Herz aus Stein

      

23 июля 1941, Житомир

      Фридрих намеренно резко распахнул шторы и окно, впуская в тесную комнату, наполненную смрадом ночного перегара, яркий солнечный свет вместе с свежим воздухом. Схватил стул и пододвинул его, разворачивая спинкой вперёд, после чего, оседлав предмет мебели, приземлился на него и сложил руки на этой самой спинке, с любопытством рассматривая безмятежное спящее лицо перед собой. Впрочем, уже и не такое уж безмятежное. Молодой мужчина начал жмуриться и недовольно ворочаться, сквозь сон стараясь укрыться от столь неприятного раздражителя в виде яркого света.       Штурмбаннфюрер не стал пытаться резко будить и поднимать на ноги. Он просто ждал, внимательно наблюдая, подобно затаившемуся коту, точно знающему, что из норы высунется неосторожная мышь, нужно лишь запастись терпением и не мешать естественному ходу вещей.       Ханс недовольно сморщил нос и отвернулся к стене, укрываясь от неприятного света.       Ничего, Фридрих подождёт столько, сколько нужно. У него впереди целый заслуженный выходной, который он взял в эту пятницу, воспользовавшись позволением Раша. Офицер уставился на часы на левой руке, отмеряя минуты.       Прошло целых одиннадцать, когда Геллер вновь повернулся и издал недовольный стон с невнятным бормотанием. Лицо вновь исказилось под действием неприятных ощущений, демонстрируя, что организм близок к пробуждению. И правда, шумно выдыхая, лейтенант открыл один глаз. Но тут же его закрыл и снова мучительно застонал, переворачиваясь на спину.       — Воды?       В ответ звучит что-то похожее на знак одобрения. Штурмбаннфюрер протягивает к страждущему стакан с прохладной водой. Ханс приподнимается на подушке и вцепляется в столь необходимый сейчас ресурс, шумно в несколько глотков выпивая всё до последней капли. Фридрих злорадно усмехается.       — Как самочувствие?       В ответ звучит нечленораздельная ругань сквозь плотно сжатые зубы. Лейтенант вновь откидывается на подушку, зарываясь ладонью в волосах. Фридрих снова усмехается. Дальше будет веселее, он уже предвкушает.       Какое-то время Ханс лежит, никак ни на что не реагируя. Но вот он закопошился.       — Никогда так дерьмово не было, — осевшим голосом тихо произносит он.       — Помнишь что-нибудь? — а вот теперь Фридрих приступает к самому интересному.       Ханс отрицательно качает головой. Ну прелестно же! Офицер сможет напрямую наблюдать за тем, как его друг проходит все стадии шока и отрицания от той истории, которую готов ему поведать Фридрих.       — Неужели даже не помнишь, как признавался мне в любви, стоя на коленях перед оберфюрером из гестапо?..       — Не помню, как я… Что делал?.. — казалось бы, куда уж при похмелье становиться ещё бледнее, но у Ханса получилось. Лейтенант так и замер с раскрытым ртом и изумлённым взглядом. Фридрих шутит очень редко, но как же Геллер сейчас готов молиться, чтобы оказалось, что у его друга сегодня всего лишь игриво-шутливое настроение! — Перед кем?.. — выдавливает из себя напоследок.       — Перед Фрицем Хелльбергом. Прямо на его глазах клялся, что всегда будешь верен только мне и не нужны тебе ни женщины, ни звания, лишь бы я был всегда с тобой. Как ещё не приплёл в свой перечень приоритетов фюрера и Германию, вот уж не знаю! О, оберфюреру гестапо было очень интересно узнать о твоих чувствах ко мне, поверь мне! Как думаешь, Хелльберг согласится благословить наш брак?       Ханс, поняв всю степень апогея, застонал, утыкаясь лицом в ладони и потирая пальцами веки. Фридрих открыто издевается. Значит, он не шутит по поводу того, что же вчера великого совершил Геллер.       Фридрих наслаждался. Ничего, он сам тоже испытал такой же ужас вчерашним вечером и не знал, что с этим надо делать. Пусть Ханс хоть чуть-чуть почувствует то, что чувствовал вчера Фридрих!       — У нас проблемы, да?.. — усваивает из услышанного лейтенант ключевой смысл.       — У меня? Нет. С чего бы? Не я же стоял на коленях перед мужиком, вещая, что мне нужен он, а не женщины.       Ханс обхватил ладонями собственные щёки и взглядом, полным ужаса, уставился прямо перед собой. Что-то даже начинает всплывать в памяти. Ну да, было. Слов своих не вспомнит, но отрывки, как он обнимал колени Фридриха и видел на выходе какого-то офицера, выявляются на поверхность.       — Фридрих, если ты хочешь меня убить, сделай это прямо сейчас. Лучше твоя пуля, чем концлагерь.       В сердце Фридриха что-то болезненно кольнуло. Ну какой концлагерь? Разве он позволит, чтобы этого дурака в концентрационный лагерь уволокли? Фридрих знает о том, что Хелльберг — умный человек. И не лишён стратегической проворности. Только узколобый идиот тут же побежит доносить. Этот оберфюрер не из этого числа. Он будет использовать информацию в своих интересах и целях. Может, где-то как шантаж. Как средство манипуляции. В любом случае, Фридрих, получается, теперь его должник за неразглашение. А если должник — значит, можно договориться на каких-то условиях. Рано Хансу пулю пускать.       — Ладно, прорвёмся, — прекращает штурмбаннфюрер издёвку. На самом деле, всё, что сейчас было — это лишь мелкая злорадная месть за предоставленные лишние хлопоты и переживания. Есть тема действительно серьёзная. — Ты правда ничего не помнишь из вчерашнего вечера?       Ханс пожимает плечами.       — Помню, как выпивал с Леммелем и Раухом. Там ещё три проститутки были… — вспоминается Маргарита. Надо же, даже имя её запомнил! — Кажется, они все чего-то хотели…       — Ты, стоя на коленях, говорил, что кто-то тебя допрашивал и что-то выпытывал. И клялся, что ты им ничего не сказал. С чего-то был уверен, что со мной может что-то случиться.       Поток воспоминаний ударил, подобно взрывной волне, болезненно отзываясь в висках. Точно! Было! Как есть всё было!       — Фриц, Раух и Леммель что-то копают под тебя. Про мать твою что-то спрашивали. Чем она занималась при жизни. Про то, как давно я тебя знаю. Не знаю, что конкретно они хотели. Я им правда ничего не рассказал.       Фридрих задумчиво хмыкает. Раух и Леммель… Ничего толком о них он не знает. Никогда лично не пересекался. Ничем дорогу им не переходил. Вопросы про его мать — это интересно. Ни разу не встречал он людей, которые этим могли бы интересоваться. И с потолка такие вопросы не появляются. За этим стоит что-то очень серьёзное. Или кто-то.       Вопрос лишь один. Кто.       Вряд ли сами Раух и Леммель. Их вовсе уже завтра в городе не будет. И каким надо быть дураком, чтобы, преследуя какую-то цель, лично расспрашивать того, кто с главным объектом интереса имеет очень тесную связь.       — Вчера, когда я пришёл домой, встретил на пороге Хелльберга. Он рассказал о том, что мой автомобиль обстреляли из пулемёта Максима. И именно такой пулемёт пропал со склада со взятым оружием. Это не могли сделать русские. Не без чьей-то помощи.       А может, и вовсе русские тут ни при чём. Надо же, как интересно всё оборачивается… Было бы ещё интереснее, если бы в центре всей этой паутины не оказался сам Фридрих.       — А ещё Хелльберг расспрашивал про тебя. Не знаю, с чего он на тебя зуб точит. Подозревает в чём-то. Может, в том, что это ты в роли информатора выступаешь.       — В таком случае, думаю, теперь я вычеркнут из списка подозреваемых, — горько усмехается Ханс.       — Это уж точно. Ладно, поднимайся. Прогуляемся. Погода хорошая, и тебе воздухом подышать полезно.       Фридрих взял ключи от автомобиля у своего шофёра. Давно он хотел совершить подобную вылазку, наконец-то возможность появилась. И ждал лейтенанта на улице, безмятежно потягивая сигарету у капота машины. Ханс появился на пороге с помятым лицом и растрёпанными волосами, развеваемыми ветром из-за отсутствия фиксирующей укладки и головного убора.       Пункт назначения штурмбаннфюрер сообщать отказывался. Лишь понял Ханс по пейзажам, что едут куда-то далеко за город. Съехал Фридрих на бездорожье, направляясь по хорошо проезженной колее среди бескрайних полей. По мелким домикам, находящимся чуть поодаль, понятно, что проезжают мимо какой-то деревни.       Штурмбаннфюрер свернул в небольшой пролесок. Сквозь тенистую растительность Ханс рассмотрел край песчаного берега и уловил шум воды. Они подъезжали к довольно широкой реке.       Фридриху наводку на это место дал вчерашним вечером Хелльберг. Место тихое, безлюдное. Дикое. Но укромное, чистое и не вызывающее опасения. Берег пологий, без подводных камней, сильных течений и буйной растительности. Только песок Фридрих не любил, поэтому намеренно проехал вдоль по реке в поиске укромного места, где берег будет застлан мягкой зелёной травой.       Офицер заглушил машину и направился к водоёму.       Ханс уже понял идею друга. Они давно договаривались вместе выбраться на природу. Когда, как не сейчас?       Лейтенант тоже выбрался из Мерседеса и последовал за своим товарищем. Фридрих уже стянул с ног сапоги и прохаживался по краю побережья, позволяя небольшим всплескам воды дотягиваться до его босых ступней.       Геллер уселся на траву, достал сигарету и, задумчиво глядя на силуэт Фридриха у реки, закурил. Где-то неподалёку уныло насвистывала птица, погружая в тягостную пучину столь же унылых размышлений. Штурмбаннфюрер принялся избавлять себя от остальной одежды, обнажаясь догола. И плавным шагом зашёл в реку. Ханс всё так же смотрел ему в спину, пока не поймал себя на том, что так пристально смотреть на голого человека, пусть и с которым ты почти всю свою жизнь, всё-таки неприлично. Усмехнувшись, Геллер перевёл взгляд на ясно-голубое небо.       Странная жизнь. Ты любишь тех, кого любить нельзя. А жизнь свою отдать твой долг за тех, кто в существовании твоём лишь пустое место.       Фридрих доплыл до другого берега, уверенно пересеча водную гладь, походил по другому побережью и двинулся обратно. Почаще бы такие заплывы устраивать — форму терять нельзя. И в усердных физических нагрузках всё дурное из головы выветривается. Правда, как достигнешь берега и обсохнешь, появляется снова.       Два офицера безмятежно расположились на мягкой траве. Фридрих уже успел одеться, и Ханс лежал рядом с ним, разместив свою голову на его коленях. Говорить ни о чём не хотелось. Хотелось проваляться так несколько недель, а то и месяцев. Переждать всё самое страшное и вернуться обратно.       — Ханс… — подал голос штурмбаннфюрер, перебирая в этот момент мягкие волосы своего друга.       — М? — с ленивой неохотой отозвался лейтенант.       — Давай я тебе прострелю ногу, и ты никуда не поедешь… Скажем, что было опять совершено покушение, и ты, рискуя жизнью и ногой, меня прикрыл. Я тебе благодарность выпишу, и тебя приставят к награде за храбрость. Пробудешь в Житомире, пока на обе ноги не встанешь, а там, глядишь, что-то поменяется.       — Тебе мало одной калеки в доме и ты решил притащить ещё одного? — усмехается Геллер. — Фридрих, какой ты гуманный! А гуманизм — это еврейское качество. Не подобает штурмбаннфюреру иметь его.       Оспорил бы Фридрих, да не хотелось разрушать момент. Лишь улыбнувшись краем губ, офицер перевёл свой взгляд на узкую линию противоположного берега и продолжил бездумно перебирать волосы лейтенанта.       На следующее утро Ханс уехал.       — Не помри без меня, — обнимая за плечи, тихо произносит лейтенант.       — Ты тоже.       Люди сплошными потоками входили в состав поезда. Унтерштурмфюрер вместе с ещё несколькими фюрерами СС зашёл в офицерский вагон. Заняв место, Геллер высунулся из окна и помахал Фридриху. Тот помахал в ответ, постоял так ещё несколько минут, кивнул на прощание и ушёл.       Внутри была полнейшая пустота и растерянность. Что делать дальше? Куда идти? В этом городе не осталось ни одного близкого человека. Ни одного человека, перед которым можно быть самим собой. Не натягивать на себя хладнокровные маски, не выгораживать себя беспощадным палачом. От осознания этого хотелось выть, подобно волку на луну. Чужой город, а кругом враги. Враги среди чужих, враги среди своих. Где искать утешение?       В этот день офицер искал утешение в бутылке спиртного. Что делать, если только алкоголь и сигареты способны утешить душевные муки?       Хотелось с кем-то поговорить. Просто по-человечески поговорить. Выплеснуть всё то, что так гложет. Кто ж поймёт его?       Фридрих не заметил, как оказался у двери чужой комнаты. Он уже замахнулся, чтобы постучать. Но ладонь так и замерла в воздухе, не достигнув деревянной поверхности. Что он, придёт плакаться к девчонке? Он? Представитель высшей расы, высокопоставленное лицо СС, опытный воин и знатный человек будет выплёскивать свою душу какой-то наглой пленной девке?       Едва не рассмеявшись, штурмбаннфюрер разворачивается и закрывается в своей комнате.       Но Анна видела, как под её дверью стоял офицер, так и не решившийся зайти.       Воскресенье проходило также безучастно. Офицер сидел на террасе, читая газету и потягивая чай, как вдруг заметил на дороге знакомый силуэт. Знакомый силуэт, с которым он бы предпочёл никогда не пересекаться, но так сложились звёзды, что Фридриха теперь связывает с ним обстоятельство, не требующее долгих отлагательств.       — Господин Хелльберг, добрый вечер! — приблизился штурмбаннфюрер под видом случайной встречи.       — О, господин фон Вюртемберг, рад видеть! Как поживаете? Насколько знаю, Ваш друг уже уехал?       — Спасибо за беспокойство, господин Хелльберг. Поживаем неплохо. Да, уехал.       — Ну и славно. Германия нуждается сейчас в храбрых, преданных людях. Какой бы мотивация у них ни была…       Фридрих нервно сглотнул.       — Господин Хелльберг, я думаю, что нужно объясниться…       — Ой, ну что Вы! Не стоит, правда, я всё прекрасно понимаю! — приложив руку к сердцу, любезно убеждал оберфюрер. — Но, если Вы так хотите это обсудить, чтобы у меня точно не осталось никаких недопониманий, нам стоит уйти с дороги. Вы же должны понимать положение…       — Да, конечно. Можем подойти к моему дому.       — Видите ли, господин фон Вюртемберг, — заговорил Хелльберг, поднимаясь по порожкам на террасу, — я преданный человек. Я предан своей стране, своему фюреру, своей нации и своей идеологии. И так получается, что Вы через известную нам взаимосвязь имеете прямое отношение к нашему фюреру, а, значит, и к благополучию страны в целом. Получается, я должен быть предан Вам. Понимаете?       — Пока что не совсем, — честно признался штурмбаннфюрер.       — Я хорошо знаком с Вашим отцом, Фридрих. Он уважаемый и почитаемый человек. Хороший политик, расчётливый стратег. Он заслуженно занимает свой пост, служит на благо Германии верой и правдой. И так получается, что в моих интересах обеспечить Ваше выживание. Если противники смогут нанести урон Вам, то этим самым нанесут его и Герману, поверьте мне.       — Господин Хелльберг, мне кажется, что сейчас мы немного отошли от темы…       — Оу, ну что Вы, мы только к ней подошли! Как видите, я честен с Вами. И честность с Вашей стороны поможет сейчас нам обоим.       — Что Вы хотите от меня услышать?       — Помимо всего прочего, чего наговорил Ваш приятель, я подметил важную деталь. Подозреваю, Вы тоже. Кто-то хотел использовать его, как информатора. Господин фон Вюртемберг, Геллер что-нибудь рассказал Вам об этом? Уверяю, что эта информация может значительно поспособствовать ускорению раскрытия дела с покушением!       Фридрих понял. Но насколько на Хелльберга можно положиться? Отец рассказывал о нём. Этот человек предан себе и своим идеалам. Осторожно нужно с такими быть. За маской любезности и стремления помочь скрываются личные корыстные цели. Самый безобидный расклад — оберфюрер хочет выслужиться и добиться повышения в звании. Оберфюрер — это переходное звание между генералами и офицерами. В армии Вермахта эквивалента этому званию нет. «Надполковник», если попытаться перевести. Должно быть, досадно, когда тебя между новым, высшим рангом разделяет лишь одно звено.       Но это лишь предположения Фридриха. Мотив у Хелльберга может быть абсолютно любой. И даже нет никаких гарантий, что он собирается действовать в интересах обоих фон Вюртембергов.       — В пятницу он выпивал вместе с Максом Раухом и Стеффаном Леммелем. Известно Вам что-нибудь о них?       — Не знаком с ними, но наводки найти можно. И что же они хотели от господина Геллера?       — Он этого, к сожалению, не смог вспомнить, господин Хелльберг.       — Какая жалость, неужели совсем ничего?..       — Совсем ничего, господин Хелльберг. Вы же сами видели, как он был пьян.       — Ну да… — гнусаво протянул Фриц, явно раздосадованный. — Очень жаль!       — Мне тоже, поверьте.       Не обязан Фридрих ничего рассказывать о делах своей семьи, за которые можно зацепиться и использовать не в его пользу. Выразив пару дежурных любезностей, оберфюрер скоро распрощался и покинул порог дома.       Фридрих зашёл в дом. Не зная, чем себя занять, достал с полки книгу. Пушкин. Капитанская дочка. С творчеством Александра Сергеевича знаком офицер хорошо. Почему бы не почитать? Должен же он когда-то начать подтягивать свой русский…       В этот момент в мыслях штурмбаннфюрера появилась идея. Не просто же так он кормит лишний голодный рот! Пора начинать отрабатывать.       Без стука он распахнул дверь, застав девушку сидящей возле стола перед зеркалом.       — Пойдём. Дело есть.       Они спустились на первый этаж. Там Фридрих уже разложил на столе книги, подготовил листы для записи и ручку. Анна осторожно опустилась на предложенный стул, внимательно рассматривая предметы на столе. Вопросы задавать она не отваживалась.       — Я нуждаюсь… — запнулся офицер, вспоминая управления в русском языке. Точно же здесь какой-то предлог должен быть! — … в твоей помощи.       Анна ошарашено уставилась на немца. Так всё-таки знает язык фашист.       — Чем же я могу Вам помочь, герр офицер? — отвечает на родном.       Фридрих поморщился от «герра». Откуда у русских такое стремление заменять глухие звуки на звонкие?! Это же звучит ужасно. Когда Анна обращалась на немецком, она говорила с правильным произношением. То есть, это уже устоявшийся вариант в русской речи. Но он же не переделывает произношение в русском языке на свой лад! Очень старается. Фонетика — это первое, чему учил педагог в школе. Можно на уровне носителя языка знать грамматику и лексику, но как же эти знания обесцениваются, стоит только заговорить с сильным акцентом!       — Почему русские делают из тона «ха» тон «гэ»? — интересуется Фридрих, не очень рассчитывая на какой-то конкретный ответ.       Анна пожимает плечами. Приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрывает, потупив взгляд в стол. Как ей немцу-то объяснить разницу их языков?..       — Так сложилось, господин, — в итоге заключает девушка, отказываясь от использования герра в своей речи.       Штурмбаннфюрер видит, что ответить она хотела совсем другое.       — Почему? Ты можешь не бояться. Говори. Мы будем много говорить.       Анна ещё несколько секунд неуверенно бегала взглядом, прежде чем всё-таки отважиться дать пояснение. Вдруг для него оно покажется оскорбительным?..       — Видите ли, господин офицер, немецкое «Herr» произносится на русском языке точно так же, как… — снова замялась, заливаясь краской. Вот уж не думала Аня, что когда-нибудь придётся пояснять подобные лингвистические нюансы немцу! Взрослому мужчине, к тому же! — …как мужской половой орган в русском языке.       Фридрих отпрянул, усваивая услышанное. Это как?       — Херр? Я не встречал это никогда.       — Это довольно вульгарное слово. Вероятно, в книгах классиков оно Вам не попадалось. Тем не менее, оно заменяет нецензурное слово, имеющее точно такое же смысловое значение.       — Какое? — усмехается мужчина. Теперь эта тема ему очень даже интересна! Кто ж ему в школе рассказывал, что в русском языке есть такие тонкости, и что даже благородного немецкого господина славяне умудрились по-своему извратить.       Конечно, он понимает, что вряд ли Herr и русский «херр» имеют общее происхождение. Но какой-то мальчишка внутри него всё равно готов смеяться. Подобно тому, как в младших классах они смеялись с звучания русского союза «как».       Анна же смущается ещё сильнее, не зная, как отвечать. Она никогда не сквернословила! Ей стыдно было подобную лексику своими ушами слышать, не то что вслух произносить!       — Простите, офицер, мне неудобно об этом говорить… Может, Вам интересно узнать что-то ещё?..       Ну и как изучать язык, если тебе его носитель не хочет рассказывать о его тонкостях?!       — Хорошо, — перестал Фридрих ставить девушку в неловкое положение. — Я уже говорил, мы будем много говорить, — вернулся штурмбаннфюрер к первоначальной теме разговора. — И я хочу, чтобы ты меня учила. Что можешь ты о моей речи сказать?       — Я могу давать замечания? — деликатно уточняет Анна.       — Natürlich!       Под конец вечера у Фридриха гудело в висках. Было сложно. Они читали, разбирали книги, Анна поясняла какие-то важные моменты так, как могла пояснить. Исправляла немца, пыталась напомнить какие-то правила. Видно, что девушке тоже сложно. Попробуй иностранцу объяснить! Она же не учитель. Но ей ли жаловаться? Усердие немца её очень трогало. И то, с какой серьёзностью он подходит к делу.       — Ты будешь моей переводчицей, — сообщил офицер, убирая книги обратно на полки. — Мне понадобится твоя роль, когда я буду проводить допросы.       Аня вздрагивает. Как, допросы?.. Она должна будет стоять и смотреть за тем, как истязают человека?! Работать на фашиста! Это же предательство! Она не будет ничего делать против своих! Он знает русский, в чём нужда в переводчике?!       — Боюсь, я не справлюсь, господин фон Вюртемберг…       — Меня это не волнует. Не справишься — получишь пулю в голову, и на твоём месте окажется другая. Мне не нужна бесполезная работница.       Сердце девушки сжимается. Только начала думать, что у неё может быть какой-то выбор. Как самонадеянно. Забыла, в чьих лапах оказалась?       — Хорошо, офицер. Я сделаю всё, что нужно, — опускает девушка взгляд.       Ничего, она найдёт способ, как вырваться из вражеского плена.