Месяцами ранее...
Люди думают, что близость – это секс. Но на самом деле близость – это правда. Когда ты понимаешь, что можешь открыться кому-то, рассказать самое заветное, разоблачиться и предстать таким, какой ты есть, и тебя уверяют: «Со мной ты в безопасности» — это близость. Тейлор Дженкинс Рейд
Им с женушкой явно не хватало приключений на пятый элемент и отпуска, о котором давно просила придавленная грузом напастей и хлопот душа. Это Харун понял по вялому безразличию Ярен к занятиям, выцветшим на ее лице эмоциям и тому, как нестерпимо хотелось отложить все дела, выехать за город и, вдохнув поглубже, впустить в себя весь простор месопотамских долин. Проще говоря, проветриться. — Вы уверены, что стоит уезжать сейчас? — усомнился папочка Джихан, подав Харуну собранную на неделю сумку. Нет, пока его матерью считалась Фюсун Асланбей, Харун ни в чем не мог быть абсолютно уверен, но если не сейчас, то когда? Потом Ярен будет тяжело, а родится ребенок, о поездках придется забыть на год точно. Его отец года три дальше Урфы ничего не видел. И, хотя с Харуном прекрасно справлялись няньки, отец называл преступным упустить хотя бы день из жизни сына и оставить его на чужих людей, которым без разницы, кого они воспитают. — За вами наверняка будут следить люди Фюсун, — мрачно аргументировал Джихан-бей. Его доводы мало чем отличались от доводов перепуганной мамочки Хандан. Будь их воля, они бы спрятали Ярен за семью стенами, чтобы мать Харуна не осуществила свои угрозы, которые она во всех красках продемонстрировала в ночь хны. Но забиваться в темные углы страха, позволив ему стать хозяином их жизни, уж явно не то, что им сейчас было нужно. — Папа, они и так следят. Они ежедневно докладывают ей обо всех нас, — заметил Харун и положил сумку в багажник. Мать ничего не упускала из виду, а с той минуты, как Ярен подала на нее заявление, она станет еще осторожнее. Возможно, на какое-то время отойдет от войны с Шадоглу и затаится, чтобы ненароком не обвалить на себя могильную плиту по имени Мустафа-ага. Малейший повод с ее стороны, любая зацепка — и он обещал пустить по ее следу весь полицейский участок во главе с шефом полиции. Обвинения Ярен мать опровергла ложным алиби, а так как иных доказательств у Харуна не было, ее отпустили, перед тем, однако, дав прочувствовать: ее положение крайне неубедительно. В общем и целом, пока полиция не спешила принять чью-то сторону. — Ни мне, ни Ярен, ни кому-либо из вас мать ничего не сделает. Теперь это опасно для нее. Если убитую девушку найдут, расследование сдвинется с мертвой точки быстрее, чем я ожидаю, — Харун прислонился к открытой двери багажника, получив согласный кивок папочки Джихана, и убавил тон голоса. — Если нет, я поручил своему человеку наблюдать за ее охранниками. Кто-нибудь из них может вывести нас на нужный след. Но, папа, на скорую победу не рассчитывайте. Нам нужно запастись терпением и быть начеку. Думаю, чем дольше лицо правосудия будет обращено к матери, тем для нас лучше: мы выиграем время, чтобы что-то раскопать. — Меня напрягает Фырат. Я бы начал с него. И все-таки я не понимаю Фюсун. Она не предусмотрела, что Ярен расскажет об угрозе? Или это часть какого-то плана? — Она знала, что у нас ничего на нее нет. Харун захлопнул багажник. На подобные вопросы он приводил себе в пример несокрушимую Аджену-ханым, которая в порыве бега за богатством и властью споткнулась о камень, оказавшийся его матерью. Хотя глыбу в виде асланбейской львицы опытному глазу надо потрудиться не заметить. Видно, сказался преклонный возраст волчихи. Мать же не впадала в ее ошибки, не рассчитывала на людей и случай. — Ярен, — позвал Харун женушку, когда она, тепло одетая и с зонтиком в руках, вышла из ворот особняка в компании мамочки Хандан, — готова? — Да, эм... Харун, а почему машина другая? — насторожилась Ярен, медленно обойдя белый внедорожник с панорамной открывающейся крышей. В узком проходе улочки, к которой примыкал особняк, он выглядел довольно громоздко. — Признайся, с твоей машиной что-то случилось! Вот поэтому они и ехали отдыхать. Жена, запуганная матерью, изводила себя тем, что везде видела подвох. Позавчера Харун полчаса, наверное, доказывал ей, что невозможно, как в фильмах, ездить на машине, не догадываясь, что у нее слита тормозная жидкость. В аварию они не попадут. На утверждение Ярен «Ну а вдруг ты не поймешь, всякое бывает, или твоя мать еще что-нибудь выдумает» Харуна, как водителя со стажем, взяла злость, и решение сменить обстановку пришло моментально. — Ничего не случилось, жизнь моя, машина в гараже в целости и сохранности, а эту я взял в прокат по другой причине. У Ярен отлегло от сердца, она оглянулась на госпожу Хандан, но столкнулась с тревогой и неуверенностью, которые теще с трудом удавалось скрывать. Та обняла Ярен, призвав благословение Всевышнего, а Джихан-бей на прощание провел по ее золотистым волосам, чему-то нахмурился и, кажется, уже смирился с поездкой в Мардин. Харун попрощался с тестем, мамочкой Хандан и завел автомобиль. Запрыгнув на пассажирское сидение, женушка хлопнула дверцей и с азартом спросила: — Так зачем ты взял эту машину? Что за причина, Харун-паша? — Потому что она крылатая, госпожа Джозефина! — заговорщицки подмигнул Харун, припомнив ей недавний просмотр «Титаника». — И она, если что, удобнее для езды по бездорожью Мардина. Ты же не думала, что мы только в город заедем и отсидимся неделю в отеле? Это был бы не отпуск, а тоска зеленая. Правила дорожного движения соблюдали полтора турка, и Харун не входил в их число. Водил аккуратно, без перегибов, к тому же на новой машине с непривычно крупными габаритами, но знак, ограничивающий скорость на трассе, просто видел. Примерно, как Сирию, граница которой проглядывала вдалеке. Ярен полулежала в пассажирском кресле и наслаждалась задувающим в ее окно ветерком и бескрайней небесной синевой в панорамной крыше. Ей на потеху высоко проплывал клин журавлей, зимующих в Турции. И, как в начале осени, стояла ясная и сухая погода. Чтобы развлечь себя в дороге, они играли в игру по типу «Две правды, одна ложь», только с одной правдой вместо двух — это было не так напряжно и, в общем, очень даже весело. — А, знаю, чем тебя удивить, Харун-паша! — придумала женушка, щелкнув пальцами. — Итак, в детстве у меня было прозвище Газель. Это первое. Второе: мама мечтала о сыне, а родилась я. — Второе больше похоже на правду. Харун судил по затрещинам мамочки Хандан, которые та раздавала Ярен до их первой свадьбы. С сыном теща нежнее обходилась, да и в логику Шадоглу это как-то лучше укладывалось. Но вот Ярен хитренько поглядела на него, и сразу стало понятно, что он промахнулся с выводом. — Не угадал! — В самом деле Газель? И кто тебя так называл? — Папа с бабушкой Назлы. Называли «красавица-газель». — А тебе подходит. Изящная и грациозная странница степей! — не удержался от ухмылки Харун. Еще бы не подходило — тогда на поле Ярен как помчалась из машины, что он насилу ее догнал. — Хотя про мамочку Хандан трудно поверить. По ней не скажешь, что она жаждет дочерей и внучек. Вспомни, как она благодарила Аллаха за внука, когда ты села на бебут. — Мама мечтала о дочере-подружке, но не умела дружить со мной, — сказала Ярен с легким презрением к грешкам госпожи Хандан. — По словам папы, они назвали меня Ярен, веря, что я вырасту и стану ей другом. Все радовались, когда родилась я. Все, кроме Азата. — Ревновал? Задиристая улыбка женушки показала белый ряд зубов. Харун вообще частенько отмечал у них с Азатом эту особую любовь брата и сестры, которая зиждилась на том, что один не представлял без другого жизни, испорченной в четыре руки. — Да как ревновал! Азат ночью уделал всю кровать, когда меня привезли домой. Ему было пять, ему снились кошмары, он боялся, что его разлюбят и бросят. Он не принимал меня. Он бы охотнее согласился на младшего брата, а вышла подружка. — Это моя подружка-газель родилась, — поддразнил женушку Харун, отчего она поперхнулась водой, которую отпила из лежавшей у нее на коленях бутылки. Тем временем пришел его черед говорить правду и ложь: — В Америке я пару раз дурил головы влюбленным женщинам, заключая с ними религиозный брак, так что, по шариату, любимая, ты — третья супруга. Ярен аж опешила от его бесстыдства и скрутила салфетку, которой вытирала куртку. — Да ты... Ты... — у нее округлились глаза. Как у газели. У сердитой газели, которая, наплевав на закон природы, забьет сейчас льва насмерть. Связал же Аллах шутника и вспыльчивую. — Врешь! — не поверила Ярен. — Почему, милая? Это распространенная уловка с незнающими иностранками, — как нечто обыденное объяснил Харун с притворным выражением спокойствия. Жена еле овладела гневом и захотела услышать второе утверждение, чтобы сравнить и убедиться, что первое — бессовестный вымысел. — Однажды... мать отлупила меня проводом. — И мало тебе! — с вернувшейся злостью вставила Ярен. — Второе — правда. — Уверена? — Да. Наверняка тебя было за что побить. А за что, кстати? — Я потерялся в Урфе на раскопках. Ничего особенного — просто ушел прогуляться и оказался далеко от Гëбекли-Тепе. Набрел на какую-то деревеньку возле дороги, там меня и нашли. Я думал встретить ночь в диких местах, как настоящий отшельник, найти что-то необычное для музея, но в итоге до смерти перепугал отца и нарвался на лютого джинна с проводом, — и, образно говоря, уделался со страху не меньше Азата, докончил про себя Харун. Отец не знал, что мать на него накинулась, а Харун не стал ему жаловаться. — Да уж. Это на тебя больше похоже, — утихомирилась женушка, убрав под бок бутылку воды и сложив на животе руки. Ее опять заняла лазурь в панорамной крыше и сменяющие друг друга мозаики зеленых, бурых и желтых полей и плантаций. Это все было знакомо Ярен с малолетства и обласкано ее чуть жадным, вдумчивым взглядом, который она при Харуне и семействе вскользь посылала на город с терассы дома. Если выйти на смотровой балкон особняка Шадоглу — что как-то проделывал Харун, поднимаясь на верхнюю крышу, — впереди раскинутся те же равнины, холмы и пашни. Так же будет переливаться нестерпимым блеском знойный воздух. Над домами закружат с криком журавли, наперебой рассказывая о странах, в которых побывали, и той же размеренной, медлительной походкой пройдет по улице редкий житель, сгибаясь под палящим небом Мидьята. Но балкон не дарил сладостного чувства воли, которое наполняло здесь, где мир раскинулся широко и распирало грудь. Даже в самой высокой точке особняка не отпускало ощущение пленника, сидящего на ключах. Невзирая на открытые окна, в салоне стало душно. Женушка собрала длинные волосы в кулак и обмахнула оголившуюся шею рукой, затем выглянула из своего окна, подставив лицо встречному ветру, а Харун включил кондиционер. Дорога до Мардина занимала час с небольшим — им предстояло ехать еще сорок минут. Трасса была практически пуста. — По-моему, эти журавли догоняют нас, — светло улыбнулась Ярен, заметив позади стаю птиц. — Повезло им. Их ничто не держит на земле, летят куда вздумается. Помню, когда не стало бабушки Назлы, бабушка Серап сказала, что ее душа отныне свободна, так как парит вместе с журавлями. Будь это правдой, Иншаллах... Хорошо звучало, однако Харуна беспокоило, что болезненные мысли об убитой девушке, столь сильно владевшие Ярен, находили ее в любой мелочи и принимали разную форму. Потребуется время, пока остынет след от звонка его матери, если он вообще когда-нибудь сгладится. Ни зла, ни ругательств на мать Харуну уже попросту не хватало. — Отчего она умерла? — У нее были проблемы с сердцем. Она тяготилась произволом деда и нашим домом. Мне было девять, когда это случилось. Я зашла к бабушке Назлы в спальню перед школой, чтобы она заплела меня, и поняла, что она... спит, — проговорила Ярен замирающим от тоски голосом, чем заставила Харуна отвлечься от дороги и посмотреть на нее. В груди тронула щемящая боль. — Она тихонько умерла, во сне. Нас с братом забрали к себе дедушка Мустафа и бабушка Серап на время траура. — Девять лет, кошмар какой-то. Сожалею, что тебе пришлось пережить подобное. Я слышал, в Азии с давних лет считают, что журавль переносит души умерших в загробный мир, где они находят последнее пристанище, — пришло к Харуну из очень старых воспоминаний об отцовских историях. — Нас учили, что этот чертог похож на райские сады с источниками и изобилием еды, забывая, что рай у каждого свой. Я, допустим, совершенно не вижу отца, праздно лежащим в роскошных одеждах. Без земли и камней он делался несчастлив. Иншаллах, в Его чертоге кроме подушек с цветами остались древние памятники, брошенные Адамом и Хаввой, иначе душа отца не найдет себе места вне загадок и исследований. Может, бабушка Серап не ошибалась, ведь для тех, кто больше всего нуждался в свободе, самое лучшее в конце пути — обрести рай под крылом журавля. Оторвавшись от созерцания долин, жена обратилась к нему. Было видно — она ждала, когда потомок историков откроет ей что-то новое и ценное о редчайших цветах, что распускались в саду ее памяти. Но Харун ничего не ответил, потому что в эту минуту при помощи электропривода открылось окно панорамной крыши, а Ярен поступило от него интригующее предложение полетать без крыльев подобно птице. Она поняла все без лишних слов. Отстегнула ремень безопасности, сняла обувь и на мгновение замешкалась, вопросительно указав на крышу. Да и еще сорок раз да, Харун не шутил и не прикалывался над ней. Можно. И даже нужно — отбросить страхи, перенестись мысленным взором в бескрайнее небо и дать месопотамским ветрам и безумному ощущению полета вдохнуть в себя жизнь. Пока Ярен осторожно перебиралась на заднее сидение — благо, вместительный салон позволял — Харун сбавил скорость. Он также подал женушке руку, когда она начала залезать на сидение с ногами, держась за передние кресла. Наконец, Ярен выпрямилась во весь рост, выглянув наружу, и крепко ухватилась за поручни на крыше. Пассажирские окна, ее и Харуна, закрылись, отсекая шум и создавшийся сквозняк. Белый внедорожник плавно катил по ровной, как шелк, дороге, а жена жмурилась от бьющего в глаза солнца, без остатка растворяясь в стремительном и горячем дыхании сил, приходящих из чрева степей. — Шофёр-бей, шофёр-бей! — крикнула Ярен Харуну, взлохмаченная и смеющаяся — грусти ее как ни видать. — Это не очень похоже на крылатую машину. Почему так медленно? — Куда-то спешите, Джозефина? — В твои объятия! Надев солнцезащитные очки, Харун надавил на газ. Жена твердо упиралась ногами в сидушку, глядела вперед и вокруг себя. Живописные пейзажи проносились мимо с быстротой молнии, и провожала их песнь кружащих далеко позади журавлей. Благополучно миновав блокпост, они въехали в новую часть Мардина, густо застроенную многоквартирными домами, что располагались у подножия холма. Сам холм венчала мощная крепость, к которой по крутому южному склону взбирались вверх постройки старого города, возведенные из желтого известняка. Ярен с молчаливым восторгом залипла у пассажирского окна. Хотя в Мидьяте они каждый день лицезрели те же самые здания, в которых семьи жили по семь сотен лет, Мардин производил сильное впечатление. Они прибыли в разгар дня, когда солнце было высоко, а с неба по каменным стенам и крышам, ослепляя, лили каскады блеска и света. Многолюдный город сразу давал понять, что водителям автомобилей придется запастись терпением. Желательно адским, ибо ангельского не всегда хватало. Улицы, в том числе главная, до того узкие, что вставший намертво автобус перекрывал движение. И, пока изнывающий водитель барабанил нервно по рулю, с довольной физиономией мимо него проезжал всадник на запряженной лошади или осле. Это ладно, в Мидьяте по дворам вообще деревянные телеги колесили и как-то же уживались на дорогах с машинами. Спустя четверть часа добрались-таки до отеля, старинного особняка в исторической части Мардина, и заселились. Тюленить весь день Харун женушке не позволил — только вздремнуть по законам сиесты до наступления сумерек. Но, как и следовало ожидать, проснулись они около полуночи. Переплюнули даже большую испанскую сиесту. Харуна разбудила тупая боль в раненом боку. Сквозь мелькающие отголоски сна он инстинктивно потянулся ко шву и наткнутся на острую голую коленку, давившую ему на ребро. Ярен. Каждую ночь тихой сапой отвоевывала его половину кровати. Беззащитно жалась к нему и прятала лицо в подушку или в его плечо. А по утрам, обнаруживая себя в его руках, накрытой его телом, как сейчас, притворялась спящей, пока Харун не заставлял себя отпустить жену и пойти готовиться к завтраку. По неровному дыханию Харун определил, что и теперь женушка не спала, а затеяла излюбленную игру. Он включил телефон. Разблокированный экран показал начало двенадцатого, но на яркое свечение, что рассекло бархатную темноту номера, Ярен никак не отреагировала. Харун расплылся в усмешке и отложил мобильный. Ну все, держись, газель хитрожопая, на сей раз он выведет ее на чистую воду и выяснит, была ли у этой затяжной игры какая-то цель. Да и когда еще убивать время за глупостями, как не в отпуске? Харун отодвинул мешавшее колено и закинул ногу Ярен себе на пояс, придав ее позе еще более пикантный вид, чем она невзначай приняла во сне. Затем он сжал, поглаживая, икры и очертил внутренний изгиб у колена, вызывая щекотку. Жена молчала. Но в ее молчании слышался настойчивый призыв продолжить ласку. Харун провел выше, задержавшись на середине бедра, и пустил по гладкой коже россыпь мурашек. Ярен не шелохнулась. А потому дальше он ворвался в ее личное пространство совсем уж кощунственно — мягким прикосновением к глубокой ссадине немного сзади. И скорее почувствовал, нежели увидел, как у Ярен перехватило дыхание, словно ее уличили в какой-то постыдной слабости. В тот день она споткнулась на лестнице и ушиблась о перила, резной камень испортил ее брюки и настроение, и она со злости испортила его всему дому. Рука Харуна скользнула еще выше по бедру, под шелковую ткань шортов. Слегка прихватила округлые ягодицы, отчего сердце Ярен бурно заколотилось в его грудь. На миг показалось, что в уголках ее рта притаилось удовольствие, а ее притворство сейчас растает под горячими касаниями Харуна. Но нет, ученица дьявола неотступно вела хитрую игру, не открывая глаз, пробуждала его тьму и затягивала в тихий омут зарождающегося желания. Сначала в нем утонули мысли. Потом Харуна охватил внезапный жар как от огня. И, обвив талию Ярен, он рывком перевернул ее, усадив на себя сверху. — Ты что творишь, маньяк! — возмутилась она, сразу же «проснувшись». — И тебе доброй ночи, женушка, — засмеялся Харун. Ученица дьявола все еще ученица — ей не обойти мастера. Ярен задергалась и попыталась слезть, но он удержал ее, нежно переплел ее пальцы со своими и с обаянием змея, соблазняющего Хавву, сказал: — Помнится, ты как-то самонадеянно заявила: «Я заставлю этого льва мяукать». Но как ты исполнишь свой замысел, если сама находишься в плену у льва и сопротивление твое сломлено? — Тебе мало испытаний деда Мустафы? — Ну знаешь, для настоящего медника это мелочи жизни. Пока султаны со своих диванов грозятся всему миру огнем и мечом, простой трудолюбивый медник чеканит у себя в лавочке в Мардине посуду, и ему нет дела до сильных мира сего. Терпение и настойчивость у нас, медников, в крови, наш караван движется по жизненному пути, несмотря ни на какие катаклизмы. К слову, куда он движется? Какие у нас планы на неделю? Не ожидая, что ей поручат туристическую программу, Ярен призадумалась, облизала пересохшие губы, а с ее плеча сползла тонкая лямка ночнушки. Харуну вдруг остро захотелось притянуть жену к себе и, разорвав нарисованные разумом оковы, увлечь ее в долгий, блаженно-яркий поцелуй. Ему до смерти надоело быть тем разуверившимся пленником, что сидел на ключах от темницы своего прошлого. Надоело быть свободным и одновременно заключенным, тогда как в Ярен, в его красавице жене, умещались все стихии, любовь, что была слаще южных плодов и вин, весь мир... Харун медленно проник под ночнушку жены, но, отрезвленный холодной вспышкой беспокойства, замер в шаге от опрометчивого решения. Доктор предупреждала, что близость может навредить ребенку. Еще не так много времени прошло после того приступа. — Прогуляемся по магазинам, — предложила женушка оживленным и томным голосом, который предвещал какую-то новую проделку, — по старому городку, заглянем в пару кафешек, и, так как ты хорошо разбираешься в истории, Харун-паша, проведешь для меня экскурсию по самым интересным местам Мардина. — И разбавим поход по улицам уроками вождения с маленьким пикником на природе, — к ее восторгу, добавил Харун. — Непременно. Устроившись на нем поудобнее, то ли нарочно, то ли случайно Ярен спустилась ниже пояса и заставила Харуна проклясть ту минуту, когда он посадил ее на себя. Боль пришла жгучая, но терпимая, а вот нервы... нервы стали словно перетянутые струны. Харун сцепил зубы и задержал дыхание, чтобы не вырвался застрявший в горле стон. — Ты слышишь? Видимо, до Ярен донеслись тихие звуки страдания. — Что? — сдерживаясь на пределе своих возможностей, спросил Харун. Ее волосы упали на него густыми длинными локонами, когда она прильнула к его лицу с кокетливым шепотом: — Кажется, это лев мяукает. На следующий день они обнаружили, что за ними следил охранник матери. Он был несколько нерасторопным, подуставшим дядькой в возрасте, который с горем пополам волочился за ними по городу, изнывая от непрерывной ходьбы с жарой, и к концу прогулки являл собой живое воплощение фразы «моряк не пьян, его качает океан». Они с Ярен его ушатали. С первых минут, как они заметили своего надсмотрщика, у них созрела идея выжать из него все соки и под туристический шумок сбежать в какой-нибудь ресторан на ужин. На второй день охранника как самумом сдуло — Харун заплатил ему, чтобы тот не мелькал перед глазами. Не наблюдая бегущих часов и не замечая пройденных расстояний, они прекрасно проводили время на родине предков. Затерялись в безвременье, бесцельно гуляли и болтали ни о чем и обо всем сразу. Жена спрашивала Харуна об учебе в Сабанчи, с прорезавшейся гордостью даже упомянула, что мамочка Хандан по совету Мустафы-аги поступала в Стамбул. Правда, отчислилась на первом курсе, так и не приступив к занятиям из-за того, что в ее душу все лето настойчиво стучалась любовь к Джихан-бею. В новой части Мардина тоже имелся университет — они сделали крюк до него, когда выезжали за город на урок вождения. По сравнению с деревенским затишьем Мидьята Мардин кружил голову суетой центра провинции. Они шли по каменным лесенкам старого городка, заскакивая в различные магазины и что-нибудь да покупая. Прохладный ветер разносился среди потрескавшихся стен и звал их дальше, на кофе с кардамоном, к лавкам с ароматным мылом и медной посудой. От мыла Ярен было не оторвать — она с придирчивостью перебирала цветные куски в поисках самого вкусного запаха, морщилась, откладывала один, брала другой. Продавец крутился рядом и раскладывал перед ней товар, впустую пытаясь угодить беременной. Хаотичные разноголосые улицы, разделенные улыбками прохожих, встречали их с поистине восточным гостеприимством. Забывшись в нем, окунувшись в его музыку, они и не заметили, как у подножия мардинской крепости их настиг вечер пятого дня. Пропахшие специями, цветами и пылью, Харун с женушкой вышли под последние обжигающие лучи солнца, встав у ограды на обзорной площадке. Внизу плотно лепились друг к другу жилые дома, мирно соседствовали мечети и христианские монастыри, а на террасах отелей туристы гоняли чаи. — Тебе получше? Если хочешь, спустимся в отель, — Харун прислонился к перилам, дожидаясь Ярен. Она отстала от него, промакивая лицо смоченной салфеткой. Финиковое печенье и салеп ей не пошли, ее мутило. — Нет, все нормально, — отказалась женушка. Медовый цвет уходящего солнца придал ее побледневшей коже смуглый отлив. Она взялась за перила, встав рядом. — Осталось два дня. Я уже соскучилась по урокам вождения. Съездим завтра еще раз? — Не просто съездим, милая, а доедем до Шафранового монастыря. Отняв от лица салфетку, Ярен вскинула голову, в глазах загорелся азартный вызов. — Я?! В смысле по дороге с другими машинами? А если мы в аварию попадем! Харун, думаешь, если пуля тебя не убила, ты теперь бессмертный? — Да, кто не рискует, тот не украшает страницы некрологов, — ироническая улыбка коснулась губ Харуна. — Но я пока украшать их не готов. Не бойся, по трассе вести буду я, а ты, как обычно, потренеруешься на небольших дорогах, где никого нет. Вечером шестого дня, рассеяв светом фар голубые сумерки, они подъехали к Шафрановому монастырю. Когда в обед закончился урок вождения, Харун и Ярен взяли обратный курс на город и, закупившись напитками с готовой едой, собрали теплые пледы, одежду, дрова со спичками и рванули в долину. На обещанный пикник. — Просто вопиющее упущение! — недоумевал Харун. — Насух-бею надо дать приз за самого скучного деда на свете. У него полный дом внуков, а он ни разу не вывез вас на природу. — А ты знаешь, как обращаться с детьми? — закатила глаза женушка, но ее веселый настрой ясно говорил: она бы и не такими эпитетами наградила старого бея, чей железный кулак раздавил ее детство и тем неизбежно подчеркнул для нее привлекательность ссор и насилия за отобранные некогда мечты. Пока Харун переносил из машины вещи, Ярен сидела на растеленном пледе, накрывшись другим, и раскладывала продукты с посудой. Она протянула ноги к костру, который он до этого разжег, и прислушалась к птичьей трели, что неслась через дорогу, где в обрамлении гор, виноградников и хвойных насаждений возвышался Шафрановый монастырь. Щебетание стихло в ту минуту, когда Харун с громким хлопком закрыл машину, опустился на плед и поворошил палкой поленья в огне. — Не знаю, жизнь моя, — честно признался он. Будут учиться воспитывать ребенка вместе, что поделать. — Я ориентируюсь на пример отца, с которым мы объездили большую часть Турции. Он бы вам ни за что не разрешил просиживать диваны. — Откуда у него было столько времени на путешествия с тобой? Он же работал и в музее, и на руинах. Ты сказал, что он был очень занятым человеком, — не понимала Ярен. Для нее было в новинку, что у такой фигуры, как отец, вообще могло взяться свободное время. Джихан-бей появлялся в особняке лишь на обед и с заходом солнца. Харун отогнал дым от лица и взял ломтик пахлавы. Над долиной взошла первая звезда. — На самом деле отец со мной не нянчился, Машаллах. Он жил свою жизнь, в которую гармонично встраивал меня, за что я ему безмерно благодарен. Я не чувствовал себя ни обделенным им, ни сидел под его контролем, зато с детства был приучен к самостоятельности и всегда мог положиться на него. Он исходил из принципа: все лучшее — родителям, а ребенку — разумное воспитание и знания. С ними он сам добудет себе все лучшее. — Аллах! Тебе можно позавидовать, у вас была бы идеальная семья, если бы не ведьма-мать. Эрхан-бей так старался ради тебя и нее. Представляю, в какой он был ярости, когда она все разрушила. А ты... не жалел об их разводе? — Отца с убийцей? — с отчетливой строгой нотой переспросил Харун. — По юности — да, сейчас — нисколько. Хотя бы остаток жизни он провел в спокойствии за любимым делом, не борясь за ее сердце, которое сгнило много лет назад. Твой отец, между прочим, был готов оставить мамочку Хандан за куда меньший грех, из-за склок с Элиф, а тут — десятки замученных людей. — А где вода? — радость Ярен померкла, и она подозрительно ушла от разговора. Воду Харун забыл в багажнике и пошел за ней. Когда он вернулся, глаза женушки были на мокром месте. Подобрав ноги, с руками вокруг колен, она смотрела на гряду гор в объятиях заката, слушала треск дров и не подавала вид, что опечалена. Резкая перемена в ней заинтересовала Харуна. Столько пережито за прошедшие недели, что причин погрузиться в меланхолию у Ярен на сорок лет вперед хватит — выпытывать их не имело смысла. Харун сел на плед и, отдав ей бутылку воды, нашел более нужным спросить о ее самочувствии: — Ты в порядке? — Да, — под тяжестью ее вздоха, казалось, и камни древнего монастыря бы рухнули. Увидев, что Харун стал наблюдать за ней улыбчиво и изучающе, Ярен поспешно вытерла мокрую щеку рукавом куртки. — Просто глаза от дыма слезятся. Дух захватывает. — Тысячезвездный ресторан с видом на горы примет любые ваши восторги, ханым. И будет счастлив, если вы отведаете шашлык. Не по вашему, к сожалению, фирменному рецепту — горелый снаружи, сырой внутри — но чем богаты! Женушка провела по волосам, отбросив их за спину, и перед тем как развернуться к нему, на миг опустила веки, словно на что-то себя уговаривая. Свет от костра отбрасывал на ее щеки с потекшей тушью дрожащие тени ресниц. Мелкая дрожь одолевала и ее саму. — Можно вопрос, весельчак? — а в голосе горчил прежний сарказм. — Как тебе удается легко относиться к жизни? Ты едва не погиб из-за меня, твоя мать не дает нам покоя, а в тебе не умолкает отчаянный оптимист. — Это потому, что я вырос с живодеркой, а не перешел ей дорогу, как ты, любимая, — ввернул шуткой Харун, хотя, конечно, ему было не до веселья от этой ужасающей правды. Остатки вечерней идиллии разлетелись вдребезги, когда язвительный смех Ярен внезапно перешел в отрывистый плач, в невозможность разрыдаться в полную силу легких из-за тошнотворного спазма, и лишил Харуна способности говорить. Он подался к жене, чтобы помочь. Но она подняла руку и замотала головой, настаивая не суетиться и дать ей время прийти в норму. — Было время, когда я пытался игнорировать эту неприятную часть своей биографии, — дар речи вернулся минутой позже. Харун будто собирал из слов сложный, туманный образ, и ему не доставало несколько убедительных паззлов, которые бы вселили в Ярен силы перенести страх и мучения. Тем не менее она, не мигая, внимала ему. — Я перебрался в Америку, рассчитывая начать все сначала, вдали от интриг матери. Это было что-то между отказом и упорством — причем упорством истинно бараньим, так как, чем дольше я убеждал себя, что стою на пороге новой жизни, тем ближе подбирался к краю того, чтобы все потерять. Делая вид, будто ничего не происходит, ты не заставишь плохих людей и события исчезнуть. Тревога продолжит расти, ты будешь ее отрицать, прятаться, убегать и в конце концов сгоришь на ее огне. Я вернулся на родину, чтобы покончить с местью матери и Азизе, и спокоен, потому что точно знаю: теперь я там, где мне положено быть. Пятью градусами правее тебя, госпожа Бакырджиоглу, — Харун заставил ее немного улыбнуться. — Может быть, тебе тоже попробовать вернуться к страху, который ты подавляешь, чтобы боль от ночи хны начала понемногу отпускать? Что бы это ни было — я выслушаю тебя. — Если я скажу, то потеряю больше, чем если промолчу. — Ты скрывала звонок матери, испугавшись, что я разведусь с тобой. Я говорил и повторюсь — это исключено. Она никак не сможет тебе навредить. Ты в безопасности. — А как же девушка? Ее тело найдут? Ярен впилась в Харуна взглядом — скорее даже вонзила его, буквально пригвоздив к месту. А та неподконтрольная тревога, о которой он сказал, похожая на спутанные провода, обвившиеся вокруг шеи, хотела задушить ее, вырваться и поглотить. — Ты чувствуешь перед ней вину? И эта боль так глубока, что заставляла тебя молчать, — Харун озвучил тягостные мысли жены. — Думаешь, я тебя осуждаю за это? — Может, ты из жалости не скажешь, — разозлилась на себя Ярен, — но воображаю, что ты мог подумать обо мне: «В ней столько гнили накопилось, что она готова скрывать, что Фюсун убивает людей, лишь бы сохранить брак»! Твоя мать обещала разделаться со мной, и эти дни тянутся, как обратный отсчет. О Аллах! Я хочу ее засадить, я понимаю, что она специально запугивает меня, но ведь она права — я заслуживаю смерти. Девушка убита. Ярен брезгливо посмотрела на свои перевернутые ладонями кверху руки, как человек, замаравшийся в чужой крови, которую никогда не сможет отмыть. — У меня ноги отнялись, когда ее душили! Она кричала, хрипела, а я... Я струсила! Я покрывала твою мать и поступила так же, как с Рейян, — смолчала и пошла на свадьбу. Я позволила себе забыть и развлекаться, пока где-то закапывали человека. Скажи я сразу, ее же можно было бы найти? По моей вине у нее даже могилы нет. — Ярен, не изводи себя, — заговорил Харун, рассуждая хладнокровно, и накрыл ее руки своей, как тогда на кухне, ощущая, как над ней до сих пор властно проклятое лезвие страха. — Эта смерть на совести моей матери. Когда ты виновата, я так и говорю: «Ты "от" и "до" не права», я не выгораживаю тебя. Но случай с Рейан и убийство — две абсолютно разные ситуации, которые недопустимо сравнивать. Ты была очень напугана. — Ты правда так считаешь? — Правда. Прижав Ярен к сердцу, возле которого она слегка успокоилась, он вдохнул исходящий от нее запах костра. Им пропитались и одежда, и плед, и русая макушка женушки. Харун уперся в нее подбородком, и теперь, когда он не видел измученное лицо Ярен, а только монастырь и горную панораму, тающую в синей дали, верные слова сами нашли его. — Не кори себя, жизнь моя. Ты не смогла бы помешать матери. Если бы ты рассказала раньше, не факт, что мы нашли бы девушку. Никто не знал, куда ее увезли. Она мертва — никакие поиски этого не изменят. Это не твоя вина. Конечно, ты должна была сразу обо всем сообщить мне, чтобы я вовремя оказал тебе помощь и ты не переносила этот кошмар в одиночку. И тут же кстати Харун подумал о том, как жена исполнилась твердого намерения учиться на юриста, но у него назрел вопрос к источнику мотивации. — Послушай... Не пойми меня неправильно, но мне нужно спросить тебя кое о чем. Ты решила стать адвокатом из-за ночи хны? Нет? Да? — Ярен неопределенно качала головой. — Так это да или нет? Милая, на этот вопрос важно ответить честно. Ты должна быть честна перед собой. Потому что, если ты выбираешь профессию под влиянием моей матери, то не стоит этого делать. Сейчас ты зла на нее и настроена решительно, но через время можешь пожалеть о своем выборе. Иногда люди идут в профессию, смутно представляя, какие сложности их ждут, учатся, стиснув зубы, и в конечном счете это их ломает. Ты пережила ужасное убийство, у тебя шок, а адвокатам приходится иметь дело с убийствами... И с убийцами. Не насилуй себя, ладно? Лучше подбери другое занятие, которое не вызовет у тебя отвращение. — Нет, я все обдумала. Я выбрала юридическое еще до того... — Ярен осеклась, ее передернуло от нового прилива воспоминаний об убитой. — Да упокоит Аллах ее душу! — Мне жаль, — мягко произнес Харун, погладив ее плечо. — Все образуется. — И мне жаль... Я так ужасно обошлась с тобой, что буду расплачиваться за это всю жизнь. Вдруг женушка отстранилась и, не дав ему что-либо ответить, продолжила торопливо объясняться, чтобы он ее не перебил: — Харун, я не хочу, чтобы ты думал, что я использовала тебя ради денег Асланбеев. На самом деле я долго присматривалась к тебе. Я тебе не доверяла, маньяк. Думала, что ты просто надоедливый кретин, но в целом неплохой человек, которого отец и сестры заставили жениться. Я правда начала влюбляться в тебя. А потом ты оказался Асланбеем, а твоя семья и наш брак — фикцией, и мыслить стало как-то проще, что ли. В смысле... Я была нужна для вашего плана, меня надули — все по-старому. Вот и я решила по-старому, — сухо отсекла Ярен, вцепившись в плед, которым укрывалась, и в этом было что-то безысходное, как будто брошенное с края эшафота. — Лгать и приспосабливаться к новым правилам игры. — Тогда почему не согласилась на развод раньше? И родители, и дед были на твоей стороне, к твоей чести вопросов не имелось. Избрала сильного союзника в играх за трон? По тому, как Ярен стушевалась и медлила с ответом, Харун понял, что попал в цель. Папочка Джихан и мамочка Хандан решили, что и при таком раскладе, с мужем-обманщиком, их дочери крупно повезло, а им посчастливилось заполучить столь могущественную сватью, как Фюсун-ханым. Но мать не дала им обольститься надеждами. Харун ждал, когда с помоста, на котором Ярен казнила саму себя, слетит еще одно признание, подтверждающее, что она охотилась за выгодой. Она даже впала в кратковременный ступор. А он откинулся на плед, чтобы не сидеть у нее над душой, и сделал попроще лицо, с тихой, расслабленной улыбкой, которая призывала женушку говорить дальше. — Ну... Не захотела... — к его изумлению, она сконфуженно развела руками. — Мужа, который тебя и пальцем не тронет, имея на это право, днем с огнем не сыщешь. Ты все же порядочный человек и напомнил мне этим дедушку Мустафу. Твой отец, наверное, был таким же. Приличных людей в моем безумном мире очень мало. И да, тебя защищала состоятельная мать. Дед Насух признает ее силу. Знаешь, мои родители для него ничего не значат — чего ни коснись, они бессильны и еще больше вязнут в позоре. Словно не дети его, а... мусор какой-то никчемный. В нашей семье значение имели Азат — единственный наследник, и дядя, потому что... Просто потому что любимый. Вот мы и подумали, что нам необходимо держаться за вас. Чтобы выжить. — Если честно, милая, этих слов сильно не хватало влюбленному идиоту, каким я был три месяца назад, — был вынужден признать Харун. На тот момент его поглотила утрата Аслана — племянник умер, как отец, в аварии, поэтому Харун с трудом мог сосредоточиться на чем-то еще. — Взглянув на ситуацию под другим углом, я бы не перепутал твою любовь с трагедией отдельно взятой семьи. В темноту сорвались снопы искр, которые с грозным треском посыпались во все стороны. Им вторил мимолетный смешок Ярен: — И оказал бы нам своевременную помощь. — Синдром спасателя, он такой. — Что бы ты ни думал, Харун, я не врала. Когда ты сказал, что любишь меня, я была удивлена и счастлива. А то, что ляпнула про тебя в отеле... Не знаю, что на меня нашло, пожалуй, ненависть на проклятые кланы. Об этом лучше спросить идиотку, которая три месяца назад считала себя умнее всех, — договорила женушка скороговоркой, словно боясь передумать. Она спрятала лицо в ладонях, потерла виски и так и выпалила, не церемонясь, как на духу: — Но, Аллах Всемогущий, почему ты тянул с признанием? И донес, главное, как деликатно — оговорился! То есть я бы не узнала, если бы не случай? Тебе тоже следовало раньше говорить правду, а не когда уже впритык! — Насильно мил не будешь, — пожал плечами Харун, но короткой отговоркой обойтись не вышло. В него снова вонзился блестящий взгляд Ярен и не отпускал, пока не затих его голос: — Во-первых, непонятно было, как ты это воспримешь, а, во-вторых, не окажет ли это на тебя давление. Без обид, милая, но я видел, как ты старалась понравиться моей матери и показать ей, что ты — идеальная любящая жена. Вопрос только в том, насколько этот порыв тебя ослепил бы и зашла бы ты дальше, чем сама от себя ожидала. Но здравомыслящему мужчине не въебнет в голову воспользоваться унижением жены в своих интересах. Любить надо, не обесчестив при этом себя. Так меня учил археолог, перекопавший половину Урфы, — усмехнулся Харун, наблюдая за тем, как вилось пламя, а из него поднималась в небо, будто рождаемая огнем, золотистая луна. Разумеется, он отлично знал, что мать постарается выведать у Ярен подробности их брака. С самого начала матери и так было все очевидно, но она бы не отстала, не получив обьяснение от неприятной ей невестки. То есть не зажав ее в угол и не поставив вопрос ребром: или браку быть, или у Асланбеев Ярен не место. Но лучше браку состояться по добру, по здорову, поскольку за ним под предлогом дружбы с Шадоглу уже крылся некий расчет, иначе мать и дальше настаивала бы на разводе. Она ничего не делала задаром. За те дни, что они провели в асланбейском логове, женушке пришлось основательно поработать над своими провинциальными манерами и грубоватой речью, чего она никогда не делала у Шадоглу. Она питала надежду угодить матери, которая словно ждала, когда Ярен даст маху и можно будет впиться в нее когтями. Мать-то ориентировалась на стамбульские нормы поведения, ведь муштра, которой ее подвергала Аджена-ханым, была родом из Стамбула. Перед Харуном точно наяву оживала поблекшая за давностью лет картина, в которой волчиха Аджена наседала на юную воспитанницу Фюсун, ища полного повиновения, только на этот раз волком — нелюдимо, мрачно, затаясь — смотрела мать. Харун не хотел даже думать о том, что после таких бешеных взглядов Ярен ударится в крайность и в мучительной борьбе с самой собой отдастся ему из страха потерять дружбу матери. Затолкав в себя раздражение, вызванное матерью, он убедил ее не вмешиваться в их отношения с женой. А до отъезда из особняка откровенный разговор с Ярен о самих отношениях затолкал еще глубже, чем злость на мать. Но заветные слова вырвались случайно. — Спасибо... — проронила жена. — Да за что? Она уязвленно отвернулась, разорвав зрительный контакт. Вновь обхватила колени. — За честную любовь. Харуна опьянило то, как мило, с ямочками на щеках, Ярен это произнесла. Уже сонный от дыма, еды и чистого воздуха, он долго смотрел в даль, подложив руки под голову, и все еще хмелел.