Падший будет прощен

      Никогда домашние обряды мамочки Хандан, по крайней мере, те, которые застал Харун, не проходили благополучно. Теща искренне верила, что, соблюдая древние традиции, делает семью богаче, счастливее и защищает от дурного сглаза, для чего во всех комнатах она понавешала стеклянные амулеты с изображением назара. Назары болтались в спальнях, залах, росписью украшали посуду и висели на зеркалах в машинах папочки Джихана и Азата — свою легковушку Харун доблестно отстоял.       Как-то госпожа Хандан ужасно перепугалась, что назар сына треснул, поскольку это значило, что подлецы пытались его сглазить, а оберег принял порчу на себя. Вскоре за тем в Азата выстрелили — в этом повинился Аслан, а мамочка Хандан наутро послала служанку за новым талисманом. Азат отнекивался как мог, но, потерпев поражение в споре, не успел сплюнуть, а Мелике уже пришла с базара, принеся покупку. Зехра-ханым еще тогда ругалась с тещей, требуя избавиться от опасных амулетов, и приводила в доказательство цитаты из Корана, почему назар не помогает, а, наоборот, приносит владельцу горе. Зехру-ханым закономерно не послушали, а очередной «синий глаз» был навязан и Ярен, как красивой жене успешного бизнесмена. С пожеланием скорейшего прибавления в семействе.       Стоит ли говорить, что этот подарок стал ключом от ящика Пандоры, выпустившим на свет мать Харуна и многие другие напасти, как ссору с женушкой, пулю в ребро и достигшую пика непримиримую вражду с Асланбеями. Из пожеланий госпожи Хандан сбылось всего одно, и через два месяца Ярен пообещала беречь его в своих материнских объятиях от всяких дьявольских амулетов и обрядов.       Харун не верил, что череда бедствий была результатом магического воздействия куска стекла и неудачливости мамочки Хандан, однако жена припоминала другие примеры.       Летом, в день, когда госпожа Хандан собрала их ехать закапывать пуповину Хюмы, пуповину утащила кошка. Об обряде со свинцом вообще было больно думать. А заслужил его Харун тем, что женушка проболталась мамочке Хандан, что они не вместе. И что внуков та не дождется, ибо из барьеров, которые Харун с Ярен выстраивали между собой, можно было сложить новую Берлинскую стену. Так его посадили под чугунный тазик с расплавленным свинцом, читали деревенские заговоры и смотрели, может, порча на идеальном женихе. Благоверная дьяволица, наблюдая за ними с дивана, издевательски кривила улыбку — ее-то муки кончились, свинец показал, что она чиста. А потом старушке, которая держала тяжелый тазик, защемило руку. Харуну прилетело этим чугуном по затылку. Расплавленный свинец, не успев застыть, вылился на белую скатерть, натянутую над ним слугами. Он свалился с табуретки, и под возгласы женщин из угла залы ему приветливо помахал рукой Азраил.       Блядь, но самым худшим было осознание, что порча все-таки на нем. Мамочка Хандан от Харуна долго не отставала по этому поводу, рылась в предыстории его ненастоящей семьи, ища изьян. Он старательно поддерживал легенду о зяте из Урфы, которому зловредная женушка просто пока не отвечала взаимностью.       Переругиваясь, женщины суетливо толкались возле дивана, на котором располагался Харун. Он прикладывал к затылку смоченное холодной водой полотенце, а в глазах плясали созвездия застарелой боли, которую купировали месяцы лечения после аварии в Гëбекли-Тепе.       В конце спора старушка что-то сокрушенно буркнула на непереводимом мидьятском диалекте. Непонятном для Харуна, потому что соображал он скверно, и от качания головы подкатывала сильная тошнота — он предупредил мамочку Хандан, что его сейчас вывернет наружу. Она лишь озабоченно взмахнула руками, приказав не шевелиться, сказала, что вызовет врача, и распорядилась отнести плачущую Хюму в спальню. А Харун был серьезен. Он закашлялся, и, спасибо женушке, она всучила ему проклятущий чугун. Самая понимающая семья Мидьята!       — И так было ясно, Харун, что сглазили тебя, — сказала Ярен со скрещенными на груди руками, пользуясь тем, что все ушли. — Ты слишком много о себе возомнил, паша!       Харуну было все равно на ее желчь. У него было примерно четыре жены в глазах, и он предпочел говорить с той, что мило посмеивалась.       — Несомненно ясно, ведь я женился на такой колкой возлюбленной, как ты. Ты гипнотизировала таз взглядом, и он упал. Занятное совпадение, не правда?       Харун запрокинул голову на подушку, отчего по затылку как кнутом полоснула жгучая боль, заставившая его пожалеть о сделанном и выпрямиться.       — Между прочим, женушка, ты могла бы соврать мамочке Хандан, что все у нас хорошо, но ты почему-то призналась, когда ваш разговор зашел о детях. Любопытно, почему? Жаловалась, что я не ласков с тобой?       На лице Харуна заиграла плутоватая ухмылка, поймавшая тигрицу Ярен в капкан неловкости. Допекал он ее намеренно, разумеется, лишь для острастки. Он всматривался в пространство залы, силясь понять, какая из четырех взъяренных жен настоящая: не та ли, что собиралась нанести ему похоронный удар полотенцем?       — Хватит! — огрызнулась Ярен и быстро поглядела на дверь. Зайди кто внутрь, с нее бы спросили за грубость с мужем.       — Так ты уже выбрала имя дочке! А сыну? Очень жаль, любимая, что из-за сегодняшнего обряда я не смогу осуществить твою мечту. В следующий раз обращайся ко мне не через мамочку, а напрямую. Ты же знаешь, тебе стоит только шепнуть, — проурчал Харун. Он вскинул руку, поймав конец полотенца, которое поплыло перед его глазами зеленым пятном, и дернул на себя, а женушка лишилась орудия, вырванного из ее цепких пальцев.       — Не неси чушь, Харун! Мама застала меня врасплох, я не успела ничего придумать! Да перед кем я оправдываюсь? Чтоб ты провалился, нечестивый сын Аллаха!       — Ну надо же, две порчи за день, Ярен. Не многовато ли зла ты пытаешься на меня выплеснуть? Если тебе нужна помощь с мамочкой Хандан, скажи прямо, и вместе уладим с ней вопрос. В магические заклинания, как видишь, я не верю, — сказал Харун более дружелюбным тоном и, прикрыв глаза из-за тяжелой боли в голове, услышал, как замявшаяся жена стремительным шагом покинула комнату. Вроде бы отбился.       Конец домашним обрядам положил Насух-бей, когда теща после фальшивой свадьбы вплотную занялась будущим внуком. Или внучкой. Чтобы это выяснить, она достала ножницы и сняла со стены подарочный серебряный бебут папочки Джихана. Мамочка Хандан уповала на мальчика, потому что, положив под одну подушку на диване ножницы, а под другую красивый кинжал, она явно ждала, что Ярен сядет на подушку, прятавшую его. Харун даже подсказывал женушке кивками, какое место выбрать, так как, по правилам обряда, она не должна знать, где спрятаны ножницы, а где бебут.       — Машалла, Машаллах, мальчик! Если Всевышний дарит женщине сына, значит, он посылает ей защиту, — воскликнула мамочка Хандан, удушив Ярен в объятиях. Как выяснилось позже на УЗИ, интуиция Харуна не подвела.       Насчет внука Насух-бей, очевидно, считал так же, но мгновенно омрачил общую радость. Жене поручили убрать ножницы с кинжалом. Она отвлеклась и по забывчивости бросила их на диване. Ругань Насух-бея, случайно севшего на бебут, слышал весь дом. Он порвал брюки.       Харун взял вину на себя и извинился перед старым беем. Тот в накале чувств отчитал всех сразу, бешено цыкнул в густую щетку усов и поднялся к себе переодеться.       — Зато точно будет сын, — вполголоса пошутил Харун, и у Ярен вырвался смех. Ее ни капли не огорчило происшествие с дедом — еще пуще развеселило, когда тот, багровый от гнева, бранился на госпожу Хандан. От мимолетного укола совести во взгляде Харуна женушка увильнула.       Однако не все поверья Харун отвергал со скепсисом просвещенного человека. Некоторые ему просто нравились с детства, потому что отец, чье сердце билось в древних слоях тысячелетий, с таким обожанием и вдохновением рассказывал Харуну древние эпосы и сказки, что не увлечься было невозможно. В его глазах отец преображался в легендарного героя минувших событий, которые он с гордостью принес на суд современного слушателя. А Харун был дотошно-внимательным и пристрастно-разговорчивым слушателем и больше всего прикипел душой к мистическому сказанию о Шахмаран.       Как оказалось, Ярен тоже привлекала легенда о мудрой повелительнице змей, особо популярной среди курдов. И накануне годовщины их настоящей росписи это изыскание в семейных узах подсказало Харуну одну забавную идею.       В машине раздался звонок, Харун подобрал телефон с пассажирского сидения и принял вызов.       — Долго спите, госпожа Бакырджиоглу, на улице день, — поприветствовал он Ярен. — Я уже успел в автосервис заехать, купить тебе яблоки и домой направляюсь.       — Какой сон? Харун, откуда это счастье? Тут хотя бы немного подремать. Ты ушел, Ахмет обиделся и все утро дрался — в ребре наверняка трещину проделал, так ноет. Если бы не наушники с музыкой, я бы его не успокоила, — отвечал заспанный голос жены.       — Я знаю, как загладить свою вину, жизнь моя. У меня для вас сюрприз, он ждет в столовой.       В трубке послышалось, как Ярен, пыхтя, поднялась с кровати, потом отложила смартфон, чтобы теплее одеться, и пошла с ним вниз, встретив на пути Мелике и пожелав доброе утро Хазар-бею. Когда она зашла в столовую, ее переливчатый смех, усиленный голосовой связью, разлетелся искрами наступившей весны. На столе она нашла подарок.       — Ты серьезно? — отдышалась Ярен и, судя по скрипу, отодвинула стул и села. Пару раз ойкнула, наверняка хватаясь за живот. — Харун, несравненный ты мой паша, клянусь, благодаря твоему юмору не было ни дня, чтобы я не смеялась, но сегодня ты превзошел себя. Что еще могла получить жена в годовщину злополучной свадьбы от тридцатилетнего плута из Урфы! — она стукнула по столешнице и влюбленно зачитала сопроводительную записку: — «Лисенку от лисенка».       Сидя, как щенок, и растопырив уши, ей строил бездонные глазки плюшевый лисенок.       — Посмотри, что тебе лисичка в коробке передала, — произнес Харун загадочным шепотом.       — А лисенок... не мне? — расстроилась Ярен.       Харуну почему-то представилось, как она ревниво обнимала игрушку, не желая ни с кем делиться, но догадывалась, что зверь предназначался Ахмету ко дню его рождения. Но разве Харун мог разбить сердце жены?       — Тебе, конечно.       Прости, сын. Опоздавшим — кости.       Когда Ярен распаковала подарочную коробку, которую сторожил лисенок, сюрприз — золотая подвеска с царицей змей — привел ее в восхищение. Это мифическое существо с лицом прекрасной женщины, телом дракона, покрытым чешуей, и головой ядовитой змеи на кончике хвоста зацепила внимание женушки на базаре. Она остановилась у прилавка с сувенирами, рассматривая ткани, вышивки, декоративную посуду, фигурки, бусы и различные амулеты. Харун не мешал ей, задержавшись в двух шагах. Там же, подвешенные на цепочках, на покупателей пялились голубые глаза назаров. Нарисованная на стекле Шахмаран в деревянной рамке возглавила личный топ Ярен.       — Шахмаран! — послышалось восклицание Ярен. Харун не видел, но мог вообразить, как она улыбалась, разглядывая украшение, почти как маленькая Гюль, счастливо и беззаботно. — Спасибо! Когда ты успел купить?       — Так это не я, это лисичка принесла из Мардина. Носи на здоровье. Кстати, родной город твоей бабушки Назлы — Мардин, — напомнил Харун. — Оттуда же была твоя прабабушка.       — И медники Бакырджиоглу тоже, то есть твои дед и прадед. У нас с тобой одни истоки!       — Верно, милая. Предки изготавливали и продавали медную посуду, пока дед не перебрался в Англию на учебу. А Шахмаран...       — Символ Мардина, — с достоинством провозгласила жена. — Бабушка Назлы рассказывала, что курды считают змею олицетворением удачи и силы.       — Пусть удача и сила всегда пребудут с тобой, Иншаллах! Между прочим, это действительно похоже на невероятное стечение обстоятельств: если бы наши предки не покинули Мардин и не создали семьи на чужбине, мы с тобой не родились бы и не встретились, — философски ухмыльнулся Харун.       Если бы дед не сбежал от осточертевшей ему меди, женился на англичанке или, как он сам, турчанке, а не на бабке-албанке, семья которой нашла на Британских островах приют от итальянской оккупации; если бы не мать с отцом, обосновавшиеся по молодости в Урфе, и не план Аслана, в конце концов, Харун бы сейчас не ехал с пакетом яблок к своему светлоокому лисенку.       Мысли о прошлом снова отнесли его к событиям сватовства, случившегося больше года назад, на исходе зимы, когда они с будущей женушкой столкнулись во дворе Шадоглу. В гостевой зале мамочка Хандан, прикрыв рот ладонью, шептала Джихан-бею о Харуне с Ярен: «Ëйоле ми! Русые! Оба русые и родом из этих мест. Жених воспитанный. Машаллах, их брак состоится, он явно угоден Аллаху!»       — А у меня тоже есть для тебя сюрприз, — поделилась Ярен, — только придется подождать вечера, чтобы он наступил. Сходим в одно место. Это не закат, если что.       — Ты угощаешь? — посмеялся в трубку Харун.       — Да!       Для праздничного ужина в ресторане Asur Konak женушка выбрала вечернее платье с шелковым поясом и реквизировала его замшевую рыжую куртку. На вопрос, да как так-то, они же закупались и почему ей опять не хватило одежды по погоде, Ярен обратила на Харуна обреченный взгляд плюшевого лисенка. Слова были излишни. Когда она пришла, салон машины мигом заполнил запах его одеколона, а на шее в свете автомобильных ламп переливалась золотыми и красными бликами подвеска с Шахмаран.       С верхней террасы ресторана открывались лучшие виды на внутренний дворик и город, и там же их ждал забронированный стол. Гостей собралось больше обычного — весной возвращались туристы, а с ними в извилистые улицы вливалась щедрым потоком бурлящая, яркая жизнь. Вечерами старый Мидьят охватывало оранжевое пламя ламп и фонарей, отовсюду неслись оживленные разговоры на разных языках, звон посуды и ароматные пряные запахи еды. Из дверей жилищ и заведений вырывались восточные ритмы, острые, как тысячи иголок, и сплетались в единый клубок. В Asur Konak тоже играла живая музыка. Весьма громко, поэтому Харун и Ярен поспешили наверх к своему столу с удобными диванами.       Темнеющее небо засияло холодными крупными звездами. Мест на всех гостей, казалось, не хватало, официанты еле справлялись с обслуживанием, а народ все прибавлялся. Тогда жена раскрыла свой сюрприз: здесь с размахом будет отмечаться курдская свадьба, и вот-вот из дома бракосочетания должны подъехать молодые со своими семьями. А ее с Харуном пригласила сторона жениха.       — Потому что жених — мой троюродный брат по папе и внук уже известного тебе дяди Сардара, который покаялся в убийстве, — кокетливо проговорила Ярен, потянув из трубочки молочный коктейль. — Брат хочет обосноваться в Мидьяте и восстановить связь с нашей семьей. Он созванивался с папой и позвал нас на свадьбу, но не знаю, уговорят ли родители деда: он не очень жалует курдскую родню и точно не приедет, сославшись на занятость в фирме. А вот мы с тобой свободны от его ига. Брат Сардар — его назвали в честь дяди — наслышан о нашей войне с Азизе и твоей матерью. Он хочет познакомиться с тобой.       — Правда, что ли? И как реагирует на это курдская общественность? — Харун решил заранее прощупать почву и понять, на какой прием рассчитывать.       Женушка прилегла на подушку, поморщившись от боли в пояснице.       — Так, как может реагировать человек, нетерпимый к предательству и злу, который завернул любимую в одеяло и похитил с ее же свадьбы в Диярбакыре. Невеста не любила жениха, но была готова согласиться на любую глупость и голодное скитание по горам, лишь бы избежать ужасной участи. В городе разразился страшный скандал. Но клан бабушки могущественный, ему перечить — себе боком выйдет. Он поддержал брата Сардара. Вы с ним, Харун-паша, родственные души по части бедовых дам и дам в беде!       Харун коротко хохотнул:       — Ходят легенды, что они с невестой были психами, а двум психам нельзя собираться вместе. Если вспомнить, что их свадьба сегодня, как у нас, то сумасшедших вдвое больше.       — С датой так совпало, — пожала плечами повеселевшая женушка. Она приговорила молочный коктейль и, страшно умирая от голода, взялась за орехи с фруктовым десертом. — Сардар не знает, что сегодня наша годовщина и что мы поженились против воли.       — Стало быть, любимая, в сегодняшнюю культурно-развлекательную программу входит курдский колорит, на котором мы представляем Шадоглу в отсутсвующем составе, — не спрашивал, а утверждал Харун, однако Ярен кивнула. Он оглянулся в поисках официанта, который принес часть их заказа и с концами затерялся в толпе гостей. — Отчего Насух-бей пренебрегает курдской родней? Он должен понимать, что если не приедет, то нанесет семье Сардара оскорбление. Дело в бабушке Назлы, я прав?       Слегка задумавшись над вопросом, жена прикусила губу, стерев остатки помады, и подперла рукой склоненную голову. Через секунду она повернулась к Харуну полубоком, придерживая живот, и грустно заключила:       — Похоже на то.       Похоже на то, что Насух-бей затеял рискованный танец с огнем, когда отказался от дружбы с кланом жены и матери. Он лишал дерево корней — так говорил тесть, когда Харун расспросил его подробнее о бизнесе Шадоглу. Гарантией безопасности и союзных отношений с соседями служил клан Назлы-ханым. Со смерти жены Насух-бей отдалился от него и без протекции семьи подставил горло под пасти местных шакалов. Те, что понаглее, требовали плату за крышевание, а в ответ на отказ вредили предприятиям и бизнесменам. Десять лет назад неизвестные бандиты остановили за городом машину Насух-бея, огрели его по голове и украли тачку с выручкой. С тех пор старый бей исправно отдавал дань за «крышу». Но, очевидно, подрывная деятельность против разума вошла у него в привычку, иначе на свадьбу Сардара он бы пришел и возродил полезный союз.       — Хотя дело не только в бабушке, — произнесла Ярен, следуя за новым витком мысли. — Дед пытается угодить дедушке Мустафе, а тот не доверяет семье бабушки. Он противился свадьбе родителей, боясь, что связь с опасным кланом... — запнулась она, а Харун, уловив ее беспокойство, подсказал:       — Скажется на его политической карьере?       — В общем, да. Ты помнишь, его два года уговаривали на помолвку, пока мама не пригрозила побегом из дома. Дед Насух думал, что его дело пойдет в гору, если его сватом будет видный политик Мидьята, и он перестанет нуждаться в защите семьи. В ней он видел деревенщину, которую перерос. Хвала Аллаху, он просчитался! Он потерял семью, а от дедушки Мустафы ему не перепало никаких привилегий по бизнесу. По Мидьяту прокатилась громкая новость о пышной свадьбе, в народе деда стали больше уважать, но и все.       Теперь, когда Ярен внесла определеннось во взаимоотношения Мустафы-аги с Шадоглу, Харун убедился в своей догадке, почему папочка Джихан — недоразумение-зять, а Насух-бей при встрече со сватом уступал тому семейный трон. Они терпели прихотливость султана за то, что он великодушно приблизил их к себе. При всем том это не мешало гордой женушке купаться в безграничной любви деда Мустафы и ей же вопреки стремиться к бабушкиным корням. От того, как заблестели глаза Ярен, показалось, что все сорок лисиц в ее голове затаились и ждали, когда Харун скажет:       — Ты хочешь вернуть общение с родственниками.       — Дед не будет этим заниматься, — тут же отозвалась она, забыв о десерте, и сжала руку, которую он ей протянул. — Родители побоятся ему возразить и тоже не станут поддерживать связь. Харун, они с отцом — это все, что осталось у меня от бабушки Назлы.       Намного меньше, чем у него от отца, по правде сказать. Магнитофон с кассетами в гостиной Шадоглу да отдаленные детские воспоминания Ярен о танцах с бабушкой.       — Брату Сардару можно доверять. Ты... постарайся принять его помощь, ладно? Нет, ты, конечно, не допускаешь, чтобы я вмешивалась в твои проблемы с матерью, ограждаешь от нервов, спасибо тебе, — прозвучало, как упрек, отчего губы Харуна непроизвольно дернулись в улыбке. — Просто мне будет спокойнее, если братец Сардар приглядит за тобой. Зная, что нас поддерживает серьезная семья курдов, нас не осмелятся лишний раз тронуть.       — Да ты шаришь в политике, жизнь моя! — поначалу Харун оторопел, постаравшись сохранить атмосферу непринужденного веселья. Потом все же отложил щит из улыбок и смеха и напрямую спросил: — А если серьезно, готовишь охрану от моей матери?       — Она убила твоего отца, — в голосе Ярен звенел сплав отчаяния и стали. — Ты же говорил, что это та самая машина. Она пыталась избавиться от меня с ребенком. Эта злая ведьма может окончательно спятить и напасть на нас.       Харун создал им новую головную боль, рассказав женушке о броневике, который кого угодно доведет до зудящего под кожей нервного срыва. Это был он. Танк, перевернувший отцовскую легковушку и всю их жизнь.       В Гëбекли-Тепе он засветился на одной из охранных камер, правда, без номера. Когда Харун запросил видео у коллег отца, оно было удалено. Вместе с данными, которые сохраняются после удаления исходного файла и используются в его восстановлении. Блестящая работа со стороны матери — не придраться. Но в кое-чем она промахнулась. Если бы ее хоть чуть-чуть интересовали увлечения отца, она бы знала о «черных археологах», из-за которых на месте раскопок установили такую же охранную систему, что в музее Урфы. С резервным копированием записей. В той точке расследование Харуна достигло тупика и заглохло. Он получил снимок с металлическим чудовищем, что загнало отца в могилу, и отбыл в Америку учиться.       В Мидьяте война матери с Азизе пригласила Харуна ко второму раунду. Он раздобыл регистрационный номер этого танка. По его просьбе Мустафа-ага поручил начальнику полиции, своему старому другу, пробить данные в базе. Выписка рассеяла последние сомнения. Машина принадлежала матери больше десяти лет. А ниже срока эксплуатации Харун нашел еще очаровательнее пункт: танк в залоге.       — Так что скажешь? — Ярен торопила его с ответом.       — Любимая, я не имею ничего против дружбы с Сардаром и курдскими общинами, среди которых, между прочим, выросли мы и наши родители, — заверил ее Харун и забрал вторую часть заказа у подошедшего официанта. — Когда за твоей спиной стоит внушительная сила, это облегчает борьбу. Смотря, во сколько обойдется такая «крыша».       — Отлично! Тогда обсудим с Сардаром условия. Согласись, Харун, я мудро придумала. Будешь под защитой Шахмаран, — по-царски возлежа на подушке, жена указала на себя с подвеской повелительницы змей.       — Прежде всего я соглашаюсь не ради безопасности, а потому, что встреча с братом может развеять твою тоску по бабушке. Встряхнешься, проведешь время с ее близкими. Тебе ее не хватает. Я заметил, ты не часто вспоминаешь о ней, словно запираешь в глухой комнате памяти подальше от глаз Насух-бея. Или от себя? Возможно, сейчас самый подходящий момент поменять тяжелые воспоминания о бабушке на яркие впечатления в ее честь. Что думаешь, милая Шахмаран?       — Думаю, что ты замечательный!       — От замечательной слышу, — улыбнулся Харун, поцеловав Ярен в подставленный лоб.       Солнечный жар и свет быстро сменялся прохладой ночи. Небо затянули синие тучи, оно нависло над плоскими крышами зданий и грузно навалилось на черные поля, раскинутые вдоль горизонта. Жених с невестой задерживались, и, кажется, тихо, неощутимо накрапывал дождик, но Харун с женушкой, не замечая этого, погрузились в события ушедших дней.       — Вообще-то в Мардине у бабушки был ковер с изображением Шахмаран, — рассказывала Ярен, кидая мечтательный взгляд на подвеску. — Она не смогла взять его с собой в Мидьят. После замужества дед заставил ее отречься от курдских традиций, которые ему претили, в том числе от языка и танцев. Дед делал все, чтобы ее присутствия в доме было как можно меньше.       — Как видно, он не хотел, чтобы она заняла место, которое предназначалось Азизе. Хотя ему ничего не мешало чтить память погибшей и проявлять элементарное человеческое уважение к Назлы-ханым, что посвятила ему свою жизнь, — подхватил Харун, отпив кофе и не сводя с жены взгляда.       Ему нравилось, когда она говорила, — говорила о себе, о семье, обо всем, что вспарывало ее затянувшиеся раны остро заточенным скальпелем. До сих пор он чувствовал себя единственным болтуном в семье, ведь потребовались месяцы терпеливой работы, чтобы взор кусачего замкнутого лисенка очистился от боли и скверны и он распахнул, наконец, душу.       — Ты прав. Из меня дед тоже вытравливал все курдское, заложенное бабушкой. Игры на улице ему не нравились, громкие танцы раздражали, сказки он считал ересью. Называл это недостойным поведением. Когда ты подарил мне подвеску, я словно почувствовала, что бабушка вновь рядом со мной. И все, что она успела и не успела, но пыталась сделать для нас, не было напрасно. Вот как твой дедушка — вы с отцом сберегли его труды. Он умер, а его любовь к вам и личность не растворились в прошлом и продолжают существовать рядом. Я, правда, запуталась, как все-таки называлась его профессия?       Голубые глаза Ярен стали необыкновенно лазурными в вечернем закате и засияли еще большей радостью. Харун хмыкнул и даже озадачился. В научную сферу деда Дживана, профессора, изучавшего древний Восток, что только ни входило: и лингвистика, и филология, и педагогика, так что проще было обойтись кратким:       — Историк-востоковед. На самом деле я плохо помню деда. Его не стало, когда мне исполнилось шесть. Я его скорее додумал, чем помнил, потому что к его наследию обращался отец, когда описывал какой-то момент из жизни деда. Пытаясь отыскать его в своей памяти, я часто натыкаюсь на мираж. На мираж, который много курил и говорил на смешанном диалекте — как бы это объяснить... такое причудливое сочетание мелодичного мардинского и литературного стамбульского, который дед впитал в себя за годы преподавания в Стамбуле. В детстве он сильно резал мне слух. Мы с родителями навещали деда несколько раз. Он приглашал отца в университет, а мне обещал место в начальной школе, но на идею с переездом мать, естественно, зарычала и намертво вцепилась в родную провинцию.       Ярен склонила голову:       — Ты жалеешь, что мало времени провел с дедушкой? У тебя и правда могла быть другая судьба, если бы ты закончил школу в Стамбуле под его крылом.       — В сущности, я провел с дедом Дживаном долгие годы, так как отец нес в себе его черты и не искоренял их, как Насух-бей. Я был мало знаком с дедом лично, но, как ты верно сказала, он существовал рядом, сохраненный руками отца. По части сбережения реликвий археологи весьма заботливы, — Харун перешел в шутливый тон.       — Я бы хотела, чтобы дед Насух относился так же к бабушке. Но он непочтителен даже с памятью о ней, — последние слова жена бросила, как камень, с сожалением и гневом.       — Зато эту память охраняешь ты. Милая, если бы я ждал, что мать будет оплакивать отца, мое терпение иссякло бы на Марсе, потому что Илон Маск быстрее колонизирует Марс, чем у матери оттает ледяное сердце. Та же ситуация с Насух-беем. А касаемо почтения ему было бы полезно почерпнуть что-то из опыта Мустафы-аги. Сколько я слышал, тот всегда отзывался тепло о Серап-ханым.       — Потому что бабушка Серап — настоящая реликвия для дедушки Мустафы! — оживилась Ярен и закинула в рот дольку яблока. — Она и при жизни такой была для него. Они...       Жена вдруг заливисто рассмеялась пришедшей к ней мысли, и Харун, сам неизвестно чему улыбаясь, жестом поторопил ее, мол, не томи, интересно же!       — У них было принято обращаться друг к другу «госпожа Серап» и «господин Мустафа». Они приезжали к нам в гости, дарили подарки, бабушка привозила наряды, пошитые на заказ в Стамбуле, и вот они садились за стол — «госпожа Серап, извольте», «господин Мустафа, будьте добры» — а дед Насух скрипел зубами, считая, что они ломали комедию.       — Чужое счастье кололо ему глаза, — Харун отставил пустую чашку кофе и, пододвинув ближе тарелку с нарезанными фруктами, галантно произнес: — Госпожа Ярен, еще яблок не изволите?       В отместку женушка взлохматила ему волосы, о чем-то заговорила, но ее прервал на полуслове бой неожиданно грянувших внизу давулов и пронзительный звон зурн. Сидевшие гости встали со своих мест за столиками, захлопали в ладони и начали восклицать и вытанцовывать различные движения вокруг давула. Среди них было немало курдов в национальной одежде — у мужчин уже привычных глазу Харуна широких брюк, заправленных в рубашки, с накрученным поверх тканным поясом и блестящих шароваров и платьев женщин, которые контрастно выделялись на фоне мужских песочных и белых костюмов.       Пестрая людская толчея и звуки музыки напомнили их с Ярен осеннюю свадьбу в отеле. Навеяли на Харуна необъяснимое чувство, будто между их праздником и сегодняшним днем пролетело несколько лет, а уж роспись у сарая ровно год назад и подавно воспринималась, как событие из другой реальности. Ярен и следом Харун приникли к спинке дивана, чтобы лучше рассмотреть происходящее во внутреннем дворе, как тут кто-то во весь голос закричал:       — Счастья жениху и невесте! Давайте же все запылим!       В ресторан вошли молодые. Невеста в белом платье с красным поясом держала под руку Сардара, одетого на курдский манер. Их тотчас окружила толпа гостей и, осыпав поздравлениями, унесла потоком зажигательного гованда. И мужчины, и женщины, синхронно танцуя плечом к плечу, образовали открытый круг в виде движущейся змейки, которая растянулась по всему двору. Танцующими овладели сплоченность и дух предков. Упала свежая ночь, и от этого Харун явственнее ощутил на себе горячее дыхание зазвучавшей курдской песни. Время от времени кто-то из гостей подходил к жениху и одаривал его золотом либо деньгами. Увидев это, Ярен извлекла из сумки золотую монетку и выложила ее на стол.       Гованд нарастал, в нем становилось все больше людей, и вскоре он распался на несколько цепочек. Взмахнув платком, тамада объявил соревнование на лучшее ведение танца. Харун поднял взгляд на среднюю террасу, на которой восседали старики, с гордостью наблюдавшие за торжеством. Некоторые лица мелькали на их с женой свадьбе — так называемые коллеги Насух-бея, которых ему пришлось уважить по старой дружбе, и среди них вполне могли оказаться те, кто крышевал старого бея.       А между тем хороводы гованда снова распались и собрались заново. Молодых проводили к столам, к которым вернулась половина гостей, а певцы, пришедшие на смену музыкантам, затянули протяжную мерани.       — А вот и Сардар идет, — заметила Ярен, когда закончилась песня.       Действительно, к ним поднимался жених в сопровождении своего шафера. Узнав Харуна, последний широко заулыбался и, жестикулируя, что-то быстро затараторил Сардару на их языке. Когда они подошли, Харун поднялся и, поздравив его, пожал худую руку.       — Мерхаба!       Чуть вытянутое лицо с крупным прямым носом и курчавой каштановой челкой, лежащей на лбу, сложилось в светлую улыбку. Держался Сардар на удивление скромно. Так и не скажешь, что этот человек был способен умыкнуть чужую невесту, заставив носиться по потолку половину Диярбакыра, но это впечатление тут же развеялось, когда он пристально посмотрел на Харуна. В темных глазах на секунду вспыхнули колющие искорки папочки Джихана, которые обещали полное приключений знакомство.       — Мерхаба, — стесненно сказал Сардар, — рад познакомиться, Харун-бей. Дорогая сестра, да благословит тебя Аллах! Спасибо! — он обхватил руки Ярен, протянувшие ему золотую монету. — А ты такая же воображуля, как в детстве, красавица-газель. Примите мои поздравления с будущим сыном. Уже выбрали имя?       — Эрхан Ахмет.       Двойное: первое — религиозное, второе — светское. Мамочка Хандан очень уж рвалась поучаствовать в выборе второго имени и продвигала Джихангира. Чтобы сделать приятное Джихан-бею, как будущему дедушке. Но жена, услышавшая историю об аварии с отцом Харуна в подробном изложении, как отрезала: Эрхан!       Харун со стыдом признался себе, что сам бы никогда не решился на Эрхана. Он не был уверен, что назовет сына именем отца из любви к нему, а не назло матери, тем более после новой информации о броневике. Осквернить отцовское имя злостью и мщением, пусть и таким мелким, Харун не мог, а судьбу Ахмета — особенно. Однако Ярен его переубедила. Для нее Эрхан означал не глубокую тьму могилы, но зарницу, от которой вздрагивала тьма.       — Да пошлет Аллах здоровья и счастья Ахмету! — пожелал Сардар. — Позвольте представить моего друга Мусу.       — Мы давно знаем друг друга, Сардар, — басовито пояснил его шафер, суровый на вид и очень высокого роста, примерно как Аслан. Опустившись на диван возле жениха, он повел широкими смольными бровями и положил на стол папку с документами. — Харун-бей выручил меня в Урфе. Фюсун Асланбей подставила меня, и мне грозил приличный срок. Только Харун-бей просил сохранить это в секрете, как и то, что я работаю на него.       Своими ошибками мать сама создавала Харуну союзников в борьбе с ней.       — Вот это да! Она не женщина, а Иблис. Ее повсюду ненавидят. Тогда, Харун-бей, мое предложение может вас заинтересовать, — словно спрашивая у них разрешения, сказал Сардар. — Не стану ходить вокруг да около, дело вот в чем... Я переехал в Мидьят. Сам я из Мардина, проработал какое-то время в Диярбакыре и накопил довольно денег, которые думаю пустить в оборот. Фирма Шадоглу — вариант, что мне ближе всех. У меня есть к Насух-бею деловое предложение, мне нужно увидеться с ним как можно скорее. Я знаю, что, если пойду к нему напрямую да упомяну к тому же Фюсун, он...       — Откажется. Вам нужно поручительство? — истолковал его робость Харун. Он наклонился к столу, отодвинув блюдо с кебабом, и подумал, что для влиятельного человека, клану которого себе дороже переходить дорогу, Сардар подозрительно спешил.       — Именно так. Мы давно не виделись с Насух-беем. Вряд ли он доверится мне, если я заявлюсь вот так из ниоткуда. Мне бы хотелось еще переговорить с дядей Джиханом и братом Азатом, но жаль, что они не пришли. От себя я готов помочь вам с Фюсун.       — Братец, — в интонацию Ярен проскользнула хитринка, и она озвучила опасения Харуна: — Только не говори, что твой переезд связан с кражей невесты. Вы случайно не решили залечь тут на месяц или год, пока вас не простит жених?       — Аллах упаси, сестра! — вздохнул Сардар с фанатичным огоньком в глазах. На миг померещилось, что перед ними сидел папочка Джихан, которого посетила одна из рискованных идей. Общая кровь давала о себе знать. — Сбежать, тайно жениться и ныкаться по городам и деревням, пока шальная пуля не разлучит нас, — я, что, враг себе и любимой? В старину беглецов и через десять лет находили и без жалости убивали. Я, может, погорячился, но мы все уладили. Жених ни на что не претендует. Так... Как скоро можно будет устроить встречу с Насух-беем, Харун-бей?       Интуиция, взывающая стонами десятков материнских жертв, требовала с ходу не верить Сардару, несмотря на расположение к нему Мусы и Ярен. Хотя ее тоже коснулась тень сомнения. Она вся, до этой минуты лучившаяся воодушевлением, словно затаилась в тени. Харун что-то не мог припомнить, чтобы по законам курдов женихи легко отпускали невест, нередко обрученных с ними с рождения. Стоило выяснить, жив ли жених, который ни на что не претендует. Может, от сбежавшего с чужой невестой Сардара к ним явились волны шторма, что разразился по его вине в Диярбакыре.       — Посмотрим, что можно сделать, Сардар-бей, — Харун не стал ничего обещать. — Я новый человек в Шадоглу. Будет правильнее, если за вас поручится Джихан-бей или брат Азат, я передам им ваше пожелание.       — Конечно, спасибо! Позже созвонимся, хорошо? А сейчас извините, я вынужден бежать, — смущенно откланялся Сардар, встав из-за стола и поправив толстый пояс на белом костюме. Внизу его уже звали. — Меня заждались. Приятного вечера! Сестра, заходите в гости, я вышлю свой адрес сообщением. Ах да, Муса...       Муса, опередив его, пододвинул к Харуну папку с документами. Прежде, чем Харун открыл ее, он придавил бумаги ладонью и резюмировал проведенную в Урфе разведку, которая растянулась на недели:       — Харун-бей, здесь все, что ты просил. Пришлось повозиться, но... Если коротко, то Фюсун Асланбей — банкрот. Она в долгах, как султан в шелках.       Они ушли, а Ярен оглянулась им вслед и потрясенно замерла, видимо, отказываясь верить в услышанное. Харун, напротив, не выглядел удивленным. Лишь в груди колыхнулась слабая надежда на то, что вот оно — долгожданное низвержение матери с пьедестала. У него есть первая стоящая зацепка. Он упал на спинку дивана, раскрыл папку и беглым взглядом изучил банковские справки и судебные отчеты о задолженностях матери.       Сидя рядом, Ярен с испугом дернулась от хлопков запущенных в небо петард и осторожно погладила живот, успокоив сына.       — Ей нужны деньги? Поэтому она морочит голову Фырату? — жена потянула папку на себя и, ошеломленная суммой, втянула воздух, издав рычащий звук. — Аллах, помилуй!       — Психиатр ей нужнее, — криво усмехнулся Харун.       Он решил проверить, почему броневик матери в залоге, а обнаружил бизнес, бьющийся в предсмертных конвульсиях.       — И на Сардара, милая, надежды нет. Думаю, из-за кражи невесты у него неприятности с кланами, которые он надеется решить за счет твоего деда. Нет за ним никакой силы.       — Да, что-то он темнит... Бежит в Мидьят побитой собакой.       — Не огорчайся, удача Шахмаран от нас пока не отвернулась, — прижал он к себе Ярен, и она крепко обняла его, расположив подбородок у него на плече. — Твоя подвеска притянула хорошую новость: на львицу-людоеда нашелся капкан! — оптимистично заявил Харун, встряхнув папкой.