изорванный в клочья, улетел в мусорку. * -Там было письмо. Он не спал нормально вот уже дня четыре. Даже несмотря на то, что магазин временно перешёл в разряд "до полуночи". Хозяйка внезапно уехала к дочери в Ульсан, повидать внуков. И оставила Ги за старшего. Внезапно, потому что Ги как-то и не думал, что у ворчливой госпожи Ким есть семья. Она оказалась такой же скрытной дамочкой, как и он сам. Внезапно, потому что ему кто-то доверился настолько, что оставил под собственную ответственность. И Ги от неожиданности словил лёгкую паничку, а потом и [не]лёгкую затрещину от хозяйки (с её-то рукой, могла бы и мозги вышибить через нос) - “чтобы не разводил истерик на пустом месте”. Не то, чтобы ему это помогло лучше таблеток, но на тот момент пригодилось. Внезапно, потому что за хозяйкой самолично на машине приехал зять. Насчёт же таблеток. Они кончились вот уже пару недель, кажется. Три недели и два дня как. Ги, честно, предпочёл растянуть, но если так посудить - что может быть лучше, чем стабильность, уверенность в завтрашнем дне, да и вообще. Лето на пороге. Он шикарно справляется. А к осени со всем разберётся. Завтра хозяйка должна приехать и у него будет выходной. Взгляд падает на конверт, примостившийся на уголке кухонного стола, в который мать положила сделанные им фотографии, чтобы после работы занести подруге. У него и так слишком много нервяков, чтобы сейчас париться ещё и мыслями - понравится ли заказчице результат. Эти мысли всё равно скребутся внутри черепной коробки навязчивым шорохом. Вместо этого в голову лезет совсем другое, и Ги подвисает в кухне, взглядом на конверт. - Что? - На той неделе. Я брал почту из ящика. Там было письмо из полицейского университета. - Только не начинай сейчас, - мать бросает хмуро и коротко, убирая плотный конверт в сумку и направляясь к двери. Ги сжимает зубы и старается вдохнуть глубже, чтобы отогнать накатившую волну раздражения: - Допустим - не сейчас. Тогда вечером. Ты ведь и вечером не станешь об этом говорить, снова делая вид, что ничего не было. - Когда ты возвращаешься, я уже сплю. Как блт всё просто! Ги быстро облизывает сухие губы и встряхивает головой, кидаясь следом, чтобы придержать дверь прежде, чем мать успеет выйти из квартиры: - Завтра я приду раньше. Завтра ты... - Нет. - Она не смотрит на него, но отвечает твёрдо и отчётливо. - Да блт! Почему? Я имею право хотя бы прочитать! - Если ты ещё раз поднимешь эту тему, сюда можешь не возвращаться, - теперь она смотрит прямо на него, вынужденная при этом задирать голову, ведь он давно как перерос эту невысокую женщину. Так же хмуро, но на сей раз на лице отражается усталость, а в полумраке закутка морщины очёрчиваются отчетливее, становятся заметны синяки под глазами и тяжёлые веки, как у него самого. Ги не знает, от чего его пробирает сильнее, по самым внутренностям. То ли от того, как это сказано, то ли от самих слов. А то от того, насколько вымотанной сейчас выглядит его мать, как будто на минуту расслабилась, стряхивая свою извечную жёсткость. Он мнётся, глотает скребущий горло ком, хочет было ударить по двери кулаком, но лишь сильнее его сжимает, впиваясь ногтями в кожу ладони и только фыркает, больше нервозно. По плечам и спине будто окатывает водой, остужая раздражение и вынуждая бессильно сдаться. Остаётся только отступить, произнося глухо и виновато: - Хорошо. Я тебя понял. Настенные часы стучат ему по затылку пульсацией, отбивая в виски: не имеешь, не имеешь, не имеешь. Босые ноги холодит прохладой из-за приоткрытой входной двери. Надо. Что-то ему нужно было сделать. Ги бросает взгляд на закрытую дверь материной комнаты и снова быстро лижет по губам, щелчками ковыряя свои ногти. Оцепенение сходит медленно, неохотно, пока в мозгу наконец-то не простреливает осознанием. Работа! Ему же на работу. Магазинчик пора открывать. Хозяйка задерживается ещё на пару дней. То ли там какой-то слёт родственников, то ли соседке надо в чём-то нос утереть. Ги не особо понимает, потому что госпожа Ким звонит в разгар набега клиентов и в трубке по ту сторону верещат дети. Но ему и не суть важно, главное он уловил, невольно усмехаясь от картинки перед глазами, как парочка или тройка неуёмных внуков виснет на аджуме, пытаясь тянуть каждый за собой, а та только морщится от умиления. Он давно заметил, как эта постоянно неприветливая и ворчливая женщина, легко находит язык с теми, кому меньше 11, сразу превращаясь в любящую бабулю. Даром, что мелочь не её. Ги честно не знает, как такое возможно, но определённо считает подобное талантом. И порой госпожа Ким напоминает ему их собственную мать. У него, вообще-то, было с ней счастливое детство. Проблемы пошли тогда, когда мать начала не только замечать, но и заострять внимание на том, что младший прицепился к брату как паразит слишком упрямо. Будто бы так и не смирился с тем, что однажды пришлось покинуть материнскую утробу и жить как две отдельные личности. В глубине души, Ги именно так себя и ощущал. Вот уже… Десятилетие? Два? В какой-то момент он и сам прекрасно понял, что растёт слишком похожим на отца и слишком стремился стать полной противоположностью Юна. Просто как одержимый. Не упуская возможности из подросткового максимализма поддеть этими фактами мать. Но Юн всё равно остаётся его братом. Близнецом, что б их. Почему он обязан о нём забыть? М-да. Они больше не поднимают тему письма. Да и в принципе не разговаривают. Ги возвращается поздно, когда мать уже спит, сразу падая на свою постель, а утром оба намеренно стараются разминуться перед своими работами. * Сон обрывается как-то неприятно и мутно, сразу же стираясь из воспоминаний, но оставляя после себя ощущение тревоги и внутреннюю дрожь. Ги ворочается, цепляется закрытыми веками за пробивающийся из-за щели штор свет, морщится от птичьего гомона и зарывается лицом в подушку, накрываясь с головой одеялом, несмотря на жару. Но желание спать дальше отрубает полностью. Он всё же принимает сидячее положение, позволяя одеялу сползти, ворочает пальцами свои встрёпанные волосы и хмурится от дикого желания попить. Сколько он спал? По занавешенному окну не понять - восемь утра сейчас или уже за полдень. Хозяйка вернулась вчера и сегодняшний завтрашний, послезавтрашний, вечность дней вперёд день хотелось бы провести во сне, тупо выкинув его из жизни. Но. Настенные часы в общей комнате показывают 12:17. Ги секунд 30 смотрит на то, как стрелка быстрыми рывками огибает часть окружности и разочарованно дёргает верхней губой, направляясь к кухонному столу, чтобы попить холодного чая прямо из кувшина. Взгляд цепляется за дверь материной комнаты. Но он игнорирует мелькнувшую мысль и направляется в ванну. Мимо комнаты Юна. Всё же притормаживая у той и приоткрывая дверь. Внутри всё по-старому. Точно так же, как было, когда он вернулся. Точно так же, как было, когда Юн уехал. В солнечном воздухе искорками порхают пылинки, натёртый бок одной из наград блестит искусственным золотом. Беглый луч яркими пятнами высвечивает два бледных лица - Чи и брата - на пусанском снимке. Ги проходит в комнату и поправляет ткань шторины, смещая на снимок тень. Чтобы не выгорел. Окидывает взглядом стопку книг и выбирает из неё одну, сам не зная зачем. (книга оказывается словарём английского языка. И Ги даже берётся за изучение. Рьяно берётся, от души. Хватает, конечно, не сильно надолго. как и со многим другим за этот период Особенно с произношением. Но ему всё равно нравится) А дверь так и оставляет открытой. Проветрить комнату. Еда пахнет вкусно, но Ги только ковыряется в тарелке палочками, всё же съедая треть. Тянет из шкафа пачку снеков и падает на диван, включая телевизор. Может хотя бы дурацкие дневные передачи нагонят на него дрёму. Каналов немного. Где-то идут новости, где-то поют какой-то популярный мотив (Ги уже успел отстать от музыки, было как-то вот совсем не до того). Он натыкается на дораму, герой которой облачён в стандартную униформу патрульного и с рвением одними только уговорами запихивает в машину правонарушителя. Ги чертыхается и возвращается к популярному мотиву, через который певица рвёт ему душу своей трагичной историей безответной любви. Просто идеально, чтобы поспать. Просыпается он на рекламе какой-то компьютерной игры, в которой две симпатичные девушки дерутся с пассажирами автобуса, и жалеет, что вообще проснулся. Форма водителя автобуса почему-то очень похожа на полицейскую. Чёрт. Чёрт чёрт чёрт. Дерьмо. Он садится, просыпая часть снеков на себя и диван. Стряхивает и спешит за щёткой, чтобы прибраться. Лихорадочно собирает хрусткие палочки и крошки на совок, следом сминает упаковку с остатками и суёт всё в мусор, принимаясь грызть ноготь на большом пальце. 16:29 Всего лишь посмотреть. Ему важно знать, что у Юна всё хорошо. Ему хочется знать, что Юн действительно один из лучших студентов. И что он на пути к своей цели. Не больше. Дверь в комнату матери скрипит слишком уж громко. Но чего ему бояться? Он всего лишь аккуратно посмотрит письмо и так же аккуратно вернёт всё на места. Он вовсе не деньги искать пришёл. Всё это в прошлом. У него совершенно невинный мотив. Кто виноват, что мать не делится фотографиями и письмами сама. Её комната самая большая из трёх спален, но выглядит более тесной из-за шкафов с бельём и напольного зеркала в углу. Ги обшаривает их, потом смотрит в шкафу под футоном. Даже пол простукивает и заглядывает за комод. Искомое обнаруживается в его нижнем ящике. Старенькая деревянная шкатулка, размером как раз под фотографии и письма, запрятанная в угол за ночными сорочками. Даже открывать не надо, чтобы догадаться. Дрожащие пальцы обводят потёртый симметричный узор, вырезанный на древесине. Ги сглатывает, на время замирая и прислушиваясь, а потом кончиком захваченного с кухни ножа подцепляет щель замка. Открыть как нефиг делать. Ключ у шкатулочки чисто для успокоения, что она не распахнётся случайно. Сердце принимается частить как только замок щёлкает. Нет, ещё на входе в комнату. Но сейчас подскакивает к горлу. Внутри обнаруживаются сложенные вчетверо письма и плотные прямоугольники фотографий. Немного. Но у Ги в момент перехватывает дыхание. Знакомый почерк проминает разлинованные листы россыпью букв, от которых в первый момент начинает рябить в глазах. Ги силится прочесть хоть что-то, но глаза щекочет и щиплет. Не хватало ещё накапать слезами на листки. Он спешно шмыгает носом и потирает переносицу, откладывая письма на пол рядом. Конвертов с адресом нет. Как будто мать стремилась скрыть местонахождение Юна. Фотографии уложены изображением вниз, и Ги набирает в лёгкие побольше воздуха, прежде чем вынуть верхнюю. Однако всё равно давится вздохом. Это совсем не тоже самое, что смотреть на себя. Хотя уголки губ невольно дёргаются в смешке и он спешит прижать кулак ко рту, будто этот самый смешок вот-вот прольётся неуправляемым потоком хохота, стуча по языку. Вроде нормально. Ги слегка качает головой и позволяет себе широкую улыбку с искрами насмешки в уголках глаз. У Юна на фотке всё такое же серьёзное лицо, будто он не студент академии, а уже какой-нибудь комиссар и на плечах лежит ответственность чуть не за всю Корею. У Ги от такого выражения скулы сводит. А вот причёски у них совсем одинаковые. - Ну ты дал, конечно, - Ги щурится на изображение брата на снимке. Синяя форма академии ему очень идёт. Особенно под выражение на физиономии. Причёска, впрочем, тоже. Снова навевая воспоминания о школе. Юн - вечно правильный, соблюдающий устав, всегда причёсанный как надо и постриженный ни миллиметром длиннее. Ги бросает взгляд на своё отражение, силится нахмуриться и смотрит прямо, слегка приподняв подбородок. А потом покатывается со смеху. Он не то чтобы когда-нибудь считал себя красивым или привлекательным, в основном, не особо об этом парился. Чуть полные губы, особенно припухшая верхняя, острые кошачьи глаза с нависшими веками. Маленький нос, который и прямым не назовёшь, но и не курносый. Ги судил больше по Юну - со стороны ведь оно удобнее как-то. Да и собственное лицо (в лучшие времена) всегда было круглее, чем у брата, более детским что ли, с этими мягкими щеками, за которые все так и норовят уцепиться. Взамен Юновым острым скулам. А сейчас они ну просто одно лицо. Разве что… Ги касается пальцами кожи под правым глазом, там, где у брата вздутость шрама росчерком. Своя кожа суховатая на ощупь, но без намёка на подобный изъян. В тот день мать впервые выгнала его из дома. Ну как впервые. Это был единственный раз, но после Ги больше не смог назвать это место домом. Она не пускала его к брату. Кричала и плакала, всыпала ему тяжёлую пощёчину и потребовала, чтобы он убирался. Но не просто “с глаз”, а вообще. Из их жизней. Ги не помнит, как именно выкарабкался из накатившего состояния. Его била дрожь, зубы скрипели друг о друга, а на руках, даже после того как он чуть не содрал с них кожу, мерещилась братова кровь. Но страшнее всего было думать о том, что Юн окончательно его возненавидел и никогда не простит. Паршиво, что Ги даже толком собрать не мог, как это произошло. Чудом, что глаз оказался не задет, только кожа. Но блт. Как же страшно выглядела… Ги сильно хлопает себя по щекам, возвращая в реальность. Таращится в зеркало на отражение и чуть не давится вскриком - из него смотрит залитое кровью лицо Юна. Всего какое-то мгновение, но грудь сдавливает от нехватки воздуха, а опрокинутая шкатулка пугает стуком. - Не пугай так, придурок! - Он шипит и цокает языком, огрызаясь на отражение, и бормочет под нос ругательства. А потом спешно принимается складывать всё обратно, будто шумом мог привлечь чьё-то внимание. Надо успокоиться и сделать всё аккуратно, чтобы мать ничего не заподозрила. Ги вспоминает, что тогда ему вкололи какое-то сильное успокоительное и ненадолго ему стало так легко и спокойно. Совершенно плевать на всё. Вспоминает, что именно Юн тогда всё разрулил. Снова. Даже с матерью. Такой идеальный сын. Если он постарается, то станет таким же? Если будет даже выглядеть, как Юн, станет тогда Юном? - Вот дрянь. Видишь насколько ты крут, хё-он? Аж подражать захотелось. А я ведь терпеть не могу галстуки и эту идиотскую стрижку, будто горшок на башке. Лоб потеет, айщ. - Ги потрясает фотографию в пальцах и усмехается. Вдруг подскакивая с места, как ужаленный и спешно шлёпает в свою комнату, беря оттуда фотоаппарат. Вернувшись, он кладёт снимок из академии на непокрытый пол комнаты и наводит фокус, щёлкая затвором. Так-то лучше! Теперь у него тоже будет фото на память, чтобы прятать его в комоде под труселями. Остальные снимки в шкатулке он особо и не рассматривает. Бритая голова брата всё ещё слишком нелепое зрелище. А групповые карточки его и вовсе не интересуют. Все эти люди вокруг Юна, их глупые позы. И письма. Ги только слегка нюхает бумагу, чисто из любопытства отличается ли она чем-то, и складывает всё обратно в шкатулку. (Вдруг Юн о нём и не спрашивал? Вдруг там ни единого упоминаниями, будто его - Ги - и не существует. Лучше не знать) * - Что ты с собой сделал? Что ж. План “быть серым и скучным” можно официально считать провалившимся. Лето набирает обороты. Жара тоже. У Ги на постоянке такое ощущение, будто кто-то вставил в него с дюжину батареек и лучше вообще-то не думать, куда именно ㅎㅎ и ему жизненно необходимо успеть всё и сразу. - Причёску изменил, - он беззаботно поводит плечами, на автомате проводя ладонью по выбритому затылку, как удобно, скажи - побрился и братова голова не страдает от загребущих рук. Ты рад? и продолжает возиться с радиоприемником соседа. - Жарко же. Радиоприёмник это тоже из того, что "всё и сразу". Он уже смазал петли в доме, которые скрипели нещадно. Он поменял батарейки везде, где раньше было лень. Наловчился делать уборку, хотя сам же вечно и устраивает срач. Готовит, хотя кому оно надо, но матери вроде даже нравится. А теперь вот взялся чинить то, что соседи не прочь подсунуть. (А как он любит мыть посуду!) Что забавно - те совершенно не отказываются от халявной помощи, хотя и косятся на него до сих пор так, будто ждут какого-то подвоха или того, что Ги вдруг примется бегать голышом по улицам. Временами так и подмывает соответствовать. Знали бы они, как тяжко ему даётся не, сразу прониклись бы уважением. - А с ушами? - Голос матери не то, чтобы осуждающий, скорее с нотками недоверия и напряжения. Свежие проколы вроде и не болят. С хрящом в правом ухе разве что не особо приятно, но Ги только усмехается сам себе и этим ноткам, умалчивая про своё неудовлетворённое желание проколоть и язык - собирался всё разом, но решил, что будет слишком уж не с руки молчать постоянно, да ещё и работая в магазинчике. Как-нибудь потом. - Да просто захотелось чего-то нового. - Посмотри на меня. До него не сразу доходят слова, пока пальцы ковыряются во внутрянке прибора, но интонация материнского голоса скребёт по затылку подозрениями. - Чего? - Ги вскидывает взгляд, решив было, что женщина просто хочет оценить его новый имидж. Он сбрил только затылок и за ушами, но чёлка-то осталась на месте, вынуждая постоянно зачёсывать её пальцами со лба. Июль выдался влажным и душным, поэтому в итоге Ги просто зачесал волосы на пробор, то и дело дуя на пряди и лоб. Но мать смотрит не на это, скользит тяжёлым взглядом по его лицу и всматривается в глаза. - Да не принимаю я больше, - что потешно, раньше бы Ги вспыхнул, хотя не ему вот психовать и обижаться на подозрения, но сейчас внутри ощущается какое-то удивительное благодушие. Ему нечего скрывать. Он совершенно нормальный. Нормальнее некуда. А то, что на месте усидеть не способен, ну так он всегда таким был. Юн вон даже сбежал куда подальше. Стоп. Мысль проскальзывает и гаснет где-то под слоем других, под ощущением щекочущих спину капелек пота и прохлады, что по пяткам из отодвинутой балконной двери. - Я чист, - он встряхивает узкими плечами в коротких рукавах футболки и возвращается к работе с двойным рвением. Солнце опускается за горизонт, уже скрывшись за силуэтами таких же домов-коробок, как их собственный. Капли прошедшего дождя всё ещё стучат где-то в отдалении по полу балкона и по откосам окон. Успокаивает. Умиротворяет. Мир будто замирает в этом моменте обычного вечера в совершенно обычном доме. Без всякого до и после. Лишь в настоящем, которое тянется и тянется, так же тягуче, как тени к сумеркам. Это настоящее не имеет чётких границ и смешивает с себе всё то, что уже было когда-то такой же привычной обыденностью. С ожиданием возвращения брата с занятий над домашкой за вот этим вот кухонным столом. С заглядывающим в гости Чимином. И улыбкой матери, которая для них обоих, а не только Юну, как теперь. * Вчера я ходил к тому железнодорожному переходу, через который мы часто гоняли в школу. (его "вчера" было в четверг, а сегодня уже наступило воскресенье) Думаешь, ваша жизнь была бы лучше без меня? Если бы тогда родился только ты один. Отец бы не сбежал. И матери не пришлось бы работать так много. Я где-то читал, в какой-то книге, уж и не помню, но там писалось типа о том, что бывает такое, когда один близнец в утробе поглощает второго. Слышал о таком? Было бы весьма кстати, хахах. Но ты скажешь, что я опять пытаюсь перевалить всю ответственность на тебя. Думаю. Вам было бы лучше. Отец, мать и ты - идеальный сын. Без дураков! Идеальный. Ты во всём идеальный, Юн. Брат. Другогого я не пожелал бы никогда в жизни. Но, вот загвосточка. я всё ис поганил. Забебись, да. блт Ги пишет быстро, путаясь в буквах, перечёркивая текст и переписывая слова снова, но чаще просто забивая. Он даже из кровати не выбирается, тетрадка всегда валяется где-то рядом. Под рукой. Сантиметром дальше за ней слишком тяжело тянуться (как и делать что-либо вот уже н-ное количество дней), как будто руки налились свинцом. Писать тоже становится всё сложнее. Он грызёт карандаш и ногти и продавливает грифелем листы. Была бы ручка, изорвал бы, наверное. Сам не знает, зачем, но так ему кажется становится чуть лучше. Чушь. Мысли путаются и скатываются капельками пота по позвоночнику во всё более мрачное и мрачное. Июль заканчивается дождями и началом каникул в школах. Август начинается дождями и давящим на плечи влажным воздухом. Этот самый воздух тяжестью окутывает его тело, загущается вокруг коконом, мешая передвигаться до работы. А в обратную сторону и вовсе становится непреодолимой преградой, укрывая подъёмы и ступеньки студнем. В какой-то момент Ги просто решает не выходить из дому. Так проще. К чертям собачьим эти грёбанные ступеньки, избитые ногами, и дорожки, прорванные пучками травы. Но воздух донимает его и дома. Заползая внутрь через приоткрытые окна и двери балкона, в которые должна задувать прохлада. Он загоняет его под одеяло, сдавливает грудную клетку и заполняет голову туманом и тенями. Он ложится на мебель, на пол, на все вещи, к которым раньше тянулись руки. На фотоаппарат. На закинутый куда-то вместе с джинсами кошелёк, внутри которого сплющивается распечатанная ещё в начале лета фотография фотографии брата. На пусанский снимок, что где-то под комом подушки и матраса, прогретый касаниями его пальцев и помятый уже не только по краям. Бутылки из-под соджу мостятся вдоль стены, как солдатики с зелёными туловищами, блюдущие за его состоянием сутки напролёт. Пылятся и заполняются всё тем же густым воздухом взамен выпитому содержимому. Пялятся на то, как он сам всё больше становится похож на комок нервов. Ги выбирается из комнаты только набегами. Когда его одолевает дикий голод, а стучание капель дождя по оконной раме становится оглушающе громким, наполняя комнату. Хозяйка уже перестала звонить, найдя замену в магазинчик, пока он болеет. Хаха. Да. Он болеет. Так удачно на школьных каникулах. Без замены магазинчик не останется. Что будет, когда каникулы закончатся, должно волновать вот нифига не его. А что его вообще сейчас волнует из того, что будет, когда? - Ты вообще в курсе, где я и что со мной? - Ги дрожит кадыком и тянет губы в кривой усмешке, глядя на своё отражение в зеркале над раковиной. Отражение это вот прямо по красоте, отчётливое и острое. Мать недавно протирала поверхность от капель и сейчас его лицо можно рассмотреть в мельчайших деталях. Чёлка зачёсана частью назад, а частью набок и свалялась от долгого лежания. Затравленный взгляд и тонкая линия бледных губ. Прямо как у Юна, когда он врывался в его ватно-мутные вечера, пыша гневом, а потом тащил куда-то, где почему-то всегда была вода. Ледяная, спирающая дыхание и льющаяся после из носа и даже ушей. Ги ненавидит ледяную воду. Ёжится от одной только мысли и пускает из крана почти кипяток, растирая лицо до красных пятен по щекам и капель на сухих губах. Зачёсывает волосы назад и снова впивается взглядом в отражение. Так похожее на те снимки из армейки. С одним лишь явным отличием, картинка которого по радужке фантомным ощущением стягивает кожу на скуле под глазом и щиплет над бровью. Ги облизывает капли с губ и пальцем трёт место, на котором у брата остался шрам его стараниями. Единственное отличие в их крипово одинаковой внешности. У них даже старшинство притянуто как-то за уши. Разве ж они там, в утробе, занимали очередь, кому лезть первее, а кто вторым идти должен? Да хрена ли. С вечной Гиевой гиперактивностью, он должен был первым выскочить. Даром, что вот совершенно не хотелось. И Юна пускать тоже не надо было. Далось им это существование, эта жизнь и взросление. Тупо распались на двоих: один по идеалочке, а второй к нему придатком. Юну хватило ума и силы пойти дальше, а Ги так и закуклился в ебучем влажном августовском воздухе. - Если бы ты был один, все были бы счастливы. Ги обводит взглядом до чёртиков знакомое помещение тесной ванной. Нервозно проводит пальцами по волосам и скребёт ногтями по отрастающему ёжику на затылке. А потом лезет под раковину, в аптечку. Голова вот-вот расколется от боли. Мать больше не беспокоит его просьбами соседей. И не напоминает про то, что он должен позвонить её подругам-знакомым насчёт фотографий. Она только наблюдает за ним молча, всматривается и хмурится. Ги не столько видит, сколько ощущает это зудением под мозжечком. Он не принимает. Не торчит ни на чём. Он чист. Ему по глотку хватило и через ноздри наружу лишка. Это всё в прошлом. Только вот. Кажется, что теперь вообще всё в прошлом. И то ощущение, с которым он как на батарейках промчался через половину весны и лето, мерещится выдуманным. У него просто нет сил. Он просто. Не должен быть. Как думаешь, почему нас двое? Это какой-то баг? Типа. Ну может. Мама споткнулась, когда мы были ещё совсем мелкие там внутри и мы распались на двоих. Он больше не пишет. Это становится слишком муторно. Да и пальцы болят постоянно, будто его пробил артрит лет эдак на 40 раньше, чем надо бы. Просто говорит сам с собой вслух. Нет. С Юном. Говорит-то Ги точно с Юном. Юн-то реальный. Пореальнее его сейчасного. (А письма домой он всё ещё пишет? Когда у тебя чёртова увольнительная наконец!?) - Да я знаю, что это бред, но она ж даже не знала, что нас двое будет. Я, прикинь, с самого рождения был тот ещё подарок. Киндер Сюрпра-айз. Найс, - Ги качается из стороны в сторону, уронив одеяло с плеч, и посмеивается, хотя дыхание так и дрожит судорожно. - Или как амёбы в биологии. Почему, кстати, они делятся? Чё-то не помню. Да я сейчас сам амёба блт. А если я вдруг распадусь ещё на двоих таких же? Это же прикинь какая жесть начнётся. Айщ. Он надает лицом в смятую подушку и упирается в неё макушкой, погружаясь в душную темноту под веками. - Зачем я вообще... А если бы я сразу был таким как ты, проблем бы не было, - собственный голос будто из толщи воды, Ги мотает головой и трётся щеками о наволочку, которая кажется сейчас слишком жёсткой, того и глядишь, сдерёт кожу со скулы. - Если бы я был тобой. С тобой. Он садится, снова качаясь и стороны в сторону. Дождь опять стучит в окно. Скребётся. Сговорился с воздухом, который Ги старательно не впускает, надёжно закрыв и зашторив своё оконце. А тот скребётся ему по затылку и позвонкам шорохом дождя. Требует. Впустивпустивпусти. Дай мне заполнить твои лёгкие и вены. Закупорить рот, нос и уши. Даже глаза, покрытые тонким узором сосудов. Ги шлёт его к чёрту, пытается вытравить из-под своей кожи, но то и дело проваливается в его морок, забываясь мутными снами и малодушно не желая из них выбираться десятками часов. А то не спит, потому что страшно, что однажды не сможет вынырнуть. Потому что падает, падает, падает. Тонет, рассыпается, развеивается пеплом. Осень давит на него своим приходом. Тёплая. С лучами солнца в щелях штор. Звенящая голосами детей и стрёкотом птиц, булькающая голубиным трёпом. Не старайся, всё это солнечное не работает. Мать снова готовит ему еду. Обшаривает его комнату, но и сама понимает, хоть и не без упрямого недоверия, что сын чист. Да он из дома-то не выходит, редко даже комнату покидая. В противоположность прошлым бесконечным пропажам, прогулам и шатаниям. Только вот облегчения ни на грамм. Человек ведь не может вот так сдуться ни с чего. Будто однажды в нём кто-то перещёлкнул тумблер. Ги даже поклясться может, что слышал щелчок. Только сам этот тумблер нащарить никак не может. Да и. Кто? Юн так и не появляется за лето. Ну конечно, он же не в школе, у него там нет летних каникул небось. У него там новая жизнь. С нуля. Там. Ги смотрит на своё бледное отражение в поверхности чайника. Отражение это комичное и нелепое. Будто растянуто по покатой поверхности с курносой кнопкой носа по центру. А уголки острых глаз разбегаются к вискам. Отросшая чёлка перекрывает эти глаза, а одна из прядей прочерчивает линию поперёк его век слева. Только в отражении эта сторона правая. Ги близоруко всматривается в это кособокое лицо, а потом подскакивает с места и на ватных ногах добирается до напольного зеркала в материной комнате. Вытягивается перед ним на коленях и смотрит на эти, ставшие обратно правильными, черты. Прядь цепляется за ресницы и подрагивает при моргании, но так и остаётся линией через его глаз. Ги поднимает руку и дрожащими пальцами смахивает волосы, трёт сухую кожу. Она всегда любила его больше. Такого правильного, идеального. Даже когда Ги рассёк эту идеальность уродливостью шрама. И продолжает любить, даже когда он свалил из дома. А ведь Ги постоянно пропадал. пропадал, пропадал, пропадал... А если он пропадёт полностью? Исчезнет? Уродливый шрам на их идеальном существовании, которое из-за него и не состоялось. Ги возвращается в кухню, озирается, цепляется глазами за тонкий нож для чистки овощей. Зеркало встречает его своей бесстрастной чистотой. Ги подходит ближе, осматривает себя. Прощупывает бровь и нижнее веко. Точно по центру, будто специально постарался. Я совсем не хотел. Я правда...случайно, я не хотел. Прости! Лезвие ножа разрезает кожу на ладони и из пореза сразу проступает кровь. Ги шипит и морщится, напрягая все мышцы, хотя, казалось бы, те так ослабли, что и ложку-то держать тяжело. Здесь кожа такая же мягкая, она поддаётся легко. И алая жидкость заполняет морщинки на внутренней стороне, капая на пол, стекает к запястью, щекочет и пахнет одуряюще отвратительно. Тогда её было много. Потом пол отмывать. Но Юн ведь всегда на отлично со всем справляется. Вот и сейчас. Будет здесь и всё сделает как надо. У него получится. Надо только быть Юном. Он не успевает поднести нож к глазу, вздрагивает от вскрика знакомого голоса, который прорывается откуда-то издали, но нарастает очень быстро. Лишь по счастью только чуть задевает бровь острым кончиком. А затем и вовсе роняет прибор на пол. Неумолимо поглощаемый режущим перепонки голосом. Мать появляется неожиданно, застывая лишь на длину вздоха, и бросается к нему, хватая за руки и даже не думая, что может пораниться. Валит Ги на пол. А, казалось бы, куда ей, такой маленькой. - Да я не... Я не это. Я только... Ги давится словами, дыханием, кашлем, воздухом, мыслями. Слезами. Содрогается и съёживается, пока кровь заливает домашние штаны, пол, юбку матери. Пока сама мать встряхивает его как куклу, даёт пощёчину в порыве отрезвить и выискивает в нём признаки того, что он снова сорвался, доказательства невменяемости или безумия. Ничего нет. Безумие разве что уже через край. И этот влажный густой воздух неминуемого окончания лета, который с приходом сентября остался в нём, набившись в каждую клетку тела до самых краёв, как будто он опустевшая бутыль, растратившая всё своё содержимое и переставшая быть хоть в чём-то необходимой. Того и глядишь - треснет, не выдержав напора и давления. А потом просто прижимает к себе, сдавливая в объятиях, закрывая и сплющивая. Он просто хочет не существовать больше. Раствориться в ней обратно, как будто никогда и не было. Оставив только правильного, лучшего. Сына. Брата. Необходимого. Как чёртов воздух. До отчаяния. * Раньше Ги не доводилось ездить на скорой. Да ещё и в качестве пациента. Но блеск мигалок нагоняет на него воспоминания, которые сдавливают грудину паникой, режет глаза и лижет по щекам и шее холодным жаром. Санитарам приходится его скрутить и пристегнуть к носилкам. Как какого-то психа. А потом ему снова становится слишком всё равно. Так никак. Пусанский снимок остаётся помятым прямоугольником на полу под футоном. Фотоаппарат покрывается пылью. А фотография фотографии брата сдавливается в темноте бумажника. Забываясь, но впечатываясь в сознание нестираемым образом. Шестимесячный перерыв перед очередной реабилитацией подошёл к концу. Ему пригодится. . epilogue: -Привет. Я Хоуп. Надежда этого отделения на светлое будущее. И хилка сто третьего уровня. У него удивительно широкая улыбка и чуть крупные зубы, вытянутое лицо совершенно не имеет ничего общего ни с Юном, ни с Чи. Копна немного вьющихся каштановых волос, крашенных, но ему идёт. А протянутая рука чем-то напоминает птичью лапку - такая она хрупкая на вид, с длинными пальцами, запястья обхватить в лёгкую. - Слышал, медсестрички прозвали тебя Сахарком, потому что у тебя очень бледная кожа. И правда! Круто. Ты эльф. Хоуп смеётся, устраиваясь рядом, и всё с той же яркой улыбкой добавляет: - Я, кстати, не псих. Ги улыбается блеклой попыткой повторить своё прежнее лицо, аккуратно пожимая чужую руку, и выдыхает имя экспромтом, под стать [не]знакомцу: -Агуст. Я тоже не псих. Просто биполярный. И возможно он совсем не зря сегодня наконец-то выбрался из своей палаты.