***
Гук проходит в кухню, снимая куртку с шапкой и зевая. Сегодня его дежурство вместе с Клаусом и Дэном. Моника уже на кухне, начинает работать. Она оборачивается на звук открывающейся двери и видит буквально посеревшего Чонгука. Мальчик после ухода Тэхёна совсем не улыбается, не особо разговаривает и плохо ест. Это было ожидаемо, но слишком тяжело его таким видеть. Жестоко. Гук после произошедшего от всех отгородился неосознанно. Или, наоборот, сознательно. — Доброе утро, Гук-и, — она подходит ближе и поднимает руку, чтобы потрепать Чонгука по волосам, но тут же видит, как он отстраняется от неё. Вздрагивает и почти отшатывается. Из-за руки это или из-за самой Моники — не ясно, — ты в порядке? — Уильямс опускает руку, решая не напрягать мальчика лишний раз. — Д-да, просто… — Чонгук и сам не понимает, почему он чуть ли не отскочил от поднятой руки. Он испугался, — т-ты резко подняла руку. Моника понимающе кивает, оглядывая Чонгука с ног до головы. Он словно стал меньше после того, как Тэхён ушёл. Взгляд поникший, глаза не блестят, и он больше не болтает обо всём на свете. Это, конечно, понятно, но Монике так жаль… Она бы что угодно отдала, лишь бы Гук через это не проходил. — Гук-и, ты ведь знаешь, что я тебя никогда не ударю, да? — спрашивает, потому что понимает — Чонгук теперь боится любого резкого движения. После знакомства с Тэхёном. Это неосознанная защитная реакция. — Угу, — Гук отвечает только это и проскальзывает мимо Моники на кухню. А та смотрит с болью и волнением во взгляде — она совсем не хочет, чтобы Чонгук от неё отдалялся. — Гук-и, — Моника идёт за ним и встаёт рядом, наклоняясь к нему и заглядывая в глаза, которые Гук прячет, — в последнее время многое произошло. И я в силу своих проблем, возможно, не уделяла тебе внимания, — в последние несколько дней её беременность слишком сильно начала давать о себе знать. Тошнота, рвота и всё сопутствующее. А Чонгук вспоминает слова Ильсана о том, что Моника будет занята своим ребёнком. Она уже им занята… — но я всегда готова тебя выслушать, хорошо? Ты всегда можешь поговорить со мной. Моника за Гука волнуется. И очень сильно. Произошедшее его буквально сломало. И такими темпами он сам откажется от всех, боясь повторения и боли. Моника знает, потому что проходила через подобное. И вернуться в нормальное состояние очень сложно, если не невозможно. Многие после такого закрываются от всех и во взрослом возрасте, а дети… Она даже не знает, что творится сейчас у Чонгука в голове. Он совсем не разговаривает, даже слова из него не вытянуть. Если он закроется в себе и перестанет выходить на контакт, то в итоге вообще потеряется. Моника слишком сильно хочет ему помочь. — Скажи, а-а Тэхён — плохой ч-человек? — Гук поднимает на неё большие глаза, пытаясь разобраться во всём. Сам уже не понимает, где правда, а где — нет. А заикания не проходят даже рядом с Моникой… А девушка покусывает губы, не зная, что ответить. Тэхён очень сложный человек. Жестокий, грубый, агрессивный, импульсивный, делающий выбор в свою пользу, совершенно не думающий о других. Ещё и трус. Но как преподнести это Чонгуку? Тому, кто в этом мужчине видел пример. Как объяснить ребёнку, что его идеал совсем не идеален, и из всех его ошибок как раз-таки и складывается образ совсем не хорошего человека? Но Моника больше не будет искать оправданий. Обида и разочарование слишком сильны. — Знаешь, Гук-и, он не тот человек, на которого стоит ровняться. Понимаешь? — Моника знает, что Чонгук сейчас проживает, возможно, самый худший период в жизни. Поэтому и говорит очень осторожно, — он может специально сделать больно, может обидеть или унизить. А потом вернуться, как ни в чём ни бывало, и вести себя так, словно ничего не произошло. И извинений от него не дождешься. — О-он вернётся? — Чонгук надеется, что да. Потому что отпускать сложно. — Я не знаю, Гук-и. Но нужно отпускать того, кто делает тебе больно, понимаешь? Даже если он снова будет рядом. Чонгук понимает. Вот только всё ещё помнит свой сон, в котором впервые увидел Тэхёна. Там всё было совсем по-другому. Там не было и намёка на то, что Ким его бросит. Тэхён просил помощи, а после сон был полон счастья, Чонгук чувствовал. Или это счастье закончилось несколько дней назад? Гук очень надеется, что нет. Правда, как потом общаться с Кимом, он не знает. Вдруг всё повторится? Если он вообще вернётся… — Н-но он же может и-измениться? — отчаяния в голосе и взгляде так много, но Моника не станет давать ложную надежду ребёнку. Потому что в таком случае ждать — это ещё больнее. — Такие люди очень редко меняются, Гук-и, — она сама не раз ждала от Тэхёна изменений. Он стал лучше после встречи с Чонгуком, но этого недостаточно. Он всё ещё жестокий и грубый человек, который не умеет брать ответственность за свои слова и действия, — ты сейчас с Ильсаном в комнате? — Моника меняет тему, чтобы узнать от Чонгука ещё хоть что-то. А тот лишь кивает, принимаясь доставать нужную посуду для завтрака, — он не обижает тебя? — Н-нет, — только воспитывает, но про это Гук молчит. Понять не может, прав ли Ильсан в своих методах. Дедушка говорил, что воспитывают по-другому… — только… — Только… что? — Чонгук прерывается на полуслове, а Моника подталкивает, видя, как мальчишку что-то гложет. И очень надеется, что дело не в Ильсане. — Нет, ничего, — закрывается, не зная, как правильно задать вопрос. Он ведь даже не знает, как Моника воспитывала Паскаля. Больше он ничего не говорит. А Моника не спрашивает. Даёт Чонгуку время, чтобы оклемался. Она просто будет рядом, когда тому будет нужно. Она не оставит его, ни в коем случае. Даже если у неё будет маленький ребёнок. Оставить Гука в таком состоянии будет равносильно второму жестокому предательству, которое мальчика просто добьёт. Моника не самый близкий человек для Гука, но она надеется, что и она для него что-то значит. Немец приходит, когда Гук уже ходит по столовой и расставляет стаканы. В кухне немного изменились правила. Теперь все порции стоят на столах. А те, кто не успел, могут подойти к дежурным — они едят в последнюю очередь. Вивиан запретил не давать порции опоздавшим и предложил новые правила. Чтобы люди меньше нервничали. Особенно Моника, которой сейчас нельзя. Уильямс прекословить не стала. — Как он? — Клаус, подходя к девушке, кивает на Гука. Он тоже заметил, что тот посерел и больше не такой живой, как раньше. — Плохо, — Моника врать не станет. Не Клаусу. Тот совсем не дурак. — А ты? — Моника мельком смотрит на мужчину, недоумённо подняв брови. Тому её состоянием вообще не следовало бы интересоваться — после произошедшей ситуации они даже не разговаривали. — Нормально, — она отвечает только это, отворачиваясь и продолжая готовку. — Моника, мы говорить? — Клаус не уходит, остаётся стоять позади, ожидая ответа. Им нужен этот разговор, это оба понимают. — Вечером, — Моника не хочет говорить при свидетелях. А на кухню уже заходит Дэн. Он, пусть и не говорит, но всё слышит. А Моника уже устала от слушателей и сплетников. Да и Гук рядом. Не хочется, чтобы он слушал разборки взрослых. — Хорошо. Я приходить вечером, — Клаус отходит, начиная работу по кухне. Вечер наступает до ужаса быстро. Моника почти не приседает, вертясь у стола. Однако Немец никуда не уходит. Помогает во всём, не даёт поднимать тяжести и перегружаться, сам делает более сложные, энергозатратные вещи. Сам стоит на выдаче, чтобы Моника поела. Заботится, несмотря ни на что. Он приходит вечером, когда все уже расходятся по корпусам. Хочет прояснить ситуацию до конца. Не хочет расставаться на плохой ноте. Они не будут вместе, это уже понятно, но они друг другу не чужие. Поэтому Клаус стучит в дверь, зная, что Моника внутри одна. Теперь они оба по одиночке… — Проходи, — Уильямс открывает дверь, пропуская мужчину внутрь. Моника не боится оставаться с ним наедине, он не Ким и вторгаться в личное пространство не станет. Они проходят в комнату, где оба молча садятся на кровать. Молчат долго, просто переваривая ситуацию и не находя слов для объяснения. Клаус и не думал, что будет так сложно. — Я знать, что ты не любить меня, — Немец всё же начинает, негромко произнося фразу и борясь с языковым барьером, — я понимать это ещё в начале, — он знал, что начинает отношения с девушкой, которая любила другого. Но поделать со своими чувствами ничего не мог, — но я любить тебя, Моника… Я не прощать тебя, — измену не простит, это слишком ранит. Но он будет честен, — но я хотеть помогать тебе. — Зачем тебе это? — Моника тоже всё понимает. Они оба знали, что она не любит Клауса. Но Уильямс от самой себя не ожидала, что всё так выйдет. — Ребёнок не виноват, что его отец есть Ким Тэхён. И ты быть хороший человек, Моника, — Клаус не врёт. Он действительно считает, что Моника хороший человек, несмотря ни на что. Потому что видел, какой она может быть. Конечно, она совершила ужасную ошибку. Но Немец знает, что она грызёт себя за это, и почти что ненавидит. Он всё ещё любит, — мы быть друзьями? Моника грустно хмыкает, промаргиваясь от пелены перед глазами. И почему её глупое сердце так отчаянно привязалось к Тэхёну? Тому, кто ни во что её не ставит. Тому, кто оскорбляет и унижает, обвиняет в страшном. Она настолько не уважает себя? Почему никак не реагирует на действительно хорошего мужчину, который готов ей помогать, несмотря на все её провалы? — Прости меня, пожалуйста, — Моника не смотрит на Клауса. Просто не может. И говорит едва слышно. Устала, — я знаю, что это ужасно звучит. И очень глупо. Но мне правда жаль, что так вышло. Я никогда не хотела предавать тебя… Как бы она ни старалась оправдать себя, не получается. Это она позволила Тэхёну войти тогда, она изменила Клаусу, она снова оказалось слабой. Она виновата во всём, что произошло. Винит себя даже в том, что Тэхён ушёл — это ведь тоже повлияло. Не уйди он, с Чонгуком бы всё было в порядке сейчас. Не впусти она его тогда, смогла бы построить с Клаусом нечто большее. — Не плакать, — Клаус обнимает её, понимая, что девушке сейчас это нужно. Он не простит её измену, не будет с ней вместе, но оказать поддержку может, — всё быть хорошо. Я помогать тебе с ребёнок, если ты захотеть его оставить. Моника обнимает в ответ, начиная винить себя ещё больше. Как она могла предать такого человека, как Клаус? Как могла изменить ему? Она всегда презирала подобное, а в итоге сама поступила ещё хуже. И прощения ей точно нет. По крайней мере, себя она точно не простит. Клаус заслуживал лучшего. Он Монике и слова не сказал, хотя явно злился. И сейчас он её успокаивает, несмотря на то, что должен рвать и метать. Неожиданный стук в дверь заставляет их прерваться и переглянуться. Моника точно никого не ждала. Да и стучать в дверь в их лагере может только один человек — Чонгук. Если он пришёл на ночь глядя, значит, что-то точно случилось. Клаус быстро поднимается с кровати и подходит к двери, открывая её. Их догадки подтверждаются — на пороге стоит Чонгук с рюкзаком вещей, медведем в руках и с Локи в ногах. — Я-я помешал? — Гук неловко пятится назад. Он ожидал увидеть только Монику. — Нет, Гук-и, ты чего? Что такое? Иди сюда, — Уильямс показывает на свою кровать, приглашая мальчика внутрь. А тот заходит и садится, жуя губы. Надеется, что Моника его примет хотя бы на одну ночь, — что случилось? — она спрашивает негромко, оглядывая вид Чонгука. Напуганный, маленький, с вещами. Неужели, Ильсан что-то сделал? — Я-я сбежал. От Ильсана, — Моника мельком смотрит на Немца, который тоже понимает, что происходит, — я н-не хочу с ним… — Он что-то сделал, Гук-и? — Чонгук на это только кивает, стараясь сдерживать слёзы. Вот только они сами текут по щекам. Гук их ладонями растирает, не замечая того, как начинает дрожать, — иди ко мне, — Моника его обнимает, позволяя уткнуться в своё плечо. А сама смотрит на Клауса, который пока в таком же замешательстве, что и она. Однако оба понимают — Гук врать не станет, значит, Ильсана они к нему больше не подпустят. Ошибкой было давать ему право быть рядом с сыном. Чонгук впервые за несколько дней может нормально выплакаться и отдохнуть в чужих объятиях. Ему так этого не хватало. Ему жизненно необходимо показывать это всё и не держать внутри. Особенно после произошедшего. Поэтому то, что говорил Ильсан, совсем его не устраивает. Ему это только хуже делает. — Расскажешь? — Моника снова спрашивает, когда Гук немного успокаивается. А тот вновь кивает, глубоко вздыхая. — О-он меня н-на камни поставил. Коленями, — Чонгук всхлипывает, не сдержавшись. Голову ниже опускает, не видя, как у Немца и Моники постепенно меняется выражение лица, — а-а сегодня п-принёс розги. С-сказал, что это тоже во-воспитание, — заикается сильнее, никак не может побороть это, — и я у-убежал, когда о-он вышел… — Он назвал это воспитанием? — Гук кивает, а у Моники внутри начинает закипать. Она сама готова пойти на Ильсана с кулаками. Такое делают только изверги, — вот же мразь… Гук-и, — она обхватывает его лицо ладонями, осторожно поднимая и заглядывая в глаза, — это ужасный способ, а Ильсан к тебе больше не подойдёт. Я обещаю. Это дикость, Гук-и. Так не делают с детьми. — Мы помогать тебе, малыш, — Немец аккуратно садится с другой стороны. Он, пусть и не сразу, но всё понял. И Чонгука защитит, — он тебя больше не трогать. — П-правда? — Гук неверяще смотрит на обоих, снова смаргивая крупные слёзы и тут же вытирая их. — Ты молодец, что сказал, Гук-и, — Моника рада этому безумно. Если бы Чонгук молчал, могло бы случиться всё, что угодно, — всё будет хорошо… Грохот входной двери заставляет Чонгука вздрогнуть и буквально вцепиться в руку Моники. Он сразу понимает, кто это. И не только он — Моника с Клаусом тоже. Ильсан не идиот, он мог догадаться, куда и к кому ушёл его сын. Потому что кухня это наиболее безопасное место для него. — Чонгук! — Ильсан подходит к двери и распахивает её, не церемонясь. Видит зарёванного сына на кровати и ухмыляется, — домой, Чонгук! — Он с тобой не ходить, — Клаус встаёт, загораживая и Монику, и Чонгука. Не позволит сделать им больно. — Не высовывайся, если не хочешь стать инвалидом, — Ильсан проговаривает это громко, глядя Немцу в глаза. Знает, что тот намного слабее него, — Чонгук? — он смотрит в глаза пацану, видя там дикий страх. — Он с тобой не ходить, — Клаус повторяет, цедя сквозь зубы. — Ильсан, уходи, — Моника встаёт рядом с Немцем, преграждая путь Чону, — Чонгук с тобой никуда не пойдёт. — Я его отец, забыли? — Ильсан зло хмыкает, сканируя взглядом обоих. — Тебя не было рядом двенадцать лет! Ты ему не отец… — Заткнись, дура! Чонгук, домой! — Ильсан слегка пихает Монику и Клауса, пытаясь пройти к Гуку, но Немец его перехватывает и отталкивает к выходу, сжимая кулаки, — заметь, не я это начал, Немец. Чонгук вскрикивает, когда Ильсан точным ударом разбивает Клаусу нос. Они начинают драться, бьют друг друга, но Немец явно слабее. Ильсан почти сразу валит его на пол, нависая сверху и нанося удары. Моника подбегает сзади, однако Ильсан отталкивает её, из-за чего она больно бьётся о шкаф. Локи скулит под кроватью, а Гука пробирает ледяной ужас от зрелища. Почти парализует на несколько секунд. Но он вскакивает с кровати и выбегает на улицу, не желая видеть этого кошмара. — Намджун! — он издалека видит мужиков, которые стоят у корпуса и курят. Бежит к ним со всех ног, не скрывая ни слёз, ни своего ужасного состояния, — помогите! Джин! — Чё такое? — Намджун издалека сканирует мальчишку взглядом, чуя неладное. А когда он подбегает, убеждается в этом. Пацан запыханный, ревёт и дрожит. — Т-там Ильсан Клауса и М-монику бьёт! — показывает на кухню, а мужики тут же срываются с места, бросая окурки на землю. Чонгук бежит за ними. И, кажется, его крики подняли весь лагерь. Народ выглядывает в окна и выходит из бараков, чтобы посмотреть, что происходит. Вот только Гук на них внимания не обращает. Бежит дальше, не желая отставать от мужиков. Однако добегает до них тогда, когда Клауса и Ильсана уже разнимают. — Конченая мразь! — Ильсана держит Намджун, заламывая ему руки и блокируя, — в карцер вместе пойдём! — Ты мразь! — ругательства на английском Немец знает прекрасно. Их он выучил за столько лет в лагерях, — он с тобой не ходить! — Заткнулись оба! — Намджун рявкает, беря инициативу в свои руки, — в карцер их, и Вивиана сюда! — Н-но Клаус… — Гук делает отчаянную попытку защитить мужчину, однако его прерывают. — В карцер, я сказал! — Намджун снова повышает голос, не желая возиться с этим сейчас. Тем более, что он не лидер этого лагеря, — Ведите! Чонгук молча смотрит на то, как Немца и Ильсана уводят. У Клауса струится кровь, нужно будет обработать… А отец испепеляет его взглядом, щуря глаза. Злится. Но Чонгук к нему больше не пойдёт, ни за что. Этот человек хуже всех. Гук просто не мог ничего сделать тогда, когда встал на камни. Был в шоке. А сейчас понимает, как ужасно это было. Поэтому и пришёл к Монике. Рискнул, конечно, но пришёл. Потому что не знал, что делать. Он подходит к Монике, которая также молча стоит у шкафа. Держится за щёку и живот. Почти плачет, Гук это видит. Он и сам слёзы льёт, не выдерживая ситуации. Встаёт ближе к девушке, а та обнимает его, рукой притягивая к себе. Они разберутся с этим, сейчас оба успокоятся и пойдут за мужиками. Локи показывается из-под кровати, тут же подбегая к Чонгуку. Снова чувствует безопасность.***
— И я сбежал от него… — Чонгук стоит перед Вивианом, объясняя ситуацию. Уже всё рассказал. И про воспитание, и про камни, и про розги. Не стал скрывать. Тем более, что позади него сидит Моника. Она его поддерживает. — У нас нет свободных мест, Чонгук, — после того, как Клаус ушёл от Моники, мест не осталось. Даже новый барак не помогает. И без того всем тесно. — Есть, — Джин переглядывается с братом, который вопросительно хмурится, — есть место. Мы сдвинем кровати в нашей комнате, его кровать как раз поместится. — В принципе можно, — Хосок вообще не против, чтобы мальчишка жил с ними. Насилия над детьми он не потерпит, — просто займёмся этим завтра, а сегодня Ильсан в карцере. Немец точно против не будет. Намджун кивает Вивиану, потому что и он не против. Они бы помогли в любом случае, а пацан им уже не чужой. И сейчас стоит с блестящими глазами, ожидая вердикта лидера. Хотя уже всем понятно, что Ильсана к пацану не подпустят. Не понятно, зачем ему Чонгук, но явно не просто так. Вряд ли он объявился спустя двенадцать лет и решил наверстать упущенное. Намджуну его история сразу не понравилась, как и Тэхёну. Но с этим они обязательно разберутся позже. — Хорошо, — Вивиан кивает, смотря на Чонгука. Ему пацана тоже жаль. Всё-таки, уже давно никто не придерживается подобных методов воспитания… — обработай Немцу нос и иди спать, Чонгук. — С-спасибо, — Гук отходит к двери вместе с Моникой. Та его одного сейчас не оставит, — вам всем.***
— П-почему все, кто мне дорог, о-от меня уходят? — Чонгук лежит в своей кровати, но не спит. Печально смотрит на Монику, которая сидит рядом. — Это не так… — Так, — Гук перебивает, но у него на то есть причины, — мама от меня у-ушла, когда мне было два месяца. Папы никогда н-не было рядом, а сейчас он ужасный, — заикания становятся меньше, потому что Чонгук успокаивается и не боится больше, — деду забрали белоглазые, Пауля убил Тэхён, Герцог у-умер, а Тэхён меня бросил… Чонгук замолкает, поджимая ноги и крепче обнимая Бона. Локи лежит у него за спиной и уже спит. Он снова в комнате, потому что Гук не хочет его выгонять. Не может без него, да и Локи напуган. Поэтому Чонгук больше никогда его не выгонит и Ильсана не послушает ни в чём. Тэхён правильно говорил на его счёт. Нужно было слушаться его, а не отца. — Думаю, твой дедушка, Пауль и Герцог не виноваты в случившемся, — Чонгук, подумав, кивает. Ни один из них не хотел оставлять Гука, — Ильсан и Тэхён, наоборот, сами виноваты. Не принимай на свой счёт их отвратительные поступки, — Чонгук вновь кивает, но себя за уход Кима, наверное, винить ещё долго будет, — а твою маму я не знала. Но, думаю, она бы очень не хотела бросать такого милого мальчика, как ты. — А ты бросишь своего ребёночка? Вопрос и чёрные блестящие глаз вводят в ступор. Потому что Моника не знает. Сегодня она впервые испугалась за ребёнка. Когда Ильсан её толкнул. Страшно стало не за себя, а за состояние малыша, которого она, вроде как, даже не хочет. А теперь не знает. Женщину, которая делает аборт, не могут найти, а срок растёт. Такими темпами она банально не успеет его сделать. А бросить новорождённого не сможет. — Давай спать, Гук-и. Сегодня был очень тяжёлый день, — Чонгук поджимает губы, прекрасно понимая, что Моника не хочет отвечать на вопрос. Но он очень надеется, что та оставит малыша.***
Тэхён возвращается в дом, чтобы поесть нормально, снова раздобыть еды, помыться и поспать на кровати. Он поднялся из этого подвала, потому что в том проходе оказались такие же лабиринты. Хорошо, что он рисовал карту и помечал путь. Смог вернуться обратно. Если бы не это, остался бы там и не выбрался. Он выходит на улицу, замечая, что уже вечереет. Его часы давно не работают. Последние батарейки сели. Фонарик тоже больше не пригодится. Спичек всё меньше, но Ким не тушит факелы внизу. Надеется, что этого хватит. Если нет — придётся добираться в полнейшей темноте. И не факт ведь, что он выйдет куда-то в итоге. Тэхён закуривает, глядя в небольшой кусок неба и выдыхая дым через рот. Будь Чонгук сейчас здесь, точно вертелся бы рядом и морщился от запаха курева. Готовил или искал бы путь вместе с ним. Может, показал бы какой-нибудь тайник деда… Ким внезапно вскидывается. Тайник деда. Тэхён не дочитал дневники, а там иногда попадались разные вкладыши. Фотографии, рисунки и схемы. По сути дневники деда — самый масштабный тайник, в котором умещается множество полезной информации. Это, конечно, было бы роскошью, но Ким надеется, что найдёт что-то про путь в этом лабиринте. Не только несколько строк в самом начале, а реальный путь и описание возможных опасностей. Потому что сейчас Киму не встретилась ни одна. Вряд ли военные оставили путь к их базе без охраны… Тэхён докуривает и быстрым шагом возвращается в дом. Спешит в комнату, где оставил дневники. Опускается на корточки, отодвигает доски и убеждается — свёрток с дневниками всё ещё внутри. В целости и сохранности. Он достаёт все дневники, пролистывая один за другим и ища вкладыши. Фотографии и рисунки не рассматривает. Это без надобности. Ему сейчас важен только возможный листок с лабиринтом. Но в дневниках его не оказывается. Ким откидывает последний из них в сторону и садится на пол, спиной прислоняясь к кровати пацана. Прикрывает уставшие глаза и ведёт плечами, разминая их. В дневниках больше ничего особенного нет. Только исписанные страницы о чувствах и сложностях. Но это ему больше не нужно. Всё, что он хотел, он уже узнал. И про Ильсана, и про базы, и про этот дом. Дальше в дневниках дед пишет про чужое счастливое детство, первые шаги, первые слова и разбитые коленки. А про мальчишку Ким читать не хочет. Не сейчас. Он поднимается с места через несколько минут и идёт в кухню. Еда ему нужна сейчас больше, чем путь внизу. На ночь нужно будет снова поставить силки, а после приготовить часть мяса, чтобы что-то взять с собой. Времени это займёт как минимум до завтра, поэтому будет возможность отдохнуть и сделать передышку.***
Ким в очередной раз спускается вниз, взяв с собой только самое необходимое. Снова связка ножей на поясе и ногах, автомат на плече, пистолет, закрытый в кобуре, рюкзак с вещами за спиной и самодельная карта в руках. С каждым разом он проходит путь всё дальше. Учит территорию и запоминает проходы. Изучает. Тупики у него помечены на карте, поэтому он идёт в верном направлении. Лабиринт не меняется, поэтому здесь ему везёт. Если бы он менялся, как лес, или имел сотни ловушек в стенах, Тэхён бы не выжил. Очередная развилка заставляет задуматься. Ким прислушивается к звукам в проходах, но везде пустота, мрак и запах сырости. Ни одного звука, кроме капающей воды. Это нормально, учитывая, что это место с повышенной влажностью. Однако чем дальше он идёт, тем суше становится один проход. Запах уже не такой резкий, да и стены не влажные. Ночевать приходится в том же месте. Тэхён закрепляет факел на стене и раскладывает тёплый спальник. Большего у него нет. Ночевать в подземелье ему не страшно. Однако мерзкие кошмары всё равно не дают нормально спать. Всё тот же человек чудится во сне и постоянно гадко смеётся на ухо. Ким банально не может спать из-за него, а не из-за лабиринта. Утро даётся тяжело. Хотя, сколько времени на часах, Тэхён не знает. Он сейчас полностью потерян и скрыт от мира. Ким идёт дальше. И идёт так, словно знает, куда идти. Это странно, но человек во сне ему что-то нашептал. И ослушаться его Тэхён не смеет. Он проводит по стене рукой, замечая, что она не такая холодная, как остальные. И запах сырости уже не такой резкий. То ли ему чудится, то ли это действительно так. Тэхён идёт вперёд быстрее, прислушиваясь к звукам и постоянно трогая стены. Не забывает отмечать путь на карте, поворачивая в нужном направлении. Точнее, он надеется, что идёт туда, куда нужно. Верить гниющему человеку из кошмаров — так себе идея. Может, это всего лишь его глупые шутки или игры разума. Но у Кима выбора особо нет. На очередной развилке он останавливается, внимательно оглядывая проходы. Их три. И он точно знает, что ему нужно идти в правый. И не только из-за чутья и подсказок того человека. Нет. Из правого прохода доносятся звуки. Шум и гул, пока что-то непонятное, но это резко отличается от тех звуков, которые были прежде. В тоннелях была пустота и тишина. Но этот проход явно другой. Тэхён факелом светит в другие проходы, проверяя и их на всякий случай. Но шумоизоляция в них слишком хорошая. Через несколько шагов уже ничего не слышно, что даже странно. Чёртовы военные, которые оборудовали эти лабиринты… Поэтому приходится вернуться в другой проход, в самый правый. Ничего не меняется спустя даже несколько часов. Ким останавливается на привал, чтобы поесть и отдохнуть. Автомат держит наготове, постоянно прислушиваясь. Новых звуков не появляется, но гул напрягает. Словно работает какой-то механизм или генератор. И достаточно мощный. Звук словно на фабрике, хотя там Тэхён никогда не был. Предположить может. Возможно, за стеной какой-то источник энергии или что-то подобное. Гадать Ким не будет, он в физике и энергетике тоже ни черта не понимает. Прогуливал в школе все темы… Но этот шум означает одно — военные здесь точно есть, и Ким скоро до них дойдёт. А если не военные, то их база. Или ещё кто-то, кто следит за этим шумом. Не могло быть такого, что все про него забыли и оставили просто огромный механизм работать самостоятельно. Военные вряд ли такое сделают, если они действительно там. Тэхён идёт дальше, и проход постепенно словно бы сужается. Либо ему так кажется. По крайней мере, больше нет ответвлений, которые ведут в тупики или, возможно, в другие выходы в лес. Вряд ли здесь только один выход к домику. Чонгук как-то упоминал, что тот склад внизу не один такой. Возможно, в этом лесу несколько таких домиков. Просто никто не может их отыскать. И не будет, потому что в лес не суются. Про дома так вообще никто не знал. И не узнали бы, если бы не Чонгук… Ким вскидывает брови вверх, когда видит перед собой лестницу, ведущую вниз. Она железная и полностью вертикальная. После лестницы ничего нет, только голая стена. Выбора нет, поэтому Тэхён, посветив вниз факелом, начинает спускаться. С вещами, оружием и факелом это делать чертовски неудобно, но ничего из этого он бросить не может. Тем более, он не знает, что ждёт внизу. Лестница обрывается примерно в полутора метрах от земли. Это нормально. Многие лестницы сделаны именно так. Тэхён спрыгивает, держась одной рукой за тонкую ступень. И тут же осматривается, освещая всё факелом. Проход дальше не земляной, он бетонный. Становится даже интересно, на сколько метров он под землёй. Ким отмечает и лестницу на карте, примерно прописывая количество метров. Теперь он даже понимает деда Чонгука, который всё записывал в дневники. Иногда это слишком полезно. Особенно если некоторые мысли во время дела так и не покидают воспалённый разум. Тэхён вновь идёт вперёд. Идёт медленно, тщательно всё осматривая. Гул словно становится меньше, чем был раньше. Возможно, здесь звук блокируется за счёт бетона или ещё чего-то. Он останавливается периодически, рисуя карту и записывая метры. Ориентируется на свои шаги. Через несколько часов Ким останавливается на очередную ночлежку. Он понятия не имеет, сколько сейчас времени наверху, и село ли солнце. Но ему нужно отдохнуть. Его организм давно чувствует, когда ночь, а когда утро. И сейчас скорее всего уже поздний вечер, если судить по усталости в ногах, спине и шее. Он не знает, сколько ему ещё идти. Возвращаться обратно смысла нет, он слишком много прошёл. Хотя, если заготовленное мясо закончится, ему придётся подняться обратно, сколько бы сил у него ни осталось. Но об этом он подумает завтра. Сейчас Тэхён просто закрывает глаза, надеясь, что огонь в факеле не погаснет. Иначе будет слишком сложно добираться.***
Однако следующее утро встречает неприятной неожиданностью. Тэхён, спустя несколько часов, доходит до конца тоннеля. И останавливается в тупике. — Какого чёрта? — Ким плотно сжимает челюсть, начиная злиться. Он был уверен, что идёт правильно. Или слушать гниющего человека было ошибкой? Выходит, путь проделан зря? — Вот же тварь…