Бывшие?

Губы Ёнджуна — мягкие и совсем не настойчивые. И запах такой… возбуждённо-спокойный. Ёнджун хочет его, но не до безумия, как когда-то Хонджун. Хонджун… Нет, не стоит думать о нём. Ни сейчас, ни вообще. Он далеко и с другим омегой, достойной парой: красивым, умным и тоже наследником. Он вычеркнул из своей жизни не только Уёна, но и Ёнхи с Джунхи, — вот и Уёну нужно о нём забыть. Тем более у него теперь другой альфа, красивый, высокий, и пахнет кедром. Не так хорошо, как Хонджун, но... Вот чёрт, опять! Сравнивает, хотя нужно просто закрыть глаза и забыться, позволяя Ёнджуну себя целовать (и не только это). Видимо, долго ещё Уён не избавится от Хонджуна в своей голове, оглядываться на него будет, словно ещё что-то должен ему, сбежавшему за океан придурку. Вот даже сейчас, в этой какофонии запахов, он, кажется, различает терпкую сладость сандала, переплетённую с бальзамически-зелёной горечью гальбанума… — Какая неожиданная встреча, — раздаётся рядом голос Хонджуна. И Уён не сразу понимает, что он это слышит не где-то там, у себя в голове. — А ты у этого хоть справку спросил? А то сифилис и через поцелуй передаётся. Ох чёрт… Запах, значит, не показался. Ну да, вот он — Хонджун. Стоит, ноздри раздувает и глаза зло щурит, будто измену себе любимому увидел. Это он зря-а-а… — С чего такое беспокойство о моей жизни? — повернув голову, скалится Уён. — Ты ж у нас смотал в Штаты и даже о детях не вспоминал! — Вспоминал. — Это когда это? Я что-то не помню даже, чтобы ты хоть раз звонил! — Я у соседей про вас спрашивал, — чуть будто даже растерявшись, говорит Хонджун. — А что не у меня-то? Зассал, милый? — Нет, просто твои истерики слушать не хотел. — Мои истерики? А сам сейчас что тут устраиваешь? — Это ты на меня шипишь. — Потому что ты мне своими глупыми претензиями вечер испортил. Что ты сейчас полез выяснять-то, Джунни? Как без тебя тут живёт бывший муж, с которым ты полтора года как вообще не общаешься? Не мог завтра позвонить и обсудить всё, как нормальный человек? — Ты до завтра мог уже заразиться чем-нибудь. — Как хорошо ты обо мне думаешь, Джунни! — фыркает Уён. Презрительно, конечно же — чтобы Хонджун понял, какой он придурок. — Жаль, что я не соответствую — даже целуюсь с только с теми, кого хорошо знаю. Так что успокойся, милый, заразы не будет. А остальное тебя волновать не должно — ты мне давно не муж. — Мне не всё равно, кого ты притащишь к нашим детям. — Да ты сначала вспомни, что они тебе дочери! А потом и вякай, что тебе там не всё равно, а то не отец, а строчка в документах! — Уён, не здесь, — тон Хонджуна становится ледяным и хлёстким. Таким его папаша приказы отдаёт, авторитет показывая. Психологически давить, значит, пытается? Это он тоже зря. — То есть как мне сцену на ровном месте устраивать, так здесь, а как за свои слова отвечать — так нет? — издевательски-ласково спрашивает Уён. — Как был недомерком, так и остался. Иди к чёрту, Хонджун. И не порти мне вечер ещё больше. Звони завтра, если снова не зассышь. Разворачивается и тащит Ёнджуна к выходу. Музыка и чужие запахи сейчас только бесят, так что лучше за углом клуба немного постоять, в себя прийти и продышаться. И... чёрт, зря Ёнджун не курит. До жути хочется затянуться, да так, чтобы лёгкие с непривычки выкашлять. Как в школе когда-то… Впрочем, сигареты можно у какого-нибудь стрельнуть. Что Уён и сделал (тот парень ещё и зажигалку дал, самую дешёвую, такую не жалко). И теперь Уён сидит на корточках, привалившись спиной к стене, давится дымом, стараясь не раскашляться. Успокаивает, да. — Это ведь был второй сын «Коффи»? — спрашивает Ёнджун. Судя по тону, вопрос риторический. — Угу, — всё равно кивает Уён. — Я за него сходил замуж по залёту и по глупости. — За наследника «Коффи»? — усмехается Ёнджун. Конечно же, скептически. Сын чеболя — слишком желанная цель, от таких случайно не залетают, наоборот, их ловят на пузо. Любой бы на месте Ёнджуна не поверил в «по глупости». — Представь себе, — хмыкает Уён. — Я был молодой и с амбициями, и в мои жизненные планы замужество с детьми входило только лет через десять-пятнадцать. Но вот, — вздыхает он и снова затягивается. Жаль, что сигарета дотлела до фильтра почти… — А предохраняться тебя не учили? — У меня был гормональный сбой, и мне нельзя было таблетки. А ему не хотелось пропускать мою течку, и он меня уломал. Мол, после сбоя не залетают, а если что-то будет — женюсь. А я был влюблённым идиотом и повёлся. — Но он и в самом деле женился. — Женился, — кивает Уён. — Но, как оказалось, этого мало. — Он морщится, вспоминая семейную, чтоб её, жизнь. И свои розовые мечты в самом начале отношений: что вот когда-нибудь, лет через десять, они поженятся, молодой директор и известный актёр, которого вся страна обожает, и вот они, красивые и счастливые, идут к алтарю, под вспышками фотокамер… Господи, как глупо. — Знаешь, если бы мне нужны были его деньги, было бы проще. Я бы просто родил — и всё, дело сделано, можно расслабиться и жить в своё удовольствие. А я чего-то ждал… — Он изменял тебе? — Что?! А, нет, — Уён даже смеётся — слишком нелепым предположение показалось. Хотя... — Ну, я ни разу ничего не замечал. — Вот именно — не замечал. А он тогда ничего не хотел видеть и слышать, так что Хонджун мог бы спокойно прямо в гостиной по телефону с любовником разговаривать — и не спалиться. Единственное, у Уёна было тогда обострено обоняние, так что чужой запах он учуял бы. И он может точно сказать: от Хонджуна ни разу никем не пахло. Вот только он хотя бы раз в неделю оставался ночевать в офисе — дескать, работы много, — и у него было время, чтобы избавиться от отпечатка (Уён слышал, что даже услуги специальные в некоторых спа есть). Поэтому, может, и спал Хонджун с кем-то. Впрочем, какая теперь разница… — Но если не измена, то что? — спрашивает Ёнджун, присаживаясь рядом. — Ну… И Уён рассказывает, всё и как было, не пытаясь казаться лучше, чем есть. И о том, как его всё бесило, и том, как на просьбу убрать трёх склочных баб из их квартиры — как выяснилось опытным путём, единственное, что ему тогда было действительно нужно, — Хонджун ответил отказом, и том, как сразу после ухода было хорошо, а потом захотелось удавиться… — А мне ты когда собирался это рассказать? — спрашивает Ёнджун. — Не знаю, — честно признаётся Уён. — Я не думал, что тебе что-то серьёзное нужно, вот и… — Понятно, — кивает Ёнджун. И его тон настолько нейтральный, а лицо — безэмоциональное, что сразу ясно: обиделся. — Прости, — говорит Уён. — Мне жаль, что… ну, может, не так о тебе думал. — И усмехается про себя: надо было у того парня всю пачку выпрашивать, у него там три, что ли, штуки оставалось. Сейчас бы ещё затянуться… И соджу выпить. Или чтопокрепче. — Я опять всё испортил, да? — Угум, — подтверждает Ёнджун. — Как-то неприятно узнавать, что человек, который тебе нравился, совсем не такой. Ну да, Уёну тоже бы неприятно было, если бы ему врали и придурком-Казановой считали. Но посмотрел бы в его сторону Ёнджун, если бы знал о детях и разводе? Впрочем, что уж теперь… — Ты другим расскажешь, да? — А почему ты так этого боишься? Это ж не буллинг, не наркотики и даже не измена. — Не знаю, — говорит он, отводя взгляд. — Я… Наверное, просто не хочу, все видели, как… — Уён запинается. А что он «как»? Живёт жизнью разведёнки на алиментах, причём не сильно-то больших (сто десять миллионов ежемесячно по сравнению с триллионами Кимов — это ни о чём)? Как он всё упустил, от возможной славы до мужа, за которого бы половина омег Кореи передралась бы? Ну да, неприятно быть жалким неудачником, что даже едва ли не насильно всунутым ему в руки шансом воспользоваться не сумел. — Не зря тебя твой муж к врачу посылал, — говорит Ёнджун, видимо, как-то по-своему поняв его молчание. — Тебе явно надо. — Ну спасибо тебе, — фыркает Уён. Ещё один правильный на его голову. — Да не за что, — хмыкает Ёнджун. — Обращайся ещё. Уён опять фыркает и ничего не отвечает. Ёнджун явно себе уже какую-то картинку нарисовал, и теперь его переубеждай не переубеждай — не поможет. А значит, и говорить больше не о чем. Да и вообще видеться, наверное, больше не стоит. — Ладно, пойду я, — говорит он, вставая. — Извинись за меня перед ребятами, скажи, что я перебрал и мне поплохело. — Тебя проводить? — Ёнджун тоже встаёт. И в его взгляде светится очень специфическое беспокойство — так обычно на потенциальных самоубийц глядят. — Да нет, не надо, — качает головой Уён. — Я большой мальчик и на такси сам доеду. Не бойся, глупостей не наделаю — у меня дети, знаешь ли. — Хорошо. Но такси я всё равно с тобой подожду. — Окей… Джеб. Ещё один. И ещё. Хук. Опять джеб. Свинг. А потом ногой с разворота — и чуть не падает. Молодец, Джунни, тебя почти сделал манекен. Совсем концентрацию потерял, простой раунд-кик нормально крутануть не можешь, размахнулся, как мальчишка, со всей дури — и едва носом на маты не полетел. Потому что Уён… Уён всё ещё стоит перед глазами. Красивый, яркий, незнакомо, слишком зрело сексуальный — и очень, очень злой. Он скалится, совсем по-волчьи, вот-вот бросится и горло порвёт, — и всё ещё стоит почти в обнимку с тем альфой, с которым целовался минуту назад. С красивым, высоким альфой, что одет как типичный бэд бой, который пришёл в клуб омег снимать и у которого самомнение «я крутой самец» сильнее члена чешется. На таких только тупые ведутся, ну и юные мальчики-девочки, у которых ещё ни опыта, ни мозгов. И Уён... Уён ушёл с ним, сказав: тебя моя жизнь больше не касается. «Недомерок». «Как был, так и остался». «Если снова не зассышь». «Не отец, а строчка в документах»… Хонджун снова впечатывает кулак в «голову», джебом, представляя лицо того альфы. И ещё раз. И ещё. А потом — ногой с разворота, в этот раз чисто, тренер Лю бы ни слова не сказал. Хонджун ухмыляется: будь это не манекен, а тот альфа, без шлема, ох как ему бы весело пришлось... Надолго бы запомнил, как к чужим омегам целоваться лез. И Хонджун, усмехнувшись, бьёт бэком, а после добавляет в прыжке. Да, был бы тут этот типа бэд бой... Хонджун, отдышавшись, снимает перчатки, идёт к скамейке, открывает минералку. Сколько он уже лупит манекен? Час? Полтора? Два? Наверное, да, два, раз выдохся совсем. Только сейчас, остановившись, он чувствует, как горят мышцы, как по телу растекается треморная слабость. Вот правда, он даже бутылку едва держит, так руки дрожат. Чёрт, он же завтра даже встать, похоже, не сможет. Совсем в размазню превратился, что, впрочем, неудивительно: он же сейчас тренируется через раз и по принципу «ну, чисто размяться». Мастер Лю бы точно заставил круги по стадиону каждый день наматывать. И Хонджун, наверное, был бы даже не против — не так всё бесит, когда устаёшь, как сука... — Ну что, успокоился? Донмин. Стоит, прислонившись плечом к стене, похоже, чтобы не шататься. Ну да, они-то пить остались, это Хонджун драться пошёл. С тренировочным манекеном, слава богу, а не с тем Казановой, в челюсть которого на самом деле хотелось впечатать кулак. — Сонхва сказал, что ты идиот. А то Хонджун сам не знает. Особенно после сегодняшнего. — Может, ты с ним нормально помиришься? Нормально… Донмин явно пьян, потому у него сейчас всё просто. «Помиришься»! А как? К Уёну и так-то было не подойти, а уж теперь… Теперь он точно его сковородкой пришибёт, как когда-то грозил в истерике. Да и… Рядом с ним теперь другой альфа. Вряд ли у них что-то серьёзное, раз Уён его с детьми не познакомил (да, это точно — если б тот парень хоть раз рядом с девочками появился, Ходжуну бы сто процентов сказали: весь «Ханнам зе хилл» знает, чей Уён бывший муж, и тайком за ним присматривает), но всё равно: у Уёна теперь другая жизнь. Свободная. От Хонджуна. И в ней, конечно же, будут альфы. Не могут не быть — это ж глаз и нюха надо лишиться, чтобы мимо такого омеги пройти. Хонджун, если честно, и сам бы повёлся — ну, в смысле, если б ещё не был с Уёном знаком. Поэтому да, рядом с Уёном будут альфы. И однажды появится тот, кого и дети не смутят. — Да ладно тебе, — хлопает его по плечу Донмин. — Всё у тебя с ним хорошо будет. Не будет. Хотя… Есть один шанс — дети. Нет, Хонджун не собирается их отнимать (что он с ними делать-то будет? он же не знает и не умеет ничего), да и просто угрожать этим как-то некрасиво, — он просто хочет с ними общаться. На что имеет полное право. А значит, Уёну придётся с ним нормально разговаривать — он вроде не настолько мозгами поехал, чтобы не понимать: лучше, если у детей всё-таки будет отец альфа. Особенно когда именно он их содержит. — Привет. О господи… Уён, час назад проглотивший полблистера таблеток от головной боли, думал, что паршивее это утро быть не может. Как он ошибался… — Чего припёрся? — Поговорить. — Вали. — Уён, может не будем устраивать сцену прямо здесь? Хотя бы детей сначала домой отведём, а потом поговорим в моей машине. А вот тут он прав — соседи бдят, не стоит им давать такой шикарный повод для сплетен. Да и вообще, нехорошо ругаться с Хонджуном у Ёнхи и Джунхи на глазах — он, как ни крути, их отец. Поэтому: — Говори, зачем пришёл, — сдаётся Уён. — Ну, во-первых, я хочу извиниться за вчерашнее. — Да неужели? — Ну… я и в самом деле вчера перегнул. Выпил, а тут ты с другим целуешься. Ну, я и не подумал. Поэтому так и получилось. — Думаешь, что выпил, тебя оправдывает? — Да не хочу я оправдываться! Просто объясняю. Я и в самом деле вчера… ну, сказал лишнего. Поэтому мне жаль. — Ну, допустим, — кивает Уён. Ладно, извинение было нормальным, без завуалированных попыток переложить вину, так что можно его и принять. — Это всё? — Нет. Ещё я хотел сказать, что хочу видеться с девочками. — Это с чего это? Ты ж о них не вспоминал даже. — Вспоминал. Я соседям часто звонил, спрашивал, как вы. Ах да, он же вчера говорил. И добавил… — Что, так не хотел слушать мои истерики? — интересуется Уён. Со всем возможным ехидством. — Ты так хочешь скандала? — вздыхает Хонджун. Устало так, будто его ребёнок капризами достал. В рожу ему, что ли, вцепиться? Чтобы страдальца из себя строил не зря. Ну да ладно, это Уён всегда успеет. А пока: — Нет, я просто очень не люблю, когда меня выставляют истеричкой, — как можно спокойнее говорит он. Судя по лицу Хонджуна, ему очень хочется спросить «почему "выставляют"?» — но он сдерживается. Ну да, Уён бы ему тогда такое устроил... И на соседей наплевал бы. — Нет, просто ты был... в несколько расстроенном эмоциональном состоянии. То есть всё-таки долбанутой истеричкой. Деликатная формулировка смысла не меняет. — Сам виноват. Не сделал что надо было — вот и получил. — А чего надо было? — Скажи, дорогой, — вкрадчиво начинает Уён (и Хонджун сразу напрягается — ещё не забыл, что ничего хорошего такой тон не предвещает), — а ты помнишь, как я просил убрать из нашего дома твою маму, мою маму и аджуму Мину? — Ну, помню, — неуверенно отвечает Хонджун. Врёт, сто процентов — он даже внимания на эти просьбы не обратил, воспринимал их как очередные бредни поехавшего после родов мужа, которые даже слушать не стоит. Ну да ладно, решает Уён, об этом он ещё напомнит. Чуть позже. — И какого чёрта ты ничего не сделал? Какого-то там мозгоправа мне нашёл, хотя требовалось только выгнать трёх баб, которые мне по мозгам ездили, какой я хреновый муж, отец и омега? Это при тебе они были паиньками и тебя вылизывали, а меня в режиме нон стоп с дерьмом смешивали. И кстати, когда ты свалил, я их сразу выставил, и очень быстро в себя пришёл. Поэтому какого хера ты не сделал то единственное, что мне было нужно? Хонджун молчит, опустив взгляд. Что, съел, милый? — Ты мне не говорил, — наконец произносит он, спустя, наверное, минуты две. — Потому что как только я начинал, я слышал «да ты что, они так о тебе заботятся, а ты не ценишь». Ах да, и ещё про мои истерики. Зашибись было: сначала они меня с дерьмом смешивают, а потом ты меня упрекаешь: ах что это я таких прекрасных дур не ценю! На этот раз Хонджун молчит дольше. — Мне жаль, Уён. Я правда не думал, что всё… так. — А послушать меня было не судьба. — Ты... очень много чего тогда говорил. То есть «зачем мне слушать твою очередную истерику, ты ничего дельного не говорил». Да-да, опять формулировка смысла не меняет. — А, то есть я ещё и виноват, что ты мою просьбу не исполнил? — сладеньким голоском спрашивает он. С издёвкой, конечно. — Уён! — взмолился — вот правда, иначе и не скажешь — Хонджун. — Я не говорю, что ты виноват, я говорю, что не надо делать из меня крайнего! У нас у обоих были причины вести себе так, как было! И мне жаль, что всё так получилось! И ты можешь, пожалуйста, просто со мной поговорить! Неужели это так трудно?! Уён давится своим «да» (напоминая себе, что устраивать скандал прямо на детской площадке рядом с домом — всё-таки плохая идея) и презрительно фыркает: — Ладно, говори. Судя по взгляду, Хонджун тоже давится своими словами (наверняка чем-нибудь вроде «спасибо за разрешения») и, опять вздохнув, говорит: — Я хотел бы проводить время с девочками. Я понимаю, что не совсем хороший отец, но я хотел бы исправиться. Гулять там с ними, в гости приходить, может, брать к себе на несколько дней. — Вот твой жених рад будет! — фыркает Уён. — Какой жених? — спрашивает Хонджун. Так ошарашено, словно ему, что земля на самом деле плоская, сказали. — Пак Сонхва. — Уён, ты откуда это взял?! Он за Мингю замуж выходит! — А, омегу другу уступил. Как благородно! — Ты о чём? Какое, нахер, уступил? — Мне твоя мать кинула ссылку на твою инсту — ну, когда ты в Нью-Йорке был — и сказала, очень рада, что с ним теперь стоящий омега. — Понятно, — вздыхает Хонджун (прям завздыхался, придурок). — Уён, Мингю с самого начала к Сонхве летел. Их родители хотели поженить, и он поехал в Нью-Йорк знакомиться, я в нагрузку был, мне надо было тогда обстановку сменить. И мы просто гуляли и разговаривали, ничего между нами не было. Я не знаю, чего там тебе сказали, но Сонхва сейчас встречается с Мингю, и я вообще там ни при чём. Кстати, он хотел с тобой познакомиться, можешь спросить у него сам. — Ну, допустим, — кивает Уён. В принципе, драгоценная, чтоб её, свекровь могла и соврать, она и так-то Уёна недолюбливала, а уж после того, как он её прогнал, съязвив на прощанье, она вообще взбесилась. Поэтому ладно, можно пока принять за правду слова Хонджуна. — А ты вообще чего хочешь-то? Если просто тебе что стрельнуло «они ж мои дочери, я должен с ними общаться», то лучше не надо. А вдруг тебе другое стрельнёт через годик? Лучше вообще без отца, чем такой… мерцающий. То его есть, то его нет. — Уён, я всё поминаю, что ты… не лучшего обо мне мнения, но я правда хочу общаться со своими детьми. По-нормальному. Потому что они мои дети. И я… в общем, ничего мне стрельнёт. Я собираюсь стать хотя бы нормальным отцом, раз уж с мужем я сильно облажался. Да неужели? В это поверить сложнее, чем в то, что с Пак Сонхвой у него ничего нет. Гора-а-аздо сложнее. Видимо, у него по лицу всё видно было, раз Хонджун поспешно добавляет: — Я правда хочу стать нормальным отцом. И мужем тоже хотел. И мне жаль, что у меня не получилось. Правда жаль! Я старался, просто не знал, куда надо смотреть. Если бы я видел, что они тебя накручивают, я бы их выгнал, клянусь! Мне просто в голову не приходило, что всё так! Да, наверное, я должен был об этом знать, но ни хрена не понимал тогда. И если сейчас мы поговорили и всё выяснили, то, может, попытаемся общаться? Хотя бы ради Ёнхи с Джунхи. Они всё-таки мои дочери и я хочу о них заботиться. Я так много прошу, Уён? Ну на-а-адо же, какой быстрый прогресс! Мгновенное признание своих ошибок — и почти без попыток оправдаться. Мальчик стал мужчиной? Или это уловка, чтобы... Чтобы что? Детей отнять? Так ему для этого напрягаться не надо, позвонил адвокатам отца — и всё, они Уёна мигом выпнут обратно в Чинджу, без денег и с судебным запретом на приближение. А что ещё плохого ему может сделать Хонджун? — Ладно, — сдаётся Уён. — Но сначала я рядом буду. Они тебя не помнят совсем. — Отлично, — улыбается Хонджун. С таким облегчением, что прямо подмывает сказать ему какую-нибудь гадость. — Может, тогда в выходные? У тебя планов нет?