***
Пятнадцатый день седьмого месяца первого года Жунцзя. За месяц до этого в оружейной дворца Яньвана был найден меч. Подобно береговой линии каменные стены наблюдали, как поколения Хозяев Долины возвышались и опадали, словно приливные волны, оставляющие после себя только запятнанное кровью оружие и, возможно, несколько жалких безделушек; старый меч с ржавым лезвием был сродни травинке в поле. Ведение учета в Долине в основном считалось бессмысленным занятием, хотя в имеющихся скудных записях и было отмечено, что меч взят с тела мужчины, который был Владыкой пятнадцать лет назад. В то время Хозяином был амбициозный человек, пытавшийся объединить Долину и победить цзянху, вплоть до нарушения строжайшего указа, запрещавшего призракам покидать хребет Цинчжу, грабить и убивать невинных горожан. Среди вещей, которые он привез в Долину, было нечто, известное как Ключ, который, предположительно, должен был вести к сокровищнице, что не только освободит призраков от бремени их изгнания, но и позволит править всем миром боевых искусств. После его триумфального возращения в Зал Яньвана, стоило только исполненному величия седалищу едва коснуться каменного трона, как младший заместитель, оставленный присматривать за домом, вонзил нож в хозяйскую спину, и в последовавшем хаосе Ключ был утерян. Для человека с такими большими амбициями рукоять его меча была на удивление легкой. Когда же я поднял ее, изнутри раздался слабый дребезжащий звук, как если бы внутри находился тайник. Подтвердив эти домыслы, я воспользовался той степенью свободы, которая была предоставлена Хозяину Долины, и отправился в столицу, чтобы своими глазами увидеть, как поживает мир людей. Даже в глубине бамбукового леса мы слышали о войне, смерти Императора и приходе к власти нового правителя. Наверняка ты бы понял: нельзя поджечь переднюю, когда дом уже охвачен пламенем. Пятнадцатый день седьмого месяца первого года Жунцзя. Прошло почти восемь месяцев с тех пор, как ты брел по мокрой, окрашенной красным земле поля битвы, переворачивая на спину всякое тело, на которое натыкался, чтобы посмотреть ему в лицо. Любая высокая, по-юношески сложенная фигура вызывала волны страха в твоем сердце, заставляя дыхание замереть в груди. Даже понимая, что смотришь на тело неизвестного, беспокойство не утихало. С каждым незнакомым лицом вороны над головой кружили все ниже и ниже по мере того, как неизбежность обретала форму. Оказалось, не нужно видеть, чтобы знать. У основания восточной стены под камышовыми циновками был уложен ряд тел. Поднимающаяся желчь и учащенное сердцебиение достигли лихорадочного апогея в тот момент, когда твой взгляд лег на третью плетеницу справа. Не нужно было смотреть, чтобы знать, но, отогнув прочь запятнанное полотно, ты нашел то, что уже знал и боялся найти, когда над головой кружили вороны. Его грудь пронзили стрелы. Прежде чем накрыть тело камышовой циновкой, кто-то сломал древки пополам. Так, теперь ты знал, что он погиб лицом к лицу с врагом, спиной к тебе и городу. Не обращая внимания на жгучую, растекающуюся боль снова открывающихся ран от вонзившихся поломанных древков, желая быть пронзенным одними с ним стрелами, ты взял холодное, застывшее тело Лян Цзюсяо в свои объятия. И все стихло. Все стало пустым. Пятнадцатый день седьмого месяца первого года Жунцзя. Столица изнемогала от летнего зноя с жадным, нарочитым ликованием постепенного восстановления, но ничто не могло согреть мертвецов или сердца, что охладели.***
Однажды весной Император, наконец, посмотрел дальше пелены горя. Прошел месяц с тех пор, как ты вернулся ко двору, где оставшиеся позади восстанавливали страну на фундаменте печали. В горах, где ты провел детство, персиковые деревья цвели над могилой Лян Цзюсяо. Словно увидев тебя впервые за очень, очень долгое время, Сын Неба удивленно сказал: - Цзышу, как случилось, что ты так исхудал? Ты слабо улыбнулся ему, тому, у кого, как и у тебя, в последнее время ремень затянут вполовину туже обычного. Он издал тихий вздох. - Тебе следует лучше заботиться о себе. Ты все еще нужен Нам. Ты по-прежнему нужен империи. Обруганный, ты поспешно поклонился и сказал: - Этот скромный удостоен заботой Вашего Величества. Цзышу не разочарует Ваше Величество и не подведет империю. Император обратил взор к восточному окну. Тихим голосом, словно бы разговаривая сам с собой, он пробормотал: - Оставшиеся в живых должны продолжать жить… Оставшиеся в живых должны продолжать жить, поэтому ты заботился о том, чтобы есть больше, запивая вином каждый безвкусный кусок. После того, как структура управления Тяньчуан прочно утвердилась, ты делегировал надзор за младшими агентами Лу Юю и Дуань Пэнцзюю и удвоил количество собственных тренировок. В то же время не было недостатка в вещах, что нужно было вершить по мере того, как вслед за уходящей эпохой возникали новые фракции и вступали в борьбу за власть. С более деликатными делами ты справлялся исключительно в одиночку, не доверяя никому, кроме собственной тени. В один из летних дней Император поднял глаза от доклада, подробно описывающего восстановление внешнего города, и опешил. - Цзышу, - выдохнул он, - Отчего же ты стал так бледен? Приняв более неформальный тон, Император продолжил: - На днях Юньсин спрашивал о тебе. Он был обеспокоен. Теперь, когда я получше рассмотрел тебя, то понимаю почему. Возьми на отдых несколько дней. Не совсем уверенный в направлении мысли и убежденный, что глубинные намерения еще впереди, ты поднял руки и сложил их перед собой в вежливом жесте, но он отмахнулся от сожалений и признательности взмахом рукава и, возвращая внимание к докладу, сказал: - Относительно назначения наместника на северо-западную границу. Для этой задачи требуется незаурядная личность, которая могла бы вызвать уважение у Вагэла. Ни один воин Вагэла ранее не слышал имени хоу Хэ. Ныне же, когда он привел восстановительные работы внешнего города к удовлетворительному завершению, Мы можем быть спокойны, предоставив ему заведывание границей. - В то время как евнух Ван торопился подготовить указ, Император глубокомысленно постучал по докладу. - Мы также предоставили Хэ Юньсину несколько дней отдыха. Цзышу, раз он справлялся о тебе, тебе до́лжно навестить его. Расчеты монаршего сердца были глубоки. Когда Хэ Юньсин начал рассказывать о гуляниях, которые состоятся сегодня вечером на реке Ванъюэ, ты рассматривал этого героя империи, чья известность среди народа только возрастала в период восстановления, и думал: отправив его так далеко от столицы, разве же не было это равносильно изгнанию? Опасаясь расширения сферы влияния Хэ Юньсина, Император назначил его в отдаленное место, где, он знал, Хэ Юньсин никогда не сможет его предать. Вагэла уважали Хэ Юньсина так же сильно, как ненавидели и презирали его: кровавый долг меж двух сторон в этой жизни слишком велик для любого возможного альянса. В действительности же, размышлял ты, не будет странным, предложи Император руку гунчжу Цзинъань хоу Хэ перед его отбытием, таким образом освобождаясь от двух возможных головных болей одним махом. Отсюда логическим продолжением, что твоя роль наступающим вечером заключалась в исследовании, умелом воздействии и, вероятно, увещевании. К тому же важной задачей было в непосредственной близости следить за тем, с кем Хэ Юньсин будет общаться сегодня вечером и в последующие дни. С тех пор как ты сделал своей обязанностью знать, кто приходил и уходил, а кто прогуливался по паутине столицы, мельчайшие детали - те, что видны лишь под пристальным вниманием, - порой имели решающее значение. Какие привязанности были у него в столице? Были ли тайные любовницы или любовники, с которыми он не желал разлучаться? Помимо всего прочего, твое очевидное присутствие само по себе являлось символом трона, обособившим Хэ Юньсина и препятствовавшим распространению его внешнего влияния в предшествовавшие отъезду дни. Однако затем Хэ Юньсин тепло сжал твое плечо и сказал, что самолично попросил мадам дома Преисполненного великолепия пригласить на лодку, отходящую от северной пристани, парочку красавиц с тонкими талиями и погрузить несколько сосудов редкого вина. - Гарантирую, они придутся тебе по вкусу. Так что сегодня вечером ты должен позабыть обо всем; составь мне компанию и от души повеселись! - Глядя на широкую улыбку, контрастирующую с встревоженной складкой бровей, тебе пришла в голову мысль: столичное небо было слишком мало́ для этого человека. Он и Фэн Сяошу должны не смотреть на облака из-за пределов дворов, построенных на лжи, а окидывать взглядом широту земель со спин лошадей, очерчивая границы империи остриями мечей и состязаясь наперегонки с ветром. Слегка улыбнувшись, ты спросил: - Как хоу может дать такого рода гарантию? Хэ Юньсин перекинул руку через твое плечо и понизил голос до насмешливо-доверительного шепота: - Я лично тщательно отбирал их, так что тебе лучше оценить, а не то рассержусь. После небольшой паузы ты усмехнулся: - Как я могу? Единственное, что хуже твоего вкуса в вине, это твой вкус в женщинах. Глубина монаршего сердца, подумал ты, поистине непостижима. Как и обещал Хэ Юньсин, красавицы и вино продолжали прибывать, пока наслаждение не перелилось через край. Хоу Хэ, который твердо противостоял натиску тысяч человек, с каждым волнением реки накренялся то в одну, то в другую сторону, как дерево на сильном ветру, прежде чем, в конце концов, рухнуть на радушные колени хихикающей куртизанки. К тебе с вином в руке приблизилась красавица с тонкой талией и привлекательно жизнерадостными глазами. Пока она наполняла чашку, прозрачный зеленый ликер на мгновение перенес блуждающие мысли к отдаленному склону горы, где Лян Цзюсяо больше тебя не ждал. “Шисюн, когда достигнешь всего того, чего хочешь достигнуть, просто отправь мне весточку, и я буду здесь с двумя кувшинами Зелени листьев бамбука. Давай странствовать по цзянху до тех пор, пока наши сердца не опьянеют от мира”. Глядя в свою чашку, ты невольно спросил: - Вино Чжу Е Цин... у вас даже оно имеется на борту? Куртизанка испугалась, что могла чем-то вызвать неудовольствие друга хоу, и, стремительно опустив голову, сказала: - Хоу Хэ обмолвился, что это вино по обыкновению поднимает вам настроение, поэтому зарезервировал почти все наши запасы на сегодняшнюю ночь. Желает ли господин, чтобы его обменяли на другое? Некогда вкус Зелени листьев бамбука перекликался с воспоминаниями о доме и несмышленышах-шиди, но теперь напоминал лишь о безмолвной могиле под зеленым пологом персиковых деревьев. Покачав головой, ты поставил чашку на стол. - Нет. - ответил тогда и, несколько смягчив тон, продолжил: - Нет нужды. Вино крепкое и начинает бросаться в голову. Пожалуй, пойду подышу свежим воздухом, прежде чем закончу, как хоу. Взяв неоткрытый до сей поры сосуд вина, ты покинул личные покои. В главном зале запах пудры и румян был еще более навязчивым. Младший сын семьи Чэн пил вино и слушал игру на пипе; рожденный от наложницы, ранее он держался в тени, но потом стался единственным сыном, что вернулся с войны, и вдруг оказался повсюду, с щедрым содержанием, которое не боялся тратить. В углу группа богатых купцов поднимали друг за друга чаши; тебе было известно, что они были частью коалиции, которая на днях официально утвердила проложенный торговый путь с Наньцзяном, и что жена главы, наконец, забеременела после почти десятилетних попыток. Ты также знал, что ребенок, скорее всего, не его, а его правой руки, который спокойно сидел рядом. Среди струящейся музыки и смеха на мгновение возникло впечатление, словно ты скала, точка неподвижности посреди бурной реки, наблюдающая, как жизнь спешит по направлению к завершению, в котором тебе отказано. На палубе было много тише и куда спокойнее. Наполовину утонувшая в нежно плещущейся о корпус реке музыка звучала несоизмеримо отдаленно. Поскольку Лян Цзюсяо ушел, а ты был совсем один, ты наполнил чашу вина отражению луны, прежде чем налить другую и для себя. Еще одна прогулочная лодка прорезала тьму на половине пути через реку. На ее палубе стоял высокий незнакомец, заключив кого-то в объятия, и понадобилось время, чтобы понять, что второй мужчина был куртизаном. В один глоток ты опустошил чашку. Во вкусе не было ничего, кроме парфюма и благовоний.***
Я пребывал в реки верховье, а ты в низовье ее был. В пятнадцатый день седьмого месяца первого года Жунцзя еще одна расписная лодка, принадлежащая дому Преисполненного великолепия, отошла от южного пирса в неспешный ход вниз по течению через половину шичэня после того, как ее близнец отошла от северного причала. Скажи мне, А-Сю, разве не было бы это преждевременно? К счастью, в этой жизни нам суждено было встретиться позднее и изменить судьбу. В иной жизни, если бы я остался на другом берегу реки, если бы прибыл на половину шичэня раньше, встретил бы я тебя тогда, пока не стало слишком поздно?.. - У меня есть секрет, - громко объявил Хэ Юньсин, - Сейчас я действительно пьян. Тебе нельзя никому об этом рассказывать, - Сидевшая рядом с ним куртизанка хихикнула и поставила кувшин с вином, который держала в руках. - Особенно моему отцу. Если он узнает, то не позволит мне больше пить. К счастью, недавно почивший хоу Хэ не присутствовал, чтобы засвидетельствовать, как сын падает лицом в колени куртизанки. Свисавший с украшения в ее волосах цветок лотоса качался в такт сладким перезвонам девичьего смеха. У ее подруги были большие глаза и узкая талия, подчеркнутая ярким парчовым поясом, и, когда та налила вина, ты был застигнут врасплох. - Вино Чжу Е Цин... у вас даже оно имеется на борту? Мягко отклонив предложение куртизанки заменить вино, ты взглянул на ушедшего в блаженное забытье Хэ Юньсина и, покидая личные покои, подумал: воистину это и звалось делать что-то сверх меры… Однако не было ли излишество смыслом всех этих песен и танцев? Захватчики были отброшены с помощью нового союзника, империя восстанавливалась, наступал рассвет новой эпохи. Не считайте погибших. Не обращайте внимания на потерю вассального государства. Вина и красавицы неисчерпаемы - да здравствует Император! Младший сын семьи Чэн - и теперь их единственный сын - говорил всем, кто был готов слушать: он выпьет долю вина своих братьев и заставит семью гордиться их именами. Если бы кто-нибудь только сделал глоток из чаши в его руке, то обнаружил бы, что вино солоно от слез. Группа купцов обсуждала своих новых торговых партнеров в Нанкине и их варварский отказ от взяточничества, обычая, который купцы считали высшим проявлением вежливости. Министр церемоний ущипнул молодую куртизанку за бок, заставив ахнуть и от удивления пролить немного вина, которое та наливала. Притворяясь игривой, она оттолкнула руку прочь. Ее улыбка ни на миг не дрогнула. Прошло много времени с тех пор, как ты в последний раз посещал кварталы удовольствий. Раньше приходилось присматривать за Лян Цзюсяо, затем ты был полностью поглощен войной, а потом Лян Цзюсяо ушел, и ты не был склонен искать удовольствий, даже в качестве способа отвлечения. Неужели запах пудры и румян всегда был таким удушающим? Люди и вино странно тяготили твою изможденную душу. В дальнем углу комнаты сидела редкая компания из одного человека. Единственными женщинами там были обслуживающие девушки, подающие блюда и кувшины с вином, а все прекрасные цветы вокруг гостя, щебечущие и заботящиеся о том, чтобы чаша его никогда не пустела, были мужчинами. Хотя ты не признал его, ты распознал его породу. В конце концов, столица притягивала - и должным образом вмещала - самых разных людей самых разных вкусов. Мужчина же казался более увлеченным едой, чем цветами, соперничающими за его внимание. Перед ним уже было расставлено великое множество маленьких тарелок и пиал - кухня, по всей видимости, изо всех сил старалась предложить гостю отведать каждое блюдо из доступного меню. Первым твоим предположением было, что то богатый путешественник издалека, решивший отведать столичных блюд. Отметив краем глаза, что палочки мужчины, до того со всем тщанием летающие над едой, остановились у одной из пиал, ты тихо и без спешки отвел от себя внимание и смешался с толпой. Улыбки оставшегося в живых Чэна было достаточно, чтобы призвать сесть рядом - сопровождающая его куртизанка при этом бросила на тебя сочувствующий взгляд, - и начать выслушивать скорбные причитания о том, что он не погиб вместо одного из старших братьев. Не имело значения, что в эти дни он, казалось, наслаждался жизнью как никогда, будучи прямым наследником семейного состояния. Больше, чем вкус одинокого незнакомца в еде и красе, больше, чем глубокий карман, было что-то, что заметила цепкая хозяйка дома Преисполненного великолепия и смутно ощутили приторно улыбающиеся куртизаны. Еще в момент, как тот едва только ступил на лодку, ты распознал его природу как один опытный практик боевых искусств в присутствии другого - подобное признало подобное. В отличие от тебя, он не пытался слиться с толпой, не удосуживаясь скрыть свою ауру или происхождение из цзянху, даже на таком праздновании, как это. Тем не менее, ты все еще не узнавал его: имя все никак не всплывало в голове, хотя что касается личности, если приблизительная оценка способностей была верна, у него осталось всего несколько возможностей заметить слежение. Что такой человек делал на столичном праздновании на лодке, кроме дегустации деликатесов? - Эти цзяоцзы с бараниной имеют очень примечательный вкус. Есть ли к ним немного вина Чжу Е Цин? - спросил мужчина. Его речь была чистой и неторопливой, а голос глубоким и приятным на слух. - Приношу свои извинения, господин, но сейчас у нас его нет... Ты приблизился к столу. - Если благородный господин желает отведать Зелени листьев бамбука, у меня припасено немного. - Служанке же ты сказал: - Ступай и принеси несколько кувшинов из комнаты хоу Хэ. Взгляд незнакомца был странно нервирующим. Его радужки были черными, как смоль, поразительно контрастирующими с бледным цветом лица, но ты сделал вид, что не заметил пристального взгляда, вместо этого наблюдая за тем, как служанка направляется в сторону приватных покоев. - Как великодушно с твоей стороны, - заметил мужчина. Когда он поднялся для приветствия, стало заметно, что тот выше на несколько цуней. При всем своем росте и угрожающей ауре у него весьма приятные черты лица, а фигура под расшитой шелковой тканью была тонкой, почти худощавой. Тем не менее изящный, кажущийся хрупким изгиб запястий перетекал в кисти, покрытые множеством шрамов до самых кончиков длинных пальцев. Судя по одному только телосложению, нельзя было ожидать, что в сражении он будет полагаться на голые руки. Думалось, что лучше всего подошел бы кнут: металлическая змея, парящая и рассекающая, в то время как он приковывал противников силой своего взгляда. Однако шрамы - некоторые померкли до блекло-белых, самые новые же все еще были багрово-красными - говорили о многочисленных битвах не на жизнь, а на смерть. Ты попытался вспомнить мастера боевых искусств, который предпочитал использовать одни лишь руки и мог бы соответствовать описанию, но ничего по-прежнему не шло в голову. Он улыбнулся. Губы цвета крови и жемчужно-белые зубы. - Как бы ты хотел, чтобы я отплатил тебе? Мелькнула мысль, что такой человек не мог быть кем-то хорошим. Опустив взгляд, ты издал вежливый смешок. - Нет нужды. Мой друг заказал слишком много вина, вот и все. В ответ он кивнул и серьезно сказал: - Тогда, похоже, я воспользовался вашей неудачей и вдвойне обязан тебе. - и в продолжение спросил: - Кому я должен быть признателен? - Этот ничем не примечательный... - В то время как незнакомец был вне всяких сомнений красив, его манера пялиться была поистине грубой. Темные глаза впились в тебя, словно желая содрать любую маску. Довольно иронично, принимая во внимание, что ты ни разу не надевал маску при сопровождении Хэ Юньсина в качестве шивэй Чжоу, мелкого командующего. И все же насколько прозорливо: для такого человека, как ты, что было это лицо и имя, как не одна из тысяч личин, отличающаяся лишь тем, что тебе случилось с ними родиться? - Фамилии Чжоу. Чжоу Цзышу. Он погладил подбородок, некоторое время напряженно размышляя, прежде чем покачать головой и решительно сказать: - Не знаю никого с таким именем. - Как уже сказал, я ничем не примечателен… Мужчина вновь подтвердил: - Никогда не слышал о мастере боевых искусств по имени Чжоу Цзышу. Служанка вернулась с сосудом Зелени листьев бамбука. Словно внезапно опомнившись, незнакомец жестом указал на место напротив и спросил: - Не хочет ли господин Чжоу присоединиться ко мне? Ты поразмыслил: человек, как он, в месте, подобном этому - кто он такой и каковы его намерения? Согласно протоколу, надлежит отклонить и исправить неправильное представление о том, каким человеком должен быть Чжоу Цзышу. Следовательно, тебе следует либо принять приглашение и оказать некоторую поддержку на словах, воспользовавшись возможностью продолжить наблюдение, либо полностью отступить, поручив ближайшим агентам Тяньчуан внимательно следить за этим человеком. Шестерни машины власти требовали прорабатывать неизвестные переменные и забивать все выступающие гвозди. Глядя за тем, как незнакомец наполняет пару чашек зеленоватым вином, тобой вдруг овладела мысль: народ запивал свои горести дабы восполнить силы встретить завтрашний день, великий герой, опьяненный вином, спал на коленях хорошенькой девицы, а ты был в увольнении по личному приказу Императора, не меньше. Война была окончена; все было кончено. И все же каким-то образом ты продолжал жить дальше. И дальше. И дальше. Если мерзавец из цзянху хотел осмотреть достопримечательности, отведать местную кухню и немного поблудить в столице, то что с того? Если ему повезет, он сможет получить желаемое и вернуться домой, чтобы повелевать тем провинциальным уголком, из которого выбрался. Как бы то ни было, какие бы проказы ни замышлял сей прохвост - все было бы детской забавой в сравнении с этим змеиным гнездом. Если бы он зашел слишком далеко и переступил границу, как другой человек из цзянху в этом городе обмана, ты бы показал ему истинное значение слова «мерзавец». Рассмеявшись, ты сказал незнакомцу: - Все, чего я хочу, это немного твоего Хуадяо. Затем можешь рассудить, что сквитались. Он изогнул брови в развлечении, но поднял отпитый сосуд Хуадяо и бросил тебе. Сосуд все еще был тяжелым: вина осталось даже чуть больше, чем половина. Ты ухмыльнулся. - Спасибо тебе... - Вэнь, - представился тот, - Вэнь Кэсин. Подняв за здоровье нового знакомого вино, ты еще раз внимательно оглядел его, позволяя себе задержаться на лице и талии. Он и вправду был усладой для глаз. Ты развернулся и снова вошел в океан благовоний. Водовороты музыки и пьяного смеха повлекли тебя, угрожая утянуть вниз, но тяжесть взгляда была прохладным, уравновешивающим прикосновением камня к коже спины.***
Если бы нам довелось встретиться в пятнадцатый день седьмого месяца первого года Жунцзя, мужчине, которого ты повстречал, было бы двадцать шесть. Когда я оборачиваюсь взглянуть на него, то это похоже на попытку разглядеть кого-то сквозь вуаль. У него было бы мое имя, мое лицо и мое тело - впрочем, быть может, несколько более худощавое и с отсутствием некоторых шрамов. Пришелся бы я твоему вкусу? Окружающие люди хвалили меня, когда был ребенком, что выгляжу как вылитый отец. После того, как я оставил то горное селение, с одобрением отмечали за внешний вид и тонкие черты лица. Я был стойким: никогда не болел, выдерживал любые издевательства, а мои раны быстро заживали. Я был послушным. Не умел играть на пипе, но мог петь, декламировать стихи, исполнять танец с мечами и убивать всех, кого приказывали убить. На первом году Жунцзя, ты был двадцатипятилетним лидером Тяньчуан, тенью Императора. Оставался еще год перед тем, как, едва вернувшись с долгого задания на северо-западе, ты возьмешь набор «Семи гвоздей на три осени» из головного управления Тяньчуан, купишь сосуд вина Зелень листьев бамбука по дороге домой, а затем вобьешь первый из Гвоздей в свои меридианы. Твоя грудь еще нетронута, ты на пике своих сил: вены возрожденной столицы утканы твоей паутиной, и ты сидишь в самом центре ее бьющегося сердца. В тот же момент, когда ступил на лодку с северного пирса реки Ванъюэ, я почувствовал на коже тяжесть чужого взгляда. Этот был особенно тонко сплетен, подобно невидимым нитям, протянувшимся по всей ширине и длине лодки и улавливающим движение каждого присутствующего от самой высокопоставленной куртизанки до последнего лодочника, чье необходимое присутствие должно было оставаться незамеченным в течение всей праздничной ночи. Если бы я не жил так долго в Долине Призраков, где каждый неизменно был одновременно и охотником, и добычей, выслеживающим и выслеживаемым, то не заметил бы этого, как и все остальные. Всеохватывающий характер наблюдения в сочетании с непревзойденной легкостью исполнения указывали, что на борту был истинный мастер. Редкая честь стать свидетелем такой техники, хотя и заставляло задуматься, по какому же случаю. Что касается личности мастера, то до меня доходили слухи, что нового Императора, по существу, поддерживает некая теневая сила из цзянху. Каждый имел свои предположения на этот счет. Десять лет назад поместье Сицзи, основанное мастером изменения внешности и владеющего сетью меняющих лицо агентов, потеряло своего лидера-основоположника. В течение нескольких лет казалось, что школа находится на грани неизбежного упадка, прежде чем внезапно исчезла из цзянху, а ее участники пропали, по всей видимости, в одночасье. Вскоре после этого нынешний Император, который ранее довольствовался тем, что на него не обращали внимания в тени более старших братьев, начал выходить в свет. На улицах говорили, что юный преемник поместья Сицзи продал себя и школу тогда еще наследному принцу. Согласно моим догадкам, и поныне он и его агенты, предположительно, служили трону. Мне нравились куртизанки и куртизаны, и я им тоже нравился. Я всегда ладил с теми, кого вызывали для увеселения в Зал Яньвана. Для взаимопонимания между нами была общая почва: они также полагались исключительно на свои тела и умения для выживания. В путешествиях по чужим землям фамильярность атмосферы борделей была, пожалуй, самым близким ощущением, тождественным тоске по дому, которое можно сыскать. В доме удовольствий каждый мужчина и женщина были сами по себе в гонке к вершине. Никто не хотел быть на дне, где жизнь была даже менее значима, чем трепещущий на ветру лист, но красота была мимолетна, а популярность непостоянна: тот, кто наверху, постоянно опасался тех, кто внизу, отчаянно цепляясь за свое положение. В конце концов, цветок ведь цветет лишь один сезон, после чего забывается так же быстро, как увядает, и многие другие неизбежно займут его место. Так ли это отличалось от Долины? За исключением того, что красавицы и красавцы из увеселительных домов гораздо более приятные спутники, чем скоты из Долины: они ароматны, приятны на вид и мягки наощупь. В отличие от призраков, кроме планов на кошелек, у них нет замыслов относительно вашей жизни; в конце концов, покойник это плохой покупатель. Для молодого человека, впервые выбравшегося за бамбуковую загородь, каким же бесконечно завораживающим был человеческий мир. Его аппетит к разнообразию в еде, казалось, мог сравниться только со склонностью воссоздавать одну и ту же темницу снова и снова. В отличие от Долины, которая повиновалась одному-единственному правилу выживания сильнейшего, правила, управляющие человеческим миром, были многочисленны и причудливы. До тех пор, пока отдельная личность придерживается их, ее будут признавать человеком и, следовательно, имеющей место в этом мире, независимо от прошлых трусости, предательства и кровавого долга. Если рукава достаточно расшиты и надушены, никто не утрудится закатать их и раскрыть под тканями окровавленные руки, держащие коровий помет, чтобы в то же время не обнажить собственные. Мужчине до́лжно жениться благонадежной девице и продолжить род. Если красавица огорчена, положено учтиво утешить ее. Если благовоспитанному господину недостает вина, нужно предложить ему немного. Я прав, А-Сю? - Если благородный господин желает отведать Зелени листьев бамбука, у меня припасено немного. - Человек, который предстал передо мной, был обладателем мягкого, благожелательного голоса. Пришелся бы ты моему вкусу? У тебя высокая фигура, но осанка была непритязательной. Среди бросающегося в глаза показного послевоенного благоденствия манера одеваться могла бы считаться сдержанной: темные ученые одеяния лишь филигранно вышиты тонкой серебряной нитью. Совокупным эффектом была преднамеренная невзрачность - тот тип внешнего вида, который вполне естественно выскальзывал из памяти. Мне подумалось, если же мастер поместья Сицзи был человеком столь незапоминающимся, разве не было бы это и впрямь уместным? При ближайшем рассмотрении за смиренной осанкой и простыми одеждами скрывались широкие плечи и подтянутое, хорошо тренированное тело. В отличие от разрисованных красавцев, один ярче и красочнее другого, твой лик был целиком и полностью мужественным, бесцветным, если не считать черного и белого, с острыми чертами, выведенными тушью на бледном холсте лица. Ярко выраженные брови. Очень прямой нос, тонкие губы. В совокупности прекрасное лицо, несмотря на беспрестанно удерживаемые опущенными вниз глаза, наполовину спрятанные под парой вееров густых ресниц, чтобы другие испытывали трудности с чтением взгляда, а тебе удавалось не оставить о себе глубокого впечатления. Лишь когда я налил вина, ты посмотрел выше, и глаза твои были угольно-черными, цвета вязких, насыщенных чернил. И, подобно же растекающимся чернилам, переливались и ловили отблески света - странное сияние, казалось, мерцало в твоем отстраненном взоре. Знаешь ли ты, А-Сю, что с самого первого момента пересечения наших путей в Цзяннани, я подумал, что твои глаза выглядят хорошо мне знакомыми? Все годы, проведенные в Долине Призраков, мне много раз думалось, что умри я здесь, то взял бы к Желтым Источникам всего две вещи: вид лопаток матери и бремя возмездия, чтобы исправить несправедливость, которая была сотворена с семьей. Однако, признав эти глаза, осознал, что, должно быть, помнил их из другой жизни и что обязательно сберегу с собой в следующую. Неожиданное чувство охватило меня, словно лежавший тяжким бременем кровавый долг сделался немного легче, а почти два десятилетия сражений и распрей побледнели в незначительности. Словно и впрямь в винный сосуд в моих руках можно влить целую жизнь страданий. Эти глаза осмотрели меня с головы до пят. Оценивающий взор задержался в их уголках, даже когда ты поворачивался ко мне спиной. Я же смотрел, как ты, сам того не ведая повстречав призрака, прокладывал путь обратно в толчею людей. Однажды остановился, словно бы ожидая чего-то или кого-то, но никто не подошел, а ты не бросил ни единого взгляда через плечо, лишь запрокинул голову и отпил только что добытого вина прежде, чем двинуться дальше. Созерцание твоей спины было подобно наблюдению за ивой, отказывающейся уступать потоку. Я смотрел, как разгульное множество пестрых одежд и густой дым благовоний раскрывается и поглощает тебя целиком.***
Немногим позже я нашел тебя под широким навесом прислоненным плечом к деревянной балке и любующимся луной на воде. Даже во тьме я тотчас узнал знакомые изгибы спины, и неоспоримая убежденность заставляла задуматься. Не тая присутствия, я подошел ближе, но ты не обернулся, лишь только едва заметно выпрямился, более настороженный. - Не найдется ли у благородного господина немного припасенного вина Хуадяо? - спросил я непринужденно. Неотрывно наблюдающий краем глаза, ты скользнул в мою сторону взглядом: - Зависит от того, - ответил медленно, - Кто спрашивает. Произнеся это, ты сделал большой глоток из сосуда с вином. - Мы с тобою, - сказал я тогда, - Еще не знаем друг друга, но, как говорят, доброта от незнакомца более проникновенна. Подобным же образом и вино, разделенное с незнакомцем, может обладать более насыщенным вкусом. Даже расчерченное тенями выражение твоего лица ясно как день говорило “чушь собачья”. Но ты лишь вежливо усмехнулся и снова поднес вино к губам. Прежде чем ты мог бы успеть отпить еще, я спросил: - Тебя и вправду зовут Чжоу Цзышу? Ты остановился. Понадобилось некоторое время для ответа, но после краткого размышления тихим голосом, утопающем в доносившихся издали отзвуках музыки и смеха, ты солгал: - Нет. Меня зовут Чжоу Сюй, - и, повернувшись ко мне, задал ответный вопрос: - Вэнь Кэсин - твое настоящее имя? - Это то, с каким я родился, - увидев выражение твоего лица, я ухмыльнулся. - Неужели Чжоу-сюн не верит мне? Неожиданно, но ты рассмеялся, тихо и мягко. Хмурые брови расслабились, а уголки губ изогнулись за поднятой рукой, все еще держащей сосуд с вином. Глядя прямо в глаза, ты игриво спросил: - Имеет ли это значение? - после чего наклонил голову и еще раз внимательно меня осмотрел. По всей видимости приняв решение, ты повернулся лицом к реке и, вылив в горло оставшееся вино, швырнул опустевший кувшин за борт лодки. Тот с плеском врезался в воду. На мгновение ночь, казалось, затаила дыхание, словно бы оборвались какие-то невидимые струны, но затем музыка и болтовня нахлынули вновь, река продолжила течь, а мы дрейфовали все дальше и дальше. Стоя так близко, что плечи почти соприкасались, можно было чувствовать тепло друг друга на ночном ветру даже сквозь ткани наших одежд. - Вэнь-сюн, - сказал ты, - К сожалению, у меня, похоже, закончилось вино. Боюсь, придется потревожить тебя попросив последовать за мной, чтобы достать для нас еще. Позабавленный внезапной видимостью приличия я склонил голову и пробормотал надлежащий ответ, который от меня ожидался: - Прошу прощения за навязчивость. После чего последовал за тобой внутрь, через покрытые лаком раздвижные двери в поток света.***
Сей чаровник, которого ты заполучил в свои руки... Куда бы тебе захотелось отвести его? Через лабиринт ароматного дыма и улыбающихся лиц. Мимо приватных комнат, уединенных за расписными полотнами раздвижных ширм. Глубже и глубже во чрево зверя. Мужчина тихо шел следом, и пылающий взгляд обжигал заднюю сторону шеи. Хэ Юньсин оставил за тобой покои для личного пользования. Внутри сидела девушка, ожидая, а на столе стояло вино и чашки на двоих. Девушке ты сказал: - Хоу Хэ выпил немного лишнего. Пойди в его покои и позаботься о нем. - Для куртизанки на ней было мало макияжа, а волосы были украшены просто. Самым привлекающим внимание аксессуаром являлся декорированный пояс, туго обернутый вокруг талии и подчеркивающий ее узость. Она в точности соответствовала твоим предпочтениям. После того, как Цзин Бэйюань ушел, осталось не так много людей, которых можно было бы с чистой совестью назвать твоими наперсниками, но Хэ Юньсин может стать хорошим - хотя и чересчур ретивым - другом для любого человека с красной кровью. - Мне случилось встретить друга из цзянху, и нам о многом нужно потолковать. Удостоверься, что никто не побеспокоит, - сказав это, ты осмотрительно вложил в изящную руку маленький мешочек с деньгами. Девушка тайком взглянула на твоего спутника с любопытным, знающим блеском в глазах, но хорошо умела держать язык за зубами и с поклоном удалилась. Завеса из бус упала, расписные створки раздвижных ширм сомкнулись. Звучание смеха людей и течения реки отступили. Словно перевернулся сосуд с вином, и мы вдвоем оказались пойманными под ним в эфирности пьянящей мечты. Осторожно двигаясь в замкнутом пространстве, мы кружили друг вокруг друга, каждый одновременно и желал взять инициативу, и ожидал увидеть движения другого, мало чем отличаясь от двух крупных насекомых гу, впервые увидевших соперника, еще одного в своем роде. Предположительно для сглаживания перехода к обольщению, заблаговременно был подготовлен кувшин вина, однако ты открыл новый сосуд в качестве показательного жеста, что напиток не был втайне испорчен. В летнюю ночь вино было прохладным и сладким. - Меня весьма прельщает твой вкус, А-Сю, в османтусовом вине. Твоя рука, держащая чашу, замерла. - Вэнь-сюн споро проникается благосклонностью к людям. В этой жизни мудрее быть совсем немного более осмотрительным. Это была самая забавная вещь, которую я когда-либо слышал, а потому не мог не рассмеяться, безудержно и раскатисто. Лишь чуть позже удалось собраться и произнести: - По́лно, А-Сю. Говорят, что дружба между благородными господами пресна, как вода, а дружество меж маленькими людьми сладко, как вино. Мы двое не вписываемся в компанию пьяных господ снаружи, так почему бы нам не усладиться друг другом? Кроме того, - усмешка изогнула губы, - Разве я не твой друг из цзянху? Мы смотрели друг на друга поверх краев наших винных чаш. В конце концов, ты возвратил свою обратно на стол и сказал с более чем очевидным намеком на раздражение: - У тебя слишком даровитый язык. - Как могу принять похвалу, - сказал я, вновь наполняя чаши, - Прежде наглядно не продемонстрировав А-Сю что именно умею? Вместо ответа ты фыркнул, хотя уголки глаз при этом позабавлено сощурились. В наступившем затишье твой взгляд странствовал по поверхностям моих лица и торса, словно бы в задумчивости. В конце концов, ты опустил ресницы, так ничего и не сказав. Когда же снова потянулся к чаше с вином, тыльная сторона ладони слегка ударилась о край, опрокинув ее, и ты, поднявшись на ноги и приблизившись ко мне, вскользь заметил: - Похоже, я опрокинул свою чашу. Улыбнувшись, я спросил: - А-Сю хотел бы, чтобы я поделился моей? - Нет, - последовал незамедлительный ответ, и, несмотря на все академические аффектации, рука, захватившая мой подбородок, была отмечена мозолями от меча. - Неужели Лао Вэнь не может предложить ничего лучше? В умаляющемся пространстве между телами твои губы тоже были прохладными и сладкими. Однажды меня держал человек, который имел подле себя яд гу. Знал ли ты, А-Сю, что не следует закрывать двух одинаковых ядовитых существ в одном сосуде, чтобы они не спарились?***
Ты, склонивший голову, чтобы лизнуть линию моего рта, прижимаясь ближе. Я, податливый и улыбающийся в твоих руках, легко раскрывающий сомкнутые губы. Нежное давление языка было уговаривающим и ласково упрашивающим, тогда как я, оглаживая ладонями узкую талию, жадно гнался за теплом и бо́льшим соприкосновением. Уже на протяжении пяти лет я был Хозяином Долины, и самые разные красавцы льнули ко мне в надежде заслужить благосклонность, а посему существовала далеко не одна возможность обнять некоторых из них. Кто мог сказать, что было действительностью и что иллюзией? Твои глаза были в той же степени яркими, а талия столь же тонка. Но в отличие от рисованных красавиц и призраков, ты был настоящим человеком из плоти и крови и целовал подобающе благовоспитанному господину, обходительно и игриво, не прося снисхождения, слишком уверенный, что в конце концов все равно добьешься желаемого. Сильнее вжавшись в колыбель моего тела, ты прикусил мою губу и намеренно вдавил колено между ног. Обжигающий жар и напряжение мышц бедра сквозь разделяющую ткань штанов постепенно распаляли и заставляли становиться тверже от дразнящих прикосновений. Скользнув рукой ниже, я ущипнул ягодицу, наслаждаясь крепкой и упругой плотью между пальцами. Напрягшись в объятиях, ты судорожно выдохнул, и я поглотил этот тихий, дрожащий звук. К моменту временного расставания на твоем лице уже разлился соблазнительный румянец, а губы, скользкие от слюны, покраснели. Подарив самую прелестную улыбку, я поднес ладонь к твоей щеке, желая привлечь обратно, однако ты отстранился и небрежно стер влагу с нижней губы большим пальцем. Горячий взгляд задержался на моем лице, прежде чем пропутешествовать ниже, следуя по сомкнутым краям одежд туда, где ткань начала заметно выдаваться вперед. Ты обхватил мое лицо ладонью, проводя пальцем по скуле, и со слабой улыбкой и голосом окрашенным возбуждением сказал: - Хорошо выглядишь вот так, - после чего склонился и начал осыпать поцелуями шею. Я позволил тебе. Когда ты расстегнул верхние застежки одежд и сдвинул ткань в сторону, чтобы оставить яркие следы на плече и ключице, я позволил и это, лишь цеплялся за тебя и издавал поощряющее мурчание. Двигаясь все ниже и ниже, ты ткнулся носом в шелк на животе, и я с готовностью развел ноги, чтобы предоставить больше места. Что касается того, почему, то, возможно, это было выражение твоих глаз, которое я впервые мельком уловил наполняя чаши Зеленью листьев бамбука. Словно все жизненные страдания действительно влились в кувшин с вином, и ты, вкусив его однажды, угадывал горький вкус. Стоя на коленях на полу, выводя круги большими пальцами на внутренней стороне бедер и прижимаясь губами к выпуклости на штанах, ты не сводил с меня взгляда, но затем влажно прильнул к ткани ртом, а густые занавесы ресниц, пряча глаза, опустились. Посмеиваясь, я потянул тебя за волосы на затылке, не оставив незамеченным мягкого, резкого выдоха. - Испортишь ткань. Крепко удерживаемый моей рукой, ты казался менее отстраненным, глаза поначалу сузились, а потом изогнулись полумесяцами, вторя беспечной улыбке. - Что же... ты действительно из тех, кто боится запачкаться? - Совсем нет, - легко ответил я, удерживая тебя в своей хватке и в то же время развязывая шнурок на штанах. - Лишь подумал, что так может быть лучше для нас обоих. Я ошибаюсь? Мимолетное облегчение, которое я испытал освободившись от обременения, испарилось перед мерцанием твоих глаз при взгляде на мое, к тому времени уже полностью поднявшееся, мужское естество. Раскрасневшиеся щеки и приоткрытые губы лишь еще больше воспламеняли тлеющие угли желания, и, подтолкнув твое лицо ближе к тому месту, где мы оба хотели его видеть, я промурлыкал: - Будь умницей. Ресницы дрогнули. Горячие порывы дыхания щекотали нижнюю часть члена. Не прошло и мгновения как ты извернулся, сбрасывая руку, и обернул мозолистые пальцы вокруг стержня, подушечкой большого скользнув по собравшейся на кончике влаге. Я не смог удержаться на месте, двинувшись вперед на цунь. Медленно, ты склонился, чтобы взять член в рот, и губы сомкнулись вокруг самой широкой части головки, вырывая вздох от ощущения влажного жара. На этот раз, когда я положил руку на твой затылок и погладил по волосам, ты это позволил. Некоторое время ты просто держал головку во рту, не столько посасывая, сколько время от времени потирая языком нижнюю сторону, словно я был лакомством, которым ты с наслаждением упивался, в то время как сжал перед одежд свободной рукой, доводя себя до полной твердости. Я нежно погладил твою щеку, ощущая выпуклые очертания собственного члена. На мгновение ты метнул глаза вверх, встретившись со мной взглядом над просторами торса, смятого шелка и разгоряченной кожи, а затем обвел языком особенно чувствительное место, и я слегка толкнулся бедрами, давая тебе больше, побуждая принять больше. Вопреки первоначальной осмотрительности, было очевидно, что ты прекрасно знаешь, как обращаться с членом. С рвением начав качать головой вверх и вниз, ты осторожно дышал через нос, пока горло раз за разом раскрывалось вокруг обхвата. Время от времени приостанавливался, пробегая языком по линии короны и устанавливая удобный для себя ритм, а то, что не получалось взять в рот, покрывал крепкой хваткой теплой ладони. Я ощутил, что становлюсь еще тверже под твоими ласками, и было ясно, что ты тоже это почувствовал, судя по изумленному звуку в задней части горла и тому, как торопливо отпрянул назад, дабы приспособиться к увеличивающемуся объему. Другая твоя рука исчезла под тканью одежд, и послышались приглушенные, но безошибочно узнаваемые скользкие звуки ублажающего себя мужчины. Ты вновь принялся рьяно сосать, раз или два позволяя ускользнуть тихим стонам, которые не смог подавить, и их мягкие вибрации прошли от головки члена прямо к глубинам моего желания. Напыление насыщенного румянца окрасило твои скулы и основание шеи, а ритм рук и рта постепенно ускорился, приобретая остроту напористой действенности. Ты двигался так, будто хотел чего-то, и точно знал, что это и как это получить. Даже сквозь влажные ресницы текучая тьма твоего взора искала мое лицо, ожидая момента, когда я рассыплюсь на части. Сколько раз Вы делали это прежде, Лорд Чжоу? Сколько случалось недозволенных встреч с мужчинами в уединенных комнатах? На некоторое время позволив управствовать, теперь я вновь сжал пальцы в твоих волосах и стянул с члена, дергая голову вверх. Ты издал тихий, сдавленный всхлип и повис в хватке, но не играл в застенчивость, как куртизаны, и в отличие от призраков, что выучены не смотреть прямо на своего хозяина, не боялся и не вымаливал. Ты смотрел мне в глаза и так захватил невозмутимостью в них, что между нами двумя не было уверенности, кто кого держит. Туманность в твоем взгляде моментально рассеялась, словно камушек прорезал ясную темную дорожку в озерном иле. Притянув тебя ближе, я ухмыльнулся и отметил: - Хорошо выглядишь вот так. Ответный позабавленный смешок был окрашен легким оттенком издевки, но ты весьма охотливо пошел на поцелуй, в мои объятия, на мои колени. Глубоко волнующе было обнаружить, что в движениях наши тела и конечности прекрасно сочетаются. Как только члены соприкоснулись и вместе скользнули в тесном, жарком пространстве промеж телами, мы низко застонали друг другу в рот, и я не мог не погнаться за отзвуками, пробуя себя на твоем языке. Когда моя ладонь обхватила оба члена, ты со вздохом отпрянул и, опустив взгляд вниз и слегка задыхаясь, подразнил: - Думал, ты боишься запачкаться. Я приподнял бровь на необоснованное обвинение, но прежде, чем успел бы ответить, ты крепко схватил меня за затылок и увлек глубокий, грязный поцелуй, потираясь всем телом о мое. Верхом на коленях и выгибаясь под лаской ладони на бедре ты был разгорающимся пламенем. Сквозь распахнутые одежды мелькали четко очерченные мышцы, напрягающиеся при каждом волнообразном изгибе талии. От легкого жеста с тихим шелестом шелка одежды соскользнули с твоих плеч, стекли вниз по спине на мои колени и, наконец, деревянный пол. Лаская обнажающийся простор поцелованной солнцем кожи, я выдохнул: - Прекрасный. Говорят, красота существует для того, чтобы ее ценить, и ты был также прекрасен, как и не похож ни на одного из красавцев, которых мне довелось обнимать: не мягкий, не нежный, ты обладатель широких плеч, тонкой талии и сильных мускулов, обтягивающих длинные, тонкие кости. На первом году Жунцзя я видел и ценил то, что видел, но не понимал того, чего видеть не мог, а потому не был способен оценить в полной мере. Разве свет не определяется тенью, как инь определяет ян? Ты на первом году Жунцзя весь пышущая здоровьем плоть, а твоя грудь еще была гладкой и неотмеченной, не знающей разрушительного действия Гвоздей. Все, что открылось моим глазам: - Вижу, Лорд Чжоу хорошо тренирует тело. - То же можно сказать и о тебе, - ответил ты, смешливо хмыкая. Мозолистые руки скользнули под мой воротник и ослабили пояс, ощущая и изучая. Тупые ногти прошлись по плечу, после чего ты обхватил мышцу там и грубо сжал. Я лизнул теплую кожу в центре твоей груди. - Мой отец говорил, что самосовершенствование имеет первостепенное значение, а тренировать тело - значит тренировать разум. Приятно встретить кого-то, кто разделяет то же мировоззрение, Чжоу-сюн. Ты вновь хмыкнул: - Говоришь так, будто ты благовоспитанный господин, - а затем, самым несвойственным благовоспитанному господину движением сжал мой сосок между большим и указательным пальцами, самодовольно ухмыляясь вызванному сдавленному выдоху. Другая часть тебя была столь же неподобающей благородному господину и мучительно соблазняла с тех пор, как одежды были сняты: среди крепких склонов и плоскостей груди парой темных цветов плоти распустились два крупных соска. Дабы не уступать, я в отместку перекатил один из них между суставами пальцев, растирая нежную плоть подушечками. Грудь опустилась, дыхание оставило тебя. Как только я взял сосок в рот, дразня другой свободной рукой, скольжение члена по моему стало ощутимо более легким от выступившей влаги. В высшей степени чувствительное, твое тело извивалось туда и обратно - было ли это из-за моих ласк или нет, никто доподлинно не знал. Я сместил внимание губ и языка на другой сосок, пока пальцы уже ласкали влажную плоть первого, и ты прижал тыльную сторону ладони ко рту, но, несмотря на все усилия сдержаться, когда зубы слегка царапнули бутон, издал что-то похожее то ли на скулеж, то ли на мычание... или это лучше было бы описать как стон? Осевший на моих коленях, ты раскачивался подобно лодке, заглушая речные волны звуками своего голоса. Ниточка слюны соединила рот с желанной вершиной, когда я откинулся назад, чтобы рассмотреть результат своих трудов. На плоском, точеном торсе чувственные парные островки сосков, припухших от твоего возбуждения и моего услужения, смотрелись откровенно непристойно. Грубо дернув за волосы, ты запрокинул мою голову, чтобы посмотреть в глаза и выплюнуть: - Кончай валять дурака, - вызвав улыбку, которая в следующее мгновение была стерта стоном удовольствия, когда ты взял оба члена в теплую руку. На некоторое время ты приковал меня к месту, направляя нас к пику с живостью реки, устремляющейся вниз по течению. Я же обдумывал это нетерпение, считая бисеринки пота на твоих ресницах. Было ли то страстное желание, что двигало рукой, или у тебя была назначена другая встреча, которую нужно было посетить, и еще один красавец или красавица, что необходимо поцеловать? Мы делили поцелуи, расставаясь лишь для того, чтобы схлестнуться снова, и цепляясь друг за друга в бурных приливах и отливах похоти. Когда я скользнул рукой под пояс твоих штанов, то был вознагражден укусом, разрывающим кожу губы́ жгучим, жалящим цветком соли и железа. Смеясь в поцелуй, я прижался своим языком к твоему, разделяя этот вкус, пока ладонь все быстрее двигалась по нам обоим. Однако, когда палец скользнул в тесную расселину между ягодицами, ты замер, а затем, ощутив лишь намек на давление кончика к отверстию, и вовсе оттолкнул меня. Удерживая на месте, я ухватил тебя за талию и дразняще промурлыкал: - Так кто же вдруг стал вести себя как благовоспитанный господин? Странное выражение мелькнуло в твоих глазах, но в следующий момент стало нечитаемым. От совместных усилий прядь волос выбилась из тугого пучка, и я принялся играть с ней, скручивая и накручивая на указательный палец. Бесстрастный, ты спросил: - Чего ты хочешь? Прежде чем ответить, я обдумал это мимолетное выражение. - Некоторое время назад мне удалось добился существенных успехов в деловом начинании, - сказал я. - Завтра я возвращаюсь в свой город, намереваясь осуществить задуманные планы, а этим вечером здесь, чтобы отпраздновать. У меня много энергии и красавец на коленях, - собственнически обхватив бедра, я прижал тебя ближе, вырывая у обоих вздох удовольствия. - Я нахожу тебя полностью соответствующим моим вкусам, да и тебе, судя по всему, я тоже нравлюсь достаточно. Почему бы нам не насладиться друг другом и не провести ночь вместе? Протянув руку, я стер большим пальцем красный росчерк с уголка твоих губ, после чего облизал дочиста, наблюдая за тем, как ты смотришь на меня и как взгляд следует за движением языка. Снова в твоих глазах застыла отстраненность, но затем нечто вспыхнуло и погасло в их темных, беспокойных глубинах. В погоне за этим светом я запрокинул голову так, что наши носы едва не соприкоснулись, а ты склонился навстречу в простой, почти невинной встрече губ. Я принялся осыпать поцелуями линию твоей челюсти, вниз по горлу и обнаженному склону плеча. Безмолвно ты обвил руками мою шею. Опьяненный прохладным вином и теплой кожей, я не мог не выдохнуть твое имя, прижимая ближе, пока лодка уносила нас все дальше в ночь.***
Хотя уединенная комната была маленькой, в ней была предоставлена кушетка, скромно спрятанная за расписанной небесными лотосами ширмой - приличествующее пристанище для достопочтенных господ после большого количества выпивки и для сладострастных встреч. Ты расторопно разделся прежде, чем толкнуть меня на ложе и избавить от остатков нательного белья проворными пальцами. Удерживая своим весом, ты грубо целовал меня, толкая язык между зубами, а колено между бедер. Испытав достаточно нетерпеливых нападок, я взял тебя за талию и перевернул, на что твоя рука тут же взметнулась, чтобы схватить мое запястье, и мы обменялись дюжиной ходов за продолжительность одного вдоха. Из всех красавцев, которых я встречал, в постели мне никогда не приходилось бороться ни с одним из них. Куртизаны в увеселительных домах подобны цветам во дворе, что посещается по приглашению: на них можно смотреть, их можно даже потрогать, но непозволительно своевольно срывать. Кроме того, если один красавец не желает, ожидает множество других цветов, и доколь ты не похож на Мому, тебе обязательно улыбнутся. Судя по сложившемуся первому впечатлению, мы могли быть равны в мастерстве, но из нас двоих я был более безжалостен: у тебя были притязания столичного благородного господина, которые необходимо поддерживать, в то время как я отбуду завтра с утренним туманом. Вскоре я уперся предплечьем в твою грудь. Одна из рук была прижата моей, другой ты крепко держал меня за локоть. Захваченные в безвыходном положении, мы тяжело дышали, глядя друг другу в глаза. При каждом колыхании лодки разгоряченная кожа соприкасалась, и нечто между нами грозило воспламениться. Сплетая пальцы на простынях и прижимая колено к паху в карикатуре на занятие любовью, я почувствовал, как дыхание дрогнуло под моей рукой, и с удовлетворением отметил, как твой член дернулся у живота, оставляя след перламутровой жидкости. Целуя шею и нежно потирая колено о нижнюю часть мошонки и промежность, я пробормотал: - А-Сю, почему бы не позволить мне дать тебе то, чего ты хочешь? Прижимая мою голову ниже, побуждая сильнее, грубее вцепиться в раскрасневшуюся кожу, ты издал сухой, лающий смешок. - Что заставляет тебя думать, что ты знаешь, чего я ищу? - Я не знаю, что ты ищешь, - откровенно ответил я, потянувшись к маленькому столику. Как и ожидалось, в ящике был припрятан флакон с маслом. В свете лампы твои глаза были невероятно яркими, пока ты молчаливо наблюдал, как я выливаю масло на ладонь и растираю между пальцами. - Но знаю, чего ты хочешь. Если не совсем сговорчивый, ты был податливым под моими руками, позволяя приподнять бедра, пока я целовал все ниже и ниже, непреднамеренно оставляя полосу масла на плоскости живота, и прослеживал дорожку мягких темных волосков, украшающих нижнюю часть, туда, где лежал налитый и истекающий член. Это славный член: опрятный, приличной длины и обхвата, с легким изгибом вверх, и, когда я взял его в рот, ты издал ободряющий вздох и удобнее устроился на подушке. Вот мужчина, привыкший к тому, что его ублажают. Я обхватил яйца рукой, нежно перекатывая в смазанной маслом ладони под трепетание твоего стона. Постепенно издаваемые тобой звуки участились до тяжелых вздохов удовольствия, и я ищуще провел кончиком пальца ниже, к нежной коже между яйцами и отверстием. От прикосновения мышцы бедра в моей хватке напряглись, но момент скоро прошел. Я отстранился от члена, чтобы получше рассмотреть твое лицо и еще шире распахнуть ноги. Если не считать румянца на щеках и распухших от поцелуев губ, ты все еще выглядел удивительно сдержанным, хотя конечности с ленивой готовностью повиновались указаниям, пока бедра не оказались почти на одном уровне с грудью. Сделав небольшое круговое движение кончиками пальцев, я наблюдал, как ты откинул голову на подушку и прижал тыльную сторону запястья ко рту, и продолжал массировать мягкий, уязвимый участок кожи, пока тот не стал полностью скользким и горячим. Лишь только после этого, позаботившись добавить больше масла, я прижал палец к сжатому входу. Запястье не смогло полностью сдержать вырвавшегося из горла хныканья. Подтверждая предположения, ты был довольно чувствительным, что было весьма отрадно. На мгновение все твое тело напряглось, спина выгнулась над простынями, но потом воля снова взяла верх над мышцами, и напряжение излилось за пределы тела в сознательном ослаблении. Тем не менее, даже с теплым маслом и прилагаемыми усилиями, чтобы оставаться расслабленным, твое тело было неуступчивым, и внутрь едва-едва удалось протиснуть кончик пальца. Теснота была столь же мучительной, каким соблазнительным был жар. Между моих бедер член, коим некоторое время пренебрегали, напрягся. Ты старался держать лицо в стороне от моего взгляда. Приподнявшись и сев, я нанес еще масла на пальцы и дырочку, не заботясь об оставленном на простынях беспорядке, а затем подхватил предплечьем твои бедра, удерживая и оставляя беззащитно раскрытым. Другой рукой я снова вжал палец внутрь. Прежде я предположил, что ты больше привычен быть дающим, чем принимать, но теперь подумал: либо опыт этого господина в получении был чрезвычайно мал, либо это тело, болезненно тугое вокруг пальца, до меня никогда не принимало в себя мужчину. - Если ты перевернешься, - произнес я, и голос выдавал то, каким взволнованным и вовлеченным я был, - Будет легче. Долгий момент ты лежал неподвижно, все еще старательно избегая взгляда, и лишь когда на талию легла ласково-упрашивающая ладонь, перевернулся на локти и колени. Оставив поцелуи на задней стороне твоей шеи, крыле лопатки и пояснице, что привело к изгибу бедер, я признательно погладил ладонями ягодицы и развел их, на что ты бросил горячий, полный противоречий взгляд через плечо. Улыбнувшись, я скользнул пальцем в твое тело, и стенки неохотно разошлись под мягким, но постоянным давлением. Внутри было мучительно горячо и тесно; на короткое мгновение было сложно даже представить, как эти узкие ножны примут в себя мой член. Когда смазанный ободок сомкнулся вокруг основания пальца, ты издал задушенный горловой звук и склонил голову ниже между плеч. Успокаивающе и ласково массируя твою талию, я мучительно размышлял, желая сказать что-то - что-то ободряющее, что-то нежное, как подобает любовнику, - но ничего не приходило на ум. Возможно, это было и к лучшему. Вместо этого я лизнул верхнюю часть расселинки и начал покусывать твердую выпуклость ягодиц, покачивая пальцем внутри и распределяя масло. На сгиб костяшек, когда кончик пальца прижался вниз по направлению к пупку, послышался резкий вдох, а локти и колени на простынях задрожали. Хриплым шепотом ты сказал: - Просто продолжай. Свободной рукой я нежно поглаживал твои яйца, а после потянулся ниже, чтобы коснуться члена. Несмотря на очевидный дискомфорт, тот все еще был удивительно твердым, а головка обильно капала. Потирая большим пальцем прорезь на кончике и прижимая член к изгибу живота, я ввел еще один палец. Слушая, как скулеж, вырвавшийся из задней части горла, переходит в болезненное шипение. Наблюдая, как ты ловишь медленные, судорожные вдохи, как изгибаются лопатки и напрягаются мышцы спины, пока я освобождаю для себя место внутри. Твое тело немилостиво сжало мои пальцы. Я предпринял пробную попытку раскрыть их, но стенки сопротивлялись любым усилиям. Потому вместо этого я трахал тебя так, неглубоко и быстро, и ты столь крепко цеплялся за пальцы, что едва можно было выскользнуть и на половину сустава, прежде чем меня тянуло обратно внутрь. Ты стонал и хныкал, а в скором времени лишь тяжело дышал в такт толчкам, и я смутно отметил, что наряду с этим пульсирует и мое возбуждение. Подавшись вперед и обхватив твое запястье, я провел твоей рукой вниз по телу, мимо члена и между мускулистыми вратами бедер, прижимая ладонь вплотную к промежности, а пальцы к твоему собственному отверстию, и уловил запинку в дыхании, когда ты почувствовал, как кожа туго растянулась вокруг меня. - Ты такой тесный здесь, - я потянул твои пальцы, прижав их к своим и уткнув так, что они могли бы проникнуть внутрь. Короткие ногти царапнули по костяшкам. - Помоги мне немного. Я удерживал твою руку, пока не почувствовал нарастающее давление кончика пальца. Проникая в тебя, я не пытался быть особенно нежным, но ты был с собой еще более суров, проталкиваясь внутрь и оттягивая край отверстия в сторону. Грубо открывая собственное тело, ты тихо шипел от боли и дискомфорта, но все равно пробирался внутрь до тех пор, пока костяшки наших пальцев не столкнулись и не прижались друг к другу. Прильнув своим телом к твоему, я нежно обхватил ладонью твой затылок, чтобы удержать близко, удержать успокаивающе устойчиво. Изгибая пальцы и потирая стенки, я ощущал скольжение твоего пальца, пытающегося повторить движения. Вскоре ты снова застонал, челюсть расслабленно распахнулась, а от тонкой серебристой дорожки слюны, сбегающей по подбородку, по простыням растеклось влажное пятно. У виска я мурлыкал горячую литанию терпеливых уговоров: - А-Сю, как же ты собираешься принять меня в себя с таким продвижением? Тебе нужно больше, если намереваешься взять мой член. Может, пора добавить еще один палец. - Но это давало лишь кратковременное облегчение от настойчивости собственного возбуждения, собирающегося напряжением в паху. Теперь ты уже открыто стонал в такт толчков наших пальцев, пока тело вторило покачиваниям речных волн. Безымянный палец присоединился к среднему, и мы начали соперничество за пространство в тесных гранях твоего тела. Был установлен грубый ритм: я толкал пальцы, поглаживая нужное место внутри и отступая, чтобы позволить качнуться вперед твоим и ощутить слабый выступ на передней стенке и удовольствие, которое тот доставляет. Скольжение пальцев и соприкосновение ладоней друг с другом были упоительно развратными. Летняя ночь сузилась до того места, где мы сливались в похоти, внутри и снаружи тебя. Когда я вытащил пальцы дабы добавить еще масла, твои по-прежнему оставались внутри. В то время как я втирал жидкость в разгоряченную кожу вкруг ободка, ты неуверенно пошевелил ими, раскрывая на манер ножниц и проверяя упругость стенок. Я смотрел, как ты медленно расправляешь их, открывая вход настолько широко, насколько это возможно, демонстрируя пустоту, созданную нами в твоем теле, чтобы принять меня. В горле пересохло, я протянул руку и нанес масло вверх и вниз по твоим пальцам, лаская огрубевшую кожу. Затем, на всякий случай, щедро смазал и нежные внутренние стенки прохода. - Можешь ты... - Твой голос был низким и густым от ощущений, как тяжелые тучи, предвещающие дождь. - Сможешь поместиться сейчас? Сдвинувшись, я обхватил твои бедра и коснулся входа кончиком члена. Сначала хорошо подготовленное тело поддалось, приняв меня, подобно нежному поцелую. Ободок сомкнулся вокруг самой широкой части головки, поймав внутри, и я качнулся вперед, вырывая у тебя судорожный вздох. Было тесно, почти невыносимо. Раздвигающие ягодицы руки, удерживали тебя открытым, пока я толкался внутрь, медленно и неумолимо преодолевая сопротивление. Лодка поскрипывала, двигаясь по течению; за пределами стен уединенных покоев замирала мелодия струнных. Протяжное, задыхающееся скуление, которое ты издал, предназначалось только лишь мне и моим ушам. Даже не на половине пути, твои стенки, казалось, сжались вокруг, облегая и не желая отпускать в самом приятном удушающем захвате, который только может испытать мужчина. Тяжело дыша и томно постанывая, ты извивался на простынях, нетерпеливо толкая ко мне бедра, словно желая принять внутрь целиком вопреки тому, что говорило собственное тело, и, положив ладонь на поясницу, чтобы удержать и поддержать, я солгал: - Еще совсем немного. После чего полностью погрузился внутрь одним долгим толчком, и ты взвыл, выгнув спину, пока рука царапала мое бедро, прижимая вплотную к твоему. Все то время, что ты приспосабливался ко мне внутри, а твой проход сжимался и разжимался в сладком, мучительном ритме, я держал тебя как можно ближе. Целуя влажную от пота кожу над лопаткой. Сжимая зубы на кости - отчасти, чтобы заземлиться, отчасти, чтобы усладиться тем, как твой член дрогнул в моей хватке от шокирующего контраста удовольствия и боли. Когда напряжение немного спало, я качнулся в тебя один, другой раз - медленные, экспериментальные перекатывания бедер. - Каково это? - Это... - слова перешли в низкий стон. - По́лно. Чувствую себя наполненным. - Твой кулак скрутил простыни, а костяшки пальцев побелели, когда я вновь свел наши бедра вместе. В задыхающемся самоуничижительном смешке ты тихо выругался: - Блять, ты большой. Признаться, я никогда не чувствовал необходимости скромничать относительно своих размеров. Отступив наполовину, наблюдая, как твое тело цепляется за мой стержень, я сказал: - Рад, что А-Сю нравится. Цвет розы осенил твое лицо. - Это не то, что я... - Какие бы слова ни зародились в твоем горле, они были перехвачены и распались на серию стонов и хныканий, когда я двинулся вперед, снова заполняя тебя одним плавным движением. Какое-то время я брал тебя вот так, устанавливая легкий, щадящий ритм. Ты все еще был настолько тесным вокруг, что приходилось сдерживаться и не вынимать много, по большей части раскачиваясь, а не толкаясь. Время от времени я вращал бедрами круговыми движениями, потирая стенки, что каждый раз вызывало у тебя гортанные стоны. Было странно опьяняюще сдерживаться, брать меньше, чем мог взять, и давать меньше, чем ты просил, игнорируя закипающий жар в своем животе и требовательные толчки твоих бедер. Терпение, в конце концов, вознаграждается, не говоря уже об усилении ожиданий. Разве это не то, что я говорил себе, возвращая меч в оружейную? В тайном отделении рукояти все еще лежал Ключ, забрызганный кровью Вэнь Жуюя и его жены, и, покидая Зал Яньвана, я думал: эти пятна ждали семнадцать лет, так что были еще несколько? Еще несколько лет, еще несколько шахматных фигур, и я воздал бы за кровь, которая в один роковой день была пролита в той горной деревеньке, кровью достаточной, чтобы окрасить красным весь мир боевых искусств. У тебя очень красивая костная структура. Зачарованный ею, я проследил выступы лопаток и позвоночника, изучая топологию удовольствия на выгнутой аркой спине. Достигнув шеи, обернул руку вокруг задней части, чтобы ощутить кости там ладонью, и этой же хваткой прижал к постели, отчего ты замер в неподвижности. Несколько капель жидкости упали с твоего члена на простыни. С последней затяжной лаской я вздохнул и медленно вышел. Краешек отверстия цеплялся за нижнюю часть головки, и пришлось приложить усилия, чтобы высвободиться. Словно спрашивая, все ли кончено, ты бросил любопытствующий взгляд через плечо. Вместо ответа я попросил: - Повернись для меня. И ты устроился на спине, обнажая свое возбуждение. Твердый, покрасневший член дрогнул у живота, сочась на дорожку темных волосков, и ты лениво погладил себя, легко сжимая и поворачивая запястье у кончика, пока я добавлял больше масла на приоткрытый вход. Глубокий румянец, покрывший твои щеки, уже распростерся на кончики ушей и вниз к основанию горла. Здесь и сейчас меня поразило редкое чувство: каким бы ни было твое устремление, я надеялся, что ты достигнешь его также, как я достиг своего. Снова выровняв член с отверстием, когда ты приподнялся на локтях, чтобы взглянуть сияющими глазами, я спросил: - Больно? - Нет, - шепнул ты и, пока я возвращался в объятия твоего тела, не сводил глаз с места нашего соединения, словно завороженный. - Больше нет. Что-то в тоне голоса одновременно заинтриговало и позабавило меня и заставило подивиться: неужели Лорд Чжоу предпочел бы, чтобы это было утонченно болезненно? Может ли быть, что до трещины или надрыва? В любое другое время, в любом другом месте, с любым другим человеком, это представляло бы собой возможность для дальнейшего изучения, а я не прожил бы так долго, позволяя возможностям проходить мимо. Но этой ночью я был не тем, кем был, и ты был не тем, кем был ты. Мы были не более чем незнакомцами, случайно встретившимися в иллюзорном мире; с рассветом все это рассеется, оставляя за собой лишь затяжное благоухание парфюма, и даже встреться мы снова в будущем, я полагал, что ни один из нас не будет таким же, как и прежде. Поэтому я расположился между твоих ног, нежно понукая положить голени мне на плечи, а сказал лишь: - Хорошо. И, сжав твои бедра, снова вонзился в скользкий, тугой жар, не утруждаясь более быть бережным. Я получал удовольствие, как посчитал нужным и, судя по тому, как ты понемногу раскрывал ноги все шире и подтягивал колени ближе к груди - как считал нужным и ты, роняя стоны от каждого жесткого толчка. На протяжении всего времени ты смотрел, как мой член входит и выходит из твоего тела, неспособный отвести взгляд прочь. Твое нутро сжималось вокруг меня при каждом скольжении наружу, словно не желая отпускать, прежде чем снова принять обратно. Я чувствовал каждые дрожь и трепет твоих стенок в моем пульсе, в токе моей крови. Особый угол заставил тебя запрокинуть голову, широко распахнув глаза и открыв рот в беззвучном крике, и я повторил движение, грубо сталкивая наши бедра вместе. Пронзительный вскрик промчался по ночной реке, но напряженная мелодия пипы поглотила этот звук целиком. Снова и снова я вреза́лся в тебя, пока ты всхлипывал что-то, что могло бы быть моим именем. Верх твоих бедер был на одном уровне с грудью, а дыхание участилось до лихорадочных вздохов. Я склонился обхватить ладонью твое лицо, чувствуя бег пульса на шее под кончиками пальцев. Еще несколько глубоких толчков, и ты вдруг вцепился в мой рукав, царапая ткань ногтями. - Нет, постой, - пробормотал, запинаясь и широко распахнув невидящие, ослепленные наслаждением глаза. - Это слишком... - затем твое тело крепко напряглось, стенки немилосердно стиснули мой член, и ты кончил нетронутым серией горячих брызг с обрывистыми гортанными стонами. Я трахал тебя сквозь это, неумолимо и безжалостно, даже когда ты достиг вершины волны оргазма, а издаваемые тобой звуки низошли до скулежа и хныканий. Твои внутренние мышцы ритмично расслаблялись и сжимались вокруг меня. Жар и давление сводили с ума. Толкнувшись раз, другой, я почувствовал, как член утолщается сильнее, а твои стенки невольно сжимаются вокруг, связывая нас вместе. Плененный твоими бедрами, я обхватил твою грудь и стиснул мышцы там, водя большими пальцами по набухшим бутонам сосков. - Хорошо, - усмехнулся я, затаив дыхание от твоих беспомощных всхлипов. - А-Сю, тебе хорошо. - Твой член выплеснул на живот еще больше перламутровой жидкости, проход трепетал вокруг меня, и переменчивое давление отчаянно стремилось выжать из меня семя. Потягивая и щипая грудь, я обращался с тобой так, пока не почувствовал, как яйца поджались; пока мое тело не уступило требовательным мольбам твоего, найдя освобождение глубоко внутри. Грудь тяжело вздымалась, ты прижал руку к животу, как если бы изо всех сил пытался удержать всего меня в себе, даже когда сквозь плотное соединение наших тел просочилась слабое тепло, где семя перелилось через край. Одной ночью во сне, в плывущем мире, мы схлестнулись друг с другом, пока не прижались кость к кости и не разделили одно на двоих дыхание. Пока наши сердца не приняли биение один другого и не забыли свое собственное. Утром причаленные лодки были пусты и безмолвны. Над рекой оставалось витать лишь слабое благоухание стремительно исчезающих ароматов.***
Пятнадцатый день седьмого месяца шестого года Жунцзя. Крохотный городок Пули в дельте Великой Реки, плывущий подобно лепестку цветка, пойманному на нагретую солнцем ладонь. Лодки, пересекающие его каналы, были простыми скромными суденышками, перевозящими не музыкантов, а только лишь продавцов, расхваливающих достоинства своих товаров. Единственными красавицами на борту были свежесобранные летние дыни с яркой кожурой и душистой мякотью. Под нашим окном прошла лодка торговца, и я остановил рассказ, который старательно сплетал, чтобы обратить внимание на его возгласы, прежде чем спросить у тебя, мирно уткнувшегося в сгиб моей руки: - Свежие личи... Нужно ли нам купить немного? Взмах прядей твоих волос пощекотал мои подбородок и ключицу, когда ты покачал головой: - У нас еще осталось несколько. - Возможно, мы должны купить больше, учитывая, как сильно они тебе нравятся. Чем больше ешь хорошей еды, тем быстрее восстановишь выносливость. Тогда, быть может, ты наконец сможешь поспеть за мной… Рука, которая лениво играла с моей полуэрекцией и волосками в нижней части живота, метнулась вниз и крепко сжала яйца, предупреждая и заставляя вздрогнуть. Ты съязвил: - Кто это не может поспеть за тобой? Не прошло и полугода, как мы покинули ледяной мир горы Чанмин. На твоих костях было больше плоти, а на лице больше цвета, чем я когда-либо видел. Но в плохие дни, особенно после дождя, ты быстро утомлялся, отпуская своего ученика раньше окончить практику и позволяя молодой, энергичной жене увлечь себя в постель. - Ключ, - пробормотал ты, - Когда ты вынул его из меча? - Я этого не делал, - мои пальцы мягко массировали твою талию. - Всего лишь опосредованно дал намек Сун Дину, Сюэ Фану и Мэн Хуэю. Лао Мэн был тем, кто вычислил потайное отделение, - на мгновение я воскресил в памяти этого мягкоречивого седовласого мужчину с кротким выражением лица. - Он преподнес Ключ Хозяину Долины в самом трогательном проявлении лояльности. Однако, конечно, не раньше, чем связался со своим старым знакомым из цзянху, Чжао Цзином. Какое-то время ты молчал, а любопытство, казалось, было удовлетворено. Я ощупал твою промежность. - О, прекрасно, - радостно сказал я, - Ты снова тверд. - Перекатывая нас и устраиваясь между твоими бедрами, я задумчиво пробормотал: - Должно быть, благодаря моему талантливому повествованию. Твои брови сдвинулись, а глаза сузились, но все разбивалось о румянец на щеках и возбуждение во взгляде. В лучшем случае небрежно солгав, ты сказал: - Твое повествование паршиво. Я едва не уснул. - Правда? - я приподнял брови в притворном удивлении, ловко укладывая твои лодыжки себе на плечи, и, наклонившись и понизив голос до шепота, уточнил: - Ты серьезно говоришь мне, что не получаешь удовольствия от фантазии о тайном свидании, на котором лидер Тяньчуан принимает член Хозяина Долины призраков в свое девственное отверстие? - Дабы еще больше подчеркнуть свою точку зрения, одной рукой я прижал кончик члена к хорошо трахнутому входу, все еще мокрому и свободному с прошлого раза, а подушечкой большого пальца другой погладил текущую головку твоего члена. - Выживший сын семьи Чэн не был самым младшим, он был третьим сыном... - и несмотря на то, что я ничего не сказал в ответ, ты простонал: - Лао Вэнь, замолчи. - обернув руки вокруг моей шеи и шепча мое имя, ты потянул меня в поцелуй, в твой жар, в еще один момент разделенного блаженства.***
Шестнадцатый день седьмого месяца шестого года Жунцзя. Было трудно избавиться от двадцатилетней привычки спать беспокойно, и, когда я проснулся, луна все еще была высоко на западе. Тонкая полоса света едва только прорезала горизонт дельты реки. Было одновременно удивительно и забавно обнаружить, что наши пути почти пересеклись пять лет и один день назад, и их разделяла только лишь ширина реки Ванъюэ. Множество переломных еще решений не было принято; так много планов не было приведено в действие. Сунь Дин был всего лишь одним из дюжины имен в моей голове; Гвозди были одной из тех немногих мер, что ты рассматривал. Разве не жаль, что мы не были в одной лодке? Разве одна ночь нашей страсти не изменила бы все, когда мы встретились бы снова в Цзяннани? Когда я спросил тебя об этом под ласковым покровом ночи, ты некоторое время размышлял, прежде чем покачать головой: - Я не знаю человека, которым ты был тогда. Как я могу сожалеть о том, что не встретил того, кого не знаю? - а затем, уткнувшись лицом в изгиб моего плеча и закрыв глаза, продолжил: - Возможно, мы и вовсе никогда бы не встретились в Цзяннани. Об этом я сожалел бы больше. Я наблюдал, как солнце взбирается на восточную часть неба и наполняет каналы жидким золотом. Свет проник и в наше окно, упав на смятое одеяло и твою дремлющую фигуру. Простыни не пахли ни тобой, ни мной - они пахли нами, сплетенными в единое целое и уже неотличимыми друг от друга. Наступило утро, но плывущий мир не исчез. Я проснулся, но сон не закончился.