Забота о ближнем

— У тебя яйца горелые. Цю оборачивается на стол и вскидывает бровь, возмущённо уставляясь на Хэ Чэна. — Они не горелые. Просто… слегка пережаренные. Тот, как бы издеваясь, картинно ковыряется в своей тарелке, прежде чем положить еду в рот коротким изящным взмахом вилки. На своей памяти Цю впервые видит его таким — заспанным из-за непривычного места сна, со встрёпанной причёской после того, как полночи ворочался с бока на бок, то и дело недовольно вздыхая, но так ничего и не говоря. Самому Цю спалось, пожалуй, раз в пять тяжелее из-за ранения, и, почему-то, ему было всё равно. Как ни странно, сон упрямо не шёл, а на лицо время от времени вылезала до неприличия довольная ухмылка — повезло ещё, что её было затруднительно разглядеть в темноте. Есть некоторая вероятность, что тогда пришлось бы сваливать на слишком маленький для его двухметровой туши диван. — И желток не жидкий. — Ёбаный боженька, покорнейше прошу извинить меня, достопочтенный господин, что посмел преподнести вам на завтрак не-жидкие желтки, да покарают меня все высшие силы за столь отвратительный проступок! Цю выдаёт это практически без раздражения, хотя и чувствует лёгкую досаду от того, что утро определённо задалось не по плану. Чему удивляться не стоило: с Чэном у него вряд ли могло что-либо, в принципе, идти по плану. Этот мужчина был полон сюрпризов; приятных или нет — это уж как повезёт. Облокотившись бедром на столешницу кухонной тумбы, Цю тыкает вилкой в стоящую на плите сковородку, откусывает болтающийся на кончике кусок яичницы и сконцентрировано чавкает. Признаться, слушая такие нелестные комментарии, он ожидал худшего. — Нормальные яйца. С помидорками, с лучком. Что не так-то? По мне так беспроигрышное сочетание. Чэн отпивает свой эспрессо из неподходящей по размеру кружки с надписью «King of the Jungle», молчаливо прожигая его взглядом. Эти его кошачьи глаза. В утреннем свете они кажутся светлее, чем обычно. А это любимая кружка Цю, между прочим. Кому бы он ещё из неё вот так попить позволил. Он оставляет вилку в сковороде и подходит к старенькому магнитофону, стоящему на подоконнике. Вытаскивает с нижней полки шкафчика одну из кассет, просовывает её в пасть устройства и щёлкает пружинящей крышкой. Без преувеличений, древнее изобретение. Цю и сам не помнит, откуда он его сюда притащил. И каждый раз как в первый удивлялся, что оно до сих пор пашет. Было в подобном старье что-то привлекательное. Шипящий, приглушённый звук, который выходил из него, обладал на редкость удивительным свойством превращать даже самую унылую дыру в уютный уголок. Комната заполняется лёгкой мелодией гитары, ленивым ритмом барабанов и хриплым женским голосом, контрастирующим с ними своей резкостью. Цю тянет половину рта вверх, вслушиваясь в до боли знакомый проигрыш. Какая-то музыка никогда не устаревает. Чэн в это время дожёвывает последний кусок (съел-таки, не подавился) и, обтерев рот салфеткой, поднимается из-за стола, чтобы поставить посуду в раковину. Цю ухмыляется, подкрадываясь к нему сбоку, и обхватывает пальцами крепкое запястье. Когда Чэн вопросительно смотрит на него, он молча разворачивает его на себя. Перехватывает сухую ладонь в свою руку, укладывая вторую на удивительно мягкий затылок. Если бы Цю не был таким увальнем, наверное, ему было бы неловко. Два здоровяка, танцующие медляк на кухне, где вчера одному из них перевязывали рану, а полы по-прежнему были перепачканы засохшими каплями крови. Не говоря уже о том, что другой был криминальным авторитетом. Чертовски горячим авторитетом — даже будучи невыспавшимся и не довольным его офигенной фирменной яичницей. На губах Чэна мелькает призрак снисходительной насмешки. По какой-то причине, он выбирает не сопротивляться. — И что это? — Дженис Джоплин, дорогой. Не узнал? — язвит Цю, покачивая бёдрами почти незаметно. Сразу видно, что ему подобный расклад был непривычен. Это можно распознать по тому, как Чэн теряется и не сразу понимает, что следует делать в сложившейся ситуации. Цю нравится мысль, что, скорее всего, раньше его не приглашали на танец. Не вели за собой. Скорее всего потому, что вести он всегда предпочитал сам. Спустя минуту Чэн привыкает. Расслабляет мышцы, и его ладонь ложится увереннее в удерживающую её на весу руку. Наклоняет голову к плечу, прямо глядя Цю в глаза. Песня заставляет их двигаться по наитию, не особо задумываясь о том, как танцевать. Не делая вид, что нужно как-либо стараться и соблюдать правила. Какое-то время они просто медленно топчутся по кругу, молча рассматривая друг друга и бессознательно вслушиваясь в слова и аккорды. На кухне насыщенно пахнет горечью молотых кофейных зёрен. Вчерашняя буря сменилась миролюбивыми солнечными лучами, освещающими квартиру сквозь жалюзи и торчащие под потолком форточки. — Это напоминает мне кое о чём. Цю перебирает пальцами по линии роста волос над едва выступающими бугорками позвонков. — Да? О чём? — О моей матери, — глухо хмыкнув, Чэн поджимает и облизывает нижнюю губу, — когда-то она тоже включала музыку шестидесятых и танцевала под неё на террасе. Часто она уговаривала меня потанцевать вместе с ней. Было… весело. Его взгляд опускается ниже, словно бы погружаясь в далёкие воспоминания. Цю чувствует, как грудь покалывает от того, как осторожно он дышит в этот момент, сам не зная, для чего. Чэн никогда прежде не упоминал свою мать. Редко делился историями о своей семье. Поэтому подобные моменты ощущались как нечто уникальное. Сейчас ему бы хотелось спросить о том, какой она была. Был ли Чэн на неё похож (и потому ли был таким красивым). Насколько сильно он её любил. Насколько сильно по ней скучает. Сможет ли Цю облегчить эту боль, если даст ему что-нибудь взамен, пусть и не такое чистое, не такое безусловное. Но то, что можно попробовать вставить на место пустующего звена. Залатать им зияющую в сердце пробоину. Подумав немного, Цю всё-таки не спрашивает. Он слабо улыбается. — Выходит, из меня бы вышел неплохой зять? — размышляет вслух, нарочно подначивая, — как минимум, я бы точно сошёлся с ней на фоне общих музыкальных предпочтений. Чэн долго смотрит на него из-под прикрытых век. Если бы глазами можно было придушить… Не впечатлён. Ну, попытка не пытка. — Я не говорил тебе о том, что ты охренеть как самонадеян? — Примерно раз двадцать. На этой неделе. — Есть над чем задуматься. Композиция сменяется на следующую, но Цю его не отпускает. Скалится бесстыже и подаётся вперёд, обхватывая мягкие губы своими. Тут же толкаясь в них языком, чтобы раскрыть, медленно скользнуть им в поддающийся рот. Уловить втянутый вдох, от которого по загривку несутся мурашки, а под закрытыми глазами проносятся многочисленные кадры минувшей ночи. Он держит Чэна за затылок, чтобы не отстранился; гладит по коротким волосам, зарываясь в те, что длиннее, поднимая кисть выше. Покусав его нижнюю губу, целует под ней. На изгибе подбородка. Под челюстью. Неспеша, не прижимаясь. Но так, чтобы от поцелуев оставался невидимый след слюны. Чэн сжимает пальцами его бицепс и проводит языком по накрывшей рот фаланге большого пальца. От этого случайного, еле ощутимого движения Цю с трудом сдерживается, чтобы не завалить его прямо здесь. Скатившись к уху, он посасывает розовеющую мочку и, напоследок прикусив, отпускает. Собственный голос отдаёт хриплым урчанием: — Какие планы на выходные? Чэн делает полшага назад, невесомо ощупывая кончиками пальцев бандаж на его торсе. Выглядит зацелованным. Вот бы только не сказал, что… — Мне нужно уехать. А ты отдохни сегодня, — ну нахрен. — Даю тебе пару дней на отгул. Цю несогласно рычит, когда он пятится и отпускает его руку. Подумав, Чэн на миг подаётся обратно, чтобы придержать его голову ладонью и мазнуть ртом по дёрнувшемуся кадыку. — Спасибо. За завтрак. А после поворачивается спиной, уходя в спальню, чтобы переодеться. Цю протягивает руку, но не успевает дотянуться, потому что он пропадает за выступом стены. Вздыхает, понуро собирая вилкой остатки завтрака со сковороды. Чёрт. Ну почему. Почему. Проследовав за ним, он обнаруживает Чэна копающимся в его шмотках, перебирающим в шкафу вешалки с однотипными костюмами. Их у Цю было не так много, чтобы использовать чисто по необходимости — для важных встреч и банкетов. Белое и чёрное. Ничего вычурного или необычного. Мысль, что Чэн будет целый день ходить в его одежде, Цю смакует с особым удовольствием. И то, как спокойно он теперь раздевается прямо на его глазах. Отличный прогресс после одной совместной ночи, надо заметить. — Так что там насчёт свидания? — Цю деловито подпирает плечом дверной косяк и заводит ногу за ногу, — скажем, вечер следующей пятницы. Я, ты, острый рамэн с креветками… Заманчиво звучит, а? — Я так не думаю, — Чэн бросает на него взгляд из-за плеча, накидывая рубашку, — у меня плотный график в этом месяце. — Да ладно, Чэн, — плотный каждый, мать его, месяц, — босс ты или рядовой клерк? Тебе давным-давно пора взять отпуск. — Именно потому, что я босс, отпуск для меня — редкое явление. Цю снова вздыхает, выпятив губу. В этот раз уговорить его не уезжать точно не получится. — Зануда. Такими темпами у тебя никогда не будет парня. Чэн затягивает ремень на брюках и крутит запястьем, находя пуговицу на манжете. Шагает к нему навстречу, пересекает комнату, пока продевает её в петлю. Чувственный вокал Дженис доносится негромкими отголосками где-то за спиной, вместе с тихими вибрирующими ударами тарелок. — Я не завожу парней, — невозмутимо произносит он. И в зрачках переливается что-то вызывающее. Будто подначивающее попробовать возразить что-нибудь на такое заявление. Цю складывает руки на груди, загораживая проход своим телом. — Ответ неверный, — говорит, — у вас осталось две попытки. Чэн закатывает глаза и проводит пятёрней по макушке, убирая пряди со лба. — Прекращай выделываться. — Ты меня слышал. — Хочешь со мной подраться? — он предупреждающе поднимает брови и расправляет плечи, — мало тебе вчера досталось? — Хочу, чтобы ты согласился. Давай. Это просто, — вскинув подбородок, Цю диктует по буквам, — скажи «д», скажи «а». — Я не пойду с тобой в ёбаную раменную. Он рефлекторно дёргается вправо, как только Чэн делает попытку протиснуться между ним и стеной. Продолжает дальше допытываться, как ни в чём не бывало. — А куда пойдёшь? Можем покататься на байках. Сходить в кино. Устроить поход. Съездить на рыбалку. Ты когда-нибудь рыбачил? Наденем ковбойские шляпы, возьмём лошадей. — Господи, ты невыносим, — шипит Чэн, подбираясь весь, словно и правда собрался с ним драться, — выпусти меня, или клянусь: в следующем месяце на твой счёт придёт зарплата на пару нулей короче. Оу. А вот теперь кто-то начинает по-настоящему злиться. — Неа, не прокатит, — Цю подавляет смешок, отрываясь от косяка, — у тебя осталась последняя попытка. — Что за идиотизм. — Я жду, господин Хэ. Они упрямо пялятся друг на дружку ещё где-то с минуту, ни в какую не желая уступать. В итоге Чэн нетерпеливо достаёт телефон из кармана, чтобы проверить время. Рассержено цыкает языком. Выдыхает, взирая на потолок. — Мне некогда с тобой пререкаться, — бормочет негодующе. Затем колко смотрит на Цю и указывает на него пальцем, — один вечер. И всё пройдёт на моих условиях, и тогда, когда я смогу освободиться. Рот Цю медленно разъезжается в широком оскале. — Договорились. Имей в виду, я это дословно запомнил. Услышав то, что хотел, он сторонится, с неохотой пропуская Чэна мимо себя. Тот на мгновение медлит, останавливаясь рядом, вместо того, чтобы уйти. Цю принимает эту заминку за своеобразный намёк и не сдерживает предвкушающую улыбку. Им, всё-таки, нужно было скрепить обещание. Однако стоит ему наклониться для поцелуя — и его рожу тут же страстно целует сжатый кулак. — Больше никогда не смей провоцировать меня подобным дерьмом, понял? Встряхнув ударившей рукой, Чэн суёт телефон в задний карман и, больше не оборачиваясь, выходит в коридор. — Так точно, босс. Цю морщится, потирая скулу и сокрушённо глядя вслед удаляющейся фигуре. Ну, когда-то ему должно было прилететь. С удачей, как ни крути, шутки плохи. Через секунд пятнадцать входная дверь эффектно захлопывается — с грохотом, дрожью и посыпавшейся над рамой белёсой пылью штукатурки. Покачав головой, он сгребает картонную пачку со стола и, прикурив, берёт кружку со своим недопитым кофе. Кассета продолжает крутиться в брюхе магнитофона, разнося по квартире бодрые звуки музыки. Цю отпивает остывшую подслащённую жидкость; приправляет её длинной затяжкой, стоя напротив окна и выглядывая на улицу, где к Чэну уже подъезжает тонированная машина. Наблюдая за тем, как она медленно разворачивается, а после стремительно увозит его на другой конец города, он вдруг думает про то, что это утро, может, и не выдалось идеальным. Но иногда и неидеальности бывает вполне себе достаточно — для того, чтобы смотреть из окна, щуриться на солнце и улыбаться, как полный придурок.