Единственное время, которое есть у вас — сейчас;
единственное место — здесь.
© Ошо (Бхагван Шри Раджниш)
15 апреля, 11:30. Япония, Токио. «Если ты играешь, то играй по-крупному. Если стремишься к чему-то, стремись всем естеством. Если проигрываешь — принимай поражение достойно». Наверное, лишь эти истины помогают не сорваться девушке в строгом деловом костюме молочного цвета, сжимающей в кулаке скомканный лист бумаги с гербом «ETH Zurich». «Platinum script» идеально подходит для отказа неудачнице, которой не хватает лишь одного балла. Красивые вензеля безжалостно сообщают: «Кэзуки Эго, ваш вступительный балл составляет 89.9. На данный момент вы определены в резервную группу для зачисления в Высшую техническую школу Цюриха. В случае смены вашего положения в рейтинге к концу формирования групп мы направим вам повторное письмо…» Далее следуют формальные строки и гербовая печать. Разумеется, повторного письма она не получает. Чтобы учиться на равных с лучшими инженерами-робототехниками, ей всё ещё чего-то не хватает. Кэзуки и сама не знает, зачем берёт письмо с собой в Японию. Его давно следует сжечь, развеяв прах её стараний над мрачным Цюрихом. Так почему она оставляет этот жестокий клочок бумаги при себе? Как напоминание о позорном проигрыше? Как символ разрушенной мечты? Как доказательство собственной никчёмности? Хочется разорвать сухой ответ на мелкие клочки, забыть, отпустить, принять поражение. В конце концов с такими баллами она вполне сможет поступить в Токийский технологический или Университет Осаки. Но Кэзуки к этому ещё не готова. Согласиться на предложение отца — лучший из возможных вариантов. Чтобы просить его оплатить повторные годовые курсы на Хоккайдо, необходимо иметь в рукаве козырь посильнее простого «пожалуйста» — впрочем, и оно-то не всегда с ним работает. Сколько Кэзуки себя помнит, ей ничего не даётся просто так. Даже в детстве, чтобы получить желаемую сладость или игрушку, она должна была выполнять все поставленные отцом условия. Одолеть его в сёги, шахматах, получить высший балл, подтянуть растяжку. Отец устанавливает правила — она подчиняется. Нерушимый, привычный, до одури раздражающий принцип их семьи. Если это можно назвать семьёй. Девушка чуть трясёт головой, отгоняя непрошеные мысли. Пестовать, напоминать, угнетать себя поражением она будет потом. За закрытой дверью своей комнаты, держа в руках фотографию матери и проклиная единственную вещь, которая бесит её больше собственных слабостей — футбол. А сейчас пора уже пройти сквозь эти чёртовы ворота и встретиться лицом к лицу с тем, от кого она так отчаянно убегает. Девушка машинально поправляет сбившийся обруч. Длинные волосы тут же падают на лицо, заставляя яростно отплёвывать локоны изо рта. Пока она зажимает заколки между губ, переделывая нехитрый пучок, лампочка на воротах загорается зелёным цветом, а динамик охранной системы вещает слегка гнусавым голосом, обладатель которого лениво тянет её имя. — Кэ-э-эзуки! Какой приятный сюрприз. — Как будто ты не знал, что я прилетаю. Выбора нет — надо идти. Ворота разъезжаются в разные стороны, открывая вид на аккуратный дом с ухоженным садом. Кэзуки вдыхает аромат полной грудью, наслаждаясь феерией цветочных запахов, утопая в солнечном свете, заливающим пространство вокруг. Любуясь живостью садовой зелени, Кэзуки делает шаг вперёд, проталкивая и массивный чемодан, заполненный в основном её учебными пособиями. — Госпожа Кэзуки, госпожа Кэзуки! Вас так долго не было, добро пожаловать, — водитель отца, здоровяк Ханами, с готовностью принимает чемодан. Руки, наконец освобождённые от груза, слегка покалывает. Девушка разминает пальцы, сплетая их между собой. — Спасибо, Ханами, я тоже рада тебя видеть. Глядя удаляющемуся водителю в спину, Кэзуки ловит себя на мысли, что такие люди, как Ханами, нуждаются в чужой похвале, добрых словах. Так они доказывают себе свою значимость. Когда-то и она нуждалась в тёплых словах, но вскоре поняла, что жаждать их от того, кто не способен на сочувствие и поддержку, просто бессмысленно. Кэзуки застывает на мгновение, осматривая собственный двор со стороны. Нанятые отцом работники отлично следят за садом, поддерживая глицинии, немофилы и азалии в превосходном состоянии, в то время как он сам наверняка выходит из дома, уткнувшись в планшет и планер, ни на что не обращая внимания. Подъездная дорожка к крыльцу усыпана мелкими камушками, а садовые фигурки в виде футбольных трофеев ясно дают понять, насколько этот вид спорта дорог хозяину дома. Девушка сильнее сжимает кулак с беззащитным листком и тянет за собой массивный чемодан. Переступать порог отчего дома совершенно не хочется, но перспективе ночевать на улице Кэзуки не улыбается. Показать слабость хоть кому-либо — проиграть. Признать поражение открыто — проиграть. Сдаться на половине пути — проиграть. Эти постулаты — единственное, что Кэзуки выносит из постоянных споров с отцом. Выносит и бережно закрепляет на доске для заметок внутри собственного сознания. Впереди много месяцев разработок, этого должно хватить, чтобы отвлечься от недавнего провала. Но главное — как можно скорее покончить с обещанием, данным отцу, и вернуться к подготовке. Кэзуки проходит крытую галерею до летней кухни, минует крыло для сотрудников, поднимается на второй этаж и замирает, прежде чем войти. Этот маршрут будто высечен в её памяти острым лезвием. Налево, налево, затем наверх — и отсчитать три комнаты. Сколько раз она приходила сюда: доложить об успехах в учёбе, задать вопрос, принести формальные согласия на подпись. Его всегда можно было найти именно здесь — за этой дверью. Щелчок замка заставляет вздрогнуть. Джинпачи опережает дочь, широко распахивая створки и жестом приглашая пройти внутрь. Сколько она не была здесь? Год? Нет, почти полтора года. Но время в этой комнате будто застывает, работая на своего хозяина. Лишь фотографии, на которых её изображения взрослеют, говорят о том, что со времён детства прошло уже много лет. — Добро пожаловать домой, сахарная моя. Кабинет отца пробуждает в девушке болезненные воспоминания. Под прикрытыми веками вырисовываются далёкие образы. Она, совсем малышка, заглядывает за широкую двустворчатую дверь, с любопытством разглядывает трофеи, любовно расставленные в хронологическом порядке. Кубки префектуры, медали за тренерские заслуги, индивидуальные наградные статуэтки блестят и переливаются. Отец, как и всегда, разрабатывает планы грядущего матча: для него не существует ничего, кроме команды, которую он курирует в данный момент. Кочующий тренер Эго нигде не задерживается подолгу, переходя от клуба к клубу. Обо всём этом Кэзуки периодически слышит от людей в строгих костюмах, которые приходят к ним в гости. — Папа! — повторить приходится несколько раз, прежде чем тоненький голосок пробивается сквозь стену, которую отец выстраивает вокруг себя во время работы. Малышка потирает глаза, сонно прикрывает ладонью рот. — Чего не спишь, сахарная? Эго снимает очки, чтобы нажать подушечками пальцев на уставшие от напряжения веки. Кэзуки тем временем забирается к отцу на колени. — Ты обещал, что пожелаешь спокойной ночи, — шепчет девочка, сжимая крошечные кулачки. На Кэзуки — цветастая ночная рубашка с единорогами, чёрные волосы заплетены в тугую длинную косу. С Джинпачи её вид совершенно не сочетается. Она выглядит будто глициния среди зарослей осоки. — Не обещал, — Эго водружает очки обратно, придерживает свободной рукой крохотное тельце и снова устремляет взор на три разных монитора перед собой. — Сказал, что постараюсь. — Всё равно что обещал. — Ничего подобного. Что за подмена понятий? О подмене понятий Кэзуки тех лет ничего не знает. Отец часто говорит сложными, мудрёными словам: «дриблинг», «обводка», «голкипер». Большинство из них Кэзуки пока не может выговорить и коверкает на свой манер. Она засыпает прямо на отцовских коленях, так и не дождавшись банального «спокойной ночи». — Как поступление? — его меланхоличное спокойствие раздражает Кэзуки даже больше, чем собственное поражение. Девушка бросает чемодан у входа, проходит в глубь кабинета и останавливается прямо перед отцовским столом, за который тот успевает вернуться. Стол захламлён схемами игр, папками с именами игроков и упаковками из-под рамена быстрого приготовления. Неужели ему не надоедает? — Снова питаешься одной лапшой? — Снова уходишь от прямого вопроса? Кэзуки тяжело вздыхает, прежде чем язвительно парировать: — Примени свою любимую логику и сложи два и два. Провалила. Одного балла не хватило, — впечатывает листок с отказом на стол перед ним, смотрит, как глаза пробегают по строчкам, лицо становится серьёзным. — Значит, — отец медлит, тянет время, заставляет нервы натягиваться в тугие струны, — у тебя есть ещё целый год? Сердце предательски колотится о рёбра; Кэзуки осознаёт, что дышит через раз. Он не мог забыть об их уговоре. Только не Эго Джинпачи. Она обещала и обязана сдержать данное обещание. Это всё, что его на самом деле интересует. Сможет ли она заняться его идеей. — Даже не спросишь, как я? — После того как провалилась? На что она рассчитывает? На сочувствие, на поддержку? Даже в детстве Эго перекладывает все тактильные обязанности на няню. А уж сейчас, когда она повзрослела настолько, чтобы не возвращаться домой целый год, Эго едва ли превратится в заботливого папочку. Теперь ей это уже и не нужно. Ни его похвала, ни одобрение, к которому она стремится половину сознательной жизни, ни его жалость. Покончить с договором, раз уж проиграла. А затем снова начать подготовку, один балл — ничтожная малость, она справится, даже если все Эго Джинпачи в мире будут смотреть на неё с кривой усмешкой. Но в ту же секунду, когда Джинпачи встаёт из-за стола и медленно подходит почти вплотную, вся её злость превращается в пыль, оседающую на многочисленные футбольные трофеи. Отцовская рука ложится на макушку, плавные движения кажутся нереальными, но Кэзуки жадно впитывает это ощущение, стоит, боясь разрушить хрупкий момент, старается даже не дышать. — Я рад, что ты дома. — Ты рад, что я займусь твоим «Блю Локом». — Не без этого. Эго возвращается за рабочий стол. Момент рассыпается вдребезги. 17 августа, 15:14. Дом Эго Джинпачи. Кэзуки погружается в работу. Обилие схем, чертежей и мини-проектов заставляют её отвлечься от собственного провала, насколько это возможно. Задача разработать и ввести в эксплуатацию все составляющие для лаборатории на полном самообеспечении. Кэзуки берёт на себя вопросы коммуникаций, размещения будущих подопытных, освещение, программные элементы на базовом уровне. С комнатами, имитирующими штрафную зону, приходится повозиться. Здание, выделенное Эго футбольной ассоциацией, отвечает всем необходимым требованиям, и Кэзуки радуется, что не приходится иметь дело со старыми постройками, но перепланировки утомляют. Кроме того, ей постоянно приходится спускаться к отцу, чтобы утвердить очередные детали. В один из таких визитов Кэзуки останавливается в дверях с коробками в руках, привлечённая происходящим на мониторах. — Кто это? Мальчишка с рваной стрижкой мчится к воротам: лицо блестит от пота, язык зажат между губами и торчит изо рта. Его лицо — совсем ещё детское — не вяжется с атлетичным телом и безумным взглядом, которым горят удивительные жёлтые глаза. Он должен пасовать. При таких условиях игры ему просто необходимо отдавать пас. Но игрок под восьмым номером этого не делает. — На команду надо играть, Бачира! — слышится возмущённый окрик его капитана. Восьмой, названный Бачирой, поднимает глаза прямо на камеру. Очевидно — играть на команду он не планирует. После недолгой паузы момент повторяется снова. — Кто это? — Кэзуки тоже повторяет вопрос, хотя и знает наверняка: отец слышал и первый. — Который? — не отвлекаясь от поглощения рамена, Джинпачи продолжает делать пометки в планшете свободной рукой. Даже не поднимает глаза к телевизору. «Который?» Только сейчас Кэзуки замечает, что на остальных экранах транслируется вовсе не парень с жёлтыми глазами, а другие футболисты. Слева — рыжеволосый здоровяк обходит сразу двоих защитников, нависает над ними, как неотвратимое стихийное бедствие, забирая мяч как нечто, принадлежащее только ему. А справа — черноволосый юркий мальчишка выходит на прямую линию к воротам, мнётся, не решается пробить и в итоге отдаёт пас. Этот пас стоит команде победы. — Мегуру Бачира, я его уже отобрал, — лениво поясняет отец, кивая на крохотный кусочек свободного пространства рядом с собой. Кэзуки послушно водружает коробки на это место и собирается выйти, но перед самой дверью тормозит, чтобы бросить ещё один оценивающий взгляд на восьмой номер. — Кстати, тебе необязательно таскать коробки самой. Попроси Ханами помочь. Если, конечно, ты не спускаешься сюда, чтобы повидаться. Девушка раздражённо шипит и захлопывает дверь. Кэзуки не считает себя исключительной. Знает: если какому-то гению вдруг взбредёт заключить три сотни инженеров на одной территории, то она едва ли заберётся в это число. Учитывая недавние результаты, окажется, скорее всего, триста первой. Отец выбирает её только потому, что это сэкономит средства, которые понадобятся для реализации всех нюансов «Блю Лока». Потому что любой заурядный инженер-проектировщик сумеет сделать то, что делает она. Кэзуки уверена: будь она хоть чуточку особенной, дорогостоящие подготовительные курсы в Швейцарии ей просто не понадобились бы. Да и поступление не вызвало бы столько проблем. 20 сентября, 09:40. Кабинет директора тренировочной лаборатории «Блю Лок». — Собирать тарелки за этими неотёсанными болванами? Ты, должно быть, шутишь? — Я похож на человека, который шутит, сахарная моя? — Эго соединяет пальцы в замок и резко разворачивается на своем стуле. Он действительно не привык бросать слова на ветер. Каждая фраза, каждый прямой взгляд из-под ровной чёлки — всё имеет значение. Споры с ним напоминают Кэзуки бесконечный футбольный дриблинг. Смотреть на это самодовольное лицо совершенно не хочется. Именно поэтому девушка переводит взгляд за спину отца. На мониторах — показатели каждого обитателя «Блю Лока». Вес, рост, текущий пульс, максимальная сила удара. Окухито Иемон, Ватару Куон, Хема Чигири, Асахи Нарухая, Джин Гагамару, Юдай Имамура, Ренсукэ Кунигами, Джинго Райчи, Йоичи Исаги, Гуриму Игараши — и Мегуру Бачира. Его изображение притягивает больше других — опьяняюще глубокие глаза будто гипнотизируют. Центральные экраны транслируют на повторе удар за ударом. Бачира заряжает Игараши по лицу. Отточенные и плавные движения. Ничего лишнего. Бачира отнимает мяч. Рискованно. Дико. Безумно. Форвард буквально поглощён азартным желанием вынести сильного соперника. Бачира пасует на Исаги. Доверяет финальный удар именно ему. — Это ведь… — она сбивается на полуслове, задыхаясь от возмущения и пряного запаха лапши быстрого приготовления. — Это важная часть селекции. Я хочу знать о них всё самое сокровенное, — Джинпачи сжимает кулак, прикрывает глаза — будто визуализирует собственные мысли. — Их нутро, мечты, слабости. Готов ли каждый из них поставить на кон собственный талант. — Я инженер, а не грёбаный психолог. И уж тем более не уборщица. — Конечно нет. Я такого не говорил. В глазах Джинпачи, спрятанных под блестящими стёклами очков, плещется невероятный азарт. Кэзуки знает: если отец что-то вбил себе в голову, он добьётся своего. Пойдёт по головам, наступит на горло любому, сотрёт в порошок чужую мечту. В том числе и её. — Я свою часть уговора выполнила. Теперь могу… — Что? Сбежать? — издевается. — Куда побежишь на этот раз? — У нас была договорённость! — воздуха почти не хватает, чувства злости и несправедливости сдавливают грудь тугим обручем. — Верно, — Джинпачи отклоняется назад, чуть запрокидывая голову. — Была. Но, — резко возвращает тело в прежнее положение, — ты обещала остаться, пока не закончится тест-драйв «Блю Лока». Тело реагирует мелкой дрожью. Снова провёл её, снова оказался на два шага впереди. — Я думала, технический осмотр неделю назад… — жалкая попытка, Кэзуки. Мышеловка захлопывается. И в этой мышеловке она — беспечная мышь, которая решила, что предложенный сыр достанется ей без жертв и лишений. — О, погоди, кажется, кто-то на связи, — сообщает Эго, проводя длинным пальцем по экрану фирменного планшета. На рабочем столе Кэзуки видит собственную фотографию после сдачи выпускных. И почему это так бесит? Заставка на телефоне не сделает его лучшим отцом. — Здравствуй, Анри, — мурлыкает Джинпачи, включая громкую связь. — Не напомнишь мне, когда точно закончится тест-драйв проекта «Блю Лок?» — последнее слово он смакует, точно изысканное блюдо. Играет, подначивает. Судя по тяжёлому вздоху по ту сторону, Анри сильно устала, но отвечает без промедления: — Президент дал нам почти четыре месяца, но больше я выбить не смогу, Эго, вы должны понимать… — Эго прерывает тираду коллеги, сбрасывая звонок. — Четыре месяца, сахарная моя. Я помог твоей мечте — ты обещала помочь моей. «Блю Лок» прекрасен, — мужчина распахивает руки в стороны. — Ты проделала великолепную работу, так насладись же её результатами вместе со мной. — Ты хотел сказать: «шпионь и убирай посуду?» Это не очень-то подходит под определение слова «наслаждение». — Не злись, сахарная моя. — Это из-за тебя! — уголки глаз предательски щиплет от несправедливости. Почему ей не хватает грёбаного таланта, чтобы справиться без его помощи, без его денег, без его мнения? — Интересно, — рот Эго кривится в язвительной усмешке. И Кэзуки понимает, что спор проигран. Сразу. Без апелляций. Едва она открывает рот, полагая, что может победить. В ту же секунду. В спорах с отцом ей никогда не хватает выдержки и терпения. Стоит эмоциям взять верх, она тут же отступает. Сила отца не позволяет подобраться близко к заветному финалу конфликта. — Разве я заставлял тебя рисковать? — Но… — Не начинай ответ на прямой вопрос со слова «но». — Нет. — Может быть, это я заставил тебя собрать вещи, забрать документы и покинуть Японию, чтобы учиться там, где тебе хотелось? — Нет. — Может, это не я оплатил твоё обучение и обещал сделать это снова, если потребуется? — Ты. — Тогда, сахарная моя, не пояснишь ли ты, в чём же я виноват? Кэзуки не хочется продолжать этот разговор хотя бы потому, что, в отличие от папаши, она уже давно отводит взгляд в сторону мониторов, как нашкодивший котёнок. И снова этот челкастый. Да какого же… Взгляд цепляется за очаровательную мордашку с языком, зажатым между губ. — Ты всю жизнь манипулировал моим чувством ответственности. Жалкая попытка. — Не уверен, что воспитывал тебя человеком, готовым поддаться на любую манипуляцию. — Что плохого в том, что я хочу двигаться дальше? — Я дал тебе полную свободу, сахарная моя, ты двигалась туда, куда хотела, ты поставила высокую планку и не удержалась. Или ты ждала моего одобрения за попытку? — Я ждала сочувствия, понимания. — Оно бы помогло? — Не всё можно решить рациональным способом. Почему ты не можешь быть как все? — А ты бы хотела быть как все? Перепалка, похожая на игру в пинг-понг, выматывает. Кэзуки отчаянно хочет ненавидеть его, но каждое слово, которое произносит Эго, вбивает гвоздь в крышку гроба любого из её аргументов. Так было всегда — так случается и сейчас. Отвечать бессмысленно. — Чужое одобрение — удел слабаков, которым мнение со стороны заменяет рациональную оценку собственных действий. А сочувствие не исцеляет, а отбрасывает назад. Чтобы познать собственные силы, не помешает пару раз проиграть. Но если ты расцениваешь свои ошибки как способ получения моего сочувствия, то я ничему не смог тебя научить. Именно поэтому ты будешь убирать посуду, оставаясь в «Блю Локе». — Ты не можешь меня здесь запереть. Я не один из твоих форвардов-гениев. Кэзуки кипит изнутри — не может, не хочет смириться. — Разумеется, — взгляд тренера теплеет всего на секунду, — ты гораздо лучше. Но это лишь моё мнение. А ты что думаешь? — Что ты последняя задница на этой земле. — Резонно.