bloody blessing

Сугуру отдал бы все на свете, лишь бы не видеть, как в блестящих глазах вампира, разрастаясь и покрываясь глубокими трещинами, рождалось неисчерпаемое горе, рвущее натянутые струны нервов, замораживающее голосовые связки, слой за слоем сдирающее кожу. Годжо, который с каждым новым словом священника все ниже опускал голову, горбясь и покрываясь крупной дрожью, пугал брюнета до режущих мурашек и желания вскрикнуть, натянуть на голову одеяло, подобно маленькому ребенку, что прячется от чудовищ, поселившихся в шкафу. Гето, как сапер на минном поле, выбирал слова, чтобы как можно мягче рассказать Сатору обо всем, что узнал от Кендзяку, но, когда добрался до самого трудного — до захваченного тела Камо Норитоси и гибели клана Годжо, понял, что не знает, что говорить. Как вообще можно было сообщить такие страшные новости, не вызвав у собеседника шок и гнев? Это в фильмах герои, сокрушенные открывшейся правдой, подымались с колен и жили дальше, потому что так было заложено в сценарии, а в реальной жизни все могло быть гораздо хуже. Вдруг разум чистокровного не выдержит и вместо одного сумасшедшего монстра мир получит второго, не менее опасного? По недоумевающему взору Годжо было видно, что он не понимал, как связан некий Кендзяку, оказавшийся первопричиной освобождения Сукуны и всего вороха последовавших за этим проблем, с его семьей, жившей без малого две сотни лет назад. Сатору никогда не слышал об этом чистокровном, даже мельком, и никак не мог взять в толк, что тому могло понадобиться от клана Годжо. Юноша тихо рычал, внимая словам Сугуру о намерениях нового противника взять под контроль тело Рёмена, чтобы упиваться своей силой и жить как можно дольше, а когда услышал, что и сам является запасным планом Кендзяку, то и вовсе чуть не сорвался с места, благо Гето успел вцепиться в альбиноса крепкой хваткой и удержать подле себя. Желание Сатору устроить новую Варфоломеевскую ночь ощущалось нервными накатами его ауры, резко понизившей температуру в комнате, отчего изо рта священника шли клубы пара, когда он говорил. Только вот охотник не ощущал холода, нервно потея и кусая губы в попытках наконец начать бьющий под дых рассказ о том, как погибла родня кровопийцы. — Господи Иисусе. Сатору… Я пойму, если ты возненавидишь меня за то, что я сейчас скажу. — Что ты несешь, Сугуру! Как я могу тебя ненавидеть? — юноша похлопал бесцветными ресницами и сощурился. — Нет, Сатору, послушай, это важно. Боже, дай мне храбрости, — полукровка на мгновение закрыл глаза, собираясь с духом. — Кендзяку, он… Черт возьми! — Сугуру? — Господи, я не знаю, как сказать об этом так, чтобы тебе не было больно! — отчаянно рявкнул Гето, несильно боднув окутавший его холод искрящимся раскатом. — Когда ты был мал, Камо Норитоси уехал на время из Японии. Он встретил Кендзяку, и тот убил его, а потом вселился в его тело. Глава клана Камо, которого ты знал, все это время был лишь пустой оболочкой. — Что? Гето с опаской взглянул на собеседника и задержал дыхание, увидев в широко распахнутых глазах Сатору удивление и обжигающее неверие. Так смотрели маленькие дети, которым сообщили, что подарки на Рождество им всегда тайком покупали родители, а не таинственный добряк Санта Клаус. Такой же взгляд был у тех, кто вложил последние деньги в азартную ставку, сулившую стопроцентную победу, но проиграл. Точно так же глядел единственный выживший пассажир затонувшего корабля, качающийся на волнах и заметивший, что судно, шедшее на помощь, вдруг развернулось в обратную сторону. Сугуру почувствовал, как у него начали трястись руки, а в горле закололо, точно кто-то напихал в него колючую проволоку. — Что ты сказал? — Кендзяку захватил тело главы Камо. Поэтому ты не мог понять, что не так с его аурой. Эта тварь умеет скрывать ее, но не от чистокровных, — святой отец пытался говорить ровно, удержаться от того, чтобы не начать сипеть. — Зачем тогда он вернулся в Японию? Кендзяку просто мог существовать в теле Норитоси. — Он вернулся за тобой, — Сугуру ощутил, как от произнесенных слов у него в очередной раз что-то оборвалось внутри. — Кендзяку планировал забрать себе твое тело уже тогда, а не сейчас, когда выпустил Сукуну. Я ведь говорил тебе, когда рассказывал про Аманай, что ублюдок умеет читать чужие воспоминания, и… — Сугуру, это из-за него? — дрогнувший рассыпавшимися жемчужинами голос Сатору прервал охотника. — Моя семья? — Прости меня, Сатору. — Из-за него?! — Да, — жестокое слово слетело с губ полукровки прежде, чем он собрал воедино разбредшиеся мысли. Коралловые радужки, потухшие, как перегоревшие лампочки, внезапно запылали, словно вспыхнувшие в кромешной тьме сигнальные костры. Непролитые слезы, застывшие прозрачной смолой в уголках глаз, засверкали ярче драгоценных камней, хоть собирай их и нанизывай на нить. Сугуру испугался, когда аура вампира, грохнувшая треском раскалываемого пополам ледника, угрожающе вцепилась ему невидимыми когтями в плечи. Теперь мужчина чувствовал себя так, будто пространство вокруг него было сплошь усыпано капканами, и в какую бы сторону полукровка ни подался, ему в любом случае пробьет ноги. Охотник замер, боясь даже сделать вдох. — Что он сделал? — Сатору в упор уставился на священника, сжав в ладонях покрывало постели. Голос вампира дребезжал от обиды и карабкающейся наружу из горла ненависти. — Как они погибли? — Сатору… — Отвечай! Я хочу знать! — Я не уверен, можно ли доверять словам Кендзяку, он мог специально выдумать эту версию, чтобы разозлить тебя, — Гето сглотнул, совершенно не готовый к такому выбивающему из легких весь воздух разговору. — Твой отец выяснил, что Норитоси не тот, за кого себя выдает, и запечатал тебя в гробнице, чтобы уберечь от Кендзяку. Эта падаль утверждает, что Юудэй убедил свой клан умереть ради сохранения тайны тюремного царства, а сам погиб в сражении с ним. Сатору, это может быть ложью! Прерывисто дыша и раздувая ноздри, альбинос вперился глазами куда-то в пространство перед собой и, казалось, больше не слушал собеседника. И без того светлое, словно выточенное из куска мрамора, лицо юноши потеряло краски, даже обычно чуть розоватые, как цветок шиповника, губы Годжо побелели, сделав кровососа похожим на бездушную статую. Одни только глаза Сатору, бешено горящие, подернутые влажной пеленой, с покрасневшей склерой, говорили о том, что перед Сугуру все же живое существо, а не мертвый камень. Судорожно вздрогнув, вампир резко наклонил голову вперед, пряча от полукровки лицо, и брюнет услышал, как юноша тихо взвыл, точно раненый зверь. Коря себя за то, что фактически обрушил на голову Сатору жестокую правду, и чувствуя, что проволока в горле начала шевеление, прокалывая и разрезая нежную слизистую, заражая кровь старой ржавчиной, Сугуру потянулся было коснуться плеча Годжо, но неуверенно отдернул руку, когда кровосос зарычал и рванул когтями ткань покрывала. Вслед за рыком донеслось громкое всхлипывание, захлебывающееся, как будто его изо всех сил пытались сдержать, но не сумели. Вцепившись в разодранную постель, Сатору вжался в нее лицом, стараясь заглушить рвавшийся из груди плач, и Гето прижал ко рту руку, чуть не упустив уже свой горестный стон. Охотник запоздало понял, что мог бы ничего не говорить юноше, уберечь его от новых потрясений, ведь Годжо только-только вернулся к нему, вырвавшись из ледяных объятий смерти, а он, Сугуру, собственными руками толкнул Сатору в бездонный колодец отчаяния. Полукровка мог дождаться, когда они вернутся в Токио, уже немного успокоившиеся и залечившие ранения, как следует подготовить нежить к болезненному откровению и только тогда рассказать о Кендзяку, а не с порога бить альбиноса по нервам. Гето крепко зажмурился, принявшись в мыслях костерить себя на все лады за недальновидность и бессердечность. И когда он стал таким несдержанным и глухим к чужим чувствам? Неужели Кендзяку был прав, и где-то на самом дне своей души святой отец и в самом деле считал Сатору причиной несчастий, потому, сам того не сознавая, специально причинил юноше словами боль, мстя за все приключившиеся с ним беды? Нет, этого просто не могло быть, Сугуру желал Годжо только добра! Не могла родиться эта щемящая сердце боль из ненависти и стремления навредить. С каждым тихим всхлипом Сатору душа мужчины раскалывалась на неровные части, вспарывая священника изнутри, заставляла до кровоподтеков прикусывать губы. — Сатору, мы выясним, что на самом деле случилось с кланом Годжо, клянусь Всевышним. Кендзяку — проклятый ублюдок, и он будет гореть в преисподней за свои деяния. Мы натравим на него все вампирское сообщество, он не уйдет живым. — Они все погибли из-за меня, — глухо простонал в простынь юноша. — Нет-нет-нет, не смей так думать, — Сугуру хотел придвинуться ближе, но не смог из-за резкой боли в простреленной ноге, поэтому просто положил ладонь рядом с головой собеседника. — Это не твоя вина! Твоя семья пострадала из-за Кендзяку. — Но если бы я не родился, никто бы не умер. Ни отец, ни матушка, ни глава Камо. — Сатору, немедленно прекрати! — Я мог остановить Кендзяку, но не сделал этого! — Годжо резко поднял голову и вытаращился на Гето разъяренными заплаканными глазами. — Отец внял моим словам, а я не понял, насколько все серьезно! Эта тварь больше десяти лет ошивалась рядом, а у меня и мысли не возникло, что это змея, притаившаяся за камнем! — Ты был ребенком, Сатору. — Сугуру, мне было девятнадцать! В моем возрасте отец командовал клановым войском! Я подвел его, понимаешь? Он и матушка надеялись на меня, видели во мне главу клана, а я всех подвел! — Было бы лучше, если бы ты погиб вместе с ними? Или стал бы сосудом для Кендзяку? — священник нахмурился, шумно сглатывая желчный ком в горле. — Думаешь, этого хотели бы твои родители? — Я бы погиб в сражении, как отец. Для самурая это честь. — А я не хочу, чтобы ты погиб! Я хочу, чтобы ты жил, черт тебя дери! — Я отомщу за свой клан, Сугуру. Я смою свой позор кровью Кендзяку, — дико оскалившись, вампир поднялся на ноги. — Куда ты собрался? Сатору, остановись! — полукровка встревожено дернулся, потянулся к юноше, чтобы схватить за рукав. — Не уходи! — Отстань от меня! — Сатору громко рявкнул, атакуя собеседника аурой, и брюнет, зашипев от испуга и боли, прижал к груди покрывшуюся сверкающим инеем кисть руки. — Сатору, пожалуйста, останься со мной. Мы вернемся в колледж и вместе придумаем, как одолеть и Сукуну и Кендзяку. Вместе, слышишь? Умоляю, не делай глупостей, Кендзяку только этого и ждет! Сатору, ты нужен мне, нужен нам всем! Господи, да остановись ты! Годжо, разъяренно стерев кулаками слезы, выскочил вон из номера, потоком энергии снеся дверь, отчего та повисла на одной петле и жалобно скрипнула. Трескучий холод, охвативший помещение, постепенно отступил, сменившись ласковым теплом, но Сугуру от этого стало только поганее, ведь вместе с потоком ауры ушли последние следы пребывания Сатору рядом с ним, оставив напоследок горькое послевкусие поражения. Брюнет с ненавистью посмотрел на свою перетянутую кровавым бинтом ногу — если бы не рана, Гето бросился бы вслед за альбиносом, повалил бы на землю, связал по рукам и ногам и не позволил бы покинуть территорию отеля, а потом просто увез бы обратно в Токио. А теперь одному только Богу было известно, куда отправился охваченный скорбью и яростью чистокровный вампир. Откинувшись назад, священник с громким разочарованным выдохом провел по лицу ладонями, потом рывком схватил одну из подушек и швырнул ее в сторону распахнутой двери, словно это она была виновата в случившемся. Отправить духа приглядывать за Сатору мужчина не мог — чем дальше от хозяина находилось чудище, тем слабее была их связь, и она могла в любой момент разорваться, швырнув духа обратно в его мир. Оставалось только надеяться, что у кровососа хватит благоразумия не наломать дров. Гето прикусил себе костяшки пальцев, прикрыв глаза и сделав несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Темная тварь в его сознании неодобрительно клацнула клыками и свернулась в клубок, исчезая в глубинах разума, и теперь полукровка осознал, что остался в номере совсем один. От вакуумной тишины вокруг стало так неуютно, что Сугуру сцепил пальцы в замок и поднес их к губам, начав шепотом молиться Всевышнему, чтобы тот уберег Сатору от беды. Слова, наполненные горячим трепетом, рождались сами собой из глубины сердца мужчины, сплетались в пылкую клятву, подобную той, какую давал преданный рыцарь своему королю. В какой-то момент Гето прервал самого себя, открыв глаза и уставившись в потолок — среди пречистых образов вновь беспокойным проклятием прорвался порочный оскал Кендзяку, нарушив таинство общения священника с Творцом. Сугуру взвыл и спрятал лицо в сгибе локтя, чувствуя, как вспыхнули жаром его щеки. Уродливые намеки чистокровного чудовища смущали брюнета, лишили покоя и заставляли теперь сомневаться во всем, что касалось Годжо. Что если все прикосновения и слова, которые Гето дарил альбиносу, действительно были продиктованы чем-то низменным, а не искренним желанием поддержать? Что если полукровка оказался слаб перед силой вампирского обаяния и поддался инстинктам, пробужденным порочной магией? А может, это просто взбунтовалась лишенная ласки грешная плоть? Сугуру ходил на свидания с девушками в средней школе, где учился до колледжа охотников, и в принципе не испытывал проблем в общении с противоположным полом. Переплетенные пальцы, поцелуи на последнем ряду в кинотеатре, смс-сообщения среди ночи, прогулки в дождливую погоду под одним зонтом — все это было в золотой юности Гето, но осталось тусклыми воспоминаниями где-то на задворках разума. После инцидента с Аманай и автомобильной аварии родителей Сугуру забыл о существовании любви и открыл ее для себя заново уже в лоне церкви. Но то была иная любовь, чистая и возвышенная, наполненная хоровыми распевами псалмов и благодарным шепотом верующих прихожан церкви отца Маттео. В ней не было места для темной страсти, пытавшейся разродиться в душе полукровки — тем более к мужчине. Но ведь Гето никогда не испытывал тяги к своему полу, откуда тогда появилось это дикое волнение? Неужели он настолько изголодался по плотским удовольствиям? Чувствуя, как его начинает трясти от стыда и липкого страха, священник отнял руки от лица и принялся громко звать к себе директора Ягу, студентов, хоть кого-нибудь, чтобы не оставаться больше один на один с сумрачными мыслями и фантазиями.

*

Замахнувшись, Сатору изо всех сил ударил кулаком дерево, в кровь разбивая и дробя себе костяшки пальцев — вверх по стволу пошла длинная трещина, а с ветвей с криком и шорохом слетели встревоженные птицы. Чистокровный продолжал бить по древесине до тех пор, пока у него не онемели пальцы, а в края ссадин не вбились щепки-занозы, только тогда юноша, злобно зарычав, пнул дерево и отошел подальше. До рассвета оставалось несколько часов, но небо уже начало озаряться призрачным сиянием, таким благословенным и спасительным для всех, кто не был порожден самой тьмой. Ущелье, куда пришел Годжо, мирно спало и дышало шелестящей кроной густого леса, растянувшегося на многие километры вперед, стеной укрывающего Хаконе от посторонних глаз. Над головой вампира висел прочный металлический мост, выполнявший функцию железнодорожных путей для туристического поезда по всему поселку, но с момента появления Рёмена в Канагаве им перестали пользоваться. А какие живописные виды открывались людям из окон вагонов, когда они проезжали мимо! Разве сравнятся высоченные коробки небоскребов с природными малахитовыми покровами, красоту которых не сумеет передать даже самый искусный в мире художник? Сатору было плевать на простыни трав, на разросшиеся вековые кроны, на причудливые каменные изломы ущелий — его разрывало изнутри от бешеной, как штормовая волна, злости, пожирающей сердце, точно чудовищный Амат. Участившийся пульс барабанной дробью гремел в ушах, затмевая собой все остальные звуки, раздражал и без того взвинченный разум, отчего Годжо то и дело хватался за голову, сгибался в три погибели. Неизвестно, чего чистокровный вампир сейчас желал сильнее: отправиться на поиски Кендзяку, чтобы раз и навсегда расквитаться с ним, или сигануть с разбега вниз, на камни, надеясь, что это поможет унять выжигающую пламенем Инферно боль. Тело, пошатываясь из стороны в сторону, само собой понесло альбиноса к краю ущелья, но Сатору вдруг запнулся о собственные ноги и упал, распластался по мягкой, прохладной, чуть влажной осенней траве. Вздрогнув от неожиданного удара об землю, вампир громко всхлипнул, сгреб в кулаки черную почву и бархат травинок и раскрыл рот в беззвучном крике. А может, он все-таки оглох от собственного вопля, поэтому ничего не услышал? С титаническим усердием поднявшись и сев на колени, Годжо вцепился себе в и без того грязные волосы, еще сильнее пачкая их землей, запрокинул голову, набрал в легкие как можно больше воздуха — и теперь уже по-настоящему разгромил ночную тишину под мостом горестным, обиженным, закованным в лед криком. Светлеющее небо над ущельем наполнилось рванувшимися в панике лесными птицами. Треснувшие до крови уголки широко открытого рта защипало от боли, но по сравнению с тем, как переворачивалось и разрывалось все внутри у Сатору, это был пустяк, ничтожная досадная мелочь, на которую не стоило даже обращать внимание. Это был крик разбитых, хрупких, точно древняя ваза, надежд, вопль опустошенной души, отчаяние истоптанного сотней безжалостных ног сердца, и если бы им можно было вызывать наводнения, весь мир бы уже был затоплен. Из-за хлынувших потоком слез альбинос не видел ничего, кроме смазанного мокрого варева, но ему и не нужно было смотреть, что творилось вокруг. Продолжая выть и захлебываться влажным хрипом, Годжо завалился набок, падая обратно на землю, подтянул к груди колени и вновь стал тем наивным худощавым несмышленышем, сидящим на энгаве и плачущим из-за того, что его отругал отец. Юудэй никогда не кричал на сына (достаточно было придать голосу чуть больше строгости, чтобы отпрыск угомонился), но в тот раз глава клана сорвался, придавил Сатору к земле вымораживающим наплывом своей ауры. А всë потому, что Сатору подрался с сыном прислуги, который не захотел бросать с ним камешки в домашний пруд, и исполосовал мальчику когтями руки и живот. Ребенок, слава милостивому Будде, остался жив, но был серьезно искалечен. Годжо Юудэй налетел на сына, как коршун — тогда же он первый и последний раз залепил альбиносу пощечину, такую звонкую и хлесткую, что чистокровный свалился на пол. Годжо-младший никогда не видел отца таким взбешенным и расстроенным, а когда мужчина поклялся, что если Сатору вновь причинит боль кому-то, кто слабее и беззащитнее него, то отрубит ему руки, мальчик и вовсе заревел в голос, закрыв ладонями лицо, чтобы не видеть страшных глаз Юудэя. Конечно, с отцом истинный потом помирился, но и навсегда запомнил преподанный ему урок. — П-папа… Оте-е-ец! — нежить ткнулась лицом в сгиб локтя, закрыла второй рукой голову, будто защищаясь от чего-то, зашлась в глухом, до рвотных позывов, кашле. Память, жестокая, как палач, подбрасывала Сатору все новые и новые воспоминания о его семье, наносила все более глубокие, незаживающие раны, сочащиеся гноем и черной кровью. Вот он сорвал с заднего двора резиденции какой-то выросший одинокий синий цветок и принес матери, а та позволила ему сунуть тонкий стебель в пучок среди переливающихся золотых заколок с каменьями. Вот чистокровный вместе с отцом (Сатору на тот момент уже было пятнадцать) выехал верхом на коне к окраине Эдо, чтобы спугнуть засевших там дорожных разбойников, нападавших на повозки с урожаем. Вот Юудэй торжественно вынул из ножен новехонький клинок, выкованный специально для Сатору, осмотрел тонкую работу кузнеца, а после вложил оружие в выставленные руки сына, стоявшего перед ним на коленях. Вот глава клана с задумчиво-серьезным видом сообщил, что отпрыску пора подыскивать невесту, на что юноша покраснел, как киноварь, и поперхнулся отхлебнутой из чаши кровью, а Мизуки тихо захихикала, прикрыв рот рукавом кимоно. Матушка вынырнула из глубины воспоминаний, нежными светлыми руками удерживая на весу пятилетнего Сатору. Они стояли на террасе среди ночи и смотрели, как в недосягаемой вышине над их головами поблескивали крошечные точки-звезды. Высшая рассказывала какие-то чудесные небылицы о гуляющих по мосту над звездной рекой возлюбленных, Ткачихе и Волопасе, а мальчик внимательно глядел в небо красными глазками и говорил, что никого там не видит. Женщина снисходительно улыбнулась, объяснив, что когда Сатору подрастет и встретит ту, что предназначена ему волей богов, то непременно заметит этих бессмертных супругов, живущих среди звезд, а после ласково прихватила клыками пухлую детскую щеку, заставив сына фыркать и отмахиваться ладошками. — Ма… матушка-а. Я вас под-двел. Я всех подвел! — Годжо сипел, как старая заезженная пластинка, которую сунули в древний патефон и попытались заставить играть. Испачканное пыльными разводами лицо вампира жгло и стягивало от соленых слез, но у альбиноса не было сил стереть их, и он продолжал шмыгать носом, пряча голову, как будто боялся удара со стороны. — Простите меня. Глаза маленького истинного были круглыми от шока, но куда более перепуганным был взор его самурая-охранника, за шиворот вытащившего подопечного из пруда, куда тот юркнул по неосторожности, потеряв равновесие на гладких камнях. Мужчина дышал через раз, словно не веря, что успел выловить ребенка до того, как тот наглотался бы воды и утонул. Самурай прижал ко рту палец, призывая юного господина молчать, а не начинать орать на всю резиденцию, и альбинос, как ни странно, согласно закивал головой. Прислуга, которой воин-полукровка пригрозил кулаком, молча и шустро высушила и переодела Сатору, и на этом можно было бы считать инцидент исчерпанным, если бы Годжо-младший через пару недель, когда все семейство отдыхало на террасе, не спросил у отца, успел бы тот поймать его, как Тору, если бы он снова упал в воду. Досталось в тот вечер и мальчику и его охраннику. Ояма Тору был единственным другом Сатору, несмотря на то, что был на семнадцать лет его старше, и оставался телохранителем наследника клана вплоть до того самого дня, когда отец запечатал отпрыска в гробнице. Поначалу Годжо-младший враждебно относился к самураю, все время старался сбежать из-под его опеки, но случай с прудом заставил ребенка взглянуть на Ояму под другим углом и наконец понять, что полукровка ему не враг. — Вернит-тесь, прошу, вернитесь! Из тумана появилось новое лицо, но это были уже не родители и не кто-то из членов клана. Со дна мутного пруда воспоминаний на юношу глядели жадные глаза Камо Норитоси, нет, Кендзяку. Громко всхлипнув, Сатору распахнул слипшиеся от слез ресницы и задышал так часто, что у него зажгло легкие. Мужчина наклонился к мальчику и вгляделся в его лицо так, будто видел впервые, хотя Годжо-младший помнил этого странного человека, иногда приходившего к Юудэю. Крупная рука высшего опустилась на макушку кровососа, взъерошила белые волосы, и Сатору едва не дернулся — такой холодной и грубой показалась ему ладонь мужчины. Глава Камо всегда мягко улыбался, но что-то странное виделось малышу в этой, будто нарисованной, улыбке. А когда отец научил сына прощупывать чужие ауры, Сатору долго ломал голову над тем, почему из-под потока пульсирующей толчками кровообращения энергии Норитоси как будто проглядывали странные склизкие щупальца, пахнущие чем-то гнилостным. Однажды высший вампир появился на пороге аккурат перед тем, как Юудэй и Сатору выехали верхом из резиденции. Конь альбиноса вдруг взбесился и встал на дыбы, сбросив седока на землю, и не успел Годжо сообразить, что произошло, как к нему подлетел Норитоси и принялся ощупывать голову и шею юноши на наличие травм, и это так смутило и разозлило Сатору, что он отбросил от себя руки мужчины и отполз подальше. Камо ответил привычной своей снисходительной улыбкой, отмечая, что просто испугался за чистокровного, но Годжо долго еще вздрагивал, вспоминая прикосновения Норитоси. — Тварь. Прок-клятая тварь, я убью тебя, — злобно зашипев сквозь клыки, Сатору уперся ладонями в землю, поднимая одеревеневшее тяжелое тело. — Я у-убью тебя. Убью. Ты заплатишь за все. За отца, за матушку. За мой клан. Я убью тебя! С трудом удержав равновесие и едва не упав, вампир широко расставил ноги, как его учил Итадори, сгруппировался, вытянул перед собой кулаки. Из-за сбившегося ко всем чертям дыхания Сатору никак не мог сосредоточиться на очаге своей силы, то и дело упуская тонкую нить энергии, но юноша и не думал попробовать успокоиться — ему требовалось выпустить дар крови прямо здесь и сейчас. Злясь и шмыгая носом, Годжо пялился на дрожащие руки, что-то нечленораздельно рычал и изо всех сил пытался заставить цветные всполохи окутать его конечности. Красные искры игриво трещали, облизывая пальцы альбиноса, но Сатору гнал их прочь, потому что всем своим естеством, всеми рваными ошметками своего сердца желал видеть другое сияние, синее. Васильковое, как цветок в волосах матери, как сочная ягода, которую продавали на рынке Эдо. Сапфировое, как ткань домашнего кимоно отца, как мешочек с табаком на поясе Тору. Ультрамариновое, как расписные веера в театре Кабуки, куда Сатору иногда ходил вместе с отцом и главой Зенин, когда последний бывал в прекраснейшем расположении духа и не был настроен на споры с Юудэем. Вампир напрягся, стиснул кулаки еще сильнее, шумно задышал через рот. — Давай. Ну же, давай! Давай! Ты говорил, что она у меня тоже есть! — Сатору с обидой в голосе вскрикнул. — Ты сказал, что я приручу Синюю! Отец! Помоги мне, прошу тебя! Ты обещал сделать меня сильнейшим! Удушливо сгустившаяся аура Годжо плотным сверкающим покрывалом растянулась по земле, превращая легкие травинки в хрустящий ледяной покров, вскарабкалась по стволам деревьев, выцарапывая на древесине затейливые узоры. Кровосос злобно всплеснул руками, так и не добившись проявления Синей, подлетел к ближайшей насыпи из каменных валунов и разъяренно ударил по ней алым взрывом, расколотил в кучку мелких камней. Не успокоившись на этом, Сатору принялся метаться по лесу у ущелья, с жутким грохотом обрушивая развороченные деревья, озаряя полутень багровыми вспышками. Чувствуя, что еще немного, и он сам взорвется от гнева, чистокровный рухнул на колени посреди маленькой полянки, замахнулся и обоими кулаками ударил по земле, оглашая массив новым криком — не скорбным, но первобытно-бешеным, таким злым, что сам Сатана позавидовал бы неистовству Годжо. Наполнившись чужим горем и жаждой мести, аура Сатору вдруг резко, грубо всколыхнулась, как сорвавшийся с поводка бойцовский пес, и разлетелась вокруг с губительным треском, вмиг заморозила древесную кору и оттянула к земле ветви толстыми прозрачными сосульками, превратила начавшую по-осеннему желтеть долину в царство снега и холода. Выдыхая изо рта пар, Сатору уперся лбом в подставленные кулаки и сидел так, позволяя лютующей энергии пожирать лес, пока не почувствовал, как в его голове вдруг стало ясно, точно кто-то вскрыл альбиносу череп и вычистил все страшные гнетущие мысли и образы. Поджав покрывшиеся тонкой коркой льда губы, нежить медленно поднялась, вытерла тыльной стороной ладони дорожки слез, судорожно выдохнула и побрела прочь.

*

— Сука, этого нам только не хватало, — директор Яга потер пальцами переносицу. — Ты сказал Годжо? — Нет, — Сугуру мотнул головой, принимая из рук Мэй-Мэй чистый бинт и наматывая его поверх заново обработанной через разрезанную штанину брюк раны. — Он уже успел уйти. Не думаю, что после услышанного о своей семье Сатору был бы рад узнать, что его собираются вести, точно ягненка на закланье, к тому, кто фактически вынудил клан Годжо умереть. — Бедняга, его судьбе не позавидуешь, — без какой-либо иронии произнесла охотница, откинувшись на спинку кресла возле постели. — Если этот маленький ублюдок прямо сейчас понес свою задницу к Кендзяку и кинул нас здесь, я самолично уговорю Совет выдать ордер на его отстрел, — мужчина раздраженно фыркнул. — Я надеюсь, очень надеюсь, что у Сатору хватит благоразумия не делать этого, — священник устало выдохнул. — Он сейчас эмоционально нестабилен, и заманить его в ловушку — как пальцами щелкнуть. Я уверен, что Кендзяку сделает ставку на это, он предпочитает играть грязно. — С такими талантами он мог бы сделать себе имя на фондовом рынке, — Мэй-Мэй улыбнулась, коснулась губ кончиками аккуратных пальцев. — Мошенник вышел бы хоть куда. — Что будем делать? Ты же не поверил словам этого куска дерьма и не потащишь к нему Годжо? — Конечно нет! — Сугуру возмущенно махнул в сторону бывшего наставника рукой. — Я Кендзяку и близко к Сатору не подпущу. Охотники, выслушав Гето, сразу поняли, что дело запахло не просто гнильцой, а тошнотворной, едкой вонью разложения. Яга Масамичи на протяжении всего рассказа перебивал брюнета, прося еще раз повторить отдельные моменты, которые не понял сразу, и чем подробнее раскрывалась загадочная личность «Арису», выпустившей чудище из колыбели, тем мрачнее становился руководитель столичного колледжа. Правду о главе Камо и гибели Годжо мужчина встретил сочной руганью, между строк отмечая, что, если это дойдет до Наобито и Норитоши, а дойдет обязательно, вампирское сообщество превратится в бушующее жерло пробудившегося ото сна вулкана. Совет охотников тоже не спустит дело на тормозах, бросит полукровок вылавливать проклятого кукловода, и тогда вся Япония перевернется с ног на голову. — Блять, как меня все это заебало, — риторический возглас Яги тяжело повис в комнате, и ни у кого не нашлось, что сказать в ответ. — Сообщите Тенген сейчас или когда приедем? — Мэй-Мэй первой нарушила гнетущую тишину. — Сейчас, такое не будет терпеть до возвращения в Токио. Гето, дашь описание Аманай? Наверняка охотников ближайших префектур отправят в патруль. — Думаю, в открытом доступе есть ее детские фото, она практически не изменилась, только выглядит чуть старше, — Сугуру повел плечом, — но в этом нет смысла. Не уверен, что Кендзяку продолжит использовать тело Рико после того, как засветился передо мной, ну а если на ориентировку наткнется, тем более в новую оболочку перепрыгнет. А без чистокровного его ауру не засечь. — Предлагаешь всем сидеть и нихуя не делать? Кабинет министров и так попытается вздрючить нас по самые гланды за то, что их бойцы полегли, — директор стиснул зубы так сильно, что у него заиграли желваки. — У нас тут две гниды, одна из которых хочет жрать людей и города с землей ровнять, а вторая выебывается и строит из себя Мистера Зло, помогая первой. И есть три варианта. Первый — сложить ручки и сдохнуть. Второй — добраться до Кендзяку и завалить его в первую очередь, чтобы не путался под ногами. Третий — стравить этих тварей между собой. Сукуна разберется с Кендзяку в два счета, ну а потом Годжо его опрокинет. И лично я голосую за последнее. — Поддерживаю, — согласно кивнула охотница. — Я не отрицаю того, что Сатору должен победить Сукуну, — священник развел руками. — Я против того, чтобы он вообще хоть каким-то образом контактировал с Кендзяку. Сатору не должен пересечься с ним в Окаяме. — И как ты собираешься это провернуть? — Яга недоверчиво сощурился, уставившись на бывшего ученика. — Я сам устраню Кендзяку. Гето принял решение еще в тот момент, когда очнулся от магического сна, наложенного мантрой Иджичи, и лежал на кровати, пялясь в потолок и прокручивая в голове разговор с чистокровным. Если Кендзяку надеялся, что угрозами и простреленной ногой сумеет сломить волю полукровки и переманить на свою сторону, то он совершил самую главную ошибку в своей жизни. Коли вздумал тыкать в спящего дракона палкой, убедись в первую очередь, что облачен в доспехи и вооружен, потому что, когда чудовище откроет глаза, убраться целым и невредимым, без боя, уже не получится. Сугуру потряхивало от мысли, что Кендзяку на все сто процентов был уверен в своей победе, ну или в том, что уйдет безнаказанным, но куда сильнее мужчину злил сам факт, что проклятый кровосос посмел предложить ему предать своего дорогого друга, с которым священник успел пройти огонь и воду. Темная тварь в душе охотника завозилась чешуйчатыми кольцами, вибрацией рычания сотрясла нутро, и Сугуру не мог так просто это оставить. — Скажи, что я, блять, ослышался. Скажи, что я ослышался, а ты просто хреново пошутил, — Яга медленно поднялся со своего места, буравя собеседника глазами и накаляя воздух в номере всполохом ауры. — Я устрою облаву на Кендзяку и уничтожу его. — Ты совсем охуел, Гето? Видать хорошо тебя башкой там приложили! Вытащи уже свое геройское шило из задницы. Если Совет узнает, он отстранит тебя, потому что ты заинтересованное лицо, — охотник ткнул в сторону святого отца пальцем. — Совету необязательно знать все подробности. Для него главное, чтобы миссия была выполнена успешно, а каким образом — уже лишние детали. — Я тебя сейчас задушу. — Яга-сенсей, если Сатору не будет сосредоточен на Сукуне, он проиграет. Ему незачем волноваться о чем-то еще. Мы должны помочь ему. Вы вместе с Советом и вампирами разворошите это осиное гнездо, а я возьму на себя устранение Кендзяку. Поверьте, так мы сэкономим время и нервы. — Хм-м, а ведь может сработать, — подала голос Мэй-Мэй, задумчиво постучав себя пальцем по подбородку. — Достаточно пустить тварь по ложному следу, убедить, что Гето согласен работать на его условиях, а потом заманить в ловушку. Но нужно быть предельно осторожными, против нас играет гроссмейстер с опытом в тысячу лет. — Кендзяку может быть самой хитрой мразью на свете, но он проколется на мелочи, я вам обещаю, — с горячностью ответил Сугуру. — Ты точно наш Гето? — вдруг спросил Яга Масамичи, изумленно выгнув бровь. — Вы о чем? — брюнет напрягся, перевел взгляд с Мэй-Мэй на наставника. — Ты только что сказал «мразь» и не перекрестился. Когда Сатору, весь выпачканный грязью и пылью, с заплаканным лицом и покрытыми подсохшей кровью руками появился у порога номера Сугуру, охотники добродушно посмеивались, отмахиваясь друг от друга, точно старые приятели, собравшиеся за кружкой пива и вспоминающие приятные моменты из прошлого. Первым возникшую неловкую тишину разбил Яга, танком двинувшись к чистокровному, который вдруг сжался и как будто уменьшился в размерах. Нависнув над Годжо, охотник принялся с пристрастием едва ли не выбивать из собеседника ответ на вопрос, где тот был все это время. Сатору беспомощно взглянул в сторону священника, но тот и сам пялился на вампира так пристально и внимательно, что юноше не оставалось ничего иного, кроме как поднять руки и пролепетать что-то о том, что просто гулял снаружи и переваривал полученную от Сугуру информацию, а вовсе не отправился искать опасных приключений на голову. Яга смерил альбиноса с головы до ног подозрительным взором, прищурился, затем больно ткнул Сатору пальцем в грудь и приказал пойти умыться, если кровосос не хочет, чтобы его спутали с каким-нибудь забредшим низшим и нашпиговали серебром. — Сатору, никогда больше так не делай! — тут же зашипел Сугуру, когда истинный вернулся и опустился в кресло, где ранее сидела Мэй-Мэй. Полукровки решили на время оставить разговор, касающийся охоты на Кендзяку, и как можно скорее связаться с Мастером Тенген. — Я волновался за тебя. — Мне нужно было побыть одному, — глухим охрипшим голосом ответил кровопийца, поглаживая себя по костяшкам пальцев и наблюдая за тем, как регенерация обновляла клетки эпидермиса, затягивала разбитые ранки. — Хочешь поговорить об этом? — Нет. Сейчас точно не хочу. Мне все еще тяжело это принять. — Эй, если что, я рядом, — брюнет постарался говорить как можно мягче, и Сатору как-то неопределенно качнул в ответ головой. — Болит? — помолчав, Годжо указал на перевязку собеседника. — Приятного мало, — священник вяло усмехнулся, — бегать какое-то время точно не смогу. Заберу в Токио в качестве сувенира, — Гето указал на пулю, валявшуюся на прикроватной тумбочке. — Пей. Так быстрее заживет,. — Сатору шустро пересел на кровать рядом с мужчиной, прокусил себе руку и практически прижал окрасившееся алым запястье к губам Гето. — Брось, Сугуру, ты ведь уже пробовал мою кровь. Я никого не спас сегодня, никого не защитил, дай помочь хотя бы тебе. Неуверенно скосив взгляд на Годжо, охотник все же обхватил пальцами чужую руку, плотно прижался ртом к проколам и на пробу втянул немного крови, чувствуя металлический привкус и какую-то странную горечь, точно лезвием проехавшуюся по языку. Что-то глухо ударило мужчину под дых, заставило желудок бунтовать против сомнительного угощения, и Сугуру потребовалось усилие, чтобы проглотить вампирскую кровь, не сморщившись при этом и не начав отплевываться. Чуть сильнее стиснув запястье Сатору, брюнет прикрыл глаза, глубоко вдохнул через нос и глотнул еще, вздрагивая из-за того, что слишком громко причмокнул при этом. Альбинос молчал, как немой, не отвлекая священника разговорами под руку и слишком уж внимательно наблюдая за тем, как Сугуру машинально лизнул нижнюю губу, прежде чем вновь припасть ртом к укусу. Наверное, если бы Сатору трещал без умолку, Гето было бы проще сосредоточиться на поглощении крови, вполуха слушая чужие размышления, но истинный не издавал ни звука, заставляя полукровку нервничать. Ощущая, как спазм ледяной рукой вцепился ему в горло, охотник отодвинул от себя белое запястье и поджал губы, моля всех святых, чтобы его не вывернуло прямо на постель. — Эй, этого мало, пей еще, — наконец оживился Годжо. — Не могу, меня сейчас стошнит, — честно признался Сугуру, выставляя перед собой ладонь и мешая кровососу обратно придвинуть конечность к его лицу. — Тебе… противно? — брюнету показалось, будто голос юноши стал на полтона бесцветнее. — Не в этом дело. Просто не привык питаться кровью, сам понимаешь. — Точно, иногда я забываю, что ты человек. Сатору тихо посмеялся, точно блуждающий по веранде летний утренний ветерок, поднес ко рту прокушенное запястье и без какой-либо задней мысли длинным широким мазком слизал убежавшие вниз по руке гранатовые капли. От увиденного Гето сразу же бросило в жаркую дрожь, а во рту охотника стало так сухо, что он шумно сглотнул и мигом отвернулся от Сатору, широко распахнув глаза и задержав дыхание. Что за чертовщина происходит? С чего вдруг такая неадекватная реакция? Неужели разум Сугуру пошатнулся, и теперь в каждом слове и действии Годжо он будет видеть нечто порочное и темное? Удушливый приступ паники комом подкатил к горлу священника; мужчина попытался отодвинуться от вампира, но все, что ему удалось сделать, это неловко поерзать по покрывалу и зашипеть от боли. Сатору быстро отпрыгнул в сторону и с тревогой взглянул на почему-то начавшего нервничать и бледнеть Сугуру. — Ты в порядке? Тебе плохо? — Все нормально, — полукровка попытался улыбнуться и сделать вид, что не произошло ничего серьезного. — Я в порядке, Сатору. — Может это реакция организма на мою кровь? Странно, в прошлый раз такого не было, — Годжо задумчиво почесал пальцем щеку. — Позвать Ягу-сенсея? — Нет! В смысле, он сейчас занят, отчитывается перед старейшинами, не нужно его отвлекать. Мне просто нужно немного отдохнуть, и все пройдет. — Раз ты так говоришь… Тогда я, наверное, пойду? Можно зайти к тебе позже? — Да, да, конечно. — Я не знаю, как именно моя кровь подействует на твою рану, то есть, я не могу сказать, что ты будешь в этот момент чувствовать, но не пугайся, хорошо? И позови, если поймешь, что что-то не так, я услышу тебя, — Годжо указал пальцем на собственное ухо. — Хорошо. — Да, хорошо. Ну, я пошел. Я буду рядом, — потоптавшись еще немного около постели Сугуру, кровопийца вышел в коридор, мельком взглянув на дверь, которая так и висела на одной петле, скособоченная и потрескавшаяся. Дождавшись, когда шаги Сатору стихнут, священник прижал к запылавшему лицу ладони и издал тихий, протяжный стон, вложив в его все свое раздражение и смущение. Для себя полукровка решил, что как только вернется в столицу, на неделю спрячется в церкви отца Маттео и будет молиться так старательно, как не молился еще никогда в жизни, вытравит из своего сознания все извращенные мысли, с корнем вырвет проросшие в его душе черные, бархатные, болезненные цветы.

*

Из номера Мэй-Мэй чистокровный вампир вышел опустошенный, как выжатая насухо губка для мытья посуды. Директор токийского колледжа и Тенген, которую охотник переключил на громкую связь, устроили юноше такой агрессивный допрос, что Сатору, кажется, только сейчас понял, что значила фраза «плохой и добрый полицейский», случайно оброненная Нобарой в одном из разговоров еще до того как на их головы обрушилась проблема в лице Сукуны. Причем в роли «плохого полицейского» выступил даже не Яга Масамичи. Предводительница старейшин требовала в мельчайших подробностях описать, как прошла атака на Рёмена, сколько выделенных правительством солдат погибло и куда ненасытное чудовище отправилось теперь. Наставник аккуратно приглядывал за Сатору сквозь темные стекла очков, отмечая каждое произнесенное им слово, каждый порывистый жест, каждое затянувшееся молчание. Мальчишка определенно вырос и уже не напоминал испуганного дикого котенка, шипящего и старающегося оцарапать любого, кто подходил слишком близко, как это было на первых порах его пребывания в колледже. Вампир не пугался раздающегося, будто из ниоткуда, голоса Тенген, не пялился на мобильник Яги, как на чудо света, даже не постеснялся фыркнуть в ответ на недовольное замечание охотницы об упущенной возможности размозжить Сукуне голову. Напрягся Годжо один только раз — когда разговор зашел о Кендзяку. Масамичи, которого Сугуру спустя череду препираний, все же сумел убедить в жизнеспособности своего плана, рассказал Тенген лишь общие сведения об еще одном вышедшем из тени противнике и его стремлениях, умолчав о подлой сделке, касающейся потомка клана Годжо. Полукровки решили, что эту информацию лучше обсудить со старейшинами и высшими с глазу на глаз, там, где не будет лишних ушей. Говорил в основном охотник, искусно перетянув на себя внимание начальства и позволив Сатору молча лелеять свои душевные раны, изредка вставляя односложные комментарии. Яга понимал, какую утрату переживал сейчас юноша, а потому как мог ограждал вампира от участия в беседе о Кендзяку и подгонял Тенген свернуть разговор в иное русло. Охотница долго молчала, обдумывая услышанное, и велела как можно быстрее сворачиваться в Хаконе и возвращаться домой, пока Совет подготовится к очередному собранию с главами Зенин и Камо. Выдохнув и потерев лицо ладонью, Масамичи велел Сатору растормошить студентов, заснувших в соседнем номере, а сам позвонил Иджичи и отдал команду загружать оставшийся оружейный арсенал в машины и разогревать моторы. Комната юных полукровок оказалась не заперта, и когда чистокровный заглянул внутрь, то увидел, что девочки (Годжо едва не воскликнул от удивления, увидев Нобару) спали, замотавшись в простыни, как гусеницы, Юджи храпел, усевшись на пол и запрокинув голову на край постели, Юта сиротливо съежился в кресле, перебросив длинные ноги через подлокотник, а Мегуми, сидевший рядом с Итадори, был единственным, кто бодрствовал и пялился в телефон. Резко оторвавшись от экрана, первокурсник поднял взгляд на вошедшего и молча кивнул. — Что-то случилось? — шепотом спросил Фушигуро. — Яга-сенсей велел собираться, мы уезжаем. — Понятно. Я их растолкаю, — мальчик убрал телефон в карман, поднялся с пола и несильно пнул Итадори в лодыжку. — Вставай. Юджи, блин. — Уже утро? — полукровка широко зевнул, морщась и потирая затекшую шею. — Буди девчонок, ехать надо, — Мегуми перешагнул через вытянутые ноги друга, доковылял до кресла и потряс Оккоцу за плечо. Не сдержав улыбки, Сатору тихо улизнул в коридор, чтобы не разрушать теплую ребяческую идиллию, и направился уже знакомым путем к номеру с развалившейся дверью. Сугуру дремал, прикрыв глаза рукой, и вампир слышал только его ровное спокойное дыхание. Альбинос попытался вспомнить, когда последний раз видел священника таким умиротворенным, но память его вероломно подвела. Стараясь ступать как можно тише, нежить обогнула кровать, наклонилась к мужчине, помахала перед ним рукой, точно не веря, что охотник действительно спит, и только после этого опустилась на пол, встав на одно колено. Пытливый взгляд, перелившийся из красного в бирюзовый, задержался на забинтованном бедре Гето; немного подумав, покусывая себя за нижнюю губу, кровосос все же подался вперед, осторожно подцепил когтем ткань и потянул наверх, чтобы заглянуть под нее и оценить состояние раны святого отца. Он успел увидеть только обожженный край пулевого отверстия, прежде чем Сугуру распахнул глаза и рывком сел, инстинктивно ударяя Годжо кулаком в лицо — альбинос едва успел перехватить чужое запястье, спасая себя от перспективы сверкать фонарем под глазом или вправлять потом сломанную носовую перегородку. — Что ты делаешь?! — голос охотника был злым, а взгляд — встревоженным. — Прости, не хотел тебя пугать, — Сатору отшатнулся, подымаясь с пола. — Хотел проверить, затянулась ли рана. — Ты мог просто попросить, боже. Если так и будешь все время подкрадываться, не удивляйся потом, что кто-то засадит тебе нож в горло. — А если ты будешь все время кулаками махать, когда кто-то подходит, вообще без друзей останешься, — кровосос вернул собеседнику шпильку, чуть сощурив лазоревые глаза. — Вставай, поедем домой. — Уже? То есть, мы тут закончили? — Сугуру поправил растрепавшийся пучок, с недовольством отмечая, что выбившиеся длинные пряди беспощадно спутались, и ему придется повозиться, чтобы вычесать колтуны. — Ваша главная, ну, из старейшин, велела валить из Хаконе. Это она так сказала, я просто передаю, что услышал, — Сатору пожал плечами и потянулся к охотнику, который стал осторожно опускать ноги на пол. — Обопрись на меня. На предложение спуститься с верхних этажей отеля, где истребители нежити устроили временный штаб, по лестнице полукровка ответил таким красноречивым взглядом, что Годжо все время, что они ехали на лифте, пусть и длилось это меньше минуты, молчал, потупив взгляд. И все же Гето не злился на наивность чистокровного — понимал, что подобное ранение у Сатору излечилось бы за считанные секунды, а потому альбинос не мог понимать, что чувствовал Сугуру, покрываясь испариной от глухой пульсирующей боли. Вампирская кровь помогла затянуть внутренние повреждения мышц и остановить кровотечение, но внешние края раны так и остались разомкнутыми. Гето стойко терпел, волоча ноги по коридору со скоростью черепахи, практически заваливаясь на Сатору, а тот крепко держал священника, не жалуясь и не подгоняя напарника. Мимо мужчин шумной стайкой пронеслись студенты-полукровки, несколько раз туда-сюда прошлись бойцы спецотряда, с хмурым задумчивым видом проплыл директор Яга, буркнув что-то похожее на «Шевелитесь быстрее». В вестибюле отеля было по-утреннему светло; большие электронные часы над регистрационным столом показывали половину шестого утра, и у Сугуру невольно отлегло на сердце. Долгая, кишащая призраками ночь наконец-то отступила, подарила смертным передышку и шанс прожить еще один день. Уже через несколько минут машины колледжа тронутся в путь, увозя полукровок с поля боя, а на их место придут уже другие охотники, которые оцепят и зачистят территории от останков низших. Древнее чудовище ушло из Хаконе, оставив после себя разруху, смерть и захлебывающуюся кровью землю, а скоро уйдут и чистокровный со священником, осталось лишь пересечь длинное помещение холла, миновать стойку регистрации, коснуться входных дверей и выйти наружу. Воздух вдруг подернулся рябью, будто поверхность пруда, в который бросили камень, и Сугуру почувствовал, как стиснулись на его запястье когтистые пальцы Сатору. Резко повернув голову в сторону альбиноса, Гето увидел, что тот скалился, буравя сияющими красными глазами распахнутую входную дверь отеля. Не успел брюнет и рта раскрыть, чтобы спросить, что так встревожило кровососа, как из-за их спин выскочила Мэй-Мэй, держа на весу свой топор. — Вороны сказали, что у нас незваные гости! — женщина шикнула, чуть сморщив нос, и пулей вылетела на улицу. Только после этого святой отец ощутил, как чужая аура, злобная и голодная, горячим стальным обручем сдавила ему голову, а снаружи раздались крики, звуки выстрелов и пробирающий до мурашек визг — это Оккоцу призвал Рику на подмогу. Все произошло так быстро и внезапно, что брюнет не сразу сообразил, что произошло, а когда его накрыло ледяным осознанием, Сатору уже отпихнул мужчину к стене, рявкнул грозное «Будь здесь!» и отправился вслед за Мэй-Мэй. Ну почему прямо сейчас? Что заставило Сукуну вернуться именно в ту минуту, когда охотники потеряли бдительность и практически остались безоружными? Не смирился с тем, что не добил Годжо и пришел взять реванш? Или это один из многочисленных мелких пунктов в хитром плане Кендзяку? Неужели предложил Рёмену перебить выживших полукровок, в том числе детей, чтобы окончательно пошатнуть психику Сатору, заставить винить себя в гибели людей и обнажить свои слабые места, куда чертов кукловод мог бы без труда ударить? Втянув сквозь стиснутые зубы воздух, Гето отлепился от стены, попытался сделать хотя бы шаг, но, наступив на раненую ногу, свалился на пол. Громко и напряженно задышав, священник принялся ползти в сторону порога, подтягивая собственное тело, упираясь стопой здоровой ноги в попадающиеся на пути кресла, чтобы как можно сильнее оттолкнуться вперед. Звуки короткой борьбы сменились испуганными возгласами и последовавшей за ними зловещей тишиной. — Нет. Нет-нет-нет, боже, нет! Стараясь не думать о наихудшем из вариантов случившегося, Сугуру ускорился, сбивая о пол локти и игнорируя новый приступ пляшущей боли, и как можно быстрее добрался до террасы, чтобы остолбенеть у верхней ступени бетонной мраморной парадной лестницы и почувствовать, как у него застыла в жилах кровь, а на затылке зашевелились волосы. Перед охотниками, грозно насупившись, стоял вампир-монах, удерживая даром крови подрагивающие в воздухе ледяные копья, направленные остриями в сторону противников. У ног Ураюме лежали несколько солдат из уцелевшей группы — кто-то дергался в агонии и захлебывался кровью, хлещущей из вскрытой вампирскими когтями глотки, у кого-то из глазницы торчал острый кусок льда, разбивший кости черепа и прошивший мозг, а кому-то повезло чуть больше, и он стонал от боли, пытаясь зажать обливающиеся багровым обрубки конечностей. Но не это испугало Сугуру до начавшихся трястись губ: хищно ухмыляясь, Сукуна удерживал за шею Фушигуро Мегуми, чуть подняв его над землей, отчего мальчик болтал в воздухе ногами, пытаясь отыскать опору. Полукровка даже не старался ухватиться за душащую его руку, потому что его пальцы были сломаны, вероятно для того, чтобы он не смог использовать способности и призвать теневых тварей. Все присутствующие застыли в тревожном ожидании, лихорадочно соображая, как действовать дальше, чтобы атаковать Сукуну, но при этом не задеть Мегуми. Даже Юта спешно спрятал Оримото за покровом мира духов, чтобы та в ярости не наделала глупостей. — Эй, потомок Сугавары, как насчет того, чтобы поднять ставки? — чудище чуть сильнее стиснуло пальцы на горле студента, заставив того захрипеть. — Мне нужна гарантия, что ты явишься. Или этот мальчишка сдохнет. — Отпусти его, и мы вновь сразимся, прямо сейчас, — Сатору сжал кулаки, буравя кровососа взглядом, полным отчаяния. — Дай им всем уйти. — Сатору! — Гето не сдержал придушенного вскрика, из-за чего Ураюме инстинктивно едва не метнул в него ледяную пику. — Не пойдет, — ответ Сукуны был прост и несокрушим. — Сейчас ты ослаб, и я прихлопну тебя, как червя, никакого удовольствия. Либо мы встретимся в Окаяме и сойдемся в настоящей битве, либо я разорву щенка на куски. — Сукуна, отпусти Фушигуро! — это Итадори вдруг выскочил перед вампиром, раскинув в стороны руки и взглянув в устрашающее лицо живой скалы со всей смелостью, какая только нашлась в его маленьком теле. — Я хранитель Гробницы и приказываю тебе! — Смеешь приказывать? Мне? Сопляк. Рёмен рывком замахнулся второй рукой, но прежде чем она обрушилась вниз, разрывая когтями податливую человеческую плоть, Яга Масамичи грубо отпихнул Юджи, принимая удар на себя. Кровосос-монах выбросил вперед кисти рук с растопыренными пальцами, частоколом вонзая в землю под ногами охотников острые глыбы и оттесняя дальше от своего господина. Воспользовавшись суматохой, Сугуру воззвал к дару проклятой крови и атаковал чудовищ стайкой духов-скорпионов с раздвоенными хвостами-жалами, но Ураюме успел заморозить тварей, превратив их в сверкающие ледяные статуи. Все произошло слишком быстро, слишком порывисто и спонтанно, и священник упустил момент, когда Сукуна исчез, прихватив с собой Мегуми, а Сатору застыл в нерешительности, явно не понимая, что ему сделать в первую очередь — броситься вслед за Рёменом, атаковать Ураюме или помочь директору, свалившемуся на землю, как подкошенный, и над которым сейчас склонился спасенный Итадори. Липкая паника охватила тело Сугуру, пригвоздив к дверному косяку, на который мужчина беспомощно привалился, заскреблась онемением по позвоночнику и болезненно сдавила легкие, мешая сделать вдох. Юджи что-то вопил, судя по тому, как широко он раскрывал рот и размахивал руками, подзывая к себе друзей и взрослых. Кто-то из солдат стрелял из автомата, пытаясь достать Ураюме, сорвавшегося с места и умчавшегося вслед за Сукуной, но мешанина звуков доходила до Гето, как через толщу воды, смазано, глухо, слишком долго и неразборчиво. Мужчина и рад был расслышать хоть что-то, но его слух раздражала только странная, монотонная, навязчивая трель, вызывающая неистовое желание проткнуть себе чем-нибудь острым барабанную перепонку и оглохнуть. Сатору, все же упавший на землю возле директора Яги, ощупывал его раны руками, отталкивал окровавленные пальцы Итадори, рвал клыками собственное запястье — Сугуру показалось, что капли вампирской крови, набухшие, похожие на россыпь зернышек граната, разлетелись и зависли в воздухе. Прижав ко рту ладонь и согнувшись в рвотном позыве, брюнет зажмурился так крепко, что у него перед глазами замельтешили белые вспышки, а когда разомкнул влажные от выступивших слез веки, то натолкнулся на плещущееся в закатных радужках Сатору беспокойство. Перехватив Гето за талию, Годжо оторвал того от земли так легко, будто охотник был невесомой пушинкой, втащил обратно в вестибюль отеля и опустил у стены, как можно дальше от порога, чтобы полукровка не видел, что творилось снаружи. — Сугуру, смотри на меня! Пожалуйста, посмотри на меня, — альбинос погладил перепачканными кровью ладонями растрепанные волосы собеседника, крепко обхватил посеревшее лицо Сугуру. — Скажи, что ты в порядке! — Яга… Яга-сенсей… Он? — с трудом ворочая онемевшим языком, выдохнул Гето. — Он выживет, Сугуру, я клянусь тебе, он выживет! И Мегуми мы заберем, с ним все будет хорошо. Мы сейчас поедем домой, в колледж, Сугуру, слышишь? — Да. Да, домой, — брюнет с трудом сглотнул, глубоко втянул носом воздух и накрыл ладони Сатору, все еще касавшиеся его щек, своими. — Тебе звонят. Ответишь? Мерзкой трелью, раздражавшей священника, оказался входящий звонок на его мобильный телефон, запиханный в карман брюк. Все это время кто-то настырно пытался дозвониться до полукровки, и на долю секунды Гето захотелось, чтобы этим неизвестным абонентом оказался Нанами, вдруг решивший срочно сообщить своему сэмпаю, что его выписали из больницы, и он уже едет в колледж. Сугуру понимал, насколько призрачным был шанс сейчас услышать привычно спокойный, даже скорее хладнокровный, голос Кенто, но тусклая искра надежды, рожденная из отчаянного желания узнать хоть что-то хорошее, невольно согрела охотника, ослабила плотный узел, стянувший трахею. Заторможено кивнув, мужчина вытащил трубку, не глядя на экран вжал кнопку принятия вызова. — Алло? — Святой отец! Церковь! Она горит! Наша церковь! Там внутри люди, они не могут выбраться! — голос на противоположном конце линии гремел Иерихоновой трубой, полный ужаса и беспомощности, какая только бывает при столкновении с разгулом сокрушительной стихии, от которой не спрятаться и не убежать. Подарок. С любовью из Токио. Больше Сугуру ничего не услышал, потому что телефон выскользнул из его ослабевших пальцев и с грохотом упал на пол экраном вниз. Чувствуя, что ему стало не хватать воздуха, полукровка начал открывать и закрывать рот, точно выброшенная на берег рыба, а образ Сатору перед ним подернулся мутью и медленно поплыл куда-то в обволакивающую темноту. Сильные белые руки вцепились мужчине в плечи и легонько встряхнули, возвращая обратно в нежеланную кровавую реальность. Гето попытался выдавить из себя хоть одно связное предложение, хотя бы слово, но все, что он мог, это сдавленно хрипеть и задыхаться, хвататься переставшими слушаться его пальцами за одежду Годжо и мотать головой, стараясь смахнуть рвущиеся из глаз слезы-кристаллы. — Что случилось, Сугуру? Успокойся, прошу тебя! Сугуру, дыши! Делай вдох, скорее! — искаженное страхом и непониманием лицо Сатору замелькало перед тускнеющим взором охотника, окровавленные ладони несильно похлопали Гето по щекам, приводя в чувство. — Посмотри на меня, Сугуру. Делай, как я, дыши. Годжо вдохнул, как можно глубже, удерживая лицо Сугуру и не позволяя ему отвернуться. Мужчина попробовал повторить за альбиносом, но закашлялся, заметался на месте, и вампиру пришлось вдавить священника в стену. Гето едва не взвыл, когда фарфоровое лицо Годжо придвинулось к нему практически вплотную, ослепляя небесным сиянием глаз, а нежить в очередной раз сделала вдох и замерла в ожидании. Нормально вдохнуть у брюнета получилось лишь с третьего раза, и от резкого притока кислорода у него противно закружилась голова, вызвав новую волну тошноты. Сатору дышал медленно, коснувшись своим лбом лба Сугуру, согревая теплым дыханием помертвевшие губы собеседника, пристально следил, чтобы охотник не сбивался с ритма, успокаивающе поглаживал кончиками пальцев чужие скулы. — Вот так, ты молодец. Дыши, просто дыши. Сознание Гето ревело раненым чудовищем из черных морских глубин, яростно набрасывалось на любую проклевывающуюся мысль о неправильности происходящего, требовало, чтобы его оставили в покое, позволили зализать раны и начать вынашивать планы мести. Сугуру желал сгореть на месте и переродиться из пепла, словно феникс, стать новым собой, очищенным от старых привычек и взглядов, свободным от оков убеждений и поставленных целей; стать тем, кто не побоится бросить вызов всему миру и атаковать, если понадобится. Убить, если потребуется. Пять человек, сорок, сотня, миллион — пока не насытится или пока не прикончат, точно бешеную тварь. Гето дышал, но ему было мало, казалось, всего кислорода на планете не хватит, чтобы наполнить его легкие. Украсть, если возникнет необходимость. Украсть чужое дыхание, чужой пульс, чужой стон. Канонада путаных мыслей визжала в голове, точно цепная пила, разламывала надвое перегруженный мозг. Священник всхлипнул, как ребенок, не понимая, что от него хочет Бог, общество охотников, этот ангелоподобный вампир, зачем-то умоляющий мужчину не прекращать дышать и смотреть на него. Непослушные пальцы, стискивавшие одежду Годжо, разжались, съехали ниже, оказываясь на уровне чужой талии, и Сугуру едва не подкинуло от отвращения к самому себе — что он себе позволял? Он не падет так низко, не поддастся больному искушению. А может уже пал, раз желал отнять чужую жизнь, раз собрался присвоить себе бирюзовую вуаль радужек напротив, раз хотел смять эту невинность Пречистой Девы? Да и о каком благоразумии могла идти речь, когда блаженный Эмпирей обернулся Геенной? Пылающий разум ослепил Гето, отнял у него возможность различать доброе и злое, праведное и грешное, щедрое и эгоистичное. Все, о чем полукровка мысленно молил, это чтобы затихла разъедающая щелочью боль, чтобы перестали кричать голоса в его голове, чтобы, наконец, стало свободно дышать, а сердце прекратило делать кульбиты всякий раз, когда Сатору что-то говорил. Дыхание вампира было теплым, таким теплым, горячим, обжигающим. Когда чистокровный успел стать для Сугуру ночным кошмаром и светом в конце тернистого пути? Совесть, отчаянно пытавшаяся пробиться через темень подступающей истерики, увещевала о том, чтобы охотник остановился и не переступал грань, которая приведет его к гибели и грехопадению, но искалеченная плоть выла об освобождении, и ее голос Гето слышал отчетливее всех остальных. На миллионную долю секунды Сугуру отчего-то подумал о том, что умрет, если сумеет сдержать себя в руках. Сомкнув веки, полукровка резко подался вперед, накрывая губы Годжо своими, а когда не встретил ни сопротивления, ни какого-либо ответа, грубо и нетерпеливо раздвинул их языком, пытаясь проникнуть внутрь теплого влажного рта. Сатору застыл, как изваяние, даже не вздрогнул, но когда ладонь священника скользнула по его талии к бедру, кровосос немедленно отстранился, разорвав поцелуй, и, полыхая великой обидой и ужасом во взгляде, ударил Сугуру по лицу, да так сильно, что у того из глаз посыпались перемолотые в пыль звезды. Вскочив на ноги, альбинос прижал к губам тыльную сторону ладони, а затем выскочил из отеля так стремительно, точно его подгоняли ударом кнута. Гето обескуражено захлопал глазами, почувствовал, как его подбородок начала заливать кровь из расшибленного носа, и вцепился зубами себе в костяшки пальцев, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не начать кричать от отчаяния и осознания того, что только что натворил. Видят святые, он не виноват, это была минутная слабость, охотник лишь потерял бдительность, оказался слаб и поддался тлетворному влиянию вампирских соблазняющих чар! Несомненно поддался, иначе и быть не могло. Поддался же ведь? Только вот почему подобные уверения не принесли Сугуру никакого облегчения, а в груди у мужчины вдруг стало так пусто?