Herz aus Stein

11 июля 1941, Житомир

      История не терпит сослагательного наклонения. Это утро могло бы быть добрым и хорошим. Могло бы. Но оно таким не оказалось, стоило было офицеру открыть глаза и пропустить через себя осознание, что находится он нигде иначе, как в оккупированном советском городе Житомире. Даже в Польше чувствовал себя Фридрих более комфортно. Ближе к дому, что ли… Считай, по соседству заскочил в другую страну. А тут просыпаешься, садишься на кровати, свесив ноги на пол, смотришь за окно, и от тоски выть хочется.       По-армейски сварганив себе завтрак, Фридрих наскоро разделывается с трапезой и к назначенному вчерашним днём времени спускается на улицу, где его уже ожидает шофёр с заведённым автомобилем. Сегодня придётся засесть в комендатуре и зарыться в огромную стопку бумаг. Сегодня же состоится регистрация еврейского населения. Нужно будет составить по его результатам рапорт.       Из размышлений вырвало чувство дежавю. Внимательно присмотревшись к мелькающим за окном пейзажам, Фридрих распознал их как те самые, которые он видел минувшей ночью. Ну точно, именно по этой дороге он шёл за собакой. А вон впереди тот самый дом.       — Притормози, — скомандовал офицер шофёру. Автомобиль остановился напротив того самого подъезда.       Фон Вюртемберг научился доверять своей интуиции. Ни разу она его ещё не подводила при выполнении самых сомнительных авантюр. И вот сейчас эта самая его интуиция творила что-то совсем из ряда вон. Как он вообще вчера ночью вслепую пошёл за собакой? Удивительно, что за ней в этот дом не сунулся.       Почему он сейчас смотрит, как заворожённый, на эту злосчастную дверь и не может сам себе отдать приказ двигаться дальше?..       Из подъезда высунулась знакомая собачья морда.       — Случилось что-то, господин фон Вюртемберг?.. — поинтересовался шофёр, не понимая, в чём может быть причина замешательства офицера.       — Клаус, я могу тебе доверять?       — Разумеется, господин фон Вюртемберг!       — Об этой остановке никто не должен знать, — бросает Фридрих через плечо и выходит из машины, взводя пистолет.       Собака, завидев приближающуюся знакомую фигуру, подорвалась с места, подскочила к ногам, с радостным лаем закружилась и вприпрыжку унеслась обратно в подъезд. Фридрих её восторга не разделял. Приняв боевую стойку и крепче обхватив пальцами заряженный Люгер, мужчина осторожным шагом начал продвигаться вглубь здания.       Животина юркнула в первую же приоткрытую дверь квартиры. К этой же квартире тянулся тёмный след высохшей крови, который Фридрих заприметил ещё на пороге подъезда. Чутьё и опыт подсказывают, что оружие уже не понадобится. И так всё ясно. Можно разворачиваться и уходить.       Рыжая морда высунулась из двери и припала к ногам, жалобно скуля. Офицерский статус призывает не поддаваться ненужным эмоциям. Но что поделать, если человеческого в тебе сейчас говорит больше, чем офицерского?.. Хорош служитель Ваффен-СС, ничего не скажешь. Прямо подобран по всем золотым стандартам качества.       Тихо выругавшись, Фридрих плюёт на все предписания, раскрывает дверь и заходит внутрь. Доложит кто — погоны сорвут.       Коридор оказывается пуст. Но тёмный след ведёт за поворот и скрывается за закрытой дверью. Собака снова легла на пол и продолжила скулить, проходясь, словно металлом по стеклу, по натянутым струнам души.       Прислонившись к дверному косяку, Фридрих осторожно раскрывает дверь и скрывается за стеной. Сука тут же прыгнула в открывшееся помещение. Мужчина выждал некоторое время и, убедившись, что никаких ответных действий не следует, сам заглянул за угол.       Сказать по правде, нафантазировать себе Фридрих уже успел самое разное. И при этом, увиденная картина одновременно соответствовала всем ожиданиям, но и в то же время поставила в некоторое замешательство.       В ванной комнате, забившись в углу между стен, находилось бледное тело без чётких признаков жизни в луже собственной крови. Худощавая совсем юная девушка с огненно-рыжими волосами. Собака уже лежала у неё под боком, таращась чёрными глазами на замершего в дверном проёме офицера. Фридрих напряжённо вздохнул и убрал пистолет в кобуру. Надо уходить, тут ему делать нечего. Но отчего-то не мог заставить себя хотя бы перестать рассматривать лицо несчастной, не говоря уж о том, чтобы развернуться и направиться к выходу.       Сколько он таких уже видел?       Скольких сам вот так собственной рукой обрекал на смерть?       Нельзя жалеть. Низшие люди не достойны жалости. Истинному арийцу должна быть чужда проклятая гуманность к расово неполноценным. Это внушают абсолютно каждому в голову, стоит только вступить в ряды СС. В этом прекрасно получается убедить самого себя, когда ты находишься непосредственно при исполнении своих обязанностей. Казни, вынесение приговоров, выслеживание преступников режима. Это воспринимается просто как часть рутинной работы. Но не когда ты вот так сталкиваешься лицом к лицу с совершаемыми деяниями и смотришь на них со стороны.       Надо возвращаться к машине.       Офицер делает осторожный шаг вперёд и присаживается на корточки. Тянется пальцами к сонной артерии девушки, может, удастся пульс нащупать? Прислушивается к ощущениям. Тишина.       Сколько она здесь уже? Ночью собака привела сюда Фридриха — прошло часов девять. Если бы уже была мёртвой — было бы заметно. Трупных пятен не видно, признаков трупного окоченения не прослеживается. Приоткрыл веки, слегка надавил. Зрачок не кошачий. Вероятно, ещё живая, но час её пробьёт довольно скоро. Быть может, даже с минуты на минуту. А глаза голубые.       Под боком жалобно заскулила собака.       Это не его дело, он не может… Нет, он не должен ничем помочь. Запрещено уставом. Карается по всем законам.       А если спасёт и окажется, что еврейка? Застрелить её сразу после этого? А если коммунистка? Партизанка?.. Если партизанка — можно допросить, выбить информацию. Тогда получится, что спасение — это не акт милосердия, а вынужденный приём при проведении операции по борьбе с вражескими группировками. Вот так звучит уже правильнее. А после получения информации застрелить.       Пальцы тянутся к тонкой шее и забираются под ворот перепачканного кровью некогда светло-серого платья. Нащупывают цепочку. Срывают её с шеи и вытаскивают из-под одежды. Крест. Не еврейка. По крайней мере, не по религии. А вот по крови — вопрос отдельный.       Прикинув, что его нет уже где-то минуты две, и такое долгое отсутствие — повод для поднятия тревоги, офицер вскакивает на ноги, подхватывает на руки почти, если не уже, бездыханное тело и быстрым шагом направляется к машине, возле которой поджидает Клаус. Завидев силуэт штурмбаннфюрера, мужчина с облегчением выдыхает и убирает пистолет, но тут же с удивлением вытаращивается на своего командира.       — Господин…       — Открывай багажник. Помоги погрузить, быстро.       Собака крутится возле, но не бросается под ноги и не мешается.       — Господин, что Вы… — всё пытается задать вопрос шофёр, когда тело удаётся уложить в кузов автомобиля.       — Одно слово — будет выговор за несоблюдение субординации. Я не давал разрешение задавать вопросы, — небеспочвенно угрожает офицер. — На дороге в госпиталь удастся заехать по назначенному адресу?       — Да, это по пути.       — Поехали.       Машина трогается с места. Собака тоскливым взглядом провожает удаляющийся чёрный автомобиль.       Перед приездом в комендатуру Фридрих договорился о том, что заедет за своим сослуживцем, актуальный адрес прописки которого вчерашним днём выявил офицер у Вагнера. И сейчас Фридрих нуждается в этом человеке как никогда.       — Геллер! — окрикивает офицер ожидающую у подъезда фигуру. — Давай сюда, быстрее.       Молодой человек подбегает к мерседесу и запрыгивает на заднее сидение.       — Мы едем в госпиталь, — прежде, чем подсевший успевает что-то сказать, уведомляет фон Вюртемберг.       — Что случилось?       — Сложно объяснять.       — Твою мать, Фриц, и суток не прошло с твоего приезда, что ты уже натворил?!       — Ханс, не сейчас. Приедем — увидишь.       Хотелось Хансу высказать всё об этом «не сейчас» и о том, что он вообще должен увидеть, но многозначные гляделки через зеркало заднего вида подсказали унтерштурмфюреру, что лучше эту идею оставить. Поэтому молодой лейтенант не стал допрашивать. Не первый год знает Фридриха — клешнями из него ничего не вытянешь, если говорить не хочет. И сейчас Геллеру остаётся лишь молиться, что за какую-то выходку Фрица — а Ханс не сомневается, что в историю вляпался именно сам многоуважаемый фон Вюртемберг — не прилетит по шапке от начальства. Но получать — так вместе. За Фридрихом и в огонь, и в воду, и на фронт в войсках СС.       На пороге госпиталя Клаус распахнул багажник, и лейтенант с максимально растерянным лицом уставился на штурмбаннфюрера в ожидании каких-либо объяснений.       — Фриц, ты серьёзно? — не выдерживает затянувшейся паузы Геллер. — Ты где её нашёл и на кой чёрт подобрал?       — Понравилась. Что смотришь? Иди двери открывай.       Фридрих знал, что с другом в любом случае предстоит разговор. И сам офицер одновременно нуждался в этом разговоре, и страшился его. Сам не знает, что сказать и как объяснить.       — Ты уверен, что твой водитель будет молчать? — поинтересовался лейтенант уже на выходе из госпиталя. Девушку приняли местные медсёстры. Живая. Огнестрельное плечевое ранение. Значительная потеря крови, спасло лишь то, что пуля не прошла на вылет, и таким образом замедлила кровотечение. Но могло начать развиваться заражение.       Вопросы задавать эсэсовцам никто не стал.       — Мозгов должно хватить помалкивать. Знает же, кого возит.       Что может рядовой сделать против офицера, отец которого — сам рейхсминистр военной промышленности Третьего Рейха? Донос? Герман Винтерхальтер фон Вюртемберг по головке не погладит за порчу репутации своего единственного отпрыска — уж в этом Фридрих не сомневается. И так сколько сил было вложено, чтобы вывести эту репутацию на престижный уровень и пропихнуть сына в ряды СС с быстрым ростом до звания майора.       — Представляю восторг Германа, если он узнает, что ты спас девчонку — наконец-то его сыночка потянуло на женщин!       — Ханс!       — Молчу-молчу… И всё же, что дальше делать думаешь, если выживет?       — Не знаю. Мне надо будет убедиться, что она не из числа врагов режима.       — А она ведь рыжая… Рыжие волосы — знаешь, чей признак?       — Знаю… — вымученно вздыхает офицер и достаёт сигарету.       Рыжие волосы — признак евреев. Ну и проституток. В СС вот рыжих не берут. Вообще, Фридрих никогда не понимал, почему так сложилось. Много евреев он повидал, и не сказать, что они выделялись массовым распространением рыжины. Другое дело, что рыжие в целом из покон веков подвергаются гонению. Ну а евреи тут при чём? Но вопросы задавать в нынешние времена к евгеникам не положено. И даже потенциально опасно для собственного благополучия. Вопросы в целом сейчас задавать опасно. Вот никто и не задаёт.       — Даже если она и выкарабкается, не факт, что её наши не пристрелят или не уведут в лагеря без разбирательств. Угораздило же тебя. Почему именно рыжая-то?!       Что поделать, у штурмбаннфюрера СС дурной вкус. То еврейский мальчишка, то теперь рыжая украинка. На самом деле, Ханс нисколько не удивлён, что сложилась такая ситуация. Он бы был больше удивлён, если бы Фридрих не выкинул ничего подобного. Слишком хорошо его знает. Но то, что это случилось так быстро — это прямо друг побил свои рекорды.       — Если выкарабкается, к себе заберу, — пропускает офицер вопрос и присаживается на скамейку. Прислуга лишней не будет, и подобраться никто не посмеет.       Лишь бы еврейкой не оказалась. Или коммунисткой. Или партизанкой.       — Отец опять достаёт женитьбой, — словно в пустоту произносит Фридрих, выдыхая едкий табачный дым.       — Ты всё ещё не сдаёшься? — садится рядом Ханс и тоже подкуривает сигарету.       Фридрих неопределённо пожимает плечами. Быть может, сдался бы. Если бы его на восточный фронт не отправили. О какой женитьбе и детях могут быть мысли, когда нет никаких гарантий, что в тебя не пустят пулю? На передовую офицера не отправят — об этом уж отец позаботится точно. Но война идёт. Атаки партизанских отрядов, сопротивления, теракты. Видел уже в Польше.       — Сказал ему, что если ещё раз эту тему заведёт, я сдамся службе безопасности и под розовым треугольником попаду в концентрационный лагерь. Там меня кастрируют, а он во век не отмоется от клейма позора на своём прерванном знатном роде. Кажется, подействовало. Надолго ли.       Вот после этого разговора ближе к фронту и отослали.       — Фридрих, ты мне, конечно, дорог, но в концлагерь я за тобой не потащусь, уж извини.       — Да куда ты без меня денешься.       — Вот уж спасибо.       Повисла немая пауза, которую заполнил собой шелест летней листвы. Где-то над головой затрещала синица. Фридрих поднял лицо, всматриваясь в колыхаемые прямо над головой зелёные ветви липы. Солнечные блики заиграли на лице светловолосого мужчины, отчего он невольно зажмурился. Тихо так и хорошо. Словно и нет никакой войны.       Офицер поднёс руку и посмотрел на часы. Половина девятого.       — Поехали.       Город был всё ещё пустынным. Хотя нет-нет, да где-то можно было встретить людей не в военной форме. Вот пронёсся какой-то мальчишка на велосипеде — ещё не вышло распоряжение о сдаче велосипедов. А вот сгорбленная старушка потихоньку ковыляет по своим делам, постукивая тростью по асфальту. В проезжающем неподалёку трамвае виднелись силуэты. Город продолжает жить. По-новому, пока совсем осторожно, но делает первые робкие шаги.       Скоро прибудет айнзацгруппа, и всё это закончится. Начнутся массовые преследования, казни, угнетение. Город погрязнет не в страхе перед неизвестностью. А в страхе перед открывшимся будущим.       — Где вы хотите основать шталаг? — интересуется Фридрих на заседании в комендатуре.       — На Богунии. Там располагаются брошенные армейские казармы.       — И на сколько тысяч единиц вы рассчитываете организовать лагерь?       — Десять.       Концентрационный лагерь для советских военнопленных на десять тысяч человек прямиком у линии фронта. Впереди взятие Киева.       — Вам не хватит мест. Пленных будет поступать гораздо больше.       — Господин фон Вюртемберг, это не в Ваших заботах и, что уж говорить, вовсе не в Вашей юрисдикции. За организацию шталага отвечают вооружённые силы Вермахта, а не отряды СС.       — Вы забываетесь, господин Зеппельт. Это находится в юрисдикции Рейха. Если в лагерь будет поступать больше заключённых — это будут бо́льшие растраты для бюджета, чем было запланировано. Важно прогнозировать реалистичные цифры и брать их в оборот.       Сложно сказать, к кому презрения в Вермахте испытывали больше — к вражеским силам или же к членам СС. Ещё каких-то два года назад отряды СС представляли из себя не больше, чем асфальтные войска в качестве сопровождения и личной охраны Гитлера на демонстрационных парадах. А теперь им государство даёт чуть ли не безграничную власть, неприкосновенность и лучшее вооружение, пропитание и финансирование. Вермахт не имеет права интересоваться делами СС — посягательство на государственную тайну. Зато СС пролезет везде и всюду, и не важно, относится это к ним или нет. А попробуешь возразить — так быстро карательные органы настигнут. Не отделаешься.       Собственно, сам Фридрих и прибыл на неделю раньше в Житомир именно чтобы сформировать наиболее точное независимое представление о делах внутренних и о ситуации в городе, и уже непосредственно доложить, куда следует. На бумаге у всех всё красиво и точно. Даже у тайной разведки. А потом откуда-то берутся огромные растраты бюджета сверх рассчитанной нормы. Об этом Фридрих знает непосредственно как сын рейхсминистра. Не экономики и финансов, конечно, но страдает экономика — страдает и военная промышленность. Одна топливная проблема чего стоит.       — Поверьте, фон Вюртемберг, шталаг не потребует больших финансовых вложений, даже если в нём придётся расположить не десять, а сто тысяч пленных.       Каждому из заседающих предельно понятен посыл этой фразы. Фридриху тоже. Спорить штурмбаннфюрер не стал.       На обед Геллер вытащил Фридриха дойти до местной столовой неподалёку — лейтенант уже успел за эти дни всё разнюхать и разузнать, где поблизости кормят вкуснее.       — Есть тут одна официантка… — предвкушающе произносит приятель на пороге общественного заведения и тут же, вытянув шею, осматривается, только зайдя внутрь.       — Так тут кормят хорошо или баба красивая обслуживает?       — Ой, о чём с тобой вообще разговаривать?! О! Натали! — помахал Ханс рукой, выцепив взглядом нужную фигуру.       Справедливости ради, столовая и правда переполнена немецкими военными, и уж едва ли причина тому одна официантка. Да и на столовую это не было похоже — еду разносили сотрудники, никакого самообслуживания. Может, до уровня ресторана не дотягивает, а для бара меню не соответствует. Фридрих бы больше охарактеризовал такой формат как кафе.       — В СССР нет кафе, — пояснил Ханс на вопрос, почему тогда заведение называется столовой. — Это наши порядки новые наводят, естественно, их обслуживают.       К двум занявшим свободный столик эсэсовцам подошла высокая белокурая девушка с тёплой приветливой улыбкой.       — Герр Геллер! Рада Вас видеть! — защебетала сотрудница на немецком языке с явно слышимым акцентом. — Вижу, Вы сегодня не одни.       — Это мой друг — Фридрих фон Вюртемберг. Фридрих, — Наталья. Более прекрасной представительницы обслуживающего персонала ты вряд ли во всём Житомире встретишь.       Фридрих краем губ улыбнулся в ответ официантке и приветственно кивнул головой. Наталья что-то вновь прощебетала, записала заказ и унеслась на кухню. Мужчина пристальным взглядом продолжает наблюдать за тем, как блондинка снова выбежала в зал к другому занятому столику, как она точно так же лучезарно улыбается каждому мужчине в форме, по-девичьи смеётся с ними без всяких неловкостей, стреляет глазками и не препятствует лишний раз себя коснуться.       — Не слишком ли приветливо она оккупантов встречает?       — А мы и не оккупанты, а освободили от диктаторского коммунистического режима!       — Ханс… — пытается вразумить штурмбаннфюрер своего приятеля. — Ты правда клюнул на какую-то шлюху? Явно же не только в столовой обслуживает. Тебе помочь найти бабу, которую не имеет целая рота?       — Кто бы говорил! Я хотя бы рыжих подстреленных калек не подбираю!       Тут парировать офицеру было нечем. Воспоминание об утреннем происшествии волнительной неопределённостью кольнуло где-то под рёбрами. Зачем спас? Зачем вытащил? Что теперь с ней дальше делать? Что делать, если её придётся устранить? Хорош спаситель. Сам спасёт, сам и пристрелит. Может, чёрт с ней вообще? В госпиталь отвёз? Отвёз. Там ей помощь окажут? Окажут. Всё, Фридрих больше никакой ответственности не несёт.       При условии, что он своими же руками не спас врага национал-социалистического режима. Такой промах на своей безукоризненной карьере офицер не допустит. Нет, проверить девчонку всё-таки надо.       На стол перед носом Наталья поставила две тарелки с рисовым супом на мясном бульоне. Ханс, расплывшись в улыбке, поблагодарил девушку и принялся активно уплетать поданное блюдо. Фридрих же, нахмурившись, проводил пристальным взором официантку, которая вновь скрылась на кухне.