Бывает, мы так ослеплены эмоциями, что не видим нитей,
за которые дёргает ловкая рука кукловода.
Иногда нами управляют наши слабости,
а порой ты, сам того не желая, превращаешь человека в марионетку.
Но важно помнить, что кукловод и марионетка связаны одной нитью,
а значит, каждый из них может за неё дёрнуть.
18 октября, 21:55. Токио, комната Кэзуки Эго. Кэзуки лишь однажды пробовала карамель, которая шипит и искрится во рту, жжёт щёки и оставляет после себя приятную кислотность. Теперь ей кажется, будто миллионы таких конфет взорвались в желудке, окропляя его стенки жгучей кислотой. Бачира так близко — она может увидеть собственное испуганное лицо в его глазах. Это сон. Это не может быть правдой. Она просто задремала за просмотром игры, а когда разомкнёт веки, то убедится в этом. Но даже если это не взаправду, ей отчаянно хочется распробовать момент до конца, приблизить его и застыть внутри, как забальзамированная статуя. Остановить время, заставить весь мир замереть, чтобы понять, прожить это мгновение — одно на двоих. Пальцы — тёплые и мягкие — осторожно касаются щеки, проводят вдоль скулы к губам, чуть оттягивают нижнюю. Рот заполняет вязкая, тягучая слюна, внизу живота разливается тепло, а сознание топит сладкая истома. Кэзуки перестаёт дышать. Она никогда прежде не целовалась, а потому внезапное прикосновение ощущается как нечто, ни на что не похожее, феерично особенное, болезненно жгучее. Желудок скручивается в тугой узел, но чувство лёгкости и невероятного подъёма устремляется прямо к груди, превращаясь в эмоции, которым Кэзуки не может пока дать однозначного названия. Он сминает её губы нетребовательно, но собственнически. Слегка кусает, а потом проводит языком, зализывая ранку. Рука Бачиры обхватывает талию, поднимается выше к волосам, а Кэзуки не в силах сдерживать рвущийся сквозь поцелуй стон. Вероятнее всего, именно этот звук заставляет Мегуру остановится. Его возбуждение видно невооружённым глазом, и отчего-то это зрелище вызывает у Кэзуки прилив стыдливой краски. Она ощущает, как щёки заливает румянец, но внутри жаждет продолжения больше всего на свете. — Прости, — Мегуру отстраняется. В лукаво поблёскивающих глазах ни капли раскаяния, только хищное удовлетворение. — Я не спросил разрешения. — Ничего, — Кэзуки протягивает руку к лицу форварда — вокруг губ остаётся след от помады. — Я тебя… нужно смыть, — мямлит девушка, не в силах убрать пальцы от щеки, на которой красуется яркий мазок бордового оттенка. Бачира перехватывает кисть и поочерёдно касается губами каждого пальца. Смущение Кэзуки достигает своего апогея, но она просто не в состоянии отнять руку. Прикосновения разгорячённых губ лишают возможности мыслить рационально. — Неважно. — Но ты ведь не можешь разгуливать по «Блю Локу» в таком виде. — Почему? — он отвлекается от своего занятия, и Кэзуки получает небольшую передышку, стараясь привести сердцебиение в норму. Просто сон. Фантазия, не имеющая право на существование. — Потому что будут задавать вопросы. — Пусть задают, — Бачира пожимает плечами, давая понять, что слухи его едва ли интересуют. — Ладно, я понял, — взгляд Кэзуки, очевидно, достаточно красноречив, чтобы завершить этот диалог в её пользу. — Я воспользуюсь? — юноша кивает в сторону душевой и, не дожидаясь разрешения хозяйки, скрывается за дверью. Пока в ванной шумит вода, Кэзуки пытается осознать произошедшее. Выходит паршиво. Мысли путаются, то и дело возвращаясь во времени на три минуты назад, в то мгновение, которое, казалось бы, делит пребывание в «Блю Локе» на до и после. Когда спустя пять минут Бачира выходит, на плечах у него покоится махровое полотенце, а взгляд рассеянно блуждает по комнате, ни на чём особенно не фокусируясь. Подобное поведение вполне можно принять за неловкость, но Кэзуки почти уверена, что смутить его так же трудно, как главного тренера «Блю Лока». Скорее всего, ему любопытно. На одном из экранов красуются несколько застывших игроков, матч, как и всё в помещении, будто замирает в ожидании. — Досмотрим вместе? — предлагает Бачира и, не дожидаясь ответа, забирается на кровать, чуть оттягивая олимпийку. Кэзуки всё ещё не может поверить в происходящее. Он так легко взламывает любые границы, вторгается в её одиночество, заполняет собой всё пространство. Она не должна, просто не может позволить ему встать на пути к намеченной цели, но одновременно с этим откровенно наслаждается каждой секундой. Две недели назад держать дистанцию было естественно. Сейчас о дистанции не идёт и речи, ведь рука Мегуру покоится на её плече. Он обнимает Кэзуки так, будто смотреть футбол вечером в её комнате — это привычная традиция, выработанная и отточенная до совершенства. И ей вдруг становится абсолютно плевать на предательство Куона, на его переход к другой команде. Разом всё то, что могло и должно было шокировать, оказывается незначительным. Матч заканчивается слишком быстро, а вместе с ним разрушается и кокон спокойствия, который создаёт Бачира. Он аккуратно встаёт, демонстративно разминая затёкшие конечности. — Я же говорил, что тебе понравится, Эго-чан. До Кэзуки не сразу доходит смысл сказанного, но осознание быстро нагоняет, сметая эйфорию и безмятежность. Сердце ухает куда-то вниз в который раз за этот вечер. Они ведь в её комнате. А прямо на дверях висит табличка с именем. Значит, Бачира был в курсе с самого начала и тем не менее оказался здесь. Перспектива вылететь из «Блю Лока» его не пугает? Или уверен в том, что Эго не станет предпринимать ничего, даже если он заявится поздно вечером в комнату к его дочери, предварительно стащив ключ-карту? — Оправдываться не буду. — А я разве просил? — Мегуру опускается рядом, разрушая почти восстановленное душевное равновесие. Между ними снова всего несколько сантиметров. — Тебя этот факт не смущает? — Почему он должен меня смущать? Твоя связь с создателем «Блю Лока» и так была очевидна, оставалось выяснить, насколько она крепкая. Вот я и выяснил. Значит, Эго — твой отец? Или брат? — Отец, — бурчит Кэзуки, — только не он создатель «Блю Лока». — Да? — Бачира, похоже, искренне удивляется этому факту. — А кто же? — Чисто технически всю тренировочную базу спроектировала я. — Ого, да ты у нас талант, Эго-чан. А посуду тогда зачем убираешь? — Не называй меня так, пожалуйста. Лучше по имени, как и раньше, — Кэзуки непроизвольно морщится, представляя, как после того, что произошло между ними сегодня, Бачира вдруг начнёт называть её Эго-чан. — На самом деле я изучаю игроков, — Кэзуки кивает на стол, заваленный схемами и досье. — В «Блю Локе» всё направлено на то, чтобы раскрыть потенциал каждого футболиста. Для этого приходится следить за ними и вне тренировок. Бачира понимающе хмыкает, а затем произносит: — Можешь передать отцу, что за мной ты следишь пристальнее всего. Кстати, твой отец ведь не гоняется с ружьём за каждым ухажером своей дочери — тогда извини, нам не по пути. Бачира картинно разводит руками в стороны, а Кэзуки, не выдержав, улыбается, на секунду представив, как папаша носится по коридорам «Блю Люка» с винтовкой. — Ты очень красивая, когда не строишь из себя снежную королеву. — Даже не знаю, считать это за комплимент или за оскорбление. — Я не мастер в комплиментах. Но и, — он хмыкает, демонстрируя фальшиво-невинную улыбку, — никогда не стал бы оскорблять тебя, Кэзуки-чан. — Так что всё это значит? — Это будет значить то, что ты захочешь, — серьёзно заявляет Мегуру, прежде чем запечатлеть на её макушке собственнический поцелуй. — Так, ну, уже поздно, мне пора. Не теряй больше, — форвард с явной насмешкой кладёт карточку на столик около кровати и скрывается за дверью, не сказав больше ни слова. «То, что ты захочешь». А чего она хочет? Полтора месяца назад Кэзуки хотела покончить с «Блю Локом» как можно скорее. Она ненавидела отца за одержимость идеей, в которую он впутывал её, пользуясь собственным положением. Ну а что же изменилось сейчас? Кэзуки оглядывает рабочий стол. Он буквально завален схемами игр, набросками отчётов, копиями из личных дел футболистов. Теперь её стол похож на отцовский, и хуже всего то, что ей это нравится. Раз за разом просматривать матчи, составлять планы, обсуждать детали с Эго и Анри. Когда она в последний раз садилась за учебники? Ответ на этот вопрос саднил душу. 19 октября, 08:40. Токио, лаборатория «Блю Лок», кабинет Эго Джинпачи. Папаша не заставляет ждать вызова к себе слишком долго. Утром сообщение на экране смартфона коротко велит: «Зайди ко мне». Поэтому перед завтраком Кэзуки отправляется на нижний этаж. — Ты звал меня? — в некогда просторной комнате, которая задумывалась как кабинет, нестерпимо душно. — Слово «проветривание» тебе знакомо, гений чёртов? — Этими мелочами обычно занимается Анри. Кэзуки распахивает окна, сметает в одну кучу одноразовую посуду и коробки из-под рамена, раздражённо отодвигает папки с личными делами вылетевших игроков и усаживается прямо перед отцом. Этот до омерзения знакомый оскал — фирменная улыбка. Кэзуки хочет однажды научиться улыбаться точно так же. Чтобы одним видом вгонять оппонента в состояние смятения. Но пока это умение остаётся поразительно недоступным. — Ты хотел поговорить. Я слушаю. Но Джинпачи молчит. И окружение полутёмной комнаты плывёт перед глазами Кэзуки, медленно растворяется, будто иллюзия, голограмма, плод воспалённого воображения. — У меня не так… — девушка теряет терпение, и именно в эту секунду отец начинает говорить: — Кого воспитывает «Блю Лок?» Хищный шёпот прорывается сквозь тишину, опаляет ядовитым пламенем. Он не злится, но определённо не в лучшем расположении духа. — Эго… эгоистов. — Верно, — он откидывается на спинку кресла, принимая нарочито расслабленную позу. — А ещё? — Футболистов. — Не то. Кэзуки отчаянно пытается сообразить, к чему ведёт этот беспредметный диалог. Тиканье настенных часов набатом отдаётся в голове и кажется слишком громким. «Что он хочет услышать?» С самого её детства отец не принимает ошибочных ответов, заставляет докопаться до истины, ждёт рациональных решений. — Нападающих. — Верно, — Эго обнажает ровные зубы, — а кого в этой жизни ты ненавидишь больше всего? Сердце колотится так сильно, что грозит переломить ребра. Воздуха отчаянно не хватает. Ответ срывается с губ быстрее, чем приходит спасительная мысль держать язык за зубами. — Эгоистичных нападающих. К чему ты это? Она догадывается. В глубине души отлично понимает, к чему он задаёт эти вопросы, и подсознательно опасается возможной реакции. Но вопреки ожиданиям Джинпачи ведёт себя весьма сдержано. — Как поживает восьмой номер команды «Z?» — Ты что, следишь за мной? Эго картинно прикладывает руки к груди, стараясь изобразить самое невинное выражение лица. Выходит паршиво. — Я проявляю отцовскую заботу и предусмотрительность, не более того. Ты одна в этом царстве тестостерона, разве я могу оставить тебя без присмотра? — Надо было раньше думать. Это моя личная жизнь, и тебя она не касается, — Кэзуки буквально задыхается от гнева. Не хватало ещё, чтобы папаша вставлял палки в колёса. Внутри всё похолодело. Бачира. Вдруг Эго отыграется на нём? — Ты права, сахарная. Меня она не касается до тех пор, пока не влияет на результаты программы, — Эго хищно улыбается, откусывая кусок от сэндвича, который всё это время держал в руках. — Или пока тебе не понадобится помощь. — Обойдусь. — Очень надеюсь на это. Джинпачи отворачивается к мониторам, а в мир Кэзуки постепенно возвращаются краски. Только сейчас она понимает, что всё это время они находились в кабинете вдвоём. Как будто Эго больше не боится неудобных вопросов с её стороны, отлично понимая, что сейчас ей совсем не до этого. Кэзуки прежде не приходилось думать о том, как папаша воспримет её отношения с кем бы то ни было. Даже в страшных кошмарах представить то, как она под руку с коллегой-инженером заходит в отцовский дом, не пыталась. В лучшем случае незадачливого ухажера ожидал допрос с пристрастием. В худшем — Джинпачи продемонстрировал бы все грани своего характера. Но ни в одной фантазии ухажёр не был футболистом. После разговора с отцом на душе оседает паршивое осознание собственной никчёмности. Эго ничего не запрещает, никогда не запрещал. Лишь умело оперирует имеющимися фактами, которые ещё несколько минут назад и для неё являлись непримиримой истиной. «Обычная старшая школа? Разве мы не смотрели статистику выпускников? Каждый второй ученик подобного заведения уступает твоему уровню уже сейчас, хочешь стереть это преимущество?» «Если забросить занятия сейчас, то после ты уже не сможешь вернуться к ним с такой же лёгкостью. Тебе не будет жаль своих усилий?» Тогда она соглашалась. Пусть с болезненным ощущением бессилия, но соглашалась беспрекословно, в глубине души понимая: отец прав. Однако сейчас что-то мешает осознать правдивость его слов в полной мере. Она и впрямь ненавидит футбол. Но это не означает, что эта игра ей непонятна. Ненависть питает вовсе не зрелище, не двадцать два игрока на поле, не вид мяча или ворот. Суть этого чувства — куда глубже. И всё же азарт, захлестнувший девушку после череды событий, произошедших в «Синей Тюрьме», будто продолжает её саму. Рвётся наружу, показывая окружающим, что на самом деле проект оставляет в душе создателя неизгладимые следы. И это может значить лишь одно — отец вновь оказался прав. Он создаёт условия, при которых она попросту не может сопротивляться собственной натуре, а Мегуру Бачира — лишь усугубляет их. Возможно, именно этого Эго и добивается? Хочет показать ей, что она может влюбиться в футболиста, что не все они — поголовно эгоисты и подонки? Всякий раз, оставаясь в одиночестве, Кэзуки вспоминает лёгкое касание чужих губ. Это ни на что не похожие ощущения, не поддающиеся рациональному осмыслению, а потому раздражающие до скрежета зубов. Она просто не может сближаться с футболистами, а точнее — с одним конкретным. Не может совершить ту же ошибку, что когда-то обрекла её мать на безвременную кончину. Вечно отсутствующий папаша не оказался рядом в тот день, когда любовь всей его жизни медленно умирала на руках трёхлетней малышки. В глубине души Кэзуки знает — отец мог быть кем угодно: моряком, дипломатом, военным. И тогда она непременно ненавидела бы представителей именно этой профессии. Но он был футболистом. И в сознании маленькой девочки этот факт играет решающую роль. Все хорошие игроки в футбол — эгоисты. И Мегуру Бачира определённо хорош. А потому между ними ничего не может быть. Ни дружбы. Ни привязанности. Ни любви. Ни секса. Или может? 22 октября, 15:13. Токио, лаборатория «Блю Лок», кабинет Эго Джинпачи. Финальный матч отбора между командами «Z» и «W» Кэзуки смотрит в кабинете отца. Она знает, на что способы Рео и Наги, и знает, что болеть за команду Бачиры неправильно, но всё равно до исступления жаждет его победы. В одиночестве наблюдать за матчем невыносимо, и потому девушка спускается к Эго. Заходит буквально за пять минут до стартового свистка, молча кладёт на стол несколько папок — предлог, чтобы зайти. Папаша лишь понимающе хмыкает и не глядя показывает на стул рядом с собой. На поле мелькают футболисты. Первая половина матча, обычно спокойная с точки зрения интриги, начинается с финта Ватару. Несостоявшийся капитан демонстративно отказывается участвовать в игре, ставя команду в незавидное положение. Тем временем на поле Наги оформляет первый гол в ворота соперников. За короткое время проводит серию технически сложных движений, не обращая внимания на прессинг по флангам. Команда «Z» теряет очки уверенности. И хотя Иватани старается приободрить игроков, а Раичи и Игагури преисполнены решимости заблокировать следующую атаку, табло демонстрирует «2:0» уже через две минуты. — Ты выглядишь неважно, сахарная. Поссорилась со своим фаворитом? — как бы невзначай бросает Эго, наблюдая за тем, как Наги раз за разом блокирует прорывы к воротам. — Или ты боишься, что он вылетит после сегодняшнего матча? Учти, я не разрешу тебе побежать за ним. — Я останусь здесь ровно столько, сколько обещала, — шипит Кэзуки, не спуская сосредоточенного взгляда с восьмого номера. На откровенную провокацию она не поведётся. Слишком хорошо знает отца, чтобы вступать в заведомо проигрышную перепалку. — А потом побежишь за ним? Или всё-таки на курсы? Теперь у тебя столько возможностей, — глумится Эго, всё так же пристально вглядываясь в мониторы, на которых прямо сейчас Хёма Чигири осознаёт, что Дзангэцу способен его обойти. — Если ты хочешь мне запретить… — Запретить? — переспрашивает Эго, даже поворачиваясь в сторону дочери. — Я вовсе не собираюсь тебе что-либо запрещать. Ты не знаешь, чего хочешь, сахарная, поэтому ты здесь. А тот факт, что этот желтоглазик привлекает твоё внимание, только доказывает, что со своим «выбором», — он изображает пальцами кавычки, — ты поторопилась. — Это ты меня запер дома! — Я привёл рациональные доводы своего решения. Левый монитор демонстрирует Бачиру, который мгновенно обращает на себя внимание всего поля. — …Исаги, ты струсил? «Если оружие и формулы не работают, когда мы выжимаем из них максимум, тогда, если мы сможем забить им, выйдет, что мы смогли превзойти самих себя. Монстр внутри меня проснулся и говорит, что в отчаянной ситуации пора ловить кайф, а не ныть бестолку». — Марсельская рулетка? А этот твой желтоглазик неплох. — Он вовсе не мой. — Да ну? Последнюю реплику Кэзуки не слышит: она буквально тонет в игре, сосредотачиваясь на Бачире. Кэзуки не может оторвать взгляда от безумного дриблинга, от дикого азарта во взгляде, от обманок, что он оформляет, обходя защитников. Гол, который Мегуру забивает, становится по-настоящему особенным, и страхи Кэзуки, связанные с матчем, немного уменьшаются. Внутри всё горит от мысли, что этот игрок на поле совсем недавно сидел напротив и смотрел с такой нежностью. — Смотри-ка, воспряли духом. Глядишь, даже победят. — И что, ты не против? — Мы смотрим матч, сахарная. Если хочешь поговорить по душам, найди более подходящее время. Некоторое время они наблюдают за полем в тишине, но Кэзуки вновь не выдерживает, оформляя очередной, вертевшийся на языке вопрос: — Ты больше не приглашаешь сюда Анри, значит, не боишься… Из-под очков сверкает суровый взгляд, заставляя девушку осечься на полуслове. Лишь когда Раичи в очередной раз блокирует Микаге Рео, выводя на намеренное нарушение, Эго отвлекается, чтобы произнести: — Пробуждение возможно только в моменты сильнейшего стресса, например, столкнувшись с грозным противником, слабый старается использовать своё оружие, тем самым создавая новую формулу ради победы, — он касается губами фирменной кружки, как бы прикрывая довольную улыбку. — Ты столкнулась с поражением и использовала меня как трамплин для достижения цели. В этом случае «Блю Лок» — моя цель, а для тебя — лишь этап на пути, но на самом деле… — На самом деле ты использовал «Блю Лок» как средство для новой формулы. Ты проиграл, когда я уехала, и создал новое условие, при котором мой проигрыш обернул в пользу для себя. — Я не хотел, чтобы ты уезжала, Кэзу, — просто откликается Джинпачи. По имени отец зовёт её крайне редко. Кэзуки даже не помнит, когда слышала собственно имя из уст Эго Джинпачи в последний раз — как будто в далёком детстве. Подобная смена привычного «сахарная» заставляет напрячься. Неужели он будет с ней откровенен? Впервые за многие годы они поговорят на равных, как взрослые люди, не пытающиеся друг другу что-то доказать? Пальцы нервно теребят край рукава, выдавая повышенную тревожность. — Но ты мог бы сказать мне об этом, папа — Кэзуки буквально задыхается от возмущения и от откровенности отца одновременно. Непривычное сочетание звуков щекочет язык. «Папа» — она не употребляет это слово с детства, с того возраста, когда Джинпачи перевёл её на индивидуальную программу, Кэзуки становится самостоятельной настолько, что использование такого обращение кажется недоступным. Таким же недоступным, как и его адресат. Но сейчас отец стоит прямо напротив, смотрит с улыбкой, без издёвки, и кажется нормальным. Таким, каким должен был быть все эти годы. Близким. На расстоянии вытянутой руки. Она осознаёт, что проиграла ещё в тот день, когда влетела в кабинет с планами о перестановке матчей. Эго умело манипулировал её чувствами. Вызвал к себе, напоминая о том, что футболисты — те, кого она так ненавидит, но на самом деле попросту заставил столкнуться с реальностью лицом к лицу. Человечество не делится на хороших людей и игроков в футбол. Всё намного сложнее. Сейчас, когда она привязана достаточно крепко, он может сказать, зачем настаивал на том, чтобы дочь принимала участие в проекте. Неужели именно в этом состоял план? Тогда, в столовой, Кэзуки показалось, что Эго хочет навязать ей друзей, которых у девушки никогда не было, но что, если он планировал намного дальше? Она должна была влюбиться? В окружении сотни форвардов один обязательно привлёк бы её внимание. Манипуляция высшего уровня. И всё для того, чтобы она поняла свою ошибку? Или чтобы не уезжала? Или и то и другое? — Это бы что-то изменило? Ответ на этот вопрос однозначен — нет. Чтобы он ни сказал, Кэзуки мечтала уехать, мечтала сбежать почти так же сильно, как сейчас хотела остаться.