Пробежимся под голой Луной

Инстинкты реагируют мгновенно. Это похоже на встроенную под кожу сигнализацию: все системы горят красным, под цвет тут же вспыхнувших глаз, и заливаются противным писком, захочешь — не сможешь проигнорировать. У Антона такого желания не возникает, потому что это его дом, его земля, его территория. И на его территории — чужой. Антон срывается из кухни, успев лишь выключить газ под сковородкой с так и не ставшей ужином картошкой и запереть входную дверь. Ни обращаться, ни брать машину нет смысла — незванностью пульсирует совсем рядом. Он добегает минуты за три, ныряет в кусты в стороне от тропинки и тут же видит нарушителя. Парень (или мужчина, тут сложно определить на глаз) сидит на холодной земле, прислонившись спиной к тому самому дубу, возле которого Антон в прошлое полнолуние любовался небом. Несмотря на то, что лес — это буквально частная территория, люди всё равно периодически сюда забредают. Антон встречал и заблудившихся путников, и неумелых водителей, бросивших машину, и подростков, решивших проверить правдивость городских легенд (а иногда — и крепость собственных чувств, и кто смутился тогда сильнее, сказать сложно, хотя без трусов убегал явно не Антон). Но прямо сейчас он видит не человека. Поэтому инстинкты и сработали в полном объёме, а не мелькнули робким блуждающим огонёчком, намекающим, что посторонний и сам вскоре уйдёт. Оборотень вскидывает голову на его появление, напряжённо смотрит, но вставать не спешит. Когда Антон подходит ближе, даже скалится будто бы угрожающе, и Антон бы спросил, мол, какого хера, но замечает пропитанные кровью дырявые джинсы, то, как парень держится за левый бок, и даже на вид глубокие царапины на шее, так что вопрос кажется вполне себе риторическим. Антон делает ещё один шаг — лавина запахов падает на него с апокалиптическим грохотом. Кровь, боль, страх, растерянность, предательство, тоска, а под всем этим многообразием Антон чует омегу. Насчёт принадлежности к чужой стае сказать сложно, на незнакомце определённо есть запахи других волков, Антон слышит и альфу (и неожиданно для себя рычит), и незнакомых бет, но всё как будто смазанное, не давнее, но уже не имеющее значения. Зато реакция собственного волка обескураживающе чёткая: моё. Антон натягивает метафорический поводок и охуевает от транслируемых волчьей частью позывов схватить незнакомого нечеловека и утащить в безопасное место. Наверное, дело в приближающемся полнолунии. Или альфьи инстинкты обострились из-за вида избитого омеги. Надо будет потом у Поза спросить, что за ебола, а пока стоило бы разобраться с глазастой взъерошенной проблемой прямо перед ним. Он встряхивает повлажневшими от начавшегося дождя кудрями и вместо серьёзного и обстоятельного: «Ты кто и как здесь оказался?» выдаёт неловкое: — И откуда ты такой красивый? Антон чувствует, что совершенно не по-альфьи краснеет — дурацкая особенность организма. Вообще под красотой он имел в виду избитость, просто выразился коряво, но прозвучало как тупой подкат. На который собеседник реагирует молниеносно: — Когда мы успели перейти на ты? Охуеть, думает Антон. Лежит на чужой территории, избитый и окровавленный, и умудряется права за этикет качать. Вот только он слышит страх, который так искусно прячется за надменностью, да и бить лежачего не в его правилах. — Когда ты заявился к моему дому без приглашения. Мужчина делает усилие, пытаясь встать, но валится обратно. Антон чует такой концентрированный запах боли, что удивительно, как тот ещё связно разговаривает и даже пытается умничать. Он подходит ещё ближе и садится на корточки, чтобы глаза были на одном уровне. Кажется, будь у мужчины чуть больше сил, он бы отодвинулся, а так ему остаётся только смотреть с вызовом, несостоятельность которого они оба понимают. — Где твоя стая? — Её нет. — И давно? — Часа три. — Тебя… — Я сам ушёл. Антон слушает незнакомого оборотня, беспокойно следящего за ним глазами, и верит. Что-то в нём даёт понять, что да, сам. И, судя по виду, то ли прорывался с боем, то ли спасался от чего-то. Притом, что уйти из стаи — это практически стопроцентно подписать себе смертный приговор. Ты мгновенно становишься лёгкой добычей не только для других стай, не все из которых дружелюбно настроены, но и для охотников. Значит, выбор был чисто символический. И что с ним делать? Оставить раненого в лесу совесть не позволит, да и инстинкты не чуют от него опасности, но это всё ещё незнакомец. Который, пока Антон дискутирует с самим собой в голове, приходит к своим выводам и деланно равнодушно интересуется: — Убьёшь? — А стоит? — Может быть. И вырубается. Это, значит, этикетом не запрещено. И ведь да, вряд ли в правилах хорошего тона прописано «невежливо падать в обморок от ран и потери крови, если диалог не имеет логического завершения». Открытый финал, мать его за лапу. Антон вздыхает, поднимает оборотня на руки и уходит в сторону дома. *** Возвращение альфы посреди ночи с мужиком на руках произвело бы фурор, будь вся стая в сборе, но оценить картину выходит только Эд — поднимает брови и молча закрывает за ними дверь. Антона это немного радует. Не то чтобы он скрывал от стаи важные вещи или планировал молчать конкретно об этой ситуации, просто сейчас хотелось осознать происходящее самому, а уже потом отвечать на логичные вопросы. Он поднимается по лестнице на второй этаж, толкает незапертую дверь спиной и заносит бессознательное тело в комнату. Технически это гостевая спальня, но так как в ней никто не живёт (и даже не ночует) на постоянной основе, она превратилась в подобие склада — одних стульев разной степени устойчивости тут стоит шесть штук. Плюс мешки с одеждой из разряда «никто не носит, но вдруг пригодится», старые книги и зеркало в полный рост в резной раме. Пахнет пылью и заброшенностью, зато кровать всё ещё имеется, на которую Антон мужчину и укладывает прямо поверх покрывала. Тот дышит, но приходить в себя явно не планирует, поэтому, постояв с минуту рядом, Антон выходит из комнаты и спускается вниз. Находит на кухне телефон, пишет Димке в телеге: «Зайди с чемоданчиком, как проснёшься» и зависает, глядя на так и не приготовленный ужин. Внутри разливается беспокойство. Он сосредотачивается, тянется по стайной связи и ловит отклики. Эд наверху что-то печатает, Егор уже спит, Макар у родителей, у Серёжи романтик в самом разгаре. Все в порядке, никто не находится в опасности, не сигнализирует о попадании в беду. Значит, это не про них. Он поднимает взгляд к потолку, словно может видеть сквозь бетон, недолго думает и, захватив бутылку с водой, возвращается в гостевую комнату. Её неожиданный постоялец так и лежит без движения, только грудная клетка волнуется уставшим морем. Антон ставит бутылку на пол, присаживается на край кровати и осторожно тянет чужую футболку вверх. На боку зияет очень стрёмная на вид рваная рана, но ни аконитом, ни серебром не фонит. Антон не слышит ни яда, ни магии, только отголоски ярости другого альфы. Вот только почему она не заживает? У омег обычно регенерация мощнее, даже масштабные повреждения заживают быстрее, чем у альф или бет, но эта рана выглядит так, словно её нанесли секунду назад, только кровь не течёт. Тянет что-то сделать, исправить, но без вердикта Поза нет смысла даже пытаться, ещё хуже сделает, он же не целитель. Чем он может помочь прямо сейчас? Антон берёт его безвольную холодную руку в свои — отторжения не происходит, он почему-то так и думал, по венам чёрными реками тут же бежит боль. В чужом теле её очень много, собственное дыхание чуть сбивается, но Антон упрямо сидит до тех пор, пока обморок не превращается в целительный сон. Становится чуть спокойнее. *** Поз заходит, когда на часах ещё нет и восьми утра. В обычный день Антон спал бы ещё часа три как минимум — прелести работы на самого себя и абсолютной совиности (хотя Егор шутит, что котячести) организма, поэтому удивление на лице Димки можно понять даже с учётом ночного сообщения. Он вырубился ненадолго, но даже во сне не смог полностью расслабиться, краем уха прислушиваясь к творящемуся в соседней комнате. Не то чтобы там происходило что-то интересное, кроме редких болезненных стонов. С рассветом он поднялся на ноги, терзаемый тревогой, обошёл дом снаружи, пробежался по лесу, но не заметил ничего подозрительного. Выпил чая и до прихода Поза коротал время в ленте тиктока, который хоть как-то приглушал мысли. — Привет, Шаст. Что случилось? — Наш Антонио наконец-то добыл себе мужика. Правда, видимо, перестарался с ухаживаниями, — вклинивается выползший на кухню Эд. Антон отвешивает тому шутливый подзатыльник и поясняет для Поза: — Нашёл в лесу раненого оборотня. Тот отключился во время разговора, не оставлять же его было на улице. — И ты притащил его сюда? Непохоже на тебя, хотел бы я сказать, да вот только помню, как ты малым таскал домой всякую живность. Антон закатывает глаза. Ну да, он любит животных и расстраивается, что пару лет как приобретённый статус альфы теперь отпугивает от него щеночков, и что. — Да и стаю ты собрал из облезлых и помойных… — Эй! — возмущается Егор из прихожей. Антон в эти традиционные перебранки даже не лезет, только кивает Позу в сторону лестницы. По пути говорит о боевых ранениях оборотня и своих опасениях по поводу раны на боку. Поз первым делом её и осматривает, цокает недовольно и сообщает, уже открывая свой чудо-чемоданчик: — Так, мне нужна вода, полотенце, ножницы и не мешать. Антон при осмотре присутствовать и не собирался. Пусть у оборотней отношение к наготе, как правило, проще, чем у людей, но когда один из них без сознания — это не равные позиции, поэтому он приносит Позу всё необходимое, потом уходит к себе в комнату за спортивками и домашней футболкой. Подумав, что лишний раз дёргать бессознательное тело никто не станет, берёт плед — накрыть точно можно будет, а когда незнакомец проснётся, сам переоденется. Уточняет, нужно ли что-то ещё, и, получив отрицательное мычание от разрезающего чужую одежду Поза, уходит ставить чайник. Егор с Эдом мило воркуют, но, стоит Антону зайти, замолкают и смотрят одинаковыми взглядами: в них любопытство мешается с хитринкой, и Антон, знает, что сейчас будет. Три, два… — Антон, — начинает Егор. — Мы, безусловно, принимаем тебя любым, — подхватывает Эд. — И любовь бывает разная. — Но БДСМ — это про добровольность. — Нехорошо доводить партнёра до такого. — Даже если тот — оборотень и может исцелиться. — Ты бы изучил этот вопрос подробнее. — Можем скинуть пару статей. — И одно очень горячее и очень наглядное видео. — Надеюсь, не с вами в главных ролях? — успевает встрять Антон. — Нет, мы пока не снимаем, — невозмутимо парирует Егор. Но его сердце сбивается с ритма, выдавая правду. Антон поднимает брови и улыбается, пока Егор медленно заливается краской. Один — ноль в пользу Антона. Эд чмокает Егора в горящую щёку и бурчит: — Так, ну всё, не смущай мне Булку. — Вы сами завели эту тему. Впрочем, шутливое настроение в один миг слетает с него, стоит Диме показаться в дверном проёме. — Как он? — Потрепали его знатно. Регенерация замедлена из-за истощения, но я влил в него настой, должно помочь: царапины и мелкие повреждения к вечеру пройдут. С раной на боку сложнее. — Почему? — Его укусил альфа. — Укусил? Выглядело так, словно его зубами разорвать пытались. — Вполне возможно. У меня есть мазь, но пока что она бесполезна, я оставил её на завершение лечения. — А сейчас что поможет? — Ты же уже вытягивал из него боль? — Дима кажется уверенным в положительном ответе, как и в результате, поэтому и не ждёт его. — Близкий контакт с сильным альфой, который умеет работать с эмоциями, помог бы. Жаль, у нас нет такого рядом, да? Поэтому после завтрака Антон обнаруживает себя в комнате, в которой за последние часы провёл времени больше, чем у себя. Незнакомый (хотя можно ли считать таким того, кого сам принёс в свой дом, потом забирал его боль, а сейчас планируешь зайти ещё дальше?) оборотень лежит сломанной фарфоровой куклой, только частое дыхание намекает, что живой. Дима отмыл его от крови, избавил от грязной одежды (которую забрал с собой, обещая сжечь) и накрыл пледом. Лицо отмечено явно нездоровой бледностью, губы даже на вид сухие и обкусанные, волосы торчат в разные стороны — Антон замечает в них засохшую кровь. Волк внутри скулит от желания помочь, и Антон с ним солидарен. Поэтому садится на кровать, тянет на себя обе руки незнакомца и переплетает их пальцы. Выравнивает дыхание, закрывает глаза и сосредотачивается на оборотне перед собой. Боль снова радостно бежит к нему навстречу, но теперь вместе с ней он забирает и кое-что ещё. Дело здесь не в физических ранах. То есть да, стейк вместо здоровой целой кожи и сам по себе не очень приятен, но, как объяснил Поз перед уходом, ущерб зависит от степени близости. Если бы Антон покусал оборотня из чужой стаи, тот испытал бы весь спектр болевых ощущений и не сразу, но оправился бы. А вот пострадай от его зубов кто-то из своих — не от случайного укуса, а с целью причинить вред, — и тут уже могло не повезти фатально. Судя по всему, не забреди их новый знакомый к ним, не получи передышку от боли благодаря Антону и помощь от Поза, до обеда он мог бы и не дожить. Антону приходит в голову мысль, что, может, ему только потому и позволили убежать, зная, что тот будет мучиться и в итоге умрёт. Всё внутри восстаёт против такого. Он не понимает. Для него стая — семья, ради каждого из них он бы умер. Антон не может представить себе ситуацию, в которой он бы захотел обречь кого-то из своих бет на подобный ад. Когда Ира решила уйти в другую стаю, он её отпустил. Было сложно, но он понимал, что взаимностью он ей ответить не может: человеческая часть девушке симпатизировала, а вот волк её отвергал. Разделять на всю стаю одну любовную драму и так было неловко, но это ещё и делало Иру уязвимее, и если бы она пострадала по его вине, он бы себе не простил. Зато против побитых незнакомцев волк, оказывается, ничего не имеет. Может, у его волка синдром спасателя? Или у самого Антона. Иначе как объяснить тот факт, что сейчас он буквально подключён к чужим эмоциям и, пропуская их через себя, освобождает исстрадавшегося оборотня от того, что тот копил в себе явно не день и не два, и не чувствует дискомфорта? Это очень личный процесс, в котором мало одного желания помочь или даже симпатии. Когда Серёжа пришёл в стаю, они с Антоном долго не могли словиться именно в этом ключе: Матвиенко признавал в нём альфу, они дружили уже не первый год, но при попытке помочь справиться с эмоциями Антон упирался в глухую стену. Он мог забирать боль, но дальше хода не было. Пробовали в разных состояниях, однако даже спящий Серёжа не пропускал дальше. Димка сказал, что тут поможет только время и укрепление связи, так и произошло. Почему тогда сейчас никаких проблем не возникает? В какой-то момент Антон засыпает, выключенный утомлённым организмом, а просыпается почему-то уже не сидя, а лёжа на кровати и используя парня рядом в качестве подушки для обнимания. Ощущается это до ужаса правильно. Антону тепло и уютно, он даёт себе несколько секунд на то, чтобы не анализировать происходящее, а насладиться им, но тут парень в его руках вздрагивает, просыпаясь и, видимо, осознавая себя в пространстве — и в чужих загребущих руках. Кислый запах страха и беспомощности тут же заполняет всю комнату. Антон аккуратно, без резких движений, убирает руки и садится, максимально увеличивая расстояние между ними. Ловит взгляд голубых глаз и спокойным голосом говорит: — Тих, тих, тих. Я Антон, помнишь, ты вырубился у моего дома? Я принёс тебя сюда, наш лекарь осмотрел твои раны, напоил лекарством. Я пытался помочь, только и всего. Ты волен встать и уйти в любой момент. Только я бы на твоём месте подождал немного, потому что не всё зажило. В больших испуганных глазах мелькает недоверие. Ну, лучше оно, чем страх. — И для этого нужно было меня лапать? Антон свои тайны первым встречным не разбалтывает, поэтому выдаёт лишь: — Я забирал твою боль. В процессе уснул, так что извини за позу. Это не ложь, сердце не сбивается с ритма, но и не вся правда. Парень очевидно ищет в его лице следы злого умысла или вранья, а Антон в ответ рассматривает его самого. Красивый, приходит в голову неожиданная мысль. Волк одобрительно виляет невидимым сейчас хвостом. Чтобы отвлечься от неуместных дум, Антон спрашивает: — Как тебя хоть зовут? И снова — зырк, как рентгеном. Такие глаза нужно запретить. Или использовать, например, в аэропортах при досмотре или в полиции, когда нужно понять, скрывает ли подозреваемый что-то. Антон бы вряд ли долго сопротивлялся. Тем не менее, сейчас он, видимо, проверку проходит. — Арсений. — Приятно познакомиться, Арсений. Ты находишься на территории моей стаи. Я не буду спрашивать, что у тебя случилось, но зато спрошу о другом: ты причинил вред? Убил кого-нибудь? Он уверен, что нет, но эта уверенность абсолютно иррациональна, и, как бы его волчью сторону не тянуло к Арсению, на нём лежит ответственность за целую стаю, которую нельзя подвергать опасности. Арсений сверкает золотым взглядом — это чётче любого словесного «нет». — Хорошо. Тогда ещё один вопрос: тебя будут искать? Арсений мрачнеет. — Возможно. — Я спрашиваю не из праздного любопытства, а чтобы понимать, к чему быть готовым. — Я уйду… — Уйдёшь, когда поправишься окончательно. Не стоит сводить на нет все усилия, которые приложили другие для твоего спасения. Антон и сам не понимает, почему начинает злиться. Но мысль о том, что Арсений, не излечившись, уйдёт в размытое никуда, где его может ждать верная смерть, холодит кончики пальцев. Арсений прячет глаза — очевидно, вспоминает, что да, ему оказали помощь, без которой он не факт, что справился бы. Запах стыда перекрывает даже общее смущение, клубящееся между ними. Антон не хочет давить, поэтому предлагает: — Давай иначе. Тебе есть, куда пойти? Какое-то безопасное место? — Нет. — Тогда оставайся здесь, пока не придёшь в норму. Арсений смотрит на него сложным взглядом. Там что-то от благодарности, неверия, смущения и потерянности. — Тебе бы поесть. Ты как вообще, спуститься на первый этаж сможешь или принести обед сюда? — Смогу. Антон восхищается — Арсений ещё даже с кровати не попытался слезть, но уже всем видом демонстрирует готовность горы свернуть. Даром, что только недавно перестал косплеить Белоснежку. Антон гонит прочь идею о том, что был бы не против сам его разбудить по всем канонам сказки, и предлагает: — Тогда бери чистые вещи, одевайся, а я подожду за дверью. Если понадобится помощь — зови. Антон встаёт, доходит до двери, но его останавливает голос: — Антон. — Да? — Спасибо. Арсений одевается долго, Антон слышит и болезненные выдохи, и мат сквозь зубы в процессе, но его не зовёт. Арсению, видимо, важно справиться самому. И дойти до первого этажа у него тоже получается. Медленно, держась за стену, а после — за перила лестницы, но он доползает до кухни. Осматривается по сторонам при этом с таким видом, словно ждёт на каждом углу какую-то западню. Антон понимает, что конкретно в этой ситуации нормально относиться с недоверием к незнакомому месту, но он уверен, что дело в куда более плачевном опыте, и ему становится грустно. Антон приглашает его садиться за стол, а сам ставит чайник на плиту, заглядывает в сковороду — там осталась порция приготовленной Егором яичницы, Арсению как раз хватит. Выкладывает её на тарелку и ставит в микроволновку. Пока она греется, достаёт из холодильника пару помидоров и нарезает их, чтобы уложить на другую тарелку. Добавляет туда кусок хлеба, и, забрав из микроволновки яичницу, ставит посуду перед Арсением. Вспоминает, что не дал вилку и, подумав, берёт вместе с ней и нож — Арсений похож на того, кому он может понадобиться. Потом достаёт чашки — сам ничего не хочет, но Арсению может быть неловко обедать в одиночестве. — Чай, кофе? — Кофе, если можно. — Сахар, молоко? — Без ничего. Антон про себя кривится на такие извращённые предпочтения. Его максимум в распитии кофе — это какой-нибудь напиток три в одном, где сливки и сахар перебивают всю горечь. Или всякие латте с сиропами, которые обожает Егор, те хотя бы пахнут вкусно. Или какао, какао с зефирками — напиток богов. Он кидает в свою чашку чайный пакетик, потом достаёт какой-то деловой кофе, который в этом доме пьёт только Поз, уточняет: — Одну, две ложки? — Одну. Сейчас Арсений пахнет любопытством. С примесью недоверия всё ещё, с готовностью защищаться при необходимости, но разница со страхом и беспомощностью колоссальная. Антон и сам немного расслабляется, только сейчас осознавая, что был напряжён. Он заливает напитки кипятком, относит обе чашки на стол и, наконец, садится напротив Арсения. Хватает из вазочки печенье, чтобы занять и руки, и рот, и старается не смотреть на гостя чаще одного раза в десять секунд. Тот, помешкав, берётся за вилку и всё же приступает к еде. Даже не пришлось обещать, что еда не отравлена, невесело думает Антон. Тишина между ними теперь нарушается Арсением. — А где все? — Думаешь, не попал ли к маньяку, живущему в одиночестве посреди леса? — Ты не похож на маньяка. — Как и большинство маньяков. Отвечая на твой вопрос — у каждого свои дела. — И ты не против? Антон переводит взгляд с поверхности стола на Арсения. — Чего? Что у них есть личная жизнь? Стая — это семья, а не тюрьма. А близость определяется не нахождением друг с другом 24 на 7. Отвечая на твой первый вопрос — некоторые вернутся вечером, остальные прибудут к полнолунию, его мы всегда встречаем вместе. Арсений выглядит так, как будто ему сказали, что солнце зелёное. Антон уже может представить, из какой стаи он ушёл. Наверняка там был карикатурный альфа-самец, держащий всех в страхе и подчинении и требующий беспрекословного повиновения. Как он мог относиться к омегам, тем более, таким красивым, как Арсений, Антон предпочитает даже не представлять. Хотя внутреннее чутьё подсказывает, что он ещё об этом узнает. Арсений расправляется с едой и даже робко просит о второй чашке кофе. Волк внутри Антона довольно урчит, считая это первым, неустойчивым и шатающимся, но всё же мостиком между ними. Антон его игнорирует. Волка, конечно, не Арсения. *** После обеда Арсений спрашивает, можно ли принять душ, и Антон отводит его в ванную, снабдив полотенцем и ещё одним комплектом чистой одежды. Сам уходит мыть посуду, а после проверяет телефон. Макар написал, что задержится у мамы ещё на день, но к полнолунию успеет, Серёжа в общий чат прислал фото сплетённых рук на фоне рассвета — Антон умиляется романтическому настрою и даже чуть-чуть жалеет, что ему не с кем разделить подобные моменты. Когда слышится хлопок двери на втором этаже, он выжидает пару минут и только потом поднимается. Стучит и, после неуверенного: «Да?», заходит внутрь. — Поз, в смысле, наш лекарь оставил мазь и бинты для твоего бока. Помочь? Арсений, наконец-то избавившийся от следов и запаха крови, похож на воробушка, который упал в реку. И смотрит на него так же потерянно. Антон уверен, что он бы хотел и здесь справиться сам, но, судя по страдальчески сведённым бровям, понимает, что не выйдет. Смирившись, Арсений поднимает футболку, демонстрируя бок, и Антон подходит ближе, рассматривая. — Выглядит уже получше. Арсений ничего не отвечает, поэтому Антон откручивает крышку на стоящей на тумбочке банке. Мазь пахнет травами, на ощупь оказывается не самой приятной консистенции — жирная, какая-то склизкая, но важен ведь эффект, а в рецептах Димки Антон не сомневается. Он зачерпывает её пальцами, по традиции забывая о специальной лопаточке, которую Поз оставил, и осторожно наносит на кожу Арсения. Тот вздрагивает от касания — вряд ли от боли, хотя наверняка появится и она, когда придётся наносить на саму рану. Пока же Антон обводит её по краям, стараясь не всматриваться в испещрённую родинками кожу и не оглохнуть от чужого взволнованного пульса. Когда пальцы вынужденно ложатся на рану, Арсений дёргается, и Антон, не успев подумать и доверившись лишь инстинктам, укладывает свободную руку ему на талию. Вены чернеют, пока он продолжает наносить мазь, а Арсений, кажется, перестаёт дышать. Антон как может ускоряется, потом берёт бинт и делает перевязку. Убедившись, что ничего не сползает, он закрывает мазь и, прорываясь сквозь повисшее в комнате напряжение, отходит к двери. Бросает: — Если что-то понадобится, зови, — и спешит покинуть помещение. Грохот пульса преследует его даже на улице, куда он выходит подышать. Вот только он не уверен, Арсения или его собственный. *** Арсений снова выбирается из комнаты только вечером. Антон к этому времени успевает поработать за ноутом, отрефлексировать всё произошедшее и успокоиться. Да, трогать кого-то без явного согласия хреново, но он лишь хотел облегчить боль, да и не планировал, это как-то само получилось. Извиниться перед Арсением всё равно не помешает, зато чувство вины он выгоняет из себя ссаными тряпками — любит оно к нему захаживать по поводу и без. Антон в этот момент переписывается с Димой. Тот напоминает, что повязку нужно менять утром и вечером, а сам он постарается заглянуть завтра, чтобы проверить состояние пациента. Услышав шаги Арсения, Антон откладывает телефон и ждёт. Тот заходит пугливым сонным котёнком, которого до этого ткнули носом в лужу, садится на самый краешек стула, словно готовый сорваться и сбежать при первом же намёке на крик, и Антон, не в силах на это смотреть, начинает первым: — Извини, что перешёл черту. Я не должен был тебя хватать без разрешения даже с благой целью. Арсений выглядит удивлённым, снова заставляя Антона посылать мысленные проклятия в адрес того альфы, который довёл его до подобной реакции на нормальное отношение. Ещё он чувствует смятение Арсения, но не до конца понимает, чем оно вызвано. — Антон, ты и так делаешь для меня больше, чем… — он прерывается, и повисшее в воздухе «кто бы то ни был до этого» лишь угадывается, на что Антону очень хочется подойти и обнять этого потерянного Арсения в количестве одна драгоценная штука, но тот продолжает: — Спасибо, правда. Ты не должен извиняться за помощь. Антон бы мог многое сказать на этот счёт. Но он не уверен, что сейчас это будет уместно, поэтому кивает и переводит тему: — Тебе, может, нужен телефон, чтобы кому-нибудь позвонить? — Нет, спасибо. — Тогда комп? Есть свободный, он старенький и немного подтормаживает, но рабочий, в Сеть залезешь, фильм посмотришь. Арсений несмело улыбается — и, блять, у него есть ямочки. Улыбка придаёт ему мягкости, какого-то едва пробивающегося, но ощутимого света, и Антон залипает. К такому жизнь его не готовила. — Было бы здорово. Спасибо, Антон. Он открывает рот, чтобы сказать что-то ещё, но тут распахивается входная дверь, и в дом вваливаются Эд с Егором. Арсений тут же напрягается, теряя всю приобретённую мягкость, а ведь Антон не успел ею налюбоваться. Приблизившийся Егор тут же считывает ситуацию и включает своё дружелюбие на максимум. — Привет, меня зовут Егор, — он улыбается и, помыв и вытерев руки, протягивает одну Арсению. Тот, помешкав, пожимает её. — Арсений. — Приятно познакомиться, Арсений. Сгрузивший на стол коробки с пиццей Эд фыркает, направляясь к раковине: — Ебать, высшее общество. — Этот невоспитанный грубиян — Эд, ему тоже приятно. Эд машет мокрой рукой — то ли «да», то ли «пофиг», но из шкафчика достаёт тарелки для всех, включая Арсения. Они с Егором оперативно накрывают на стол, выставляя посуду и приборы — Антон замечает, что они тоже захватили ножи, хотя в этом доме все всегда едят пиццу руками, и усмехается. Во время ужина Арсения вопросами никто не достаёт. Егор забивает эфир безобидной болтовнёй, периодически интересуясь его мнением по поводу то погоды, то сериалов, то ещё чего-нибудь несерьёзного, видимо, стараясь не давить, но и не заставлять его чувствовать себя лишним. Антон им так гордится, словно сам родил и воспитал. Арсений и правда расправляется с едой с помощью вилки и ножа. Антон, засмотревшись на изящность его движений, забывает о собственном куске пиццы, из-за чего вся начинка оказывается у него на футболке. Неловко. Не перед стаей, они его видели всяким, но перед Арсением. Ещё и Эд, глядя на него, начинает ржать: — Тебя из Воронежа вытащили, а Воронеж из тебя — никогда. Антон уже хочет пошутить про Великие Мосты, но тут понимает, что Арсений напротив него застыл, только полный опасений взгляд мечется между ним и Эдом. Как будто что-то сейчас должно произойти, а он очень этого не хочет. Он подумал, что они подерутся? Или, вернее, Антон Эда… что? Накажет? За безобидную шутку? Мол, негоже бете рот открывать в сторону альфы? Антон не придумывает лучшего способа разрядить обстановку, чем схватить с футболки кусок курицы в сыре и демонстративно закинуть в рот, облизав пальцы. Немного фу, зато все кривятся, даже Арсений, и напряжение улетучивается. Эд, наверняка заметивший реакцию Арсения, больше не шутит над ним, чтобы не тревожить — Антон гордится и им, и дальше ужин снова проходит в атмосфере лёгкости. Арсений даже смеётся пару раз, прикрывая рот ладонью, и Антона в моменте затапливает умиротворением. После ужина Антон уходит вместе с Арсением, чтобы сделать новую перевязку, потом приносит древний ноут Егора и желает приятных снов и просмотров. Ночью Антон просыпается от жалобных стонов через стенку и, сонный и помятый, топает вытягивать боль. *** Арсений идёт на поправку — такой вердикт выносит Дима. Антон и сам это понимает: Арсений перестал напоминать приведение, в глазах появился блеск, царапины зажили, а рана на боку покрылась коркой. Но получить подтверждение от действительно разбирающегося человека всё равно радостно. И хотя его физическое состояние значительно улучшилось, насчёт психологического Антон не уверен. Прогресс точно есть, но что творится в этой голове, кажется, не знает даже её владелец. Антон впервые в жизни откровенно благодарен тому, что, разговаривая с кем-то, способен слышать не только слова, потому что то, что Арсений говорит, и то, что он чувствует — это порой точки на разных частях земного шара, разделённые тысячами километров. К тому же, Антон замечает многие… вещи. Как Арсений иногда вздрагивает от громких звуков, как жмурится на секунду, уловив резкое движение, как он чувствителен к перепадам чужого настроения — такие поведенческие привычки явно помогали ему выживать в прошлом. И вроде бы нужно порадоваться, ведь цель была достигнута, но Антону его так жаль, что тянет скулить. Ему невыносимо сильно хочется помочь, прогнать эту безысходность, сквозящую порой в его глазах. Антон постоянно напоминает себе, что он уже это делает, они все делают. Арсений не сломан, он ранен, пусть речь и не столько о ранах на теле, и выздоровление — это вопрос времени и усилий не только Антона, хотя он и делится максимумом того, что может дать. Однако ему упорно кажется, что этого недостаточно. Вместе с раненой частью в Арсении явно живёт и другая, которой в этом обманчиво хрупком теле как будто тесно. Из него бьют фонтаны энергии, эмоций, не находящих конкретного направления, и, очевидно, не будь он не до конца в форме, он бы перевернул дом вверх дном. Если не действием, то словом — точно, потому что когда напряжение начинает его постепенно покидать, оказывается, что у него самое всратое чувство юмора и самая неугомонная натура из всех, что Антон встречал. Именно поэтому он сыпется с каждой шутки, то утыкаясь лбом в любезно подставленное плечо, то сгибаясь пополам, и загорается любой идеей, даже если речь о том, чтобы встать в пять утра и устроить «кэрролловское чаепитие». Эд тогда обложил их пятиярусным матом за попытку его разбудить, но Арсений искренне смеялся, так что Антон бессовестно залипал и не тревожился. Он не громкий, как Антон, которого всегда слышно, но он… заметный. Привлекающий внимание, особенно когда даёт себе свободу быть собой. Антон бы списал это на собственное поплывшее восприятие, но он видит, как на него реагируют другие. Как прислушивается Эд, как открывается Егор, как тянется Серёжа, как проникается Макар. Антон немного волновался о том, как Арсений отреагирует на Илью. Тот, конечно, булочка с корицей, но внешне такого не скажешь: два метра роста и схожесть то ли с богатырём из русских сказок, то ли с медведем редко ассоциируются с безопасностью. Учитывая хреновый опыт, вид настолько внушительного альфы мог бы сработать как спусковой крючок для возвращения страхов. Но Макар при первой их встрече бесхитростно выдаёт: — Вот это глазищи, я бы нарисовал. Арсений трогательно смущается, благодарит, а после спрашивает об увлечении Ильи живописью. Тот чужим интересом вдохновляется, подробно рассказывает, а потом и тащит смотреть работы. Антон уверен, что однажды их ряд пополнит и портрет Арсения. С Серёжей выходит ещё лучше. Хотя в самом начале они заставляют Антона поволноваться. Всё дело в том, что Матвиенко, не особенно привыкший следить за языком, в ответ на какое-то саркастичное замечание ляпает Арсению: — Вот ты язва, неудивительно, что тебя в стае не выдержали. Он не знает нюансов, Шастун чужими секретами не разбрасывается, поэтому это просто неудачная шутка. Антон укоризненно смотрит на Серёжу, но прежде, чем он превращает свои мысли в слова, Арсений отвечает: — А ты как, думаешь, выдержишь, красавчик? Голос — томный, соблазняющий, ладонь накрывает лежащую на столе Серёжину руку, а на лице — сущий ад: губа закушена, ресницы трепещут. Антон смотрит, открыв рот, на это безобразие, и держится только на осознании того, что Арсений внутри смеётся — он чувствует его веселье. Серёжа, однако, краснеет даже ушами — Антон ни разу его таким не видел. Когда он пытается что-то ответить и не может, Антон не выдерживает и натурально (ха) ржёт. Арсений подхватывает его смех, Серёжа, расслабившись и распознав шутку, в восхищении тянет: — Ну, актёр. И с тех пор они словно ловят одну волну, то и дело подшучивая друг над другом, болтая обо всём на свете и проводя время без намёка на напряг. Им комфортно вместе, это ощущается так же ясно, как и то, что у Антона теплеет внутри, когда он за этим наблюдает. Арсений как-то незаметно становится частью будней каждого в доме. У них даже появляется привычка ужинать всем вместе, хотя раньше все совершали налёты на холодильник в разное время. Не в последнюю очередь из-за того, что Арсений, который, как оказалось, любит и умеет готовить, стал баловать их изысканными блюдами. Наверное, так он выплёскивал скопившуюся энергию, одновременно пытаясь ещё и отблагодарить, но когда Антон во время очередной перевязки как бы между делом заметил, что он не обязан их кормить, Арсений ответил: «Я знаю. Вы мне тоже ничего не были должны». Стая привыкает к нему даже слишком легко, учитывая недоверчивость, свойственную каждому из них. Или, может, они тоже многое видят и очень стараются. И, что важно, Арсений отвечает им взаимностью. Остаётся только проверить, как они будут чувствовать себя друг с другом в полнолуние. За сутки до него Антон приходит к Арсению с важным вопросом: — У тебя есть проблемы с контролем? — Нет. — задумывается и нехотя добавляет: — Ну, раньше не было. Всё логично. Непривычная обстановка, новые оборотни, стресс, потеря связи с альфой — волк может отреагировать непредсказуемо. Антон, честно говоря, раньше не то что не слышал о подобном, даже не задумывался о том, как должен ощущаться насильственный разрыв связи. Когда он спрашивает об этом у Димки, тот отвечает, что всё зависит от внутренних ресурсов Арсения. Воображение Антона тут же рисует картину того, как Арсений, роняя тапки, убегает под полной Луной к своему альфе, словно героиня плохой мелодрамы, которая верит в то, что абьюзер обязательно исправится. Ему от этого представления становится физически плохо, хотя он верит в силу Арсения. — Обычно мы собираемся перед телеком, смотрим что-то, а дальше — по настроению. Если кого-то тянет побегать, кто-нибудь ещё отправляется с ним, в одиночку мы не остаёмся. — Антон замечает вопрос в глазах и поясняет: — Просто мера предосторожности. Серёжа однажды умудрился испортить свидание паре приезжих оборотней, хорошо, те оказались адекватными. Если что-то тревожит, что угодно — говори мне, я помогу. Я тут трезвый водитель и ответственный родитель в одном лице. Всё проходит хорошо. Они смотрят все части «Крика», расправляясь попутно с горой вредной еды, потом Егор с Эдом уходят на пробежку (Антон подозревает, что им просто нравится валять друг друга по влажной траве), Серёжа уползает спать свой ценный сон, а Илья отправляется рисовать — типичный их распорядок в полнолуние. Когда они с Арсением остаются вдвоём, Антон решает поинтересоваться: — Как ты себя чувствуешь? Всё нормально? Он наблюдал за Арсением в течение вечера и ничего криминального не заметил. Тот стаи не сторонился и позывов разнести весь дом не демонстрировал, но был чуть тише и потеряннее, чем ещё вчера. — Да, просто… немного пусто. Антон не думая протягивает руку — Арсений за неё хватается. Жест не романтики, но поддержки. Пусть непонятно, что будет дальше, останется он или уйдёт в поисках другой жизни, но сейчас он — часть стаи, и Антон не противится сильнейшему желанию поделиться с ним спокойствием и уверенностью. *** Антону тепло. Под ним мерно вздымается океан, шелестит дыханием волн и согревает потоками из глубины. Пахнет домом. Он зарывается носом глубже, ткань щекочет чувствительный нос, и он чихает. Пальцы, до этого ласково перебиравшие шерсть, замирают и тут же пугливо исчезают. Антон поднимает голову и сталкивается взглядами с Арсением. Лицо того ничего не выражает, но Антон опять слышит исходящее от него смятение. Потом оно окрашивается вяжущим во рту испугом, и Антон слетает с кровати, только сейчас осознавая, что тёплое и мягкое под головой — это был живот Арсения. И он в кровати Арсения почему-то, хотя никто ему не позволял так беспардонно нарушать чей-то покой. Поделился, называется, уверенностью. Антон становится человеком, усугубляя и без того странную ситуацию. Теперь он голый сидит на полу, подняв колени к груди, а Арсений смотрит на него огромными глазами. Ещё и во рту почему-то отвратительный привкус трав поселился. — Извини, я… Честно говоря, понятия не имею, как здесь оказался. Арсений словно раздумывает, говорить или нет. Его сердце всё ещё колотится сильнее обычного, но постепенно успокаивается, и Антон успокаивается тоже. — Ты пришёл под утро. Я проснулся от того, что ты… — Арсений очаровательно краснеет и замолкает, а Антон боится представлять, что он там успел наворотить. Он же, ну, не трахал ногу Арсения? Иначе ему придётся избегать его до конца жизни, а он не хочет обратно в серый мир. (Антон спотыкается на этой мысли и решает её тут же забыть.) — Давай, добей меня. Арсений дёргает уголком губ. — Или, вернее, твой волк… лечил меня. Лечил? А, облизывал. Блять. Так вот откуда во рту этот вкус, нечего было мазь слизывать. С кожи Арсения. Тёплого, сонного, вкусного… Антон трясёт головой, снова извиняется: — Прости, я не должен был. Арсений как-то в момент сникает, теряя игривое настроение. — Оу. Антон за сменой его эмоций не успевает, поэтому озадаченно пялится на чёткий профиль, пока до него не доходит. Он что, подумал, что Антон брезгует? — Ты решил, что мне противно? Арс, я припёрся без приглашения, облизал тебя без согласия, ещё и уснул тут, наверняка мешая спать. Я извиняюсь за это, а не за то, что мой волк пытался тебя вылечить. Арсений смотрит каким-то новым взглядом — у Антона уже набралась целая коллекция, правда, каталогизировать никак не получается, слишком широкая палитра. Бывают взгляды непонятные и не поддающиеся расшифровке, бывают как будто бы с намёком на контекст, которого он не знает, бывают просто загадочные, инопланетные, сложные, пугливые, любопытные, защищающиеся, смеющиеся, тоскливые, болючие, злые, непосредственные, внимательные, рентгены, закрытые, пробирающиеся в голову… Тот, который висит между ними сейчас, похож на… флиртующий? — Я был вполне согласен. — пауза. — Спасибо, Антон. Антон, мозг которого, кажется, закоротило на этом «согласен», кивает и, неожиданно засмущавшись, думает, как подняться и выйти из комнаты, не светя голой задницей. Арсений, кажется, метания понимает, поэтому скидывает на него плед, лежавший в ногах. Антон заматывается в него, встаёт, бормочет что-то вроде: «Ну, с добрым утром», на что получает смешливое: «И тебя, Антон» и торопится к двери, чтобы открыть её и тут же увидеть удивлённо разглядывающего его Эда, который, придя в себя, начинает свистеть. Смех Арсения за спиной Антон слышит, даже когда скрывается в душе. А сам улыбается. *** Когда эйфория немного спадает, Антон отдаётся в руки растерянности. Если подумать (что нужно было сделать раньше, а не постфактум), то произошедшее совсем не удивительно. Волк тянул его к Арсению и раньше, но, остановленный человеческой частью, не получал желаемого. В полнолуние же контроль почему-то ослаб, так что он, радостно виляя хвостом, понёсся к Арсению. И вот это уже пугает. Антон с детства не терял контроль над волком. Даже в первое полнолуние в роли альфы держал себя в руках (и в лапах). Поз тогда сказал, что это из-за его прокачанного самоконтроля. Но что происходит сейчас? Антон не ощущает других изменений. Стайная связь в порядке, слабее физически он не стал, каких-то помутнений или провалов в памяти не наблюдает. Что тогда с волком? Чувствуя, что ему необходимо проветриться, он оставляет Арсения в компании Серёжи и едет в город. Сначала катается бесцельно, разделяя дорогу с ветром из приоткрытого окна и музыкой, потом вспоминает, что неплохо было бы забить холодильник — полнолуние всегда подчищает все запасы. Поэтому едет до ближайшего гипермаркета, хватает тележку и мчится уже по плиточным полам магазина. Музыка тут тоже имеется, пусть от «Солнце Монако» у него уже и дёргается глаз, а работающий во всю мощь кондей ощущается не ласковым ветерком, но махнувшими в приветствии заморозками, для которых, правда, ещё рановато. Ничего ты не знаешь, Джон Сноу, никакая зима не близко, даже не начинай. Он выбирает между двумя видами пельменей, которые нежно любит, а Арсений называет мумифицированными экскрементами, когда сквозь какофонию вокруг до него доносится запах чьей-то прицельной злости. Инстинкты предупреждают его об опасности ещё до того, как он видит направляющегося к нему Белого. Они знакомы, как и все альфы города, но никогда не общались друг с другом один на один. Антон слышит остаточный след запаха Арсения на нём раньше, чем Белый открывает рот, и, в общем-то, слова уже и не нужны. Главное, не оторвать ему голову прямо в отделе полуфабрикатов, а то вдруг ещё кто-нибудь по ошибке купит и сварит потом суп без мозгов. Белый, впрочем, его удивляет, потому что в цивилизованный диалог даже не пытается, сходу заявляя: — Арсений — мой. Какое убожество. Антон поднимает брови. — Такой твой, что ушёл ко мне? Кому-то адекватному он бы объяснил, что Арсений — не вещь и не трофей, и всё в таком равноправном духе, но, учитывая обстоятельства, это бессмысленно. Да и ушёл Арсений не к Антону, однако Руслану это знать не нужно. Не потому, что Антон принимает желаемое за действительное или играет в собственника. Просто Арсений будет в большей безопасности, если Белый посчитает его частью другой стаи, а, значит, теперь имеющим защиту. Вообще Белому хочется переломать все кости, но внешне Антон этого не показывает. Скучающе смотрит сверху вниз на закипающего альфу и усмехается: предсказуемо. Тот собирается сказать что-то ещё, но тут его толкают тележкой в бок, извиняются, а он смотрит на Антона так, словно тот всё это подстроил, и драматично уходит. Последний взгляд явно содержит в себе классическое «Мы ещё встретимся» или «Я не закончил» — Антон не уловил, в каком конкретно плохом фильме вдруг оказался и какому клише должен соответствовать. Он покупает всё, что хотел, включая оба вида пельменей, грузит пакеты в багажник и едет домой. Значит, Арсений ушёл из стаи Белого. Антон в принципе делами чужих стай не особенно интересуется, если речь идёт не о друзьях или хотя бы хороших знакомых. Например, с Серёжей Лазаревым он даже ходил на переговоры в качестве миротворца, когда у того возник конфликт с новой стаей, а к Кате Варнаве ушла Ира — должен же он был всё проверить и приглядывать за ней первое время. Про стаю Белого он слышал что-то смутно-отвратительное и выкинул это из головы в ту же секунду, не придавая значения, потому что не верил сплетням. Но теперь всё изменилось. Нужно будет рассказать Арсению о том, что Белый о нём не забыл, а остальных — предупредить, чтобы были чуть внимательнее. Вряд ли, конечно, Белый рискнёт напасть на кого-то, но лучше перестраховаться. Антон их в эту историю втянул, ему и нести ответственность. Когда он возвращается, дом встречает его громкой музыкой — Антон узнаёт совместный трек Егора и Эда. А ещё он даже не выходя из машины знает, что без алкоголя с аконитом там явно не обошлось. Значит, поговорит со всеми завтра, чтобы не портить веселье. Пока он доходит, трек сменяется на Ашера, и в гостиной, где он оказывается через минуту, его встречает неожиданное зрелище. Арсений и Егор, стоя в центре комнаты, соревнуются в танцевальных движениях, пока Серёжа и Эд за них болеют, а Илья в роли судьи даёт отмашки по пятнадцать секунд. Антон залипает взглядом на извивающемся, как молодое деревце на ветру, Арсении, на плавности и осознанности его движений — он явно умеет танцевать. Когда тот, запнувшись ногой за ногу, выдаёт: «Да блядская хуета, блять», до Антона с опозданием доходит, что тот пьян. Рациональная часть тут же вслух возмущается: — Так, кто напоил Арсения? Он ещё не исцелился до конца, как вы… Арсений, хихикая, перебивает: — Антоша ругается. И дальше все слова из головы Антона смывает волной умиления. Почему никто не предупредил, что Арсений может быть таким? Антон честно пытается склеить лицо, но, судя по смешку Серёжи, не очень успешно. Поэтому он выбирает стратегическое отступление на кухню — пакеты сами не распакуются. Возвращается, правда, уже через две минуты и снова зависает в дверях. Арсений такой расслабленный, такой смешной, каламбурит и сам с этого сыпется, он сразу везде и со всеми. Эд кладёт руку ему на плечо, что-то рассказывая, Серёжа втягивает в шутливые соревнования, Илья обещает загоревшемуся Арсению его нарисовать, Егор вручает ему микрофон и заставляет затянуть «Батарейку». Выходит ужасно фальшиво, но он выглядит таким довольным, так светится, что Антон искренне аплодирует вместе со всеми. Они действительно его приняли. А ещё Арсений по-прежнему носит одежду Антона и пахнет просто умопомрачительно. Антону не стыдно от того, что он дышит медленно и глубоко, напитываясь их смешавшимися ароматами. В какой-то момент он оказывается рядом, и Арсений, бурно жестикулируя, чуть не бьёт его по носу. Антон успевает перехватить его за руку, но отпустить её почти физически невозможно. Кто-то включает медляк и свистит, а они стоят, улыбаясь друг другу, и Антон чувствует, как по позвоночнику вверх карабкается надежда. *** Утром приходит Поз, и, пока он осматривает Арсения, Антон собирает остальных и вкратце, без подробностей, описывает ситуацию с Белым — теперь это уже вопрос безопасности. Серёжа предлагает набить морду мудаку, с чем соглашаются все, даже Антон про себя, но как взрослый и ответственный просит их никуда не лезть и пока что просто быть осторожнее. Стая недовольно бубнит, но обещает вести себя хорошо. Чуть позже, провожая Димку до машины, Антон вспоминает, что так и не спросил его кое о чём важном. — Поз, я как будто что-то подцепил. Дима ожидаемо закатывает глаза. — Ага, коронавирус. — Да не «корону», дебила из меня не делай. Он рассказывает о полнолунии и получает в ответ скептический взгляд. — Шаст, ну головой подумай — что изменилось в твоей жизни? Что изменилось в его жизни? Да ничего, всё по-прежнему. Стая, дом, работа, Арсений… Арсений! Антон едва не бьёт себя по лбу от осознания. — Это волк так на омегу реагирует? Дима удивлённо его рассматривает. — Ты воспринимаешь его омегой? — Кем ещё его можно воспринимать? — Интересно. — у Димки как всегда бесстрастное выражение на лице, но Антон чувствует — тот заинтригован и сводит данные в таблице своего необъятного мозга. — Тебя к нему тянет? Антон вопросом возмущён: — Я не животное, чтобы западать на всех омег поблизости. Ира, вон, сколько рядом была, а ничего так и не получилось. — Но на него запал? Антон открывает гневно рот… и закрывает его. Диме он врать не может. Не потому, что тот советник стаи и лекарь, а потому, что самый давний и лучший друг, почти брат. Антон успешно спихивал все нюансы на волка, но правда в том, что к Арсению тянет не только его. Дима не давит, хотя продолжает загадочно улыбаться. Бесит. Потом он неожиданно интересуется: — Ты слышал о гаммах? — Волчьи гермафродиты? Мама в детстве рассказывала ему много выдуманных историй — про Красную Луну, про запечатление, про Истинных альф. Про гамм там тоже было, но деталей Антон не запомнил, кроме очевидного. Дима морщится. — Если очень утрировано. На самом деле всё сводится не к писькам, а к выбору. Гамма может стать альфой, причём не самым слабым, хотя всё, конечно, индивидуально. Это один путь. Но есть второй. Если гамма выбирает путь омеги, по легенде, получает какие-то необычные силы. — Ну так и зачем тогда выбор, если ты можешь разблокировать новый уровень? Антон не переоценивает значение силы, просто это кажется логичным. Да и интересно, что там за суперспособности. — Не всё так просто. Такое возможно лишь с подходящим альфой рядом. Речь не о нравится-не нравится, должна появиться крепкая связь. Магическая цепочка: достойный доверия альфа — уверенный выбор — сила — укрепление всей стаи. Я читал, что гамм преследовали и насильно пытались заставить выбрать нужную сущность, чтобы сделать сильнее альфу и всю стаю, не понимая, что против воли это не сработает. Даже если доведённый до отчаяния гамма скажет «да», ничего не получится, магию не обманешь. — И что с ними делали, не добившись цели? — Угадай. Антон мрачнеет: очередная сказка, которая на деле закончилась трагедией, а не «жили они долго и счастливо». — Хорошо, что это миф. Дима странно улыбается. — Да, хорошо. Уже уезжая, он высовывается в открытое окно и советует: — Спроси у него, почему он ушёл. Антон и так планировал поболтать про Белого, поэтому мысленно добавляет к списку вопросов и этот, пока заходит в дом и поднимается по лестнице. Дверь в комнату Арсения не закрыта, но он всё равно стучит прежде, чем зайти. — Арс, можем поговорить? Арсений, листавший до этого сваленные на столе книги, морщит нос. — Почему ты… Он осекается, словно по привычке, и Антон тянет за ниточку: — Почему я — что? — Почему ты всегда спрашиваешь? Это твой дом, ты альфа. — И поэтому должен играть в тирана? Мне неинтересно. Если кто-то хочет самоутверждаться за счёт других и держать всех в страхе — это его выбор, который я осуждаю, но в стаю к ним не полезу. Мне важно доверие, а не повиновение. Не знаю, насколько ты успел это заметить. Антон по-глупому заводится, как будто Арсений упрекнул его в склонности к самодурству. Он понимает, что Арсений пока не может привыкнуть к адекватным отношениям в стае, вспоминая прошлое, но даже мысль о том, что он бы мог приравнять Антона к Белому, вызывает негодование. Или, может, Антону просто слишком часто посторонние говорили «ты слишком мягкий», чтобы он не подумал и о другой крайности. Ему бы не хотелось, чтобы Арсений считал его каким-то не таким. — Шаст, конечно, я заметил, — мягко останавливает его самокопание Арсений. Потом внезапно добавляет: — Ты вообще самый хороший альфа из всех, кого я встречал. Антон смущается, чувствуя, насколько Арсений искренен. Потом нехотя возвращается к цели своего визита. — Почему ты ушёл из стаи Белого? Арсений таращит на него глаза. — Откуда… — Встретил его в городе. Мило поболтали. Арсений тут же теряет всё спокойствие. Он смотрит на Антона так, словно хочет вскрыть ему череп и досконально изучить содержимое. Как будто Белый мог сказать что-то, что изменило бы его отношение. Он же не думает, что Антон пришёл указать ему на дверь? — Арс, мне всё равно, что говорил или не говорил Белый. Меня интересует не он или его мотивы, а ты. Но, кстати, он о тебе не забыл и как будто не собирается. Арсений ничего не отвечает. Он застыл напряжённой статуей, сжав губы и нахмурив брови. Антон пробует ещё раз: — Я уважаю твоё право на секреты, пока они не касаются лично меня или стаи. Это вопрос безопасности и всё того же доверия. Арсений молчит. Антон выдыхает. В нём почти нет разочарования, зато много огорчения — так у них не получится совсем ничего. — Ладно, я по… — Он хотел, чтобы я стал его омегой. Что-то такое Антон и представлял. Желание сию секунду найти и уничтожить Белого разрастается внутри снежным комом, пока Антон смотрит на переживающего Арсения. — Ты отказал, он не понял? Арсений смотрит на него странно. Почти как Дима час назад. Как будто Антон чего-то очевидного не понимает. — Я… — Вот мудак. Нет, я не раз слышал про альф, которые считают всех омег в стае принадлежащими себе по праву, словно ебучие короли в Средневековье, но менее мерзким это до сих пор не становится. — Но я не омега. Антон непонимающе смотрит на него пару секунд, а потом в голове всё складывается. И Димины намёки, и его рассказ, и слишком медленная для омеги регенерация Арсения. Антон, конечно, знал, что Арсений ни на кого не похож и больше он таких не встретит, но он и представить себе не мог, что тот вылез прямиком из легенд. — Ты гамма. Арсений кивает. Он всё ещё волнуется, заламывая пальцы, и Антон не может не сказать: — Арс, я бы никогда, слышишь? Никогда подобного не сделал. Ты мне веришь? Арсений не сомневается: — Верю. Выдыхают они, кажется, синхронно. Антон очень хочет его коснуться, но он видит, что Арсений собирается с мыслями, и не рискует мешать. Ещё он внезапно представляет взгляд Арсения на определение «волчьего гермафродита» и давит в себе неуместный истерический смешок. — Наши родители дружили, поэтому Руслан знал, что я гамма. Обычно все слышат меня как бету, так безопаснее. Все, кроме Антона. И этот кусочек в паззл не вставляется. Арсений словно читает его мысли, поднимает взгляд: — Ты слышишь меня омегой? — Да. Арсений выглядит удивлённым. Видимо, это что-то и правда необычное, хотя у Антона есть догадки по этому поводу. Он решает ответить откровенностью на откровенность. — Наверное, это из-за моих особенностей. Я хорошо слышу чужие эмоции. — Как эмпат? — Да, только помимо того, что я слышу и чувствую эмоции и чувства других гораздо лучше, чем обычный оборотень, я могу ещё и… взаимодействовать с ними. — Например? — Например, забирать их. Арсений какое-то время думает, хотя Антон уже понимает, о чём он спросит. — Ты сделал так со мной? — Поз сказал, что иначе ты можешь не выжить. — А я гадал, почему жив. Решил, что это мастерство Димки. — В том числе. И его знания, без них я бы тупо не знал, что делать, кроме как забрать боль. — Это тяжело? — По-разному, — уходит от ответа Антон. — Со мной было тяжело? Антон пожимает плечами. Было и было, зачем сейчас в этом копаться. Потом чувствует чужие пальцы, подбадривающе сжимающие плечо, и выпаливает то, о чём не говорил даже маме. — Я, если честно, очень долго эту свою особенность не принимал. Особенно в детстве. Меня накрывало чужими эмоциями против воли, я не умел это контролировать и постоянно впадал в крайности. То расплачусь, то подерусь с кем-нибудь, то начинаю смеяться и не могу остановиться. Мама учила меня контролю, но сам понимаешь, насколько в условные десять лет хочется заниматься медитацией и лишними тренировками, пока другие дети играют в войнушку. Казалось, что всё несправедливо, а я ничего не смогу и однажды просто взорвусь. — Но ты смог. Они смотрят друг другу в глаза, пока Арсений, прокашлявшись, не отнимает руку и не отводит взгляд, возвращаясь к первоначальной теме. — В общем, не знай Руслан наверняка, он бы не догадался о моей сущности. И я не думал, что однажды он… Антон ловит его дрожащую от сдерживаемых эмоций руку, поддерживая, хотя спокойствие в нём самом даёт трещину. — Вот ублюдок. Он хотя бы знал, что «насильно мил не будешь» — истина в данной ситуации? — Не думаю. Он, кажется, долгое время жил с мыслью, что однажды я просто выберу его. Что уже выбрал, просто, как он говорил, «ломаюсь». Без вариантов. — Мне жаль, что тебе пришлось пережить такое. — Спасибо, Антон. Не знаю, что бы я делал без тебя. Без всех вас, вы все меня приняли, но если бы не ты, я бы точно не справился. Предложи ему, шепчет голос в голове. Прямо сейчас открой рот и предложи остаться в стае навсегда, ты ведь этого хочешь больше всего на свете. И это правда, Антон пришёл к этой мысли не сегодня. Но после рассказа Арсения предлагать такое кажется неуместным, хотя Антон и не имеет в виду «будь со мной». Ему вообще всё равно, какую сущность выберет или не выберет Арсений, ему просто нужно, чтобы тот остался рядом и был счастлив. Арсений смотрит на него так открыто, доверчиво, пока Антон продолжает держать его руку в своих. Он осторожно ведёт большим пальцем по острой косточке на запястье — из Арсения вырывается судорожный выдох. Его невыносимо сильно хочется поцеловать. Антон смотрит на его губы, переводит взгляд на глаза и видит в них страх. Конечно, дебил, его пытались принудить в прошлой стае, а теперь ты, рассказав о том, как героически спас его, решил закрепить успех. И чем ты лучше Белого? — Извини, я… Арсений целует его сам. Мир вокруг выключается. Антон летит без крыльев, его подхватывает нежной воздушной волной, которая пахнет Арсением и несёт всё выше, туда, где горы провожают закаты, а облака стыдливо краснеют, наблюдая за двумя тянущимися навстречу друг другу душами. Поцелуй, ласковый и лёгкий, плавно становится глубже и интимнее. Когда Антон бережно касается рукой его щеки, Арсений льнёт к ней — сердце Антона сжимается и расширяется до необъятных размеров, способных вместить в себя весь мир. Губы мягкие, отзывчивые, ресницы дрожат. Его хочется любить, нежить, ласкать до беспамятства, радовать и удивлять. Как у кого-то поднялась рука на эту драгоценность? Антон тонет в их смешавшихся, словно небо и океан, эмоциях. Горизонта нет, он стёрт дуэтом стихий, сплетением языков и дыханий, стуком синхронизировавшихся пульсов. Арсений жаркий, чувствительный и такой свой, встаёт на носочки и прижимается ближе, скользит тёплой ладонью на поясницу, отчего Антона пробивает мурашками. Он обхватывает его лицо обеими руками, целует сильнее, и сладкий звонкий стон застывает между ними колокольчиком. Антон хочет услышать больше, хочет узнать, какие ещё звуки способен издавать Арсений, губы соскальзывают на шею, руки тянутся ниже… — Арсений Сергеич, я… Голос Серёжи вырывает их обоих из транса. Арсений отскакивает, отворачивает лицо и кажется попавшим в воздушный поток листком — так его трясёт. Антон едва слышит Серёжино смущение — Арсов стыд выгоняет его прочь. Стыд и ужас. *** Антон не спит. Мысли, неповоротливые и груженые тонной вины, мечутся внутри головы, не вписываясь в повороты, и от этого грохота у Антона ломит виски. Время теряет скорость и очертания, смешивается в один клубок из пыльной шерсти и заматывает Антона в себя, как в одеяло, из которого не выбраться. На завтрак он не спускается, обед игнорирует, проведя весь день в каком-то анабиозе, но вечером Эд обещает вынести дверь, если Антон сейчас же не спустится поесть. Манипуляция работает, хотя Антон знает: никто бы ничего не ломал. Но если Эд дошёл до угроз, значит, стая всерьёз переживает. Он слышит запах борща ещё в коридоре и впервые остаётся к нему равнодушен. Только невесело усмехается — кажется, что он выпрашивал его у Арса в прошлой жизни. Или это был какой-то другой Антон, уважающий чужие границы и не лезущий туда, куда не звали. За столом сегодня никто не смеётся. Антон не знает, как выглядит, потому что не смог посмотреть на себя в зеркало, но он чувствует беспокойство стаи, ловит на себе их тревожные взгляды. У него нет сил даже на обещание, что всё будет нормально. Его давит сожалением за то, что он заставляет их волноваться, и борщ на вкус тоже становится виной. Когда до него долетает волнение Арсения, он просто блокирует все чувства извне. Представляет, что вокруг него — забор, бетон и сталь, не продавить, не сломать, не перепрыгнуть. Не спастись. Он доедает суп, благодарит за ужин, не глядя на того, кто его приготовил, моет тарелку и уходит к себе. Антон знает, что им необходимо поговорить. Но прямо сейчас он не может. Даже не потому, что ему нужно подготовиться к тому, чтобы окончательно отпустить свои успевшие оформиться мечты. Это всё неважно. Важно только то, что он предал доверие Арсения. Воспользовался его уязвимостью, шагнул в доверчиво распахнутую душу грязными ботинками и чувствовал себя как дома, оставляя мусор на едва зарубцевавшихся ранах. Его тошнит от самого себя. Даже отключившись от чужих эмоций, он бьётся током собственных. Кажется, что внутри сейчас ворочается всё, что он когда-либо забирал и с чем помогал. Оно наконец-то нашло способ отомстить и потихоньку разъедает его кислотой, плавя органы, и медленно ползёт к сердцу. Волк внутри мечется, не понимая, что не так, почему человек сходит с ума, паре ведь понравилось… Антон задыхается. Стены дома кажутся клеткой, и он, не дав себе времени передумать, бежит в лес. У него нет конкретной цели, но, оказавшись у того дерева, где вроде бы совсем недавно, а кажется, что вечность назад, он впервые увидел Арсения, Антон не удивляется — в конце концов, он проводил здесь время и до его появления. Он бы не назвал это местом силы, но что-то в нём точно было. Поэтому он садится прямо на кучу опавших листьев, зарывается в них пальцами и закрывает глаза. На секунду кажется, что он что-то нашёл, что внутри что-то прячется, но там ничего нет. Антон вспоминает, как однажды в детстве, шагая из магазина и сосредоточенно облизывая фруктовый лёд, он остановился на пешеходном переходе. Когда загорелся зелёный, он, как учила мама, посмотрел сначала влево, потом — вправо, и уже поднял ногу, чтобы быстро перейти дорогу, домчаться до дома и включить заветного «Марио» на приставке, как заметил собаку. Она лежала на листьях у проезжей части и как будто просто спала, согретая осенним солнышком. Антон ещё успел удивиться, как можно уснуть, когда вокруг так шумят машины, а потом услышал боль и как-то разом всё понял. Собака уже не дышала, но запах боли остался. И Антон стоял там, не замечая, что мороженое упало на яркие кроссовки — последний папин подарок перед уходом, что цвета на светофоре успели смениться несколько раз подряд, а люди, которым приходилось обходить застывшего у края мальчика, что-то недовольно бурчали. Спустя годы, вспоминая этот случай, мама расскажет, что её волчица вдруг завыла, потянула её из квартиры на улицу, к перекрёстку, туда, где стоял её маленький сын и транслировал такое безутешное горе, что ей стало жутко. Он потом почти неделю отходил: после взрыва чувств его накрыло апатией, сквозь которую смогли пробиться только мама и Поз, да и те не сразу. После той истории как раз и пришлось усиленно познавать самоконтроль, медитацию и прочие премудрости, способные ему помочь уживаться со своей особенностью. Сейчас он чувствует себя тем же ребёнком, которого обманул мир. Только мама далеко и не может спрятать его в своих объятиях, поэтому он обнимает себя сам. Он сидит долго, уже, кажется, вот-вот наступит рассвет. Или ему хочется так думать. Мысли постепенно затихают, и Антон наконец осознаёт себя — уставшего, в сырых джинсах, с руками в земле, не знающего, что делать дальше, но уже не распадающегося на части. Поспать бы примерно сутки — и, может, даже удастся собраться в Антона Шастуна заново. Когда внутренняя сирена сообщает о чужаке, фантазии о сне приходится отложить. Антон думает, что знает, кто пожаловал на его территорию, и, если это действительно Белый, он выбрал не самое удачное время, чтобы его потревожить. Ему же хуже. Антон неловко встаёт — долгое сидение в одной позе даёт о себе знать, отдаваясь неприятными покалываниями по всему телу, но, встряхнувшись и размявшись, он включается на весь возможный максимум и твёрдо шагает в нужную сторону. Белого он находит на полянке среди сосен. Тот горящими алыми глазами и выпущенными когтями намекает, что разговаривать словами они не будут — Антон полностью «за». Он полуобращается и обострившимся зрением наблюдает, как Белый сокращает дистанцию и, не мудрствуя лукаво, пытается сходу ударить. Антон уворачивается и делает намеренно слабый выпад, который Белый легко парирует. Руслан старше и, наверное, в чём-то опытнее, но до переезда в Москву Антон передрался с половиной Воронежа. Потом научился справляться с эмоциями и решать конфликты словами, приобрел статус альфы и новый уровень ответственности, но пару раз приходилось ставить оборотней на место иначе. Антон знает, как выглядит и какое впечатление производит, но вместо того, чтобы давать этому как-то влиять на себя, он научился этим пользоваться. Поэтому он изображает неумеху, то двигаясь слишком порывисто, то ударяя совсем слабо, то позволяя себя зацепить кончиками острых когтей. Руслан ведётся, входит во вкус, Антон чувствует зарождающиеся в нём торжество и предвкушение, это гордое: «Я так и знал», и, сделав ложный замах, уходит в сторону. Белый за ним не успевает и получает по морде уже всерьёз. Пока он приходит в себя, Антон делает ему подсечку и валит на землю, устраиваясь сверху и методично нанося удары. Белый пытается отвечать, даже умудряется глубоко зацепить когтями в районе живота, но примитивная физическая боль срабатывает катализатором: Антон фиксирует противника и уже не позволяет вывернуться, превращая холёное лицо в фарш. Он бьёт его за свою болящую душу, за стаю, которой этот мудак руководит, за всех, кого он когда-либо угнетал, но в первую очередь он наказывает его за Арсения. За Арсения, который заслужил всё счастье мира, который должен был встретить любовь, а не предательство, и никогда не знать, что это такое — быть на грани жизни и смерти. Через какое-то время Руслан хрипит: — Сдаюсь, я сдаюсь. Антон останавливается, всматриваясь в разбитое лицо, и теряет бдительность. Он успевает услышать свист пули, подло подкравшейся сзади, но уже не успевает увернуться. Значит, Руслан пришёл не один и разыграл свою версию финальной битвы в «Гладиаторе». Аконит взрывается в плече фейерверком, и Антон воет. Он слышит, как убегает тот, кто в него выстрелил. Он бьёт Белого снова, пытаясь не обращать внимание на растекающийся в крови яд, но удары становятся всё слабее, концентрация падает, и Белый этим пользуется. Они катаются по земле, по очереди оказываясь сверху, и Антон чувствуют, как силы уходят. Правая рука немеет, сознание путается, и после очередной смены положения Антон уже не поднимается. Теперь он не мальчик рядом с собачкой, теперь он — та рыжая собачка. Он пытается шевелиться, но тело не слушается. Руслан, довольно скалясь окровавленным ртом, заносит руку с когтями. Антон закрывает глаза. Мама будет плакать. Что теперь будет со стаей. Он так и не извинился перед Арсом. Боль обволакивает его собой, забирая у сожалений и грусти, и он не хочет уходить с ней, но она знает его так давно, что, может, и ничего страшного. Может, так будет лучше. Антон не замечает негодующего вопля сверху, не чувствует, как исчезает чужой вес, а когти так и не вспарывают горло. Не слышит, как чей-то голос сквозь слёзы зовёт его по имени. Ему приходится вернуться, когда его бьют по лицу с такой силой, что голова запрокидывается. Антон морщится, из последних сил открывает глаза и щурится в силуэт перед собой. Это Арсений. И он впервые на памяти Антона действительно выглядит пугающе. Глаза вместо человеческого голубого или волчьего золотого горят серебром — сверкающим, ослепляющим сиянием, которое кажется отражением бездны, в которую по глупости долго всматривались. Он садится сверху, тянет руки Антона на себя, переплетает пальцы — Антона выгибает. Внутри что-то происходит, он горит последним факелом на земле, вечным огнём, космическим мусором и забытыми надеждами. Арсений касается его губ своими — это похоже на дождь в пустыне, на ветер в ромашковом поле, на хруст снега в хвойном лесу, на мягкий мох под лапами, на мамины пирожки с картошкой, на всё любимое сразу и ни на что конкретное одновременно, потому что Арсений такой один. Это почти невыносимо, но так нужно. Это и обещание, и доверие, и «мы со всем справимся», и «я принимаю тебя». Он чувствует. Арсений выбрал его. Антон слышит, как заживает рана на плече, как в страхе убегает Белый, как родная стая, пришедшая вместе с Арсением, с улюлюканьем гонит его до границы, как торжествующе шепчет земля под ними и трещит победно воздух. Они с Арсением так и не расцепились, только между губами появилось расстояние, потому что он приподнялся и сел, чтобы смотреть глаза в глаза. У Арсения они снова голубые, только на самом краю радужки появилась полоска серебра — такая же, кажется, запечатала в груди их общую магию. Антон чувствует весь мир под кожей и словно слышит Арсовы мысли, потому что «Умирать он вздумал, козёл» точно не принадлежит ему, или, может, у него галлюцинации? Арсений выглядит измотанным, выдохшимся, но улыбается, и Антон тянется к его губам, чтобы поверить в то, что не спит, но в этот момент в их кокон единения вдруг пробивается сомнение. Арсений ведь наверняка не собирался выбирать какого-то там Антона Шастуна как альфу, если приложил столько усилий, чтобы избежать этого в прошлой стае. Он хотел его спасти, потому что он хороший, но что, если он потом пожалеет… На этой мысли Антон получает подзатыльник. Значит, всё взаправду. Это так неожиданно, что его как-то разом отпускает — рефлексия придёт потом, сейчас не до неё. Он хлопает глазами на невозмутимого Арсения и показательно дуется. — Я тут, вообще-то, умираю. — Уже нет. И на будущее: ещё раз так сделаешь — я сам тебя убью. — И я, — подхватывает вернувшийся Егор. — И я, — угрожающе тянет Эд. — И я, — разминает кулаки Илья. — И я, — ставит точку Серёжа. Потом они наваливаются сверху, погребая Антона под своими телами. Чьи-то шаловливые пальчики проходятся по рёбрам, Антон вертится, хохоча, молит о пощаде, но они издеваются над ним до тех пор, пока Арс не командует: — Всё, всё, потрёпанного вожака пора отвести в логово. Стая поднимается, Арс подаёт руку, помогая Антону встать, а потом сгребает его в объятия. Со спины прижимается Эд, по бокам облепляют Егор с Серёжей и Ильёй, и они стоят таким переплетением рук и тел, единым организмом и семьёй, ещё долго. Антон чувствует себя абсолютно счастливым. Если для такого всего-то и нужно, что словить аконитовую пулю, то он готов… Пальцы Арсения предупреждающе дёргают за прядку на макушке, и Антон эту мысль обрывает. Нет так нет. В конце концов, дело ведь не в пуле, а в тех, с кем он сейчас пойдёт домой.