Плач огненной птицы

      Осторожно пробираясь по лесу в вечерних сумерках и опасливо сжимая в ладони неродную рукоять меча, к которой все никак не мог привыкнуть, Кэйа то и дело останавливался и прислушивался. Чуткий слух не улавливал лишних шорохов и звуков, лишь пение птиц и порывы ветра в кронах раскидистых деревьев — засыпающая с догоревшим на небе солнцем чаща. Он осматривался внимательно по сторонам, усиленно вертя головой и вороша палкой подозрительные кучи листьев, чтобы не угодить ненароком в ловушку, ведь больше никто вместо него в нее благородно не прыгнет. Так и останется беспомощно болтаться на ветке до утра или копошиться, словно червь, в яме, пока в племени не покончат с пиршеством, которым нынче настолько заняты, что за ним даже никто не идет по следу, давая неплохую фору. Немного обидно, но куда ему до самого Дитя Мураты с его испорченной кровью?       Все же, свой шаг Кэйа скрывал, двигаясь крадучись по лесной подстилке и сливаясь с неспокойно шепчущим массивом деревьев. Нельзя сейчас позволять себе легкомысленно расслабляться, когда цель достигнута, а до границы всего ничего. За день-два доберется — и прощай Натлан, если судьба не подкинет еще парочку неприятных сюрпризов. Хотя Дилюка он бы не назвал неприятным сюрпризом, несмотря на его несносный и упрямый характер. Встреча с ним заметно упростила задачу выбраться из племени. Несколько жаль, что Мондштадтская аристократия недосчитается одного отпрыска, а ведь все могло обернуться иначе, согласись он послушно на предложение Кэйи, но нет, прицепился к этому дурацкому праху с требованиями оставить в Натлане то, что принадлежит этим землям. В итоге, теперь сам навеки упокоится там, откуда бежали сотни лет назад его далекие предки, обреченный на страшную смерть. Уж лучше сгореть на костре, чем смотреть, как от тебя отрезают куски живьем и кладут себе в рот, пока медленно умираешь от кровопотери и сходишь с ума от боли. А людоеды будут растягивать удовольствие. Ведь говорят, чем дольше жертва жива, тем больше силы перейдет к отведавшим ее плоти. Дилюк продержится ужасно долго с его выносливостью…       Кэйа приостановился, колеблясь и мотая головой, словно силился вытряхнуть из нее все эти мысли, подобно воде забившейся в уши. Ему категорически не выгодно возвращаться за Дилюком, что так и норовит вмешаться в чужие планы со своими праведными взглядами и убеждениями, что правильно, а что нет. Нужно просто уходить и не оглядываться назад. Оставить их короткий совместный путь где-то далеко в своих воспоминаниях за семью замками в одном сундуке с прочими, кого он оставил умирать, и двигаться дальше. Кэйе предстоит еще много работы, а этот человек ничего для него не значит и может стать помехой или даже непосредственной угрозой, узнай он чуть больше. Набросит снова удавку на шею, когда доверчиво повернутся спиной, и доведет дело до конца.       — Я тебе очень сочувствую, парень, но нет, — на грани слышимости выдохнул он, решительно поднимая голову и продолжая свой путь в сторону границы. Дилюк умный и сильный мальчик, что-нибудь да придумает.       Нога вместе с влажной, подгнившей листвой, внезапно соскользнула вниз, утягивая в небольшой обрыв по правую сторону. Кэйа неловко завалился на живот и судорожно вцепился в торчащие бугристыми венами из-под земли корни, останавливая скольжение по склону. Замер, злобно сжимая зубы от потянувшей раны на плече, одними губами ругаясь на себя, что отвлекается, и на Дилюка, что так некстати лезет в голову и опять мешает, даже не присутствуя лично. Настороженно прислушался — тишина, только речка в овраге плещется ласковым журчанием воды. Взгляд скользнул через плечо в темноту, проверяя насколько высоко падать, и Кэйа медленно пополз вниз, рассудив, что вдоль реки идти будет сподручнее, чем шататься по лесу. Под ногами что-то со странным звуком хрустнуло, глухо покатившись по склону и быстро затихая в кустах. Спустившись, Кэйа неловко запнулся, едва не падая и шипя на вездесущие ветки, что так и норовят уцепиться за ноги, но, приглядевшись получше, обмер. Это вовсе не ветки торчат из земли, а топорщатся острыми ребрами грудные клетки, сквозь которые проросла буйная трава, торчат обломки крупных костей, словно диковинные ростки смерти, скалят зубы гладкие черепа, в чьих черных провалах глазниц кто-то копошится. Он стоял посреди целого поля человеческих останков. Свежих, еще белеющих в темноте, и старых, почерневших и хрупких, что рассыпятся ломким крошевом под ногами, если неосторожно наступить. Кэйа смотрел на то, что остается после кровавого пиршества племени, метался взглядом по разбросанным частям и осознавал, что новый скелет, который выбросят сюда к утру, будет принадлежать Дилюку. Все, что останется от этого человека — безжизненные кости, с которых соскребли все дочиста, пожрав вместе с упрямством и вбитой в голову честью.       Если Кэйа вернется, то, вероятно, станет следующим, чьи останки сюда выкинут, с удовольствием обглодав и высосав костный мозг. Это несколько расходится с его планами и однозначно не принесет ни грамма удовольствия. Ему нравятся несколько иные покусывания и посасывания.       Стараясь не наступать на ломкие кости в скудном лунном свете, что все чаще скрывался за нагнанными ветром облаками, Кэйа в очередной раз запнулся, вываливаясь из кустов на широкий, каменистый берег вместе с чьим-то предплечьем, зацепленным случайно ногой. Оно с пустым звуком ударилось о сточенные водой, гладкие камни, замирая в тусклом, холодном свете. Казалось, будто тянулось куда-то, словно в последней отчаянной попытке сбежать из могильника. Кисть развалилась от удара, отделившись от истлевшего сустава, но внимание привлек слетевший браслет. Из темного дерева с необычной резьбой. Кэйа наклонился, подбирая его и задумчиво разглядывая. Провел пальцем по ставшему шероховатым от влажности украшению, ощущая подушечкой кропотливо вырезанные узоры. Вот и нашлась пропавшая жена.       Ему не выгодно возвращаться. Он не нанимался в детективы, чтобы ловить преступников. Еще и по бартеру.       В племени остался меч, который Кэйа не надеялся больше увидеть, думая что способен отречься от единственной вещи, имеющей для него ценность, как доказательство того, что его воспоминания действительно когда-то жили.       Ему не выгодно возвращаться. Совершенно.       Так же как и Дилюку было не выгодно взваливать на себя лишний рот и забирать незнакомца из племени. Не выгодно покупать одежду, чтобы уберечь от жестокого солнца и горячего воздуха пустоши. Не выгодно латать чужие раны и тратить на них ценную мазь без тени сомнения. Не выгодно терпеть провокационное поведение и милостиво до последнего давать шанс сделать выбор.       Кого Кэйа пытается обмануть? Себя? Он, конечно, отменный лжец, но к своему яду у него, увы, иммунитет. Слишком много незавершенных дел он оставляет в Натлане. Проклятый Дилюк со своим благородством и добротой! Это оказывается бывает заразно.       Поворачивая назад и раздраженно сжимая браслет в руке, Кэйа думал, что терпеть не может все эти сюрпризы судьбы.       Он учуял запах гари и увидел взмывающий в небо столб дыма, возвращаясь к племени. Качающиеся от порывов ветра верхушки деревьев подсвечивало бушующим в темноте алым пламенем. Они словно всплескивали руками-ветвями, обжигаясь, пытались заслониться от его опаляющих языков, крича шорохом густой листвы, но он не знал пощады, хищно подкрадывался все ближе, набрасывался, разрастаясь. Племя горело, освещая кровавым заревом ночь, и от этого зрелища в груди закопошилось противное, тревожное чувство. Обуял непонятный липкий страх. Тайком пробираясь хижинам, еще не объятым огнем, скрываясь в их густых тенях, Кэйа огляделся. Жар от клокочущего пожара чувствовался даже на окраине. В воздухе летали, кружили в плавном танце хлопья пепла, причудливо вальсируя и не спеша падать наземь. Чуть поодаль слышались приглушенные крики, шум и яростное шипение пламени. Где он собрался искать Дилюка в этом хаосе, в своем глупом геройском порыве? Что здесь вообще произошло?       Подсказка неожиданно сама выскочила буквально под самым его носом. Кэйа увидел знакомую худощавую фигуру, что постоянно озираясь, торопливо шагала прочь из поселения. Бежала, словно крыса с тонущего корабля, таща с собой их сумки и клэймор Дилюка. Вот ведь гаденыш. Ладонь сжалась на рукояти меча, вынимая его из ножен с тихим шелестом.       — Как мило, что ты решил спасти наши вещи из огня, — вышел из тени Кэйа, с приторной улыбкой преграждая дорогу Пачи и поигрывая острой сталью в руках, — Не тяжело тебе?       — Ты же сбежал! — испуганно шарахнулся от него проводник, буравя настороженным взглядом и пятясь спиной назад. Голос заметно гнусавил из-за опухшего носа со свежей алой бороздой, что глубоко пересекла хрящ. Он был искривлен чуть вбок, словно его неудачно вправили второпях.       — Ну что ты. Давай лучше назовем это стратегическим отступлением, — наигранно надулся Кэйа, неотвратимо следуя за ним сквозь мутную пелену дыма, словно хищная тень, и разглядывал занятные изменения в лице. Теперь внешность Пачи станет хоть чем-то запоминающейся. Правда, ненадолго, — А где же главная звезда этой внезапно горячей вечеринки? Где Дилюк? Я так понимаю, это он постарался, — пространно кивнул головой Кэйа, имея ввиду то ли сломанный нос, то ли полыхающее племя.       — Там, где ему и место! — прошипели в ответ, затем злобно усмехаясь, — Хотя он так старался избежать своей участи. Бедняжка. Ты бы видел его лицо, когда его тащили на алтарь. Должно быть, он уже поджарился на нем, связанный по рукам и ногам.       Из обманчиво расслабленной позы Кэйа стремительной змеей рванул вперед, ударяя снизу добротной рукоятью в челюсть. Пачи упал на дорогу, беспомощно задохнувшись. Глухо ударился затылком о землю, и следом, не успев проморгаться, получил по лицу тяжелым кулаком, что выключил ненадолго сознание. Хотелось бы прирезать эту крысу прямо сейчас, но Пачи еще может понадобиться. Кэйа за шкирку отволок тело в чащу, по пути снимая с чьего-то загона для скота веревку. Ругался на себя, торопливо затягивая узлы на чужих запястьях и стопах, потому что сдались ему все все эти проблемы. Возись теперь с этими двумя. Ругался, потому что времени на разговоры и расшаркивания отчаянно не было, если ему сказали правду, и дитя Мураты придется соскребать с алтаря, как пригоревшую яичницу со сковороды. Было бы весьма досадно проделать весь этот путь обратно напрасно.       Не разочаровывай, Дилюк. Ты же настоящая заноза в заднице! Ты же наверняка что-нибудь придумал, да?       Плечо тянуло тяжестью чужого оружия, а сердце тревожно отбивало ритм в груди. Воображение с каждым шагом против воли рисовало страшные картинки, где обгоревшее тело распято на алтаре, и в нем более не узнать былой красоты, не разглядеть упрямство и гордость на лице, не обнаружить дыхания в груди. Кэйа отчаянно гнал эти образы прочь, не желая признавать, что опоздал.       — Только попробуй, — злобно прошипел он, сухо закашлявшись.       Дым заволакивал глаза, раздражая их до зуда, забивался в нос, удушая с каждым вдохом все сильнее, и отравлял тело, вызывая легкое головокружение. Переменчивый ветер то относил его в сторону, давая возможность продышаться, то беспощадно кидал прямо в лицо, вынуждая осторожно вдыхать через раз. Кэйа торопливо пробирался к площади, практически со всех сторон зажатой в кольцо из горящих хижин. Огонь беспощадно вился ввысь в диком танце, рассыпался яркими искрами и забивал уши своим громким треском, словно ломались, дробились кости племени вместе с их домами. Жар пламени иссушал воздух, раскалял его, выжигая в груди дыру с каждым вдохом. Обнимал плотным, горячим одеялом тело, заставляя спешить, и когда впереди, среди всполохов бушующей стихии, в пелене рыжего дыма показалась знакомая фигура, безвольно упавшая на колени и застывшая недвижимым изваянием, Кэйа ускорил шаг, практически срываясь на бег. Нашелся. Жив. Освободился.       — Дилюк! — позвал он, перекрикивая рев огня, приближаясь, но на зов не отозвались, продолжая безвольно сидеть на земле, склонив голову и уставившись на собственные ладони, перепачканные кровью, — Дилюк!       Что-то не так. Не узнает, не откликается. Руки коснулись бледных плеч, покрытых смазанными алыми узорами, будто свежими ранами, сгребли в охапку под грудью, не церемонясь и таща практически волоком по земле прочь. Нужно немедля убираться из этого пекла, а Дилюк еще и упирается, сопротивляется упрямо, словно желал сгинуть в огне. Цепляется отчаянно за руки, оставляя на коже липкие, кровавые отпечатки ладоней, и заставляет внутренне холодеть в этой разверзшейся вокруг огненной буре. Кричать практически на ухо, звать по имени, в надежде пробиться к разуму. Злиться на самого себя за порыв погеройствовать и влезть в очередные, ненужные совершенно неприятности, которых можно было бы избежать. Уйти, оставить умирать и забыть навсегда, но не смог. Повелся на это глупое благородство. Будь ты проклят, Дилюк, приди в себя!       Жар огня поутих, оставаясь позади, продолжал выжигать остатки площади с пустым алтарем, жадно забирая свое подношение в виде целого племени. Устрашающая, непокорная стихия, раздуваемая неуемным ветром, что принес с собой тяжелые тучи, плотно заслонившие звездное небо.       Першило в пересохшем горле от дыма и криков. Дилюк наконец-то замер в руках, тяжело дыша и подрагивая, прислушался к голосу, узнавая. Под кожей зудело от желания отвесить ему от всей души подзатыльник за то, что расселся посреди пожара, возомнив себя пиро Архонтом, за то, что заставил вернуться, отодвинув в сторону свою выгоду и цель, за то, что относился к нему по-человечески, просто так и безвозмездно, а Кэйа преступно падок на заботу и доброту, и все еще умеет быть благодарным. Он не должен сейчас находиться здесь. Не должен чувствовать себя в долгу и помогать вставать на ноги. Однако, разглядев Дилюка получше, бить его Кэйа передумал, только впихнул в израненные руки меч, освобождая плечи от гнетущей тяжести и шипя едкие фразы.       Не только краска алеет на бледной коже ритуальными узорами, но и кровь. На его ладони, запястья и губы просто больно смотреть, так они изодраны. Обыкновенно гордо расправленные плечи опущены. Лицо до странного отрешенное и вызывает внутри липкие опасения своим непривычным, мертвым выражением. Потерянный, тусклый взгляд мечется то на отчаянно сжатую в ладонях рукоять клэймора, то на Кэйю, то на горящие хижины, словно все еще пытается осознать происходящее и вспомнить, где он находится. Дилюк истощен. Опустошен не только физически, но и морально.       — Выглядишь, как будто тебя чуть не съели, — усмехнулся невесело Кэйа, с сомнением его оглядывая.       — Да неужели? — безэмоционально и глухо отозвался Дилюк.       — Сможешь сражаться?       — Смогу.       — Ну конечно. Ты же у нас такой самостоятельный, — закатил он глаза на его «могу», — Мне, в кои то веки, захотелось почувствовать себя доблестным рыцарем и кого-нибудь красиво спасти от племени людоедов. Может быть, даже романтично вынести на руках с алтаря. Ну знаешь, разнообразия ради. Да вот только, кажется, что я ужасно опоздал в своем геройском порыве, — потянул за собой Кэйа, поторапливая уходить, а не топтаться на одном месте, грея косточки о клокочущий пожар под боком. Поглядывал украдкой, рассматривая с волнением чужое лицо, что не спешило принимать привычное, угрюмое выражение, — Но ты же любишь рыцарские романы? Представь, что ты, допустим, благородный господин из знатного рода в беде, а я вытащил тебя из лап огнедышащего дракона. Подыграй мне, будь добр. Иначе чувствую себя бестолковым и бесполезным дураком, — слова безостановочно лились изо рта, силясь заполнить тревожную и некомфортную тишину между ними. Она заставляла переживать, будто если Кэйа замолчит, то чужое сознание вновь провалится куда-то внутрь, оставляя в мире пустую оболочку, что смотрит невидящим взглядом перед собой. Он уже видел подобное раньше.       — Не похож ты на рыцаря. Скорее на разбойника, что сунулся к дракону за сундуком с золотом, — вяло, но все же ответил Дилюк, морщась от тяжести оружия в израненных руках. Да вот только попробуй теперь отобрать у него родную сталь. Не отдаст, не разожмет медвежью хватку, хоть отрезай вместе с пальцами.       — Довольствуйся тем, что есть! Ты тоже совершенно не похож на сокровище, знаешь ли. Придирается он еще, — продолжал Кэйа, оглядываясь с опаской по сторонам в затихшем племени, по которому разносилось лишь рычание огня, — Так вот. Что там дальше обычно по сюжету? Не хочешь с благодарностями упасть в мои объятия?       — Господа из знатных домов не падают в объятия к разбойникам.       — Я рыцарь, — настойчиво поправил он Дилюка, — Просто меня выгнали со службы, и я теперь должен вернуть себе былую честь, скитаясь по миру, — хитро улыбнулся Кэйа, — Кстати, зря думаешь, что не падают. Слышал я как-то об одном инадзумском романчике, так вот там…       — Архонты, сейчас не время для этого спектакля! — раздраженно глянули на Кэйю, и от этого взгляда, на дне которого мелькнули привычные яркие искры, стало легче. Так лучше, чем поблекшие, отрешенные глаза, как у дохлого Осеала.       — Вся жизнь театр… — философски потянул он.       — Кэйа! — перебил Дилюк, устало выдыхая, — Помолчи.       — Ты в порядке? — отставляя шуточки в сторону, серьезно спросил он, все еще переживая за его непонятное состояние.       — Да.       Глаза, едва не закатились в очередной раз. Ну а что еще Кэйа ожидал от него услышать?       Они вышли на окраину деревни, оставляя позади рассыпающиеся углями, складывающиеся, словно карточные домики, хижины, когда сбоку мелькнула рослая фигура. Рванула к ним, стремительной вспышкой стали рассекая воздух, и следом заскрежетали скрещенные мечи. Дилюк с трудом отразил атаку, заставшую врасплох. Его руки заметно тряслись, но продолжали крепко сжимать рукоять вопреки всему, и Кэйа поспешил на выручку, потому что, несмотря на все заверения, Дилюк определенно НЕ в порядке. Зашел сбоку, отвлекая внимание натланского воина на себя, уводя его в сторону, и мрачно усмехнулся, отступая под градом ударов. Кажется, у них небольшие неприятности.       Лицо воина обожжено, покрыто волдырями и сползшей кожей, как и часть тела. Искажено в яростной, жуткой гримасе, жаждущей отмщения и крови за погибель племени. Движения быстры и сильны, и если бы не Дилюк, расторопно включившийся в сражение, Кэйа бы уже пропустил несколько наверняка смертельных ранений. Он этому воину не соперник, благо сейчас нет нужды сражаться честно. Зайти бы только за спину для подлого удара, да вот только Дилюк тоже явно не справляется, несмотря на все свое великолепие и умение обращаться с мечом. Стоит оставить их обмениваться ударами один на один, и он не продержится и полминуты, раненый, уставший и недостаточно ловкий с тяжелым клэймором. Приходится выручать, следить цепко за движениями, подныривать опасно под руку, уклоняясь на пределе возможностей от порхающего натланского лезвия. Забирать себе большую часть ударов, давая ему передышку и возможность попытаться вновь атаковать, а не только лишь уходить в глухую защиту.       Горло саднит от дыма и тяжелого дыхания, волосы темными росчерками липнут к взмокшему лицу и плечам. Их оттесняет все ближе к лесной чаще, и это плохо. Дилюк потеряет еще сильнее в скорости в ограниченном пространстве, среди толстых стволов деревьев и ветвей. Ему нужен размах, место, чтобы орудовать длинным мечом. Он изможден, ладони в крови вот-вот соскользнут с широкой рукояти, не отразят сильный удар и никто из них уже не покинет проклятое племя. Кэйа решительно вклинился между ним и воином, в очередной раз сменяя, и, видимо, этот трюк раскусили. Отвлекли обманным выпадом, резко сокращая дистанцию, и ударили рукоятью по голове. В глазах на миг потемнело, тело рухнуло на землю, теряя ощущение пространства и времени. Прошло всего пара секунд прежде, чем зрение прояснилось, но показалось, что темнота рассеивается гребаную вечность. Над головой оглушительно заскрежетала сталь, раздался глухой вскрик Дилюка, и Кэйа, нашарив мутным взглядом свой меч, перекатился вбок, чтобы его не затоптали. Схватился за рукоять, понимая, что наконец-то оказался за спиной противника, и полоснул глубоко под коленом, разрезая сухожилия. Воин рухнул, изворачиваясь в стремительной ярости и желая достать до Кэйи, но из его груди с хрустом вышло широкое, темное лезвие, обагренное кровью. Дилюк не подвел, быстро среагировал. Молодец.       Поднимаясь на ноги, Кэйа почувствовал, как его ведет вбок, смазывает картинку перед глазами, но все же устоял без чужой помощи, шипя и прислоняя руку к пострадавшей голове. В волосах под пальцами влажно, его мутит, но жалеть себя некогда. Нужно уходить, пока не нарвались еще на кого-нибудь, кто выжил.       — Как ты? — спросил Дилюк, тяжело дыша и опираясь на свой клэймор. Он откровенно на пределе своих возможностей, а его интересует чужое состояние. Возмутительно.       — Порядок. А вот ты мне больше сказки не рассказывай. Это моя прерогатива, — шикнул Кэйа, порываясь подставить свое плечо, но этот упрямец только взбрыкнул, вырываясь из рук.       — Не нужно. Я могу сам, — упрямо бурчал Дилюк, и глаза все же закатились. Мелькнула по-детски обидчивая мысль: «Ну и не надо!». Кэйа просто подождет, пока Его Благородство свалится без сил, и понесет на руках, как принцессу. Он ведь рыцарь, а значит, ему положено.       Стоило войти в лес, как шаги Дилюка за спиной стихли, вынуждая взволнованно обернуться. Он смотрел на сожженное дотла племя, словно оно не отпускало мечущуюся душу из своих цепких лап. Темную, ладную фигуру обнимал алый свет, вырисовывая тонкий контур, а на фоне бушевал высокий огонь, как дикий зверь, выпущенный им из клетки. Кэйа, глядя на такого Дилюка — всего разрисованного, в крови, с устало опущенными плечами — впервые почувствовал к нему что-то сродни сочувствию. Возможно даже немного собственной вины, ведь в этом всем есть и его немалая заслуга. Дилюк не заслужил того, что с ним сегодня произошло, не достоин столь страшной участи, как оказаться на алтаре, один на один с безумным племенем. Кэйа был рад, что он смог освободиться, что выбрался каким-то чудом. Страшный все же человек, что вызывает трепет и уважение своей внутренней силой.       Клэймор выпал из ослабевших пальцев, покрытых кровью. Глухо рухнул в опавшую, сухую листву, смешанную с зеленью трав, словно на мягкую подушку. Дилюк шагнул навстречу пламени, словно загипнотизированный его танцем, и рухнул обессилено на колени, замирая скорбным изваянием посреди леса.       — Дилюк! — позвал Кэйа, торопливо подходя и приседая перед ним, — Что с тобой? Ранен?       Он не отвечал. Руки мелко тряслись, повернутые ладонями вверх. Израненные, с уродливыми браслетами из борозд на запястьях, оставленных веревкой. Все в крови — своей и чужой. Дилюк смотрел на ладони, не отрывая взгляда.       — Дилюк. Посмотри на меня, — тихо попросил Кэйа, заглядывая в лицо.       Он даже не пошевелился, словно окаменел, врос в землю намертво, но взгляд его был ясным. Полным ужаса и раскаяния.       — Дилюк, — осторожно протянул руки Кэйа, обхватывая понурую голову и приподнимая. Говорил с ним терпеливо и ласково, тоном, что обволакивает, льется мягко в уши, окутывает своим теплом, соблазняя довериться. Дилюк еле дышит, сжимает зубы, пытаясь сдержать воющую бурю внутри, но у него сейчас откровенно мало шансов. Стоит лишь чуть подтолкнуть, — Посмотри на меня. Ну же. Я ведь совершенно не страшный. Что тебя так мучает? Что не отпускает и не дает дышать? Скажи мне.       — Я, — разомкнулись сухие, потрескавшиеся губы, с трудом выдыхая, но взгляда он так и не поднял.       — Скажи мне, — медом уговаривал Кэйа, не делая лишних движений, боялся спугнуть, — Что на твоих руках? Чья на них кровь?       — Я снова убил невиновных, — вырвался из груди сдавленный, натужный хрип на грани слышимости. Он замолчал, стараясь глубоко дышать. Ему будто что-то мешало, сдавливая горло и перекрывая кислород, — Там ведь были дети. Я слышал их крики… Сколько из-за меня сегодня погибло? Сгорело там, в огне.       — Смотри на меня, — обнимал нежно ладонями его лицо Кэйа, всматриваясь, — Слушай меня, хорошо? Слушаешь? — слабый кивок в руках, — Здесь каждый, кто в состоянии удержать в руке нож, без сомнений перерезал бы тебе глотку, будь то маленький ребенок или дряхлый старик. Ты для них даже не человек, а всего лишь еда. Ты защищал свою жизнь. Ты все сделал правильно, и они больше никого не погубят.       — Если это правильно, разве я могу называть себя человеком? — отстранил он от себя чужие руки, изламывая брови в болезненном изгибе и все еще не решаясь поднять взгляд, словно боялся. Только вот чего? Осуждения на чужом лице или того, что поддался и признался? Позволил словам сорваться с языка, обнажая кровоточащую слабость.       — Те, кто потерял свою человечность, не задаются подобными вопросами, — сказал Кэйа, глядя на Дилюка чуть иначе. С пониманием, пусть он и не увидит этого, — Пойдем, нельзя здесь больше оставаться, — мягко потянул вверх за плечи, помогая.       — Все в порядке. Я сам, — отказался Дилюк, поводя головой. Попытался встать, но ноги подло подогнулись, роняя обратно на колени в жухлые листья. Зацепился невольно за чужое плечо, как за ближайшую опору, глухо мыча и заваливаясь вбок. Кэйа удивленно всполошился, подхватывая его, и замер. Под ладонью, что легла на затянутый поясом бок, было мокро, а сама ткань впивалась в кожу разрезанными краями.       — Ты же ранен! — снова захотелось отвесить крепкую затрещину этому упрямцу, — Почему не сказал? Собирался втихую истечь кровью и свести на нет весь мой героизм?       — Неглубоко задело. Ничего серьезного, — выдохнул он, собираясь с силами.       — Ты просто невыносим! — не церемонясь, поднырнул головой под руку Кэйа, осторожно помогая подняться, — Когда?       — Когда ты упал, — прошипел Дилюк, — Неудачно парировал.       — Вот и что с тобой делать, скажи мне на милость? Вообще-то я тебя здесь спасаю, если ты забыл, — удрученно вздохнул Кэйа, — Ладно, пойдем уже отсюда. Покажу кое-что. Возможно это улучшит твое настроение.       Пачи нашелся там же, где его и оставили — привязанным к дереву, рядом со сваленными сумками. Выбраться из веревки он так и не смог, не обладая и частью силы воли Дилюка, лишь смотрел с опаской на приближающиеся к нему фигуры, вжимаясь спиной в кору дерева, словно желал слиться с ней и остаться незамеченным. Огонь до него еще не добрался, но это было лишь вопросом времени, учитывая, что пожар постепенно перекидывался на лес, а дождь все никак не решался пролиться из плотных туч, несмотря на первые прогремевшие, словно роковой бой барабана, раскаты грома и сверкнувшую в отдалении молнию.       — Может быть, мы сможем договориться? — пролепетал торгаш, переводя отчаянный взгляд с Дилюка на Кэйю, — Я заплачу любые деньги! Достану редкие артефакты! Все, что угодно!       — Ну, что велишь с ним делать? — Кэйа, не обращая внимания на Пачи, склонил голову к Дилюку, повисшему на его плече, с удовольствием ябедничая, — Он собирался сбежать, прихватив наши вещи и твой меч. Я решил, что ему нужно присесть и отдохнуть на дорожку, а то твоя железка слишком тяжелая, — с кряхтением поправляя лямку на другом плече, поморщился он от вновь занывшей раны.       — Ты и сам сбежал, бросив его! — вскинулся проводник, буравя заплывшим взглядом от расцветающего под глазом синяка.       — Замолчите, — вздохнул устало Дилюк, только Кэйа открыл рот, чтобы ответить пару ласковых, — Отведем назад в племя. Пусть его судят по законам Натлана.       — Нет! Лучше убейте! — взмолился Пачи, умоляя.       — И заткни ему чем-нибудь рот, будь добр.       — Как пожелаете, — мрачно усмехнулся Кэйа.       Путь назад показался чудовищно долгим, словно растянулся вдвое-втрое, вытягивая из Кэйи все силы. В ту же ночь их настиг ливень, вымачивая до нитки и вынуждая искать вплоть до утра убежище, где можно было бы развести костер и отдохнуть. Первым в их процессии шел Пачи, на привязанной к рукам за спиной веревке, которого было меньше всего жалко, если вдруг попадет в ловушку в темноте.       Кэйа пытался делать примочки для ран Дилюка из трав, что нашел в сумке Пачи, бессовестно ее обшарив и разворошив, и о которых точно знал, что они используются для лечения, потому что сам когда-то ходил их собирать. К сожалению, на этом его познания заканчивались. Сухие листья нужно было растолочь, смешать с водой, чтобы получилась кашица, но эта самая пресловутая кашица не получалась. Получались обломки листьев с водой, сколько бы он не пыхтел над плошкой, однако Дилюк не жаловался. Только тактично молчал и вежливо отказывался. Кэйа тяжко вздыхал, что лекарь из него откровенно такой себе, так что обошлись по старинке суровой, походной обработкой и перематыванием потуже.       Приходилось тащить на себе все вещи, проклятый меч Дилюка, а иногда и самого Дилюка, параллельно подгоняя пинками Пачи, что периодически бунтовал, отказываясь идти. С проводником проблема решалась быстро, а вот с навалившейся усталостью — только усугублялась. Кэйа практически не спал, дежуря по ночам и опасаясь, что за ними может быть хвост, или что наткнутся случайно на остатки племени, бежавшего в леса. По договоренности, нести дозор они должны были по очереди, ведь Дилюк «не немощный». Кэйа покорно соглашался, и дежурил первым. И единственным. Будил Дилюка он только по одной причине — ему снились кошмары, и следом убедительно заверял, что еще не его очередь дежурить, и можно спать дальше. Утром на свое благородство Кэйа получал угрюмое, но хотя бы относительно выспавшееся лицо, и тело, способное пройти часть пути самостоятельно.       Сплошная головная боль во всех смыслах.       Когда лес остался позади, а впереди замаячило до боли знакомое племя у подножья величественного и грозного вулкана, он с облегчением выдохнул и усмехнулся. Никогда прежде Кэйа не думал, что однажды будет рад видеть это место вновь.       Впрочем, после встречи с вождем и долгих объяснений под тяжелым взглядом жутких светлых глаз, он передумал обратно. Было ощущение, будто его снова только-только спустили с вулкана, и сейчас потащат топить в бочке с водой, удерживая за волосы и ласково приговаривая, что если Кэйа все честно расскажет, то это быстро закончится. Умирать не хотелось, а потому он тянул, как мог, закидывая крохи информации, и заставляя раз за разом возвращаться к нему с новыми вопросами. Незабываемые свидания по-натлански.       — Оставьте мне Пачи, я с ним разберусь. Можете остаться в моем племени, чтобы отдохнуть и залечить раны, — наконец отпустил их глава племени с площади, — Мне рассказали, что ты обещал найти виновного в гибели моих людей. Не думал, что сдержишь свое слово.       — Считай это компенсацией за доставленные однажды неудобства, — осклабился Кэйа, лениво прочесывая хвост волос пальцами. Безумно хотелось помыться и выспаться, а не видеть перед собой это раздражающее лицо, пробуждающее в памяти не лучшие воспоминания.       Дилюк, сидящий рядом, вообще казалось спит с открытыми глазами, но это опровергалось тем, что он все же вставлял изредка свои уточняющие реплики. Обработать бы наконец нормально его раны. Держится ведь на чистом упрямстве, более бледный, чем обычно.       — Какие именно из тех, что ты принес с собой в мое племя? — сощурился недружелюбно вождь.       — Любые, на твое усмотрение. Мне без разницы, — не сдержавшись, совершенно неуважительно фыркнул Кэйа, отвечая ему похожим взглядом. Со стороны Дилюка почувствовалось явное недовольство, что опасно припекло бок.       — Нужно было отрезать тебе язык. А еще лучше — голову, — угрожающей фигурой навис над ним мужчина, по-хищному плавно поднимаясь со своего места.       — Портить такую красоту грех. Помнится мне, ты так тогда сказал. Поздно теперь сокрушаться, я чужая собственность, — дергал дракона за хвост Кэйа, лукаво улыбаясь, и чуть позорно не вскрикнул от боли, меняясь в лице. Дилюк тайком предупреждающе ущипнул за бедро. Очень сильно ущипнул, зараза.       — Значит, мне отрезать язык твоему хозяину, за то, что позволяет тебе вести себя без уважения? — переметнулся его рассерженный взгляд.       — Я прошу простить этого глупца, — спокойно и крайне вежливо произнес Дилюк, кладя ладонь на чужой затылок, и надавливая. Заставил Кэйю с шипением склониться, угрожающе сжимая пряди волос в кулаке, — Его ударили по голове, он не ведает, что и кому говорит. Проявите великодушно милосердие к его страданиям.       — Ты, дитя Мураты, слишком мягок, но из уважения к тебе, я дам еще один шанс. Надеюсь, ты сможешь объяснить своему рабу, что следует говорить, а что нет, — окинув их напоследок цепким и грозным взглядом, не терпящим неповиновения, вождь ушел, гневно сжимая в ладони рукоять своего меча. Ох, Пачи сейчас придется не сладко.       — Ты просто ему нравишься, — ухмыляясь, шепнул Кэйа, которому все еще давили на затылок, не позволяя поднять голову, — Он ничего тебе не сделает, особенно после того, как хорошенько отведет душу.       — Я не собираюсь это проверять, — шикнул Дилюк, отпуская и поднимаясь на подрагивающие от усталости ноги.       Несмотря на скупую благодарность вождя, некие привилегии у них все же имелись. Новости по племени разошлись быстро, словно ветром разнесло семена тихих разговоров о чужаках, что вернулись, изничтожив гнездо безбожников и приведя на суд вождю преступника. К их скромной хижине признательно приносили еду, воду, чистую одежду, лекарства, почтительно не надоедая своим присутствием. Кэйа был уверен, что в их честь устроят еще и большущий праздник, как только вождь усмирит свой гнев. К голосам своих людей он обязательно прислушается, а они жаждут вина и веселья, дабы отметить чужую победу.       Дилюку же на это все было откровенно плевать. Стоило ему только зайти в хижину, как он завалился на свою лежанку в углу и застыл, не собираясь более ни подниматься, ни приводить себя в порядок, ни обрабатывать раны. Кэйа, глядя на это, вздохнул. Быть чьей-то нянькой ему откровенно не нравилось, но не оставлять же его так.       — Что ж. Я полагаю, настало время вернуть тебе еще один должок? — присел он рядом, ставя сбоку от себя таз с водой и плошку с лекарством, — Как ты уже успел заметить, лекарь из меня такой себе, но промыть и наложить мазь я сумею.       — Прощаю тебе все долги, — буркнул Дилюк, силясь повернуться на бок, отворачиваясь, но Кэйа подцепил за плечо, укладывая ленивым движением обратно на спину, как беспомощного жука.       — Не упрямься. Надо обработать, ты ведь не хочешь, чтобы оно загноилось? И так воспалилось, — внимательно разглядывал его Кэйа, убирая в сторону свои улыбочки и ужимки. Обычно Дилюк заматывался с головы до пят в одежду, но за последние дни вышло наглядеться вдоволь на бледную кожу. Следов битв на ней было много, стоило только стереть ритуальную краску, как они расцвели новым узором из резких, хаотичных линий. Самых разных: от тонких белых полос, оставленных острым лезвием, до безобразных рваных рубцов, пересекающих плечи, словно полоснул когтями священный сумерский зверь или другой крупный хищник, — Шрамы останутся.       — Одним больше, одним меньше, — равнодушно выдохнул Дилюк, прикрывая глаза. Кэйа расценил этот жест, как капитуляцию и согласие делать с ним все, что захочет. Силы сопротивляться явно иссякли.       — Ты совершенно себя не бережешь, — упрекнул Кэйа, принимаясь снимать старый бинт с жилистого запястья и ладони, — А если бы угодил ногой в капкан, то отгрыз бы ее?       — Отгрыз бы.       — Безумец, — аккуратно обнажая страшные, уродливые борозды, неспешно размачивая прилипшую ткань, хмурился Кэйа, — Невыносимый, упрямый и до жути упертый, — ворчал он, не поднимая взгляда от ран, на лицо Дилюка, — А еще добр совершенно не к тем людям.       — Иногда стоит давать шанс, — раздался тихий и уставший голос, — Спасибо, что вернулся и помог.       — То, что я вернулся не отменяет всего остального, — встретился с ним взглядом Кэйа и криво, фальшиво усмехнулся, — Не забывай, что я мерзавец, преступник, лжец и так далее по длинному списку. Может быть, я преследую свои темные цели, помогая тебе? Вот вгоню в долги мондштадскую аристократию, возможно, путем откровенного шантажа, и буду жить припеваючи. Ведь я знаю столько твоих тайн, — склонился он, лукаво щурясь и легонько дуя на кожу запястья, чуть в стороне от раны. Наверняка ведь болит, — Как тебе мой злодейский план?       — Звучит очень сыро. Тебе следует подумать еще, — слабо улыбнувшись, Дилюк высвободил руку из его пальцев, внезапно, даже не разозлившись, — Но все же, у тебя доброе сердце, — задумчиво прикоснулся он к дрогнувшей смуглой груди, где под израненной ладонью встрепенулось в неверии что-то забытое, тоскливо сжавшееся, — Не такой уж ты и плохой человек.       Кэйа открыл рот, и тут же закрыл его обратно, теряя напрочь всю свою наглость, беспардонность и не зная, что сказать. Он удивленно смотрел на Дилюка, пытаясь вспомнить, бился ли тот головой в последнее время, чтобы говорить ему подобные вещи, или же это собственная травма дает о себе знать слуховыми галлюцинациями. Однако ладонь жгла кожу, словно отними ее сейчас от груди, и под ней останутся эти беспощадно выжженные слова. Слова, которые ему уже давно никто не говорил. Кэйа мог сколько угодно шипеть в ответ на чужие колкие выпады, злость, разочарование, но сейчас оказался напрочь обезоружен этой искренностью и верой в то, что он действительно еще заслуживает шанс.       — Ты краснеешь, — все улыбался Дилюк, с интересом его разглядывая.       — Я… Не говори глупости! — сконфуженно отвернулся Кэйа, преувеличенно увлеченно принимаясь вымачивать в тазу чистую тряпку, чтобы плюхнуть ее затем на чужой лоб и глаза, — Кажется, у тебя жар. Полежи, остынь.