bloody blessing

Сугуру выдохнул, запустил пальцы во влажные после душа волосы, тяжело опустившиеся на плечи, и чуть взъерошил их, массируя пульсирующий глухой болью, уставший от тугого пучка затылок. Впереди мужчину ждали последние несколько часов относительно спокойного отдыха перед тем, как токийский колледж перейдет Рубикон и вторгнется на границу Окаямы с целью положить конец тирании чистокровных вампиров. Охотник понимал, что, скорее всего, не заснет, тревожно думая о том, действительно ли он с братьями успел сделать все необходимое для подготовки ловушки, не упустил ли полукровка из виду какую-нибудь мелочь, которая рухнет поперек тщательно вылизанного плана и пустит все под откос, достаточно ли оружия и боеприпасов перевез вместе с Джунпеем в пустую церковь на окраине жилого квартала. Наверняка поводов для беспокойства священнику подкинет и Сатору, который все еще не вернулся с тренировочного поля. Сугуру нахмурился, поджав губы — чертов кровосос не желал угомониться хотя бы на пару минут, позволить себе передышку. С другой стороны, если это была цель юноши загонять себя, как поджарую гончую, чтобы вырубиться без задних ног до рассвета, минуя стадию полуночных самокопаний, то Годжо определенно можно было назвать гением. Курить хотелось до трясущихся пальцев и сухого кома в глотке, но Гето старался держать себя в руках, отдав нетронутые пачки Сёко, чтобы та приберегла их до лучших времен или выкурила сама, ожидая возвращения охотников после завершения миссии. Или того, что от них останется. Взгляд полукровки сам собой скакнул к выжженному пятну на подоконнике — о чем будет думать целительница, если в морг медблока вкатят его накрытый белой простыней труп? Станет ли Иери сожалеть или печалиться о потере бывшего сокурсника? Или равнодушно пожмет плечом, натянет перчатки и хладнокровно примется за вскрытие, чтобы составить бездушный отчет о причинах смерти? Их с Сёко дружба была молчаливой и со стороны могла казаться равнодушной и холодной, но Гето хранил в своей памяти каждый момент, когда девушка оказывалась рядом, протягивала запасную ручку на занятиях, тихо подсовывала в карман пачку сигарет, похлопывала по плечу, не гася полностью, но смягчая грубую истерику юного истребителя нежити, возвратившегося с очередного задания колледжа. Помнил каждый ее уставший — Будда милостивый, снова? — взгляд, когда Сугуру просил Иери залечить ему разбитую в драке со старшеклассниками в городе бровь или одолжить пластырь, потому что случайно порезался спросонья на общей кухне. Помнил вечера, когда они вчетвером (Нанами, как всегда, приходилось уговаривать) собирались на крыше общежития, втихую пили пиво и смотрели на звезды, мерно поблескивающие в расплавившемся от летней духоты желеобразном небе. Гето в редких случаях делился с Сёко своими переживаниями, предпочитая отмалчиваться и не грузить сокурсницу ненужными проблемами, а та и не выпытывала подробностей, прислонившись плечом к спине брюнета в безмолвном поддерживающем понимании. Если бы Иери вдруг исчезла с лица земли, Сугуру бы по ней скучал. Священник рассеянным взором окинул помещение, задержавшись на пару мгновений на свернутом в углу футоне Сатору. Часто сквозь подкрадывающуюся дрему Гето слышал, как альбинос ворочался на полу, перекатываясь с одного бока на другой, точно беспокойное дитя, которое чересчур разыгралось под вечер и расхотело спать. Приоткрывая время от времени глаз, Сугуру видел, как вампир в молчании изучал потолок, закинув руки за голову или сложив их на животе, сияя в темноте двумя драгоценными лагунами. Годжо уверял мужчину, что ему вовсе не было скучно, ведь в любой момент он мог начать развлекать себя разглядыванием спящего лица священника или аккуратно водить ладонью вдоль крыльев лопаток, не касаясь Гето и ощущая исходящее от его тела тепло. Видимо в тот момент на лице Сугуру отразились все эмоции, начиная недоумением и заканчивая праведным ужасом, потому что Сатору вдруг округлил глаза и сбивчиво пообещал больше так не делать, но по-прежнему продолжал бессонно ерзать по футону, не желая оставлять полукровку в комнате одного. Иногда они сидели на полу вдвоем, потому что святой отец подрывался среди ночи, всклокоченный, задыхающийся, с дрожащими руками, с трудом соображающий, удалось ему вырваться из плена кошмара или он все еще пребывал в нем. Гето снилось нечто фантасмагорическое, бесформенное, достойное пера Говарда Лавкрафта, омерзительное до тошноты, алое, темно-багровое, едко воняющее тухлым и чем-то медово-сладким, прилипчивое, как смола — не отмоешься, хоть в чан с кислотой залезь. Сущность, злая, как само воплощение греха гнева, хитрая и извращенная, преследовала Сугуру, сжимала в тесном кольце своих объятий, смыкала черные пальцы на горле и с остервенением душила до тех пор, пока охотника не подбрасывало на постели. Хрипя, священник хватался за одеяло в тщетных попытках высвободиться из-под него и припадочно вздрагивал, когда его лица касались прохладные бледные ладони, а перед глазами распускались хрустально-голубые, блестящие от беспокойства цветы. Годжо утаскивал брюнета к себе, вниз, крепко обнимая за плечи и поглаживая по спине, пока дыхание Гето не выравнивалось, а сам он не приходил в себя, окончательно сбросив полночный морок кошмарных сновидений. Может стоит послать весь этот гребанный мир к черту и сбежать из Японии? Сменить имя, начать новую жизнь без крови и травм, без смертей и боли, без вампиров и духов. Только Сугуру, Сатору и их маленькая Обетованная земля, где бы она ни находилась. Крамольные мысли мгновенно умирали, снесенные образами студентов-полукровок, синих глаз мученицы Аманай, теплым дыханием альбиноса где-то в области виска — пока ходили по земле Сукуна и Кендзяку, эти два еретических апостола, спокойная жизнь священнику и чистокровному могла только грезиться. Сугуру провел серьезную работу, отучив Годжо вваливаться в комнату будучи покрытым кровью и грязью, поэтому когда дверь, тихо щелкнув, открылась, внутрь сначала аккуратно заглянула белоснежная макушка, с которой падали капли воды, а вслед за ней прошмыгнул гибкий, пахнущий гелем для душа (к сожалению, любовь Сатору выливать на себя как минимум половину флакона шампуня искоренить так и не получилось) стан. Шлепая босыми стопами по полу, вампир быстро забрался на кровать священника, боднул мужчину лбом в плечо, как большой ластящийся кот. Полукровка улыбнулся краем рта, погладил мокрые волосы, отмечая, что альбинос вновь как следует не промокнул пряди полотенцем. — Можно я расчешу тебя? — кровосос вытянул руку, призывая собеседника отдать ему гребень, который Гето выудил из прикроватной тумбочки. — Я буду осторожен. Истинный и вправду был аккуратен, ловко разделяя влажные, чуть взъерошенные пряди пальцами и вычесывая их деревянными зубчиками; казалось, Сатору даже перестал дышать, будто из-за этого волосы Сугуру могли спутаться так, что придется прибегнуть к помощи ножниц. Края острых когтей едва касались шеи и кончиков ушей полукровки, ласково щекоча и вызывая у святого отца табун горячих мурашек. Ничего подобного в своей жизни брюнет еще не испытывал и теперь прислушивался к ощущениям, резко охватившим его, как разгоревшийся лесной пожар. Когда пальцы Годжо с мягким нажимом прошлись по мужскому затылку, зарылись в черные пряди и несильно сжали их, охотник тихо выдохнул, прикрывая глаза, вздрогнул, устыдившись собственной реакции, и мысленно взмолился, чтобы Сатору не успел обратить внимание на то, как расслабленно опустились плечи Сугуру, а сам он чуть запрокинул голову назад. Альбинос продолжал перебирать волосы Гето, выпустив гребень из рук, с какой-то особенной, дрожащей нежностью проходя когтями меж тяжелых локонов, задевая краями ладоней ушные раковины и прохладные глянцевые поверхности серег, заставляя священника кусать губы. Было в ласках Сатору что-то изучающе-детское и вызывающе-томное, пробуждающее бушующие инстинкты, и Сугуру понял, что ему одновременно и страшно от того, насколько далеко они могут зайти, и нестерпимо желанно выяснить это прямо здесь и сейчас. Боже, гореть ему в ревущем огне преисподней, быть выброшенным водоворотом страстей на острые скалы! — Закончил? Стели футон, завтра рано вставать. — Сугуру, я хочу тебя укусить, — Годжо ткнулся носом партнеру в затылок, жарко и дребезжаще опаляя дыханием смуглую кожу. — Ты голоден? — полукровка попытался сохранять спокойствие и звучать как можно нейтральнее. — Нет, просто… Разреши, пожалуйста. Пусть это будет… на удачу! — Будешь кусать за шею? — Что? — искренне удивился Сатору, отстранившись от Гето и выглянув из-за его плеча. — Нет, с чего ты решил? Ты хочешь, чтобы я убил тебя? — Но ведь… — брюнет стушевался, по реакции чистокровного поняв, что сморозил какую-то глупость. — Шея и горло — это самые уязвимые места, поэтому мы всегда стараемся в первую очередь добраться до них, когда нападаем, — начал размышлять вслух кровопийца. — Тогда куда ты хочешь меня укусить? — А куда можно? — Плечо подойдет? — мужчина коснулся основания шеи, чуть развернувшись корпусом к Годжо, чтобы лучше его видеть. Тот цветом лица мог составить конкуренцию маковому полю, возбужденно бегал глазами по одеялу и рукам Сугуру и как-то неопределенно кивал, то ли соглашаясь с предложением священника, то ли сомневаясь. — Тогда… О, Всевышний, сейчас, дай мне секунду. Гето резко отвернулся, разжал стиснутые в кулаки, вспотевшие от нервов пальцы, ухватился ими за край футболки — и замер, по крохам собирая всю свою смелость, чтобы потянуть одежду наверх, обнажая туловище. Боже, они ведь оба мужчины, у них одинаковое строение тела, почему же тогда у охотника затряслись руки, как у припадочного, а в груди пережало так, что трудно вдохнуть? Неужели это тот самый великий Стыд, который испытали Адам и Ева, вкусив запретный плод и осознав свою наготу пред Богом и друг другом? Лихорадочно проматывая в сознании события последних недель, Сугуру понял, что еще ни разу не раздевался перед вампиром, меняя одежду либо в душевой, либо пока Сатору отсутствовал. Какой черт дернул полукровку предложить альбиносу укусить его за плечо, если можно было просто подставить запястье? Стараясь дышать как можно тише и ровнее, священник отложил футболку на край постели, непослушными пальцами перекинул через шею упавшие вперед пряди волос и застыл в ожидании. Годжо не сразу прикоснулся к пылающей обнаженной коже Сугуру, выждав момент и едва не заставив брюнета сойти с ума от волнения. Белые прохладные пальцы легли на обтянутую упругими мышцами лопатку (Гето выпрямился и вздрогнул, покрылся мелкими мурашками), легким поглаживанием поднялись выше, огибая плечевой сустав. Острые когти нежно пощекотали кожу и исчезли, но полукровка не успел даже выдохнуть — что-то горячее и влажное с нажимом прошлось по напряженной мышце, замерло у изгиба, где плечо переходило в шею, тихо и мокро причмокнуло. Чувствуя рванувшееся где-то в животе пожирающее пламя, Сугуру замер, широко распахнув глаза. — Только не пугайся, будет немного больно, — полушепотом предупредил Сатору, просовывая руку под локтем священника и прижимая мужчину к себе, успокаивающе погладил шрамированную крест-накрест грудь. Охотник на собственной шкуре знал, какой высекающей искры из глаз может быть боль от клыков нежити — не хватит пальцев обеих рук, чтобы сосчитать, сколько раз высшие стискивали пасть на его теле, пытаясь вырвать кровоточащий кусок сырого мяса, но эта боль была другая. Годжо не вгрызался в Сугуру, точно дикая тварь, не вонзал клыки сразу на всю длину, ошеломляя напористостью, напротив, медленно и осторожно погружал их в плоть, плотно прижимаясь губами к краям укусов, не позволяя выступившей крови стечь и испачкать простыни. Святой отец сдавленно зашипел сквозь зубы, поморщившись и инстинктивно подавшись вперед в попытке отстраниться, отчего рука поперек его груди напряглась и теснее придвинула Гето к чистокровному. Сатору разомкнул челюсть, вынимая клыки из проколов, спешно и жадно собрал языком набухшие темно-вишневые капли — Сугуру слышал, как юноша начал довольно рычать, вылизывая чужую кожу, прихватывая губами онемевшие от боли края ранок, целуя бьющуюся на шее жилку. Полукровка, полыхая от раздиравшего его изнутри шторма из смущения, раздражения и желания, резко отбросил от себя руку истинного, круто развернулся и вжал альбиноса в стену, отчего тот придушенно закряхтел, коснулся своим лбом лба Годжо, громко выдохнул через рот. — Что ты делаешь? — с трудом сглотнув, прохрипел охотник. — Признайся, Сатору, ты ведь сейчас пытался воздействовать на меня своей сущностью? Истинный в ответ молча толкнул партнера потоком ауры, но вместо привычного холода и расцветающего узорами инея на коже мужчина ощутил, как его ударило прямо по оголенным нервам, облизало режущим возбуждением; от резкого наплыва красочных ощущений Сугуру непроизвольно выгнулся и сжал пальцами плечи вампира, уставился на него потемневшими, влажно блестящими глазами. Господи, что это? Откуда взялся этот парализующий всякий здравый смысл жар? Гето недовольно зашипел, чувствуя тугой тянущий узел внизу живота и тесноту в шортах, потянулся к Сатору, выжигая в памяти черты его румяного лица, трепещущие белые ресницы, приглашающе приоткрытые губы, и уже почти накрыл их поцелуем, как наваждение резко схлынуло, оставив после себя теплую дрожь и ощущение пустоты. — Вот так оно происходит, — тихо произнес чистокровный, отвернувшись и мазнув носом по щеке брюнета. — Разве я делал что-то подобное? — Этому тебя тоже отец научил? — Нет, он говорил, что это низко и недостойно поведения самурая. Меня научили другие вампиры клана. — Не такой уж ты и послушный ребенок был, да? — священник сипло усмехнулся, подцепил пальцами подбородок Годжо, разворачивая его к себе лицом. Прикрыв глаза, мужчина выдохнул, пытаясь угомонить оглушающее сердцебиение, быстро облизал пересохшие губы. — Можно? Истинный подался навстречу сам. Этот поцелуй не был похож на тот, что случился в Хаконе, он был трепетно-боязливый, осторожный, по-детски наивный, но искренний. Сатору целовался неумело, просто прижимался ко рту Сугуру губами, шумно дыша носом и дрожа, как тростник под порывом ветра. Длинные когтистые руки прошлись по груди священника, ухватились за плечи, после вовсе обвились вокруг шеи — альбинос не знал, как унять заполонившее его беспокойство, на секунду разорвал поцелуй, чтобы вдохнуть и вновь припасть к губам полукровки. В какой-то момент Гето, оглушенный пылкостью Сатору, растворившийся в мягком тепле его дыхания, ощутил, как где-то внутри него тревожно запело нечто, похожее на здравый смысл, призывающее притормозить, пока все не зашло слишком далеко. — Сатору, ты не должен заставлять себя… — негромко произнес сквозь поцелуй Сугуру, попытавшись отстраниться, на что кровосос царапнул его когтями между лопаток. — Но я не заставляю! Я хочу этого, — юноша быстро опустил глаза, вгляделся в белеющий крест шрама на чужом теле, осторожно накрыл его ладонью. — Значит сюда? Такой гладкий, он не болит? Был бы он свежий, я излечил бы своей кровью. Сугуру, а ты можешь поцеловать меня… как тогда? Нет, извини, забудь! — Открой рот, — священник подобрался на узкой кровати, сбив одеяло, навис над Сатору, легко ухватил его за подбородок, заставляя приподнять голову, а после поцеловал. Годжо затрясло, будто от холода, когда язык Гето проник внутрь, по-хозяйски прошелся по нёбу, щекоча и дразня чувствительную слизистую, коснулся острых клыков (альбинос едва не поддался охотничьим инстинктам и не стиснул зубы), толкнул его язык. Сатору хотел ответить тем же, но лишь слабо всхлипнул и крепко зажмурился, позволяя Сугуру ласкать его рот. Полукровка, не разрывая поцелуя, просунул руку между стеной и поясницей вампира, привлек юношу к себе, забираясь пальцами под майку и проходя пальцами вдоль позвоночника (Годжо тихо застонал, выгибаясь от умелых прикосновений), затем уложил Сатору на постель — волосы охотника рассыпались над светлой макушкой, тяжелым занавесом скрывая мужчин от внешнего мира. Боже, Всевышний, что делать дальше? Гето действовал по наитию и жадному зову плоти; в его голове крутились миллионы мыслей, но ни одна из них не была о том, как вести себя в ситуации, в которой очутился сейчас. Сугуру не строил предположений, как быстро они с Годжо переборют стеснение, неловкость и закостеневшие устои священника, и оказался совершенно не готовым к активным действиям. Может, стоило спросить у кого-нибудь совета? Полукровка едва не дал самому себе пощечину — у кого он, блять, собрался интересоваться, как происходит секс двух мужчин? У желторотых студентов? Может у Сёко, которой и без весны двух великовозрастных болванов хватает проблем? Или у директора Яги? Покраснев, кажется, до корней волос, брюнет шумно выдохнул в блестящие от слюны губы чистокровного, мазнул подбородком по светлой щеке, накрыл поцелуем впадину за ухом. Девушкам, с которыми встречался когда-то Сугуру, нравилось, когда юноша ласкал их тонкие шеи — может и с Сатору сработает? В паху болезненно ныло, налившийся кровью член требовал разрядки, и полукровка, мысленно молясь всем святым, чтобы у него не сорвало внезапно тормоза, обхватил губами мочку альбиноса, обвел ее языком, начал спускаться ниже, к шее, целуя и прикусывая атласную кожу. Мужчина почувствовал неладное, когда Годжо вдруг часто и прерывисто задышал, а где-то над его ухом раздалось приглушенное потрескивание. Подняв взгляд на Сатору, Сугуру заметил, что тот смотрел на него четырьмя круглыми, как монетки, глазами, а по раскинутым на постели по обе стороны от него запястьям скакали всполохи Красного. Испуганно выругавшись, священник мигом отшатнулся, смахнув на пол подушку и ударившись спиной об изголовье кровати, выставил перед собой руки. — Господи, тише, Сатору, у-успокойся! Я не трону больше, если тебе неприятно. — Сугуру, я… я… — Годжо издал какой-то смущенный писк и быстро закрыл багровое лицо ладонями. Растерянный, с красноречиво выпирающим стояком и подрагивающими коленками, альбинос выглядел таким беспомощным, что Сугуру отвернулся, прикусив себе костяшки пальцев. Святые угодники, он был так близок к тому, чтобы довести Сатору до паники и погибнуть от его дара крови, встревоженного психическим состоянием хозяина. Какое бесстыдство, потерял разум от того, что кровь прилила между ног! Гето взглянул на кровососа, дышавшего так громко, как будто только что пробежал марафон в десяток километров, осторожно придвинулся и коснулся голой лодыжки, медленно погладил светлую кожу. — Эй, все в порядке? Я не хочу делать что-то против твоей воли, поэтому, если тебе не нравится, скажи мне об этом. — Нравится, — стыдливо пробормотала в ответ нежить, резко перекатываясь со спины набок и подтягивая к груди колени, — просто я никогда… Я еще ни с кем так… Черт! — О, мой бог, — только и сумел ответить Сугуру, прежде чем в его голове возник белый шум, а лицо заполыхало так, словно в него плеснули бензином и подожгли. Сатору, мать его, был еще девственником. Зато как изощренно угрожал поставить полукровку раком в первую их встречу в особняке. Откуда только нахватался таких громких страшных слов? Изо всех сил сдержав нервный смешок, Гето придвинулся еще ближе к чистокровному, нависая над ним, как можно медленней провел ладонью по чужому плечу (тело Годжо было таким горячим, что обжигало сквозь одежду), огладил вдоль предплечья и запястья, накрыл когтистые пальцы. Сатору, казалось, дышал через раз, кусая губы и кося взгляд на священника, очевидно не зная, как ему реагировать на успокаивающие прикосновения. — Послушай, ну… В общем, я тоже раньше не делал этого с мужчиной. О, боже, так… Если тебе кажется, что мы торопимся… Я не трону тебя, Сатору, даю слово, — слова в голове охотника разбегались, как стайка крошечных рыбок, потревоженных брошенным в пруд камнем, никак не хотели складываться в осмысленные предложения. — Я знаю, Сугуру, и верю тебе. Но ты мне так нравишься! — Годжо вдруг развернулся, резко вжимаясь в собеседника, припал щекой к шраму на груди Гето; полукровка почувствовал, как чужое возбуждение уперлось ему в бедро, и несдержанно зашипел. — Матушка говорила, что когда я встречу того, кто предназначен мне небом, я буду самым счастливым на свете. Кажется, это ты, Сугуру, и я хочу быть с тобой близок. Что если завтра мы погибнем? Или умрет кто-то один из нас? Мне страшно об этом думать. — Значит не думай, — голос Гето стал ниже, глубже, острее. Крепкие пальцы зарылись в волосы на затылке Сатору, несильно сжали их. — Думай о чем-то другом, о хорошем. — Не хочу тебя отпускать. Острый коготь длинно скользнул по светлому краю шрама, вызывая у Гето дрожь и гася последние тлеющие угольки его трезвого сознания. Кровосос был возбужден и оглушен канонадой бурных ощущений, находился на грани то ли истерики, то ли катарсиса, такой чувствительный, пылкий, податливый, как влажная размягченная глина — лепи из него, что хочешь. Мир перед глазами Сугуру смазывался и тонул, глох от тихого юношеского выдоха-стона, разрушался и сыпался, как башня шестнадцатого старшего аркана, хороня под собой все то, чем жил священник до этой минуты. Черная тварь внутри Гето растянула пасть в подобии плотоядной усмешки, заливисто посмеялась, торжествуя, что спала, наконец, с глаз хозяина вязкая непроницаемая пелена. Сатору случайно надавил пальцами на прокушенную кожу, блуждая руками по телу партнера, и полукровку вышвырнуло в реальность волной глухой боли. — Пей, сейчас затянутся, — Годжо поднес запястье к губам брюнета, предлагая разодрать кожу и добраться до крови, но мужчина лишь ласково прихватил ее зубами. — Ты же сам сказал, что это на удачу. Она мне понадобится. Не давая альбиносу возможности ответить, Сугуру запечатал его протест новым поцелуем. В комнате стало душно от разгоряченных тел и бурлящих завихрений аур, сплетшихся между собой, как побеги плюща. Разряженные искры, напряженные, опасно рокочущие, врезались в толщу зеркального льда, отчего тот скрипел и утробно гудел, кусался холодом за загривок, оседал тонким, быстро таящим инеем на голых плечах и кончиках пальцев. Сатору осмелел, высунув язык и лизнув Гето нижнюю губу, и тот мгновенно вдавил кровопийцу в кровать, нырнув ему под одежду и стиснув белый бок. Вряд ли на теле Годжо, этом нетронутом холсте, останутся следы в виде засосов и темнеющих отпечатков пальцев — регенерация нежити уничтожит доказательства их любви быстрее, чем мужчины придут в себя. А ведь как украсило бы эту изящную шею ожерелье из укусов. Значит ли это, что Сугуру придется усерднее стараться? Грубо и резко разорвав поцелуй, охотник задрал на альбиносе майку и припал губами к округлости чуть выпирающих ребер, удержал дернувшего было Сатору на месте, с рвением собственника принялся выцеловывать на плоском животе хаотичные узоры. Годжо, измученный истомой, ерзал под священником, как заведенный, что-то бессвязно выдыхал, а когда ладонь полукровки легла на его член и несильно сжала сквозь одежду, то в очередной раз попытался спихнуть мужчину и сбежать в коридор, умчаться на всех парах в свою прежнюю комнату. — Расслабься, Сатору, я не сделаю тебе больно, — Сугуру колотило от волнения не меньше, чем вампира. Сглотнув вязкую густую слюну, охотник на пробу двинул рукой, выбив из горла альбиноса тихий стыдливый стон. — Скажи, если что-то будет не так, я тут же прекращу. Боже, что же он делает? Нужно немедленно остановиться, не позволить похоти выжрать остатки совести и уважения к самому себе, к Сатору, к его горящим беззвучной мольбой алым глазам, к его вздрагивающему и покрывающемуся мурашками телу, к его пальцам, беспорядочно гладящим Гето по лицу и разбросанным водопадом спутанным волосам. Годжо звучал, как херувимова арфа, тихая, стеснительная, но наполненная гипнотизирующей силой, сбивающей с ног. Его хотелось обожествлять, выкладывая мозаикой на витражах, хотелось поклоняться ему, целуя запястья и лодыжки, хотелось осквернить, искусав до крови и застывших на ресницах слез. Всевышний, как бороться с искушением, когда тело само откликалось на каждое резкое движение бедер, довольно тряслось, заслышав чужое рваное придыхание, тянулось к опухшим от поцелуев губам? Человечество было зачато и рождено во грехе, с ним же и рухнет в холодную сырую могилу — так зачем сопротивляться силе, давшей жизнь? Мужчина мазнул губами по выкрашенной румянцем скуле, втянул носом воздух, собираясь с духом, и просунул руку под резинку штанов Сатору, обхватил влажный от предэякулята член, прошелся сверху вниз, растирая смазку по стволу. Истинный проглотил вырвавшийся у него стон, непроизвольно толкнувшись в кулак Сугуру, внезапно затих. — Все в порядке? — хрипло спросил священник, мягко целуя юношу по линии челюсти, большим пальцем обвел головку, отмечая реакцию партнера. — Сугуру, пожалуйста… — Мне остановиться? — Н-нет, нет, — нежить зажмурилась, обняла Гето, пряча лицо в изгибе его шеи. — Ты раньше трогал себя? — вопрос грохнул в раскаленной тишине прежде, чем полукровка осознал, что собирается произнести. — Это не то же самое! — Годжо уязвлено зашипел, и в его показном негодовании святой отец услышал такое грандиозное смущение, что его можно было ощутить кожей. Аура альбиноса нервно треснула, ударяясь об стену над кроватью и расцветая на ней морозным росчерком. — Тише, тише, прости, я ляпнул, не подумав, — Сугуру поспешно зашептал, не сдержав улыбку. — Могу я?.. Сатору ответил коротким быстрым поцелуем в ключицу. Шумно и сипло выдохнув, охотник приспустил с вампира штаны, погладил выступ тазовой кости, подивившись, какие узкие и худые были у юноши бедра (нужно будет потом как следует нагрузить его упражнениями, чтобы подкачал мускулы ног), приласкал пальцами подрагивающий член, водя по всей длине, перехватывая у основания и сжимая, заставляя Годжо впиваться в полукровку когтями и сопеть. Древние скрижали порицали прелюбодеяние, тяжелыми каменными голосами утверждали, что неправедная любовь звучала пошло и грязно, но в эту самую секунду, слушая полный слепого доверия стон Сатору, Гето готов был проклясть всех пророков и послать к черту самого Отца. Если голос любви не дрожал и не обжигал пламенем поясницу, как голос чистокровного — это было что угодно, но не любовь. Вампир подмахнул бедрами, часто задышал, сокращая мышцы живота, сигнализируя Сугуру о том, что еще немного, и его швырнет за край — и у охотника помутилось в сознании, сорвало все и без того жалобно скрипящие цепи благоразумия. Черта с два он оставит Годжо тонуть одному, если погибать, то вместе. Пусть Гето лишат сана и навсегда запретят даже появляться на пороге церкви, пусть он будет гореть заживо в бескрайней пылающей пустыне под стенами Дита, пусть будет проклят и оставлен семьей и товарищами, но Сугуру разделит с Годжо этот порочный, манящий, сакральный плод, как когда-то Адам разделил его с Евой. Отстранившись от Сатору (тот недовольно зарычал и потянулся к мужчине своими длинными руками), полукровка непослушными, трясущимися от возбуждения пальцами до колен стащил с себя вместе с бельем шорты, грузно навалился обратно на альбиноса, удерживая себя на весу вдавленной в кровать ладонью, нетерпеливо потерся о чужое бедро, оставляя липкие влажные пятна, после обхватил рукой оба члена, сразу взял быстрый темп. Сатору под ним задушено захрипел, выгибаясь, крупно задрожал, начал что-то неразборчиво говорить, но Сугуру не слышал его, оглушенный собственным бешеным сердцебиением. Скорее всего утром им будет стыдно смотреть друг другу в глаза, возможно охотник и кровосос вообще разбегутся по разным углам, как в Хаконе, и не увидятся до возвращения из Окаямы (или больше не увидятся вовсе), но сейчас Гето пил юношеский стон, как греческий нектар, доводил Годжо до исступления ласками. — Д-держись за меня. Вот так, да, держись, — полукровка громким шепотом выдохнул на ухо Сатору, когда тот беспокойно заерзал и принялся шастать ладонями по сбитому одеялу, задевать когтями ребра Сугуру, оставляя длинные неглубокие царапины, грозя соскользнуть на пол с кровати брюнета. Юноша крепко обнял священника, скрестив руки на его голой широкой спине, ухватился за прилипшие к коже черные пряди волос. Гето резко двинул рукой, и этого оказалось достаточно, чтобы Годжо замычал сквозь поджатые губы и кончил — вверх по рукам Сугуру, облизав плечи и царапнув контуры литых грудных мышц, взобралась серебристым покрывалом инея вампирская аура, не терзая в кровь кожу, а будто целуя и ластясь. Отрезвляющий холод, смешавшийся с жаром тела, бурным контрастом накрыл полукровку с головой, хлестнул, точно кнутом; брюнет в ответ обрушил на Сатору шлейф потрескивающей, пахнущей дождем и мокрым асфальтом, энергии. Знакомая пульсирующая боль от довлеющей силы чистокровного остро резанула по вискам, перекрыла Сугуру кислород, до предела обострив ощущения, заставила мужчину ускориться и залить спермой подрагивающий живот Годжо. О, Всевышний, кажется Гето только что узрел всех святых этого мира. Дыша через рот и облизывая пересохшие губы, охотник улегся на Сатору, ухватился испачканной семенем ладонью за белое бедро, теснее прижимая к себе альбиноса, и замер в ожидании, когда взорвавшаяся картинка перед глазами перестанет кружиться осколками и соберется воедино. Молчал и вампир, нерешительно медленно водя кончиками пальцев по краям лопаток Сугуру, вздыхая и утыкаясь носом ему в шею. — Ты в порядке? — наконец задышав ровно, спросил священник и поднял на кровососа взгляд. — Убери этот красный, прошу тебя. — Это… Ох, Сугуру, это так… — Сатору взволнованно полыхнул радужками, с трудом сосредотачиваясь, чтобы сменить багровый цвет на привычный небесный. — Так же нельзя, мы сделали это до брака. — Чего? — полукровке потребовалось время, чтобы до него дошел смысл сказанного. — Боже, Сатору, о чем ты вообще? Какого бра… О, твою мать, — Гето беззлобно усмехнулся, пряча улыбку в шелково-снежных вихрах. — Не смейся надо мной, — обиженно протянул кровопийца. — Помнится, кто-то при первом нашем знакомстве обещал вставить мне, уже передумал? — Заткнись! — казалось, Годжо готов был расплакаться, так звонко дрогнул его голос. — Тише, успокойся, — Сугуру аккуратно коснулся губами подбородка альбиноса, легкими поцелуями очертил дорожку до виска по скуле. — Прости, не сдержался, твои слова меня смутили. Но ты… в порядке? — Мне было хорошо, — Годжо зашептал, словно кто-то мог его услышать, на мгновение прикрыл трепещущие светлые ресницы. — Мне хорошо с тобой, Сугуру. — И мне. Я не знаю, как описать то, что я чувствую. — Можно я тебя еще раз тебя поцелую? — Отец мой Всевышний, не спрашивай, Сатору, целуй. Поцелуй вышел смазанным, дрожащим и мокрым, но наполненным любовью. Священник с готовностью, до последней капли, принимал чувства, лившиеся с губ Годжо, точно благодать, небесную манну, дарованную Господом. Слившиеся воедино глухо рокочущие ауры накрыли мужчин невидимым покрывалом, охлаждая кожу и щекоча искрящимися разрядами, вызывая мурашки вдоль позвоночника. Пальцы Сугуру, все еще лежавшие на бедре Сатору, сжались, полукровка впился короткими ногтями в кожу вампира и мягко разорвал поцелуй, чтобы вдохнуть. Черт возьми, когда дело касалось выносливости, нежить уделывала охотника по всем параметрам. — Завтра трудный день, Сатору, нам нужно отдохнуть, — мужчина потерся кончиком носа о щеку юноши. — Но сначала в душ. Надеюсь, что уже все спят, и нам посчастливится не наткнуться ни на кого в коридоре. — Я уйду к себе, чтобы не мешать. — Ерунду не говори, на кровати хватит места для двоих. Годжо в ответ засиял, как взошедшее над бело-голубой, слепящей айсбергами Антарктидой, солнце.