Плач огненной птицы

      Шаги гулким эхом раздавались в сером, пустом коридоре, оседая в ушах, забивая их, подобно бетонной пыли, что кружит вокруг. Далекий плач впереди разорвал тишину, заставив сердце в груди пропустить удар. Липкими, истлевшими пальцами пробрался под кожу страх, выворачивая наизнанку. Дилюк вновь и вновь бежал на этот голос, зная, что его ожидает там, за завалом, но не мог воспротивиться, словно не управлял собственным телом.       На него смотрело множество мертвых глаз. Смотрело с укором на меловых лицах, за то, что он выбрал не их жизни, за то, что он погубил их. Дилюк отчаянно просил прощения, тянулся к безвольно повисшим сквозь прутья клеток рукам. Задыхаясь, разбирал завал, который все никак не заканчивался, словно осыпались все новые и новые обломки, погребая их всех навеки в том подвале.       Дилюк распахнул глаза, вздрагивая всем телом, и сел, оглядываясь в темной хижине. Уронил голову на руки, растирая лицо и устало выдыхая. Всего лишь очередной сон, а он словно наяву чувствует запах дыма и пыль, осевшую горечью на языке. Мерзко.       — Опять? — зашевелился на соседней лежанке Кэйа, зевая и привставая на руках, — Может, тебе сходить к шаману? Думаю, у него что-нибудь найдется, что успокоит разум.       — Не стоит. Я пойду, прогуляюсь, — поднялся Дилюк, несколько дергано накидывая на плечи одеяния.       — Составить тебе компанию? А то вдруг еще заблудишься, — следил за ним сонным взглядом Кэйа.       — Спи. Я найду дорогу, — отказался он, выходя на улицу и глубоко вдыхая теплый, ночной воздух.       Ноги сами принесли Дилюка к Огню. Он не выражал ему свое почтение уже два дня, что пролетели в племени незаметно и сумбурно. Пламя вяло догорало, словно устало танцевать весь вечер, дожевывало без аппетита испещренные алыми прожилками, потрескивающие дрова, что рассыпались в кострище горячими углями и разлетались по округе белыми хлопьями пепла. Практически все уже разошлись по своим хижинам, оставляя после себя непривычно тихую и пустую площадь. Остались только самые пьяные и молодые, огонь в чьих жилах неисчерпаем. Они тянули небольшой компанией песню, то и дело сбиваясь на смех, и пьяно заваливались с хохотом на землю, проливая вино. Толкались в плечи, мешая друг другу петь и балуясь, словно малые дети. Дилюк, глядя на это, против воли вспомнил свой отряд, с которым когда-то ночевал на Пике Буревестника на учениях. Его балбесы тогда тайком распивали бутылку, думая, что капитан ничего не замечает, а после глупо хихикали над скабрезными песенками и анекдотами. Ненадолго притихали под суровым взглядом, когда слишком уж расходились в своем веселье, и старательно делали серьезный, собранный вид, чтобы позже вновь начать шептаться, давя улыбки на лицах. Так смешно и глупо. Воспоминания приятным теплом разлились в груди, но сердце следом болезненно сжалось от щемящей тоски по ушедшим безвозвратно временам, когда все было хорошо и когда еще ничего не случилось. Когда отец был жив, и гордился своим сыном — благородным капитаном Ордо Фавониус и достойным наследником рода Рагнвиндров. Гордился бы он сейчас?       Дилюк тихо присел в стороне, не намереваясь мешать чужому веселью, и поправил наспех накинутые на плечи одеяния, укутываясь в ткань поплотнее, словно ему было холодно даже в разлившемся парным молоком вечере и отчаянно хотелось больше тепла. Будто слои одежды могли обнять его вместо рук, утешить лаской и заслонить душу от сквозящего, завывающего внутри ледяным ветром, одиночества. Почти четыре года он не подпускал никого, преследуя лишь свою цель. Горел миссией, что казалась во благо. Выстраивал сугубо выгодные и деловые взаимоотношения, и сейчас, оглядываясь назад, Дилюк не мог назвать другом никого из тех, кто его не предал, из тех, кто остался жив. Товарищем, хорошим знакомым, единомышленником — возможно, но не больше. Друзья — это что-то далекое, из утерянного навсегда прошлого, что-то теплое и доверительное, болящее за ребрами печалью по некогда открытой нараспашку душе. Кому он сможет показать нынешнюю, покрытую плотной коркой из крови и грязи? Да и не хочет больше. Теперь это делать довольно больно, приходится отдирать с мясом.       Дилюк меланхолично смотрел на языки пламени, лениво облизывающие тлеющие поленья, словно хищники, что с упоением слизывают кровь с пойманной добычи и урчат. Огонь всегда казался ему живым со своей непокорной, дикой волей, что можно обуздать лишь обладая благословением Богов, и его он до сих пор мог назвать своим другом, с детства идущий рука об руку с выжигающим траву жаром и запахом гари. Невзирая на то, что отрекся от дара, погружаясь во тьму, потекшую жгучей кислотой по венам вместе с силой Глаза Порчи, но в глубине души Дилюк отчаянно желал вновь прикоснуться к этому яркому, горячему зверю, отпугивающему своим оскалом темноту, и чтобы он привычно ластился к его рукам, а не кусал их, беспощадно опаляя кожу.       Пальцы в невесомой и тоскливой ласке скользнули по шершавой корочке, стянувшей запястье. Огладили мягко второе, неспешно проводя вдоль безобразных борозд, оставленных веревкой и собственными усилиями. Грызть руки перестало, как и рану на боку, но все еще грызло самое чувствительное и мягкое внутри. Терзало кошмарными снами, выматывая и выпивая все соки страшнее, чем окажись он снова на алтаре, беспомощный и один на один с племенем людоедов. От своих ужасных ошибок и горьких сожалений не сбежишь, расправившись с одной единственной веревкой.       Дилюк не любил признаваться в этом, не терпя от самого себя жалости и бестолковых жалоб, но он устал. Устал от постоянной боли в измученном теле и мертвого, укоризненного взгляда тех, кто навеки остался заперт в покореженных обвалом клетках, чей жуткий образ встает перед глазами стоит лишь сомкнуть веки в желании отдохнуть.       Залезть бы в костер, чтобы отогреться хоть немного от холода и сырости подвалов фатуйской лаборатории, что мерзкой липкостью и бетонной пылью осели на коже. Оно въелось намертво в тело, и уже не отмыть, не содрать внешний покров до голых мышц, чтобы нарос новый. Чистый. Остается только смириться и двигаться понемногу дальше, привыкая к потускневшим и проржавевшим доспехам, что когда-то сияли.       Дойти до Мондштадта и упасть на колени перед могилой отца, прося прощения за все.       Он ужасно устал и не чувствует себя сейчас ни праведным, ни благородным.       — Решил все же выразить свое почтение Огню сегодня? — раздался над головой тихий голос вождя, а затем он сам опустился рядом, присоединяясь к созерцанию умирающего пламени.       — Я не преподнес ему дар, — задумчиво отозвался Дилюк, даже не взглянув в его сторону, — Ужасное неуважение с моей стороны.       — Ты смотришь с такой тоской в глазах, что я приму это за раскаяние за твой проступок, — тихо усмехнулся вождь, опираясь о согнутую ногу. Раздался тихий перезвон браслетов, съехавших по смуглому запястью, — Почему пришел? Разве ты не должен отдыхать и залечивать раны? Твой раб о тебе плохо заботится. Хуже, чем ты о нем.       — Со мной не нужно возиться, как с ребенком, — коротко глянул на него Дилюк, замечая, что в ответ так же втихую косятся с хитрой улыбкой на лице, — Мне захотелось прогуляться, я не тяжело раненный, чтобы постоянно лежать. Свежий воздух полезен.       — Действительно, ведь именно ночной воздух обладает наилучшими исцеляющими свойствами, — с долей ехидства подметил вождь, — Что тебя тревожит и лишает сна, Дитя Мураты?       Дилюк надолго замолчал, глядя на еле-еле живой огонь. Думал, ворочал туда-сюда вялые мысли в голове, подбирал старательно безвкусные на языке слова, но так и не нашел в себе сил сказать хоть что-то. Не мог. Не хотел признавать слабость и открывать душу. Не поймет его натланский вождь, что живет войной и кровопролитием. Это совершенно лишнее.       — Ничего особенного. Просто не спалось, — наконец выдохнул он, замечая, что веселая компания давно смолкла и куда-то исчезла. Растворилась в темноте вместе с лихими песнями и смехом, оставив после себя лишь следы пролитого на землю вина.       — В таком случае, проводить тебя в хижину? Или ты еще не надышался? — насмехался нам ним вождь со своим проницательным взглядом, будто он и так все отлично знает, и захотелось нагло ему дерзнуть в ответ.       — В чью же? — вскинул голову Дилюк, встречаясь глазами в тусклом свете умирающего пламени, оставляющего на лице напротив лишь красные отблески, что словно небрежные мазки кистью, наметили общие приятные черты и манили разглядеть сокрытое на темной стороне холста.       — А в какую ты хочешь? — губы растянулись в заманчивой улыбке, обнажая ряд ровных зубов.       В какую угодно, только не в свою. Дилюк не хочет спать и видеть темные, сырые коридоры, полные трупов и дыма. Ему отчаянно хочется чужого тепла, объятий, чтобы вытравить изнутри опостылевший холод, выжечь его напрочь. Подпустить на одну ночь к себе ближе, без необходимости открывать душу и выворачивать ее наизнанку. Хочется ласки, прикосновений. Как тогда, когда лежал на коленях, а волосы зарывались пальцами, успокаивая неспешными касаниями. В этом признаться самому себе у него хватило сил. Как и принять переломное решение.       — В твою. Помнится, у меня было приглашение. Хочу воспользоваться им, — ответил уверенно, прекрасно осознавая, на что добровольно идет. Он согласен. Дилюк — молодой мужчина, и не помнил, чтобы когда-то принимал целибат. Внутри сейчас нет высоких, мешающих стен из чопорности, чести, благопристойности и всего остального, что обычно его останавливает от грехопадения. Оно все само рухнуло грудой бесполезных камней к ногам, потому что плечи устали поддерживать эту хлипкую конструкцию, расшатанную заново пережитыми страшными воспоминаниями. Пускай Натлан хранит на одну тайну больше, а позже он попытается отстроить свой кривой замок заново.       — С тобой и впрямь не стоит нянчиться, наглец, — тихо рассмеялся вождь, — Ты не пришел, когда звали, а теперь без должного уважения заявляешь мне это? Уже второй раз смеешь пользоваться моим расположением. Не боишься, что оно иссякнет?       — И каково будет наказание за дерзость? — поинтересовался Дилюк, с напускным равнодушием.       — Зависит от моей воли, — близко склонился к нему мужчина, и по его широким плечам, с росчерками глубоких шрамов, рассыпались черным шелком волосы, в которых тихо и мелодично звенели украшения, — Могу наказать, а могу и поощрить.       — Надеюсь на твое снисхождение, — окинул его взглядом Дилюк, чувствуя, как вниз по позвоночнику пробежала легкая волнительная дрожь.       — Как тут отказать? — усмехнулись практически в самые губы, поднимаясь и маня за собой.       Шагая следом за вождем в хижину, он был до отрешенного спокоен, уверенный в своем решении. Дилюк достаточное количество лет бегал от самого себя, отрицая очевидное, и запрещая себе все неподобающие мысли. Надоело. Сейчас он может позволить себе поддаться им, чтобы узнать наконец, каково это. Узнать, чего ему хотелось. Все равно замаран с ног до головы, и пятном больше, пятном меньше — без разницы. Оно навсегда останется в Натлане, вместе с этим вождем, что посмел его поцеловать, вытащив наружу, разбудив внутри спящее, спрятанное надежно от самого себя тайное, запретное, греховное желание. Желание касаться крепких плеч, груди, вести по ним с нажимом, ощущая перекатывающиеся, сильные мышцы. Почувствовать на себе грубые руки, сминающие и притягивающие ближе. Дилюк спал до этого только с девушками. Они были мягкие, нежные, хрупкие и податливые. Прекрасные, но в них совершенно нет вожделенной жесткости под ладонями, нет искомой силы, равной его, которую хочется ощутить на себе.       — Выпьешь? — спросил вождь, приподнимая пеструю занавесь и пропуская вперед себя в хижину, все так же тускло освещенную масляной лампой.       — Так интересно возиться с пьяным телом? — неодобрительно глянул на него Дилюк, проходя мимо, — Не стоит.       — Один глоток тебе не помешает, — мужчина обошел его, с интересом разглядывая, и под пронизывающим взглядом светлых глаз захотелось сжаться, но Дилюк напротив, расправил гордо плечи, не желая поддаваться. Пусть смотрит, — На твоем лице написана уверенность, но твоя спина чересчур прямая, а плечи напряжены, словно высечены из камня.       Вождь не спешил, постепенно подкрадываясь, словно не хотел спугнуть любопытную и самоуверенную пташку, что сама подлетела к нему, но еще не приручена к рукам. Остановился за спиной, игриво подцепляя вьющиеся огнем пряди. Пропускал алые волны сквозь пальцы, любуясь, и Дилюк вздрогнул, когда ладонь внезапно несколько грубо легла на шею сзади, оглаживая с нажимом позвонки. Скользнула выше, зарываясь в волосы на загривке, и слегка сжала, потянув. От затылка вниз по позвоночнику скатились мурашки, и Дилюк чуть откинул голову, чувствуя, как со спины прижалось крепкое тело, а в изгиб шеи горячо выдохнули. Провели носом выше, к уху, игриво подцепляя зубами мочку, и очередная волна приятной дрожи прокатилась электричеством по телу. Казалось, оно уже забыло, что может ощущать не только боль от постоянных ранений и усталость, но и тягучее удовольствие, медленно растекающееся по венам.       — Ты не был раньше с мужчиной, — опалил чувствительную ушную раковину низкий шепот, и Дилюк громко выдохнул, ощущая, как кожа вокруг словно зудит, требуя к себе еще внимания. Больше теплых, дразнящих прикосновений.       — Не был, — признал он, когда за пряди на затылке потянули сильнее, чтобы лег головой на плечо, вытягивая беззащитную шею.       Некомфортно. Слишком уязвимо и открыто. Одно движение острого лезвия — и хлынет кровь, вытекая из тела вместе с жизнью, но, вместо холодной стали, по тонкой коже водят загрубевшими, теплыми подушечками пальцев, изучая плавные изгибы. Оглаживают следом линию сжатой челюсти и поднимаются выше, мазнув по мягким губам. Дилюк с трудом сглотнул, взволнованный и действительно напряженный подобным положением. Не смыкал глаз, чтобы не потерять необходимое ему ощущение контроля, видеть, что происходит и куда тянутся чужие руки. Вождь знал, в какую ситуацию его ставит, не обладая необходимым доверием, и делал это намеренно. Игрался, желал подчинить. Наблюдал в ответ цепким, жарким взглядом.       — Я буду аккуратен, — с плеча приспустили одеяния, отодвигая мешающую ткань, открывая взору бледную кожу с просвечивающими синевой линиями вен, практически не тронутую солнцем. Не забыли при этом проследить пальцами за прямым росчерком ключицы, словно в поощрении за покладистость, а затем чувственно припали губами к основанию шеи. Внизу живота сладко потянуло, и Дилюк не сдержал тихий вздох, когда мягкость поцелуев сменилась острыми зубами, оставляющими после себя горящие следы укусов. Горячая ладонь тем временем шарила в распахнутых одеяниях, оглаживала грудь, сжимала, и дышать с запрокинутой головой становилось все сложнее. Нужно притормозить. Выйти из уязвимого положения, вернуть себе контроль.       — Ты предлагал вина, — на выдохе напомнил Дилюк, судорожно вцепляясь в темный загривок. Нервно облизнул пересохшие губы.       — Точно, — бархатно рассмеялся вождь в истерзанный изгиб плеча и шеи, мягко выпутывая пальцы из волос и отпуская, — Спешить нам совершенно ни к чему. Присядь.       Небрежно поправив одеяния, Дилюк глубоко втянул носом воздух, переводя дыхание. В хижине слабо пахло чем-то пряным, сладковатым, словно засушенными бутонами цветов. Проводил взглядом стройную фигуру и опустился несколько устало на цветастый плед, замечая, что узор, кажется, изменился с прошлого раза. Изменились и обстоятельства его пребывания здесь. Теперь Дилюк не будет прикрываться опьянением, чтобы позволить к себе прикоснуться и поцеловать, не сбежит, сокрушаясь о том, где же были его честь и воспитание. В Бездну весь этот бестолковый спектакль с благородством. В нем не осталось ничего от того человека, как бы не пытался вернуть себя прежнего.       Он принял из рук вождя наполненный всего на четверть бокал. Действительно лишь на один большой глоток, не больше. Не ударит в голову, оставляя рассудок трезвым, но позволит чуть расслабиться.       — Как твое имя? — спросил Дилюк, когда мужчина присел рядом. Себе он не налил, с интересом разглядывая его чинно прямую осанку.       Пачи никогда не говорил имена вождей, веля обращаться к лидерам исключительно по их титулу, но Дилюк ведь может позволить себе еще немного понаглеть?       — У вождей нет своих имен. Они берут имя племени, что ведут за собой, — снисходительно улыбнулись в ответ.       — Тогда, как тебя звали до того, как ты стал вождем? — кажется, Дилюк окончательно растерял весь страх перед ним, задавая подобные вопросы, но выведать имя упрямо хотелось. Словно маленькое оправдание, что он знал хотя бы это, кидаясь в омут.       — Опять дерзишь, — усмехнулся вождь, оставляя вопрос без ответа, — Может, все же стоит тебя проучить?       — Твое расположение так быстро иссякло? — Дилюк поднес бокал к губам, чтобы выпить отмеренный глоток, и за ножку подцепили пальцами, задирая ее выше. Балуясь, словно юнец. По бледной коже побежали капли пролитого вина, скатываясь по шее в распахнутый вырез одеяний на груди. Дилюк, поджав губы, возмущенно уставился на него, забывая проглотить то, что успело попасть в рот.       Вождь со смехом забрал у него чашу, убирая ее в сторону, чтобы следом толкнуть в плечо, заставляя откинуться на руки, и размашисто провел языком по следу, оставленному одной из капель красного вина на белой шее. Дилюк на мгновение опешил, проглатывая слегка жгущий рот алкоголь, а тем временем с него снова приспускали одеяния, гладя широкими шершавыми ладонями плечи, обнажая расчерченную сладкими полосами грудь.       — Что за ребячество? — вздохнул он выпутываясь из рукавов, пока вождь продолжал медленно собирать с него капли вина губами и языком, словно вдумчиво смаковал вкус. Спускался все ниже по винным дорожкам мокрыми поцелуями — от высеченной линии челюсти к нежной шее, следом к выпирающим ключицам и взволнованно поднимающейся груди. Посасывал, покусывал бледную кожу, бесстыдно и нагло оставляя на ней расцветающие алым следы в наказание. В паху горячо тянуло в ответ на эту изводящую своей неспешностью ласку. Архонты…       — Мне тоже захотелось вина, — опалило словами солнечное сплетение, а тем временем его руки умело и быстро развязывали пояс на талии, — К тому же, так вкуснее.       Ткань с шорохом упала в сторону. Вождь выпрямился, сел на пятки меж разведенных ног, довольно разглядывая оставленные им из шалости метки. Он был молод, ненамного старше самого Дилюка на вид, красив, когда вот так слегка улыбался, щуря до жути светлые глаза, строен и силен, чтобы любоваться перекатами сухих мышц под смуглой кожей. Чуть подумав, вождь снова подался вперед, крадучись навис, прижимаясь к разгоряченному телу своим. Склонился к чувствительному уху, заправляя за него непослушные пряди волос.       — Мое имя Адэхи, — разлилось теплым шепотом, вместе с дрожью по спине, — Считай это моим подарком тебе, но никогда не смей меня так называть, даже сейчас.       — Хорошо, — Дилюк чуть отстранил его, чтобы взглянуть в глаза. Разглядывал лицо, обрамленное черным шелком гладких волос, выбившихся из прически, не обращая внимание на ноющее от перенесенного на него веса запястье, — Я запомню.       — Будь осторожен. Ослушаешься — я не на шутку разозлюсь, — предупредил Адэхи, убирая в сторону всю игривость. В своих словах он был серьезен, вновь становясь суровым натланским вождем, а не молодым мужчиной, что не против подурачиться.       — Я его не произнесу, — заверил Дилюк, проводя ладонью по смуглой груди вверх, к шее, начиная изучать чужое горячее тело. Зная имя стало проще, — Благодарю за подарок.       — Вот и молодец, — смягчил он свой взгляд, наклоняясь, чтобы цапнуть зубами нижнюю губу, слегка ее оттягивая. Утянул следом в странный, односторонний поцелуй, игриво отстраняясь, уклоняясь с озорной улыбкой каждый раз, когда Дилюк тянулся навстречу. Дразнил. Не давал ему отвечать, навязывая свои правила, требующие не шевелится, чтобы получить ласку.       За подбородок властно обхватили жесткие пальцы, пресекая очередную попытку поймать вновь ускользнувший поцелуй. Вызывающий взгляд глаза в глаза плавил внутренности, горячее дыхание на губах манило поддаться, отдать контроль, позволить безоговорочно властвовать над ситуацией. Дилюк возмущенно замер, полный упрямого непокорства, и получил следом поощрение за послушание: язык мягко провел меж раскрытых губ, скользнул внутрь, влажно касаясь его собственного. Из груди вырвался рваный вздох. Эта игра в поддавки заводит. Распаляет не на шутку недоступной близостью, и внутри все клокочет от желания тоже прикоснуться. Слиться в страстном порыве.       Дилюк не выдержал и взбрыкнул, стряхивая с лица удерживающие пальцы. Сел ровно, следом пылко притягивая за шею, крепко сжимая ее, и безоговорочно впился губами в чужие. Адэхи с довольством и одобрением промычал в столь требовательный поцелуй, с упоением отвечая на него. Он определенно добился своего. Немного драло только зажившие уголки рта, покрытые новой, еще красноватой и тонкой кожей, но Дилюку это не мешало. Он уже давно никого не целовал, забывая, каково это, тем более не целовал так… развязно, жадно скользя языком вдоль чужого и наслаждаясь мягкостью горячего рта до сбитого напрочь дыхания. Как же это хорошо.       Собственный порыв и поведение несколько смущали, но от того ощущения казались только острее, словно дорвался до запретного, сладкого и теперь ему можно все то, о чем не смел когда-то даже думать. Можно оглаживать поджарые бока и живот, прослеживая пальцами соблазнительный рельеф мышц. Можно проводить по груди и сжимать крепкие плечи, пока его притягивают ближе к себе сильными руками, усаживая на бедра. Можно зарываться пальцами в густые темные пряди, слыша мелодичный перезвон украшений в волосах и страстно целовать смуглую, жилистую шею, проводя языком по чуть солоноватой коже. Вкусно. Хочется еще. Ему можно. Он словно опьянен этой близостью и нетерпеливыми движениями навстречу, возбуждающими прикосновениями, становящимися все откровеннее, и чужим сбитым дыханием. Ему кружит голову от ощущений.       Пальцы нетерпеливо сжались на заднице, притягивая вплотную и заставляя почувствовать пахом твердый член, через все еще разделяющую их одежду. Дилюк рвано выдохнул, утыкаясь носом в шею вождя и облизывая губы. Мало. Ему чертовски мало, и он хочет еще. Больше, чтобы раствориться без остатка в своей вседозволенности, напитаться вдоволь желанной лаской и забыть напрочь, кто он, и что ему не положено любить мужчин. Зато теперь Дилюку не холодно, а до одури жарко, словно внутри заново разгорелось пламя, и оно приятно жжет. Испепеляет страстью. Руки тянут на себя, подсказывая двигать бедрами навстречу, потираться промежностью о член, и этого ужасно недостаточно. Неудобно, и хочется избавиться от мешающей ткани. Дилюк чувствовал, как неумолимо краснеют щеки, но не мог остановиться, жадно желая удовольствия.       — Я тоже хочу подарок, — хрипло выдохнул вождь, зарываясь лицом в разгоревшийся на плечах костер волос, — Подаришь мне прядь?       — Нет, — поднял голову Дилюк, чтобы взглянуть в глаза, — Я уже знаю, что это означает. Эта ночь вполне сойдет за подарок. Будешь потом хвастаться, — отрывисто шептал он, давя в груди вздохи.       — Я разве похож на глупца, что будет трепаться о подобном? Этот момент будет принадлежать только мне. Я никому не позволю притронуться к нему, — вождь склонил голову, порывисто покусывая линию челюсти, — Видимо, мне придется отобрать куклу у одной маленькой девочки, что обладает настоящим сокровищем, но смеет возить его в пыли, — усмехнулся он затем куда-то в щеку, проводя по ней носом, словно ластящийся пес.       — Я прямо вижу, как грозный вождь капризно отбирает игрушку у ребенка, — с сарказмом покосился Дилюк, — Не менее капризного, кстати. Еще непонятно, кто из вас победит. Абсурд.       — Почему же? Я ведь вождь, а значит могу взять себе все, что захочу, — он подхватил под поясницу, наклоняя назад, чтобы Дилюк лег спиной на цветастый плед. Дала о себе знать рана на боку из-за резко напрягшихся мышц живота. Морщась и болезненно шипя сквозь зубы, он осторожно опустился на лежанку, заботливо поддерживаемый чужими руками, — И кого захочу.       — Я здесь по собственной воле, — возразил Дилюк, укладываясь поудобнее, пока ладони вели с нажимом по разведенным в стороны бедрам, разминали напряженные мышцы, — Потому что я так решил.       — Конечно. Ты не из тех кто легко поддается своим желаниям. В прошлый раз сбежал от меня, как от селестианской кары, — сказал вождь, цепляясь за край штанов, и медленно стянул их вместе с бельем. Поцеловал попутно оголившуюся кожу под коленом и оставил пару игривых укусов на бедре.       — Я был пьян, — недовольно стрельнул глазами Дилюк, задерживаясь взглядом на жилистых руках, что следом неторопливо избавляли себя от пояса на талии, щелкая застежками и кожаными ремнями.       — И невероятно податлив. Так ластился к рукам, — смотрел на него сверху вниз вождь, улыбаясь. Откинул в сторону свои воинские одеяния, пристраиваясь между ног и укладывая молочно белые бедра себе на колени. Любовался контрастом кожи, гладил, изучал полосы шрамов.       — Не правда. Не было такого, — буркнул Дилюк, стыдливо отворачиваясь.       — Ты ведь был пьян, а я нет. Мне виднее, — улыбался вождь, бесстыдно разглядывая, водя подушечками пальцев по краю бинта на талии. Спускался легкими касаниями вниз, выводя одному ему известные узоры, и вновь дразнил, игнорируя твердый, прижатый к животу член.       — Лучше помолчи и займись делом.       — Наглеешь, — цыкнул он в напускном недовольстве и отклонился назад, вытягиваясь, чтобы достать до плетеного ящичка в стороне. Дилюк невольно залюбовался изгибом тела и росчерками линий мышц в тусклом, теплом освещении, что мягко подсвечивало бронзу кожи. Красиво, — Признаться, мне это по нраву. Надеюсь, ты еще будешь меня просить сегодня.       В его руках мелькнула небольшая баночка. Скрипнула крышка, и в воздухе разлился новый незнакомый запах. Пальцы зачерпнули что-то похожее на густое, вязкое масло, растирая. Вождь любопытно поглядывал на замолчавшего Дилюка, что взволнованно ожидал того, что будет дальше. Внимательно наблюдал за каждым движением, настороженный этой незнакомой ранее ситуацией, но Адэхи не спешил. Скользкие, прохладные пальцы коснулись поджавшихся яиц, провели выше, прослеживая выпирающие венки на члене, и Дилюк закусил изнутри губу, задерживая дыхание, чтобы не застонать в голос. Вцепился пальцами в покрывало, упрямо не отводя взгляд и стараясь дышать через нос. Изнывающий, горячий ствол медленно обхватили, тщательно размазывая по нему масло, оглаживая чувствительную головку, и Дилюк все же задохнулся, откидывая голову и нетерпеливо толкаясь бедрами в руку. Скользко, влажно, до безумия приятно, что аж сводит все внутри от подступающего наслаждения, и нетерпеливо хочется больше, еще раз и еще, чтобы кончить прямо сейчас. Это было бы быстро. В боку потянуло, смешивая боль с удовольствием в необычайно сладкий и острый коктейль, но ладонь исчезла, не давая ему довести себя за несколько толчков до оргазма.       — Шшш, — склонился к нему вождь, щекоча кожу ниспадающими с плеч волосами, и выцеловывал дорожки на груди, размашисто проводя языком по соску, — Тебе рановато активно двигаться. Лежи спокойно, я о тебе позабочусь.       — Ты дразнишь, — положив руку на темный затылок, хрипло возмутился Дилюк, чувствуя в паху тянущую, болезненную пульсацию.       — Терпение. Ты ведь хочешь, чтобы было приятно? — отпечатав укус на тонкой коже ключицы, выдохнул Адэхи, сам не удержавшись от того, чтобы несколько раз толкнуться бедрами, легко скользя своим членом вдоль его и вырывая из груди протяжное мычание, сквозь сжатые отчаянно губы, — Скажи мне.       — Да… Ах! — сорвался откровенный стон, вынуждая тут же сжать зубы, наказывая себе молчать.       — Какой красивый. Живое пламя в руках, — мазнул губами по шее вождь, тяжело выдыхая, вновь садясь на пятки и зачерпывая из баночки еще масла. Коснулся дрогнувшего кольца мышц между ягодицами, массируя и слегка нажимая. Дилюк, пытаясь перевести дыхание, прислушался к ощущениям, иногда поглядывая вниз. Странно и незнакомо, немного неловко. Палец все сильнее надавливал, погружаясь внутрь на одну фалангу и тут же выскальзывая. Даже чем-то приятно. Затем внезапно вошел глубже, вынуждая вновь напрячься, цепко наблюдая и контролируя ситуацию. Ему так проще. Он не может отпустить себя до конца, полностью отдаться в чужие, незнакомые руки, закрывая глаза. Ему нужно видеть. Дилюк чувствовал короткие, неспешные толчки, словно внутри пытаются что-то нащупать, и в какой-то момент это начало приносить с собой слабые волны удовольствия. Необычно, непонятно, но неплохо.       Вместе с вторым пальцем пришел дискомфорт и ощущение растяжения. По ягодицам ползло масло, щекоча кожу. Хотелось податься бедрами вперед, насадиться, чтобы побыстрее с этим покончить и перейти уже к сути дела, но Дилюк себя останавливал, жадно желая взять все, что ему сегодня предложат. Выдержке вождя можно было позавидовать. Он, как и обещал, был аккуратен, медленно растягивая и тщательно подготавливая. Иногда лениво проводил ладонью по члену, как по своему, так и по чужому, и не жалел смазки, чтобы пальцы легко проскальзывали внутрь с влажными звуками. Кажется их было уже три, судя по вновь усилившемуся ощущению растяжения и появившейся легкой болезненности.       — Давай уже. Достаточно, — произнес требовательно Дилюк, хмурясь и нетерпеливо ерзая, — Ты уже все залил этим маслом.       — Боишься, что соскользну с тебя? — повел бровью вождь, а затем рассмеялся с его недоуменного и смущенного вида на шутку, — Но думаю, ты прав. Этого достаточно, — вытащил он пальцы, оставляя странное, тянущее ощущение. Наспех смазал свой член, пристраивая ко входу горячую головку.       — Ты еще и шутишь…       — Сделай глубокий вдох, — подсказал Адэхи, подхватывая ногу под коленом, и дождавшись, когда Дилюк выполнит указание, медленно толкнулся внутрь, в расслабившееся кольцо мышц, заполняя собой. Замер на середине, закусывая губу с тихим стоном от того, как на нем испуганно сжались, и внимательно вгляделся в сморщившееся лицо, — Как ощущения?       — Помолчи немного, — процедил сквозь зубы Дилюк, вцепляясь в цветастый плед и пытаясь вновь расслабиться. Он привык к боли, испытывал куда более чудовищные ощущения в сравнении с этим, но не привык чувствовать ее там, — Давай дальше. Все нормально.       — Кто же так просит? — вождь навис над ним, опираясь на руку и улыбаясь. Смуглая грудь тяжело вздымалась, но Адэхи терпеливо давал время привыкнуть. Дилюк никак не ожидал, что он окажется настолько внимательным любовником. Был готов к тому, что с ним будут грубы и несдержанны, что ему не понравится, будет неприятно и он и думать забудет о подобной близости, но не это.       Губы снова жарко накрывают, отвлекая. Утягивают в развратный и глубокий поцелуй, задирая ногу выше, практически к плечу, и отводя ее чуть в сторону. Плавным движением бедер медленно погружаются в тело, заполняют полностью, одновременно с этим пошло скользя языком в раскрытый рот. Горячо, откровенно. Почти не больно. Масло отлично делает свое дело. Короткий толчок следом выбивает горячий вздох в губы. Затем еще один. Еще.       Дилюк цеплялся за широкие плечи, гладил сильную спину, собирая с нее пряди гладких волос и наматывая на кулак. Слегка тянул за них, покусывая изгиб напряженной шеи. Слышал чужое громкое дыхание и отрывистые, низкие стоны, подсказывающие, что он все делает правильно. Движения внутри становились глубже, размашистее, то и дело проходясь по тому чувствительному месту, заставляя его самого дышать чаще, тяжелее. Плавиться от странного, незнакомого до этого удовольствия, растекаясь жидкой лавой по жесткой лежанке.       Да. Вот так.       Откидываться безвольно на спину, чтобы прикоснуться к себе, легко поглаживая скользкий от масла член в такт толчкам. Смотреть украдкой из-под прикрытых век туда, где соединяются тела с звонкими хлопками влажной кожи. Приятно не столько это движение внутри, сколько то, что происходит сейчас, коротя в мозгу осознанием. Возбуждает сам факт позволенной себе откровенной и запретной близости, что его… Трахают. И делают это хорошо, умело. Весьма нежно. Дилюк старательно давит рвущиеся из груди стоны от этих мыслей. Он просто дуреет, и его ведет.       Сильнее. Еще.       Будоражит кровь, растекается жидким огнем по венам похоть и желание. Ему ужасно стыдно за себя, он уверен, что все его лицо покраснело, от корней волос и до груди, но вместе с тем ему так безумно хорошо. Дилюк хотел этого, каждый раз утопая в осуждении и пристыжая себя за свои желания. Оказывается так приятно послать все в каэнрийские ебеня. Теперь он знает, каково это. Чувствовать на себе вес жесткого тела, силу рук, сминающих бедра и движения члена внутри себя. Дилюк никогда не замолит этот грех и не хочет, потому что ему это нравится. Он наконец-то позволил себе быть неидеальным. Неправильным. Грешным. Получить желаемое, не прикрываясь более воспитанием, честью и прочей чушью. Никто все равно не осудит его сильнее, чем он сам.       Архонты… Как же ему блядски хорошо.       Шею пылко, размашисто лижут, кусают в стык с плечом, оставляя на нем еще больше следов. Дилюк убил бы за подобную дерзость любого, но в другое время, в другой момент. Сейчас он падший, грязный, развращенный по собственному желанию на жесткой лежанке в натланском племени. Задыхающийся от подступающего оргазма, лихорадочно вцепившись пальцами в напряженное плечо. Жаркое дыхание в шею греет, опаляет. Тело дрожит. Его сгибает еще сильнее вместе с хриплым, сдавленным стоном, и семя капает на живот, пачкая бинт. В боку ноет, и расцветает алым перевязь, но Дилюку плевать. Он устало заваливается на сбитый напрочь цветастый плед, тяжело дыша. Приходит в себя, все же смыкает устало ненадолго веки. В него еще несколько раз толкаются, сбиваясь с ритма, загоняя член на всю длину, и внутри растекается теплое. За это хочется убить даже сейчас.       Вождь замер над ним, прикрывая глаза и пытаясь отдышаться. По плечам разметались темными лентами волосы, окончательно выбившись из прически, стекали вниз на бледную кожу, щекоча. Дилюк обманчиво нежно провел по его спине, собирая влажные пряди на затылке в кулак. Зло дернул за них, заставляя посмотреть в глаза.       — Это было крайне невежливо, знаешь ли, — хрипло прошипел он, буравя тяжелым взглядом.       — Ты еще смеешь возмущаться? — вскинул с надменной улыбкой брови вождь, переводя дыхание и укладывая его ногу себе на плечо. Провел раскрытыми губами по острому колену, дерзко глядя.       — Смею. Еще как смею, — снова грубо дернул за волосы Дилюк, не желая с этим мириться. Чужая рука тем временем скользнула вниз по бедру, по-хозяйски сжимая ягодицу и оттягивая. Член медленно покинул тело, вырывая последний, тихий вздох, оставляя после себя тянущее, горячее чувство.       — Повозмущайся, так и быть, я сегодня благосклонен к твоим капризам, — заявил вождь и склонился к нему ближе, довольно урча низким бархатным голосом, — Если ты меня не отпустишь, то боюсь я не отпущу тебя из своего племени.       — Посадишь в клетку? — гордо вскинул подбородок Дилюк, без страха глядя в светлые глаза.       — Если хочешь, могу и в клетку, — сощурился он, — Но я бы предпочел видеть в клетке Кэйю, а тебя — в своей хижине. С разметавшимся пожаром волос и пылкой непокорностью во взгляде. Как сейчас.       — Пф, — фыркнул Дилюк, не в настроении флиртовать, и столкнул его с себя в сторону, наконец вытягивая ноги и выпрямляя спину.       Боги. Блаженство.       Поясница ныла, бедра затекли, шея горела, саднило лопатки, между ягодиц было скользко и … Лучше не думать, но взамен по телу разливалась приятная усталость и чувство удовлетворения, а в голове несказанно пусто, как он того и хотел.       Позже, лениво обтираясь мокрым полотенцем и приводя себя в порядок, Дилюк постепенно приходил в себя, не до конца веря в то, что сделал, и он об этом не собирался жалеть. Не девица на выданье. Однако, больше позволять себе подобное решительно не собирался. Пусть его грех остается в Натлане навеки. Так же как и неправильный выбор, что он сделал, остался там, в Снежной.       Стоило привстать и потянуться за своей одеждой, как его внезапно обхватили руками поперек живота, возвращая на сбитый плед, и настойчиво уложили головой на колени.       — Останься, я тебя не прогоняю, — улыбался вождь, неспешно зарываясь пальцами в алое, разбушевавшееся море, — Тебе ведь нравится?       — Собираешься гладить до утра, как кота? — сощурился Дилюк, но сбрасывать чужие руки не стал. Действительно ведь нравилось.       — Почему бы и нет, — прочесывал он лениво пряди, любуясь. Это успокаивало, расслабляло уставшее тело, которому капризно не хотелось сейчас никуда идти, — Тебя более ничто не тревожит, дитя Мураты?       — Нет, — прикрыл он глаза, вздыхая, и не заметил, как под этими ласковыми касаниями провалился в сон.       И ему ничего не снилось.