Мальчики не плачут

      Грифель простого карандаша скользит по белой странице скетчбука, который Ёсан держит на полусогнутых коленях, пока сидит на ступеньках в школьном коридоре, коротая свободное время за любимым занятием. Ему нравится рисовать. Всегда нравилось. Нет, даже не просто «нравилось»: это хобби было для него настоящим спасением, маленьким и уютным мирком, где можно было хоть ненадолго отвлечься от проблем суровой реальности, которых у Ёсана было… предостаточно. И каждая из этих проблем превращалась в очередной рисунок, где Кан выражал всю душевную боль, ведь старенький блокнот для рисования был единственным другом, которому старшеклассник мог показать себя настоящего. И каждая из этих ран на юном сердце, от и до заклеенном пластырями, впоследствии оказывалась изображённой на листах бумаги в виде чего-то прекрасного, яркого и волшебного. Ёсан не любил рисовать что-то мрачное и тяжёлое — точно такое же, как его моральное состояние, и даже когда было слишком больно, все эти негативные чувства он представлял на бумаге так, что никто никогда бы не догадался, насколько разбит изнутри их обладатель. Его это успокаивало. В какой-то степени, возможно, помогало. Потому что несмотря на всё то плохое, что присутствовало в его жизни, несмотря на грязь, которая, казалось, готова была заполонить собой всё вокруг, юноша не прекращал искать в этом болоте крупицы счастья и добра. Искать хотя бы малость чего-то хорошего, осознанно обманывая себя тем, что жизнь, быть может, не так уж и плоха. На самом-то деле, не каждый так сможет. Кан слышит чей-то звонкий смех, доносящийся из коридора первого этажа. Школьная суета, шум и звучащие отовсюду разговоры старшеклассников, до этого на время приглушённые музыкой из наушника в левом ухе, словно вырывают Ёсана из его раздумий. Блондин переводит взгляд с карандашного наброска на дисплей телефона, мысленно отмечает, что до конца перемены осталось всего пару минут, и с неким разочарованием вздыхает — будь его воля, он бы с удовольствием остался сидеть на этой лестнице. Ведь здесь его практически никто не видит, не слышит, не насмехается. Не пытается схватить за шкирку и затащить в какой-нибудь укромный угол, чтобы снова избить, обматерить или придумать ещё какое-то унижение. Здешние подростки отлично это умеют. А Ёсан — отлично умеет быть изгоем и грушей для битья. Знаете же, как это часто бывает? В каждой школе есть люди, имеющие свои определённые роли среди сверстников: кто-то является «королём», популярной школьной звездой, по которой все тащатся и фанатеют; кто-то занимает роль местного хулигана, внушающего опасность одним своим видом и готового набить тебе морду за любое неверное движение; кому-то же не повезло оказаться всеми нелюбимым ботаником, которого никто не замечает до того момента, пока учитель не объявит контрольную работу или тест — в этом случае все знают, у кого безотказно можно списать. А вообще, таких ролей есть целое множество. Какие-то из них хорошие, какие-то лишь оставляют желать лучшего, где-то их может и не быть вовсе (Ёсану бы очень хотелось увидеть такое учебное заведение). Но признаемся честно: каждый из нас хоть раз в своей жизни видел изгоев. В местах, где сосредоточено такое большое количество подростков, а чаще всего это школы, — всегда найдётся хоть один человек, что невольно стал жертвой своих одноклассников. Кан Ёсану не повезло получить именно эту роль в своей школе. А за что? Он и сам порой задумывается над этим. И задумывается глубоко. Однако всегда приходит к одному выводу: подростки слишком жестоки. А особенно по отношению к тем, кто чем-то на них не похож. Чем же был не похож Ёсан? Может быть, особенностями внешности или тела? Возможно, своим поведением, или даже финансовым положением семьи? Но нет, всё гораздо хуже. Ориентацией. «Эй ты, голубой!» — окликали его мальчишки, делая это специально при большом количестве людей, что несомненно ставило в неловкое положение. «А вот и наш педик нарисовался», — нахально ухмылялись своими мерзкими, злыми улыбками, стоило только Кану появиться в их поле зрения. И не сосчитать, сколько раз в неделю Ёсану приходилось слышать эти оскорбления в свою сторону. Но со временем он даже привык… как бы печально это ни звучало. Каждый день приходя в школу и видя своих обидчиков, он уже заранее знал, что его ждёт. Знал, что избежать издёвок снова не получится, и что как бы он ни старался, он всё так же будет оставаться в их глазах тем, на ком можно в любой момент отыграться. Ёсана легко могли затащить в кабинку туалета и окунуть головой в унитаз. Могли подстеречь за школой и избить, оставив валяться обессиленного в кустах — били, конечно, в меру, но достаточно для появления болезненных синяков. У него могли стащить рюкзак или спрятать школьную форму, пока тот был на уроке физкультуры в спортивной. Могли незаметно прилепить на спину бумажку с каким-нибудь обзывательством, а чаще всего это «пидор» или «педик», и Ёсан ходил с этим полдня, не сразу понимая, почему все смеются над ним в этот раз. Буллинг — штука совсем не крутая. Абсолютно точно нет. Но почему-то многим сверстникам Ёсана это нравится. Нравится глумиться над теми, кто слабее, кто чем-то отличается, кто в чём-то может быть хуже, чем они сами. Кан никогда не понимал, как можно получать удовольствие от издевательств над людьми. Это ведь насилие — не столько физическое, сколько моральное, и довольно неприятное, тяжёлое, оставляющее травму на всю дальнейшую жизнь. Наверное, сам собой назревает вопрос: почему Ёсан это терпит? Неужели он ничего не предпринимал, чтобы исправить ситуацию? Но нет. Предпринимал. Да вот толку мало. Вообще-то, человек он довольно упрямый, не любит просить у кого-то помощи, привык справляться со всем сам. Но когда справляться в одиночку уже не выходит, понимает, что стоило бы поделиться с кем-то своими проблемами — ничего в этом постыдного нет… Так ведь? Сначала Ёсан обратился к классному руководителю, хоть и осознавал, насколько это рискованно: узнай об этом парни из класса, они бы точно его убили. Но их учитель никогда особо не интересовался жизнью своих учеников, от «классного руководителя» у него было лишь название и вся работа мужчины заканчивалась на неумелом ведении своего предмета, но не более. Классные проблемы явно не входили в область вещей, которые его волновали, а поэтому и просьба Ёсана поговорить с его обидчиками не принесла никакого результата. Зато неприятели-одноклассники быстро узнали о том, что Кан «нажаловался» учителю. И это всё усугубило: теперь он был не просто «педиком» и «пидором», но ещё и «стукачом», издеваться над которым было уже вдвойне приятно — доносчиков эти парни ох как не любили. Позже Ёсан пытался поговорить и с матерью, хотел перевестись в другую школу (это желание иногда возникает у него и до сих пор), но мать всё это всерьёз не воспринимала. «Вы всего лишь дети, это нормально — подшучивать друг над другом», «Не выдумывай себе проблемы», «Это не причина для перехода в другую школу». А юноша, слыша эти слова от родной матери, впадал в искреннее недоумение. Она просто не верила в то, насколько далеко зашли эти издевательства, не понимала, не слышала, что всё было гораздо хуже обычного «подшучивания», как она это называла. Или не хотела понимать, не хотела слышать. В любом случае, её обесценивание проблем Ёсана только лишь загоняло его в то безвыходное положение, из которого он уже не знал, как выбраться. Ведь сказать обо всём матери — было последним вариантом действий, что у него имелись. После неудачной попытки попросить помощи у других Кан в очередной раз убеждался, что лучше и дальше справляться со всем одному. Ему толком не к кому обратиться, а если и есть к кому, то им совершенно всё равно, что происходит в жизни Ёсана. Что ж… Значит, лучше просто закрыться ото всех и больше не делиться ни с кем своей болью, чтобы потом это не обернулось против тебя же. Да, точно. Это самое не правильное решение. Ёсан слышит звонок на урок, быстро складывает блокнот и наушники в рюкзак, застёгивая его по пути с лестницы на первый этаж, где сейчас должен начаться урок математики. Даже сейчас, когда, казалось бы, все спешат по своим кабинетам на занятия и никому не должно быть дела до Ёсана, он всё равно успевает поймать на себе пару насмешливых взглядов и неразборчивых из-за шума в коридоре оскорблений, но абсолютно никак на это не реагирует — привык. Привык настолько, что уже всё равно. Теперь гораздо больше эмоций у него бы вызвало, наоборот, отсутствие этого презрения и колкостей, однако чудо пока наступать не спешит. Пока ещё всё остаётся на своих местах. — Ребята, проходим, проходим, — потарапливает медлительных старшеклассников учитель Пак — миловидная внешностью, но строгая нравом женщина сорока лет, преподающая математику. Ученики неохотно заваливаются в класс, зевая и явно не будучи сейчас настроенными на учёбу: обычно просыпаются все к уроку второму или третьему, но на первом — мыслями ещё в тёплой кровати и видят десятый сон. Ёсан и сам такой же. Ужасно хочется спать. Но вряд ли в будние дни у него когда-то получится выспаться. Пять дней в неделю, возвращаясь со школы, он занят домашней работой, которой задают довольно много. Как-никак старшая школа, предпоследний класс, нужно уделять больше внимания учёбе, чтобы успешно сдать выпускные экзамены. Если появляется свободное время, Ёсан проводит его в основном дома, за рисованием или чтением книг, ведь друзей у него практически нет, поэтому гулять и веселиться в компании с кем-то явно не для него. Если и гуляет, то зачастую сам, в тихом и уютном одиночестве, в которое пускает лишь Боми — свою пушистую золотисто-рыжую собачку породы померанский шпиц. А в выходные любит подолгу спать, отсыпаясь за всю прошедшую неделю, когда время сна за ночь едва ли достигало пяти часов. — Так, все на месте? — уточняет женщина, оглядывая уже заполненный учениками кабинет. Ёсан же занимает своё место за третьей партой у окна, куда кроме него, конечно же, никто не садится — кто захочет сидеть с таким, как он? — Ах, Минги снова опаздывает, не так ли? Последний вопрос учительница произносит с заметным недовольством в голосе, но в то же время так, словно её это уже давно не удивляет. А Ёсан смотрит на пустующую парту с левой стороны от него, чувствуя, как сердце пропускает удар. Снова опаздывает?.. Да пусть лучше вообще не появляется. Кан искренне надеется, что сегодня Сон Минги не придёт. Что очередное его опоздание затянется на целый день, а может и больше. На самом деле, он всегда на это надеется. Каждый чёртов день в этой чёртовой школе. Было бы замечательно, если б по пути на учёбу этого ублюдка сбила машина. Или какое-нибудь здание обрушилось бы прямо на него, прибив тяжёлыми балками. И, желательно, насмерть. Вот бы и вправду не пришёл… Но дверь в кабинет математики открывается так же резко, как ускоряется пульс Ёсана. Так же быстро, как его руки сжимаются в кулаки, а сердце за рёбрами начинает отбивать бешеный ритм, чувствуя ещё не настигшую его, но уже весьма внушительную опасность. Чувствуя Сон Минги. Ведь весь он, с ног до головы, и был самой пугающей опасностью, от которой внутри всё закипало и леденело одновременно; он был воплощением слова «ненависть», которой наполнялась каждая частица души Ёсана, стоило ему только взглянуть на своего врага, стоило только услышать его низковатый голос с хрипотцой от далеко не одного десятка скуренных сигарет и с нотками самолюбия настолько отвратного, что Кана от него попросту тошнило. — Сонсэнним, извиняюсь за опоздание! — шутливо восклицает Минги, прикладывая руку к груди с наигранным волнением, хотя все и так прекрасно знают, что ни об опозданиях, ни о своей успеваемости в целом Сон не переживает от слова совсем. — Ох, учитель Пак, вы сегодня прекрасно выглядите. «Клоун», — думает Ёсан, с умело скрытым презрением во взгляде наблюдая за данной сценкой. — Не выделывайся, садись за свою парту. К счастью, сегодня ты хотя бы не к концу урока пришёл, уже похвально, — сдержанно отвечает женщина, поправляя очки. Дружки Минги смеются с его неуместного, как всегда, «остроумия», тогда как сам он, ответно смеясь и в шутку показывая им средний палец, направляется к своему месту. А у Ёсана состояние на грани паники. Каждый раз Кан искренне надеется, что Сон Минги не придёт. И каждый раз, словно ему назло, тот приходит. Стоит только Ёсану оторвать глаза от открытой тетради и поднять их на приближающегося парня, как их взгляды случайно цепляются друг за друга, вызывая у первого внутреннюю дрожь и желание испариться прямо здесь и сейчас, а у второго — лишь насмешливый белозубый оскал. Сон знает, что Кан его остерегается. Но Минги это, видимо, нравится, быть для него угрозой и внушать страх одним своим присутствием. Нравится чувствовать себя сильнее, чувствовать своё господство над Ёсаном и над всеми остальными в целом. Но в особенности, конечно, над Ёсаном. Да, Кан ненавидит этого человека. Чёрт, да его даже «человеком» назвать трудно. Для него Минги всегда будет монстром, не знающим доброты, жалости и любви, бесчувственным и жестоким монстром, вызывающим лишь отвращение и самую чистую ненависть. Пожалуй, в жизни Ёсана Минги единственный, к кому его отношение насквозь пропитано столь негативными чувствами. Неприятелей, любящих поиздеваться над ним, у Кана много, но практически на всех них со временем ему стало всё равно. Единственным, кто до сих пор поднимает в нём такую неистовую бурю отрицательных эмоций, остаётся лишь Сон Минги… Потому что всё началось именно из-за него. Когда-то Ёсан был влюблён. И как бы противоречиво это ни прозвучало… влюблён он был именно в Минги. Именно он стал его первой любовью, благодаря которой Ёсан понял, что его привлекают парни. И именно он впоследствии разрушил всю эту любовь Кана вдребезги, разорвал юное трепетное сердце в клочья, разбил на мельчайшие осколки — так, что собрать обратно уже не представлялось возможным. Ёсан долго не мог понять своих чувств. Не мог принять, осознать. Неужели у него — нетрадиционная ориентация? Да это ведь позор! Это грязно, постыдно и совершенно неправильно. Так быть не должно. Мальчику нельзя любить мальчика. Но каждый раз, когда он видел Минги — такого красивого, такого невероятного, — дыхание словно прерывалось, а в груди становилось так тепло, будто сердце чем-то горячим наполнялось, чем-то живым, приятным. Любовью. Это сейчас Ёсан считает Минги «монстром», самым ужасным и ненавистным человеком из всех, кого он знает, не понимая, как когда-то мог влюбиться в него. Но раньше… раньше Сон таким не был. Да, он никогда не обладал хорошими манерами, безответственно относился к учёбе и любил пошалить — мальчишка мальчишкой. Но тогда это не переходило границы разумного. Тогда Минги никого не обижал, не избивал, не желал смерти и не превращал ничью жизнь в ад каждый божий день до того момента, пока не начал делать всё это с Ёсаном. Минги был красивым. Хотя, почему же был? С годами он стал только краше: высокий широкоплечий красавец с холодным и властным взглядом лисьих глаз, с пирсингом в виде колечка в нижней губе, с немного отросшими, шелковистыми на вид волосами, выкрашенными в насыщенный жёлтый с плавным переходом в огненно-рыжий. Он смеётся бархатистым басом, запрокидывая голову назад и открывая вид на привлекательный кадык, а когда в глаза смотрит, точно душу взглядом пронзает, задевая что-то внутри тебя. Но если некоторое время назад всё это сводило Ёсана с ума, то сейчас не пробуждает в нём абсолютно ничего. …наверное. Порой Кан до сих пор находит его привлекательным. Вспоминает то былое чувство влюблённости при виде Минги, тех бабочек, что когда-то порхали там, в его животе, пока не умерли все до единой после поступка Сона. И сразу же выбрасывает всю эту чушь из головы, напоминая самому себе, что он, вообще-то, его ненавидит. И это негативное чувство моментально вытесняет из сердца всё остальное — то, чего уже давно и нет, но что, возможно, осталось там в виде глубоко спрятанного осадка первой любви, которая не прошла бесследно. Но даже если какая-то толика влюблённости там и есть… Ёсан прекрасно осознаёт, что обращать на это внимание не стоит: ни к чему хорошему явно не приведёт. Только не теперь, не после того, как он увидел истинное лицо Сона, другую сторону его души — тёмную, пугающую. Отталкивающую от него на целую бесконечность. Минги тем временем уже сидит за своей партой, что находится прямо на одном уровне с партой Ёсана и из-за этого делает расстояние между ними ничтожно маленьким. Вообще-то, их разделяет как минимум метр, если не больше, однако для Кана это всё равно мало: ему бы от огненноволосого на дистанции в километр держаться, чтобы себя комфортно чувствовать, а лучше вообще никогда его не видеть и не слышать рядом с собою — это был бы идеальный вариант. Но пока что тот здесь. Сидит слева от него. И Ёсан смотрит на этот до жути красивый профиль уродливого душой человека, невольно вспоминая то, с чего начался его персональный ад в этой школе. Тогда Ёсан признался ему в чувствах. Не сразу, конечно: ему эти чувства пришлось сначала принять самому, понять, что в однополой любви нет ничего плохого. Точнее, он и так это знал, но также знал то, что многие люди относятся к этому весьма отрицательно. Признаться в любви парню, о чувствах которого сам ты не имеешь ни малейшего понятия, шаг довольно рискованный. А особенно, когда ты сам — парень. Но Ёсан рискнул. На День Святого Валентина в средней школе, когда все дарили друг другу валентинки и отмечали день всех влюблённых. Он сказал Минги, что тот ему нравится, и протянул собственноручно сделанную открытку в виде сердечка (сам вырезал и раскрашивал, между прочим!). Ну а Минги… Первые несколько секунд тот стоял молча, испепеляя одноклассника непонимающим взглядом. Это было похоже на какой-то шок, на неверие, будто бы Сону казалось, что Ёсан над ним просто шутит. И, наверное, ему действительно так казалось — уж больно абсурдной выглядела вся эта ситуация с неловким признанием и валентинкой, которую Минги держал в руке, как последний дурак. «Ты издеваешься, что ли?» — спросил тогда он, нервно хохотнув и явно не намереваясь воспринимать всерьёз слова Ёсана о симпатии к нему. «Эм-м… Н-нет, то есть… Нет! Ты нравишься мне. Уже давно!» — отвечал с каким-то воодушевлением в глазах Кан, вероятно, искренне надеясь услышать о взаимности своих чувств. «Ты что… из этих?» — тихо спросил Сон спустя ещё несколько секунд молчания. — «Ты голубой?» — звучало совершенно бестактно. Ёсан вдруг ощутил себя таким глупым, таким смехотворным в глазах Минги, хоть тот и стоял, даже не улыбаясь — он, скорее, находился в замешательстве, нежели хотел засмеять одноклассника. А ещё Ёсан почувствовал себя униженным. «Голубой»? «Из этих»?.. Сказать, что это было обидно, не сказать ничего. Его словно пристыдили. Посчитали ненормальным, неправильным. Он вовсе не нравился Минги. Уж точно не как парень! Да и теперь, наверное, даже просто как человек. Неприязнь, желание отойти, отгородиться — вот, что звучало в голосе Минги и читалось в его карих глазах, глядящих Ёсану прямо в душу. Он опустил руку с открыткой-сердечком и сжал кулак так, что бумага просто помялась, и ушёл прочь, не роняя больше ни слова и не показывая ни единой эмоции. А Кан, глядя тому в след, видел в кулаке Сона не бумажное сердечко, а своё собственное — такое же смятое грубой рукой Минги. На тот момент Ёсан ещё не знал, что его ждёт. Не знал, что на следующий день о его «нездоровой» ориентации будет знать практически вся школа. Не ждал, что будет идти по заполненному подростками коридору и слышать за спиной откровенные насмешки да оскорбления в свой адрес. Все смотрели на него так, точно он совершил какое-то преступление, стал посмешищем для всего мира. Но может, так оно и было?.. Ведь во главе этих издевательски смеющихся лиц, бесцеремонно показывающих на него пальцами, был Сон Минги, что стоял со сложенными на груди руками, с самодовольной и такой мерзкой улыбкой, что у Ёсана внутри всё переворачивалось. Разрушалось. Всё стало ясно в один миг: Минги рассказал всем правду о Кане, рассказал, что тот из «голубых». Заставил всю школу презирать его. Ёсан стоял в том злосчастном коридоре, где отовсюду в его сторону раздавались издёвки и смех, и смотрел в пустые глаза Минги сквозь пелену слёз, застилавших его собственные. Он ощущал разочарование. Не только в этом парне, но и в самом себе. Ему не стоило совершать такой глупой ошибки и признаваться в чувствах человеку, который способен на такое. Только вот Ёсан и подумать не мог, что получит такой нож в спину. Да и за день до этого, когда он признался ему, Минги даже не посмеялся — да, он молчал, был в настоящем недоумении, но его реакцию вовсе нельзя было назвать насмехательством. Он был серьёзен. Так что же произошло за сутки? Что успело измениться? Или он уже тогда решил, что поставит Ёсана в такое положение? Почему, в таком случае, не сделал этого сразу? Зачем так жестоко?.. Вот, что послужило началом этого буллинга. Неудачное, дурацкое, наиглупейшее признание в любви, о котором Ёсан жалеет так, как не жалел ещё ни о чём в своей жизни. Он частенько думает о том, что сам во всём виноват, что если бы не поступил так опрометчиво, то всё было бы хорошо. Но он сам рассказал Минги о своих чувствах, сам показал, где его уязвимое место. Словно своей же рукой протянул ему пистолет, из которого Минги выстрелил прямо в сердце. Но также Ёсан думает и о том, что все эти издевательства — слишком болезненная плата за обычную любовь. Разве люди могут быть виноваты в своих чувствах? Разве могут их контролировать, включать и отключать тогда, когда им вздумается, и по отношению к тем людям, к которым захотят что-то чувствовать? Разве же Ёсан хотел влюбляться в Минги? Да никогда в жизни. Но, к сожалению, мало что зависит от обычного желания. Кан не виноват в том, что полюбил. А Минги устроил всё очень умело: распространил лишь слух о том, что Ёсан — гей, но умолчал о том, как и при каких обстоятельствах сам об этом узнал. Все знали только то, что Кану «нравятся парни», но никто не знал, что нравился ему именно Минги. Сон отлично защитил свою репутацию, чтобы случайным образом не попасть под насмешки и самому. «Ублюдок», — единственное, что приходит на ум Ёсану, когда он вспоминает обо всей этой чертовщине. — И так, кто-нибудь уже решил уравнения? — раздаётся вопрос учителя Пак, от чего Ёсан едва заметно вздрагивает. Он так погрузился в свои мысли о прошлом, засмотревшись в одну точку, что даже перестал следить за записями учительницы на доске, где было выписано несколько уравнений для самостоятельного решения. И не сразу заметил на себе серьёзный наблюдающий взгляд Минги, что смотрел на него, кажется, всё это время. Почему-то не смеялся, не привлекал внимание обзывательствами — только тихо изучал задумчивого Ёсана, отвернувшись сразу же, как тот посмотрел на него в ответ. Неудивительно, если снова обдумывал какое-то новое издевательство над ним. Учительница же встаёт со своего стола, чтобы пройти меж рядов и проверить наличие классной работы, а Ёсан, глядя в свою пустую тетрадь, хватает ручку и принимается наспех записывать хоть что-то, пока женщина не подошла и к нему. Однако… — Кан Ёсан, — строго звучит где-то сверху. Блондин медленно поднимает голову и видит перед собой преподавателя, возмущённо смотрящую на него сверху вниз, а потом чувствует, как тетрадь ускальзывает из-под его локтей, оказываясь в чужих руках. — Ни числа, ни классной работы, — комментирует пустоту на тетрадных листах учитель Пак и переводит взгляд на ученика: — Что это с тобой сегодня? Обычно ты гораздо усерднее занимаешься на уроках. — Прошу прощения, сонсэнним, я просто… — скомканно оправдывается Ёсан. — Не совсем понял, как это решается. — Но это ведь пройденная тема, разве ты не понял её на прошлом занятии? Даже у доски отвечал на «отлично»! — Эм, да, точно. Не знаю, что на меня нашло. — Выходи, запишешь решение на доске, раз уж не сделал этого в тетради, — просит в итоге женщина и возвращается за свой стол, тогда как Ёсан неторопливо встаёт из-за парты, мысленно хлопая себя ладошкой по лбу за такую оплошность. Неловко как-то получилось… А в классе уже слышны чьи-то смешки и перешёптывания. И казалось бы, что тут может быть смешного? Но одноклассникам дай лишь малейший повод, чтобы посмеяться над Ёсаном, и они обязательно это сделают. Ему уже не привыкать. Кан направляется к доске, проходя между двух рядов и думая о том, что ничего в этом страшного нет: тему он знает хорошо, просто не знал, как оправдаться перед математичкой. Сейчас быстренько всё решит и вернётся за свою парту, но… Не тут-то было. Он летит прямо на пол, не успевая сделать ещё несколько шагов, и не сразу понимает, что произошло. Перед глазами секундно мелькает чья-то специально выдвинутая нога, о которую он, видимо, споткнулся, и угол одной из парт, о который довольно сильно ударяется его голова во время падения. Череп пронзает резкая боль, но Ёсан не успевает толком обратить на неё внимания, потому что в глазах моментально темнеет, а звуки окружающего мира, состоящие в основном из насмешек одноклассников, доносятся до него словно через плотный слой ваты. Он что, теряет сознание? Нет, нет, только этого не хватало для идеального начала дня… А перед тем, как отключиться, Ёсан мутнеющим взглядом успевает заметить обеспокоенное лицо Сон Минги. Минги, который, к слову, сидел слишком далеко от того места, где Ёсану подставили подножку. Это был не он.