закаляя сталь

honestly, i'm convinced the best of me is the worst of me believe me, i've tried but i just can't seem to fight against the tides and undertow that drag me down. (frank iero and the patience — oceans)

…наверное, это просто усталость. Опираясь спиной о стену, Джа Хён сжимает в руке лямку рюкзака и смотрит помутневшим взглядом на свои ноги; ковёр под ними кажется мягким, но это лишь визуальная иллюзия, создаваемая за счёт пушистого белого ворса. Если провести рукой или босой ногой, то сразу же станет ясно, что напольное тканевое изделие неприветливо и совершенно негодно для гостиной. «Обычно дом обустраивают так, чтобы в нём было уютно находиться не только тем, кто в нём живёт, но и тем, кто приходит в гости, — отмечает про себя Джа Хён, проводя пяткой по ковру. — Но у нас всё наоборот». По-хорошему, ему нужно оторваться от бесцельного разглядывания и поднять глаза выше, на кресло, в котором сидит она, но у него не выходит — сил еле хватает даже на то, чтобы ровно стоять. Напольные часы, притащенные дедом в дом ещё во времена его молодости и приваренные к противоположной стороне, слишком громко выполняют свою работу, раздражая тиканьем и невозможностью сосредоточиться на чём-то ещё, кроме них. Пальцы сильнее впиваются в джинсовую коричневую ткань — безуспешная попытка контролировать себя. В мыслях подвисает желание запустить в старенький механизм что-нибудь да потяжелее, чтобы покончить с задолбавшим «тик-так». Рука невольно дёргается в ломанном жесте, адресованном часам, — за эту проявленную несдержанность придётся потом заплатить. Но цена — не то, что может напугать. Не теперь, когда это вошло в привычку и стало нормой. Джа Хён слишком хорошо знает правила этой игры, и он не тот, кто станет пасовать перед человеческой трусостью. Выбора ведь всё равно у него нет. Сейчас он точно знает, как нужно себя вести перед ней. Дрессировка, вдолбленная в него с малых лет, не проходит мимо и не исчезает по волшебству, хотя и даёт периодические сбои в виде тревожных физиологических реакций. Тело выдаёт с потрохами, и с этим фактически мало что можно поделать. Это выводит самую малость из себя, потому что напоминает о том, что Джа Хён как бы точно такой же человек, как и все вокруг. Он, разумеется, не железный, просто считает, что ему не следует себя очеловечивать, ведь так будет лучше для всех. Фигура напротив мучительно медленно закидывает ногу на ногу, наслаждаясь происходящим и устраиваясь удобнее в декоративном бордовом кресле. Медицинский халат, что небрежно накинут поверх строго застёгнутой на все пуговицы блузы, мнётся в рукавах; большие зигзагообразные складки выбиваются из общей педантичной картинки. Юбка на бёдрах скрипит, скользит по гладкой поверхности обивки и нарушает длительную тяготящую тишину спасительными звуками. Удивительно, женщины в её возрасте отказываются от подобной одежды, считая это вульгарностью и отголосками прошедшей юности, о которой лучше вспоминать, оставаясь наедине за закрытыми дверями. Но для неё это лишь лишний повод убедиться в своих силах и возможностях, в который раз подтвердив, что все двери для неё открыты. Не будь Джа Хён её сыном, то, увидь её средь бела дня в неугомонной толпе, подумал бы, насколько внешняя оболочка не соответствует её биологическому возрасту. В комнате застывает напряжение, и никто не пытается предпринять попытку для того, чтобы его снять. Она ждёт, когда он позволит себе проявить ещё большего непослушания, неуважения, дерзости. Выжидает, следит за ним, пытается подловить момент, когда он вновь оступится и будет уязвимым, словно он добыча, которая сегодня будет подана на ужин. Для неё он не более чем продолжение рода, просто старший ребёнок, наследник всего, что она так кропотливо, день за днём, зарабатывает своими силами и поддерживает на должном уровне которые годы подряд. Будет обидно, если Джа Хён в действительности её подведёт и окажется мусором, второй бракованной вещью в их роду. Их идеальная семейная картина не может иметь изъяны, и поэтому от любой сломанной вещи им следует избавляться, даже если речь идёт о собственном сыне. Если бы он прямо сейчас позволил эмоциям одержать вверх, то она бы вышвырнула его, как собаку, а потом, после его извинений и долгих раскаяний, приняла бы назад на своих условиях. Однако совесть, вовремя проснувшись, так и не дозволяет ему воплотить задуманное, назойливо и неотступно напоминая о том, что нельзя так поступать с вещью, которая тебе не принадлежит. Уголок рта нервно, но почти неощутимо приподнимается, и Джа Хён задумывается, а есть ли в этом доме вообще хоть что-то, что принадлежит и ему. Когда был жив дядя, то подобное не вставало костью в глотке. Когда был жив Ма Хён, многие вещи были совершенно иными: понятными и доступными для детского восприятия мира. Когда он был, находиться под прицельным гнётом холодных глаз матери было спокойнее и не настолько тревожно и боязно. Когда он… Джа Хён слабо ведёт головой. Не важно, что было там, когда-то; даже если «когда» важнее и дороже «сейчас». Это всё пустое, выцветшее, потерявшее смысл. Прошлое не имеет значения, важно лишь будущее, которое уже кто-то бережливо переписал в чистовик за него. Губы поджимаются, белеют от приложенных усилий, образовывая тонкую изогнутую линию на лице. Очередная потеря контроля над собой перестаёт считаться погрешностью. Зная правила, Джа Хён всё равно умудряется их нарушить. А она хватается за это заметное мимическое движение и, словно орудуя своим рабочим скальпелем, делает надрез. — Не ухмыляйся, — трактует по-своему увиденное на чужом лице. Голос студёнее, чем метал качелей зимой. Иного тона от неё и не получить. В ней самой нет ни капли намёка на теплоту, поэтому нет смысла ожидать, что она когда-то растает и станет добрее. — Не забывай о разговоре с отцом. И ответ на немой вопрос больше не нуждается в озвучивании. Вчерашняя ругань показала, что в этом доме Джа Хёну не только ничего не принадлежит, в этом доме ему даже нет места. И ведь следовало всё же тогда разозлиться, психануть и вылететь из дома, громко хлопнув дверью. Показать, насколько всё заколебало и осточертело. Напомнить родителям, что он, на минуточку, отдельная личность, со своими желаниями и потребностями. Однако Джа Хëн так не смог. Но не потому, что был напуган исходами своих сгоряча принятых решений, а потому, что убегая, он оставлял Ву Хёна, которому пришлось бы разгребать масштабные последствия. Быть старшим ребёнком в семье означает брать ответственность, и Джа Хён старательно пытается делать так, чтобы его обязательства никак не сказывались на младшем брате. Потому что пусть хоть кто-то в этой семье имеет относительно нормальное детство, а Джа Хён уж как-нибудь разберётся со всем остальным. Стрелка на часах громко касается цифры «5», а затем продолжает своё движение по окружности. Это раздражает. Хотя стоило бы уже и привыкнуть. В этом доме даже тишина оглушительна. Джа Хён чертыхается, но тут же виновато прикусывает внутреннюю часть щеки. И хотя неозвученное матное слово вряд ли бы дошло до неё, чувство вины меньше от этого не становится. В висках пульсирует от головной боли, не дающей покоя уже третий день. Так бывает, когда длительное время занимаешься и не даёшь своему организму отдыха, включающего в себя полноценный восьмичасовой сон. Так бывает, когда на тебе лежит груз ответственности, от которого ты не можешь отказаться. Так бывает, когда ты обязан впахивать и быть первой строчкой в рейтинге школы. Работать выше предела своих возможностей — негласное правило семьи. И поэтому, если ты не лидируешь, твоя жизнь просто бессмысленна и прожита зря. Джа Хён поднимает глаза, и мир вокруг начинает идти волнами. За три дня в сумме он проспал всего четыре часа пятнадцать минут. Этого катастрофически мало для молодого и всё ещё подрастающего организма. Нужно отдохнуть. Взять перерыв хотя бы на выходных. Перенести дополнительные занятия, сдвинуть репетитора по английскому на следующую неделю, ближе к четвергу, потому что в среду собирается школьный совет, и Ми Ён планировала выступить с докладом о благоустройстве садика на заднем школьном дворе. Хотя бы раз в жизни забить на душного преподавателя и курсы от национального медицинского университета. Сделать хоть что-то, чтобы увеличить часы сна. Школьная медсестра уже давно мягко намекает, что такими темпами Джа Хён заработает себе хроническую усталость. «Нет, это слабость, слабость, слабость». Мать постоянно талдычит, что усталости не существует, и, наверное, думает Джа Хён, она совершенно права. Медсёстрам свойственно ошибаться, даже если они хотят лучшего для других. Даже если чувство утомления не проходит уже которую неделю подряд. — Твои оценки ухудшились, — с обвинением заявляет она, поправляя очки и ставя ногу, закинутую на другую, на пол. Для человека, который наказывает тишиной и тотальным игнором, сейчас она слишком болтлива. Её оружие — молчание, которое в данную минуту было бы очень полезным. — Так что мы будем с этим делать? Мы? Зубы скрипят друг об дружку. Челюсть сводит от праведного возмущения. Он точно услышал сейчас то, что услышал? Ущипните его кто-нибудь. Серьёзно? Мы? Правильнее следовало бы спросить, что он будет с этим делать. Но, видимо, отлеплять других от себя — дело сложное. Джа Хён расправляет плечи, расслабляет хватку на лямке рюкзака, чуть опуская его ниже, но не давая джинсовой ткани соприкоснуться с пушистым ворсом, и смотрит матери в глаза, не смея отводить взгляд в сторону. Она ждёт от него банальный ответ, но он продолжает молча стоять. Всего три слова вертятся на языке; и это не «я всё исправлю». Хватит пока с него всех этих исправлений. То, что он стал вторым в классе и девятым по школе, не настолько и страшно, как кажется. Другие точно так же заслуживают быть первыми в школьном рейтинге; они не хуже, чем он. Пауза затягивается. Часы продолжают напевать безумное «тик-так», и помимо них слышно, как закипает чужое возмущение. Гнев охватывает её из-за его безмолвия. Да как он вообще смеет использовать молчание против неё? Она встаёт с кресла и делает несколько размашистых шагов вперёд; медицинский халат послушно следует за ней, мягко прикасаясь к середине бедра, стоит движению прекратиться. Когда дистанция сужается до катастрофической близости, Джа Хён чувствует, как внутри всё сжимается в тугой узел. Он привык к нарушению личного пространства, но обычно никто до этого не позволял себе приближаться к нему на расстояние вытянутой руки. Посему сейчас у него нет даже минимального представления о том, как ему нужно себя вести. На лице напротив еле процветает ухмылка; возмущение слегка колеблется, но не затухает. Джа Хён не обращает внимание, пропускает мимо чужую пантомиму, медленно моргает и опускает взгляд. Несмотря на то, что он вымахал чуть ли не на две головы выше матери, он всё равно ощущает, насколько же он мал перед ней. Социальные роли, обозначенные и прописанные для каждого ещё до рождения, являются неотъемлемой частью культуры. Так положено, что старшее поколение главенствует над младшим, что женщина подчиняется мужчине. Джа Хён всегда будет ниже по статусу, но дело не только в семейной традиционной иерархии. Даже поменявшись местами с отцом, заняв его должность и встав в будущем во главе семьи, этого всё равно будет недостаточно, чтобы пробиться выше той планки, что задала мать. Джа Хён продолжит быть для неё слишком не значимым членом семьи, глупым ребёнком, которого нужно направлять, держа за шкирку, чтобы не сбился с верного пути. Ему бы доказать ей, что он уже давно не дитя. Показать, как он может обходиться без её тотального контроля, без неё самой и её ненормальной озабоченности его будущим. Но детский страх не проходит бесследно. Он подступает комом к глотке, напоминая о том, чем закончилась прошлая попытка показать свой характер. Бывают ситуации, когда следует сделать выбор не в свою пользу. Несмотря на то, что в комнате душно и жарко, по телу пробегают мурашки, и пальцы слегка ломит от холода. Замечая, что мать вынуждена поднимать голову, чтобы продолжать смотреть в глаза, Джа Хён немного сутулится, подгибая ноги в коленях и равняясь с ней ростом. В мыслях проскальзывает шальная идея. Ему ничего не стоит просто взять и оттолкнуть её, чтобы дать себе возможность вдохнуть полной грудью. Легонечко задеть ладонью плечо; снять невидимые оковы с собственной шеи. Но внутри что-то тошнотворно-правильное талдычит о том, что оно не стоит того. Не нужно подливать масло в то, что и так хорошо горит. Возможно, что так оно и есть на самом деле. Джа Хён уже точно не уверен в том, что способен различать правильное от неправильного. Всё пробуется методом тыка, чтобы уж точно знать, хороший ли он сапёр. Чужие брови ломает, сводит к переносице; безмолвие не исчезает, оно растягивается, выгибается дугой. Кто-то когда-то сказал, что молчание громче любых слов. В нём кроется подтекст, который гораздо глубже, чем в разговорах. Но Джа Хён так не считает. В их молчании нет ничего, никогда не было и не будет. Возможно, сейчас подходящий момент для того, чтобы попробовать поступить как-то иначе. Но эту ситуацию не хочется исправлять; нет желания прикладывать силы, чтобы что-то да изменить, потому что уже так привычно, что всем здесь плевать. Джа Хёну в том числе тоже. Правда, у него есть слабая надежда, что Ву Хён вырастит другим, но она гаснет с каждым разом, когда младший брат перестаёт рассказывать о том, как прошёл день. Умение замолчать в нужный момент — полезный навык, но не тогда, когда ты вынужден держать рот закрытым на постоянной основе. Стрелка на часах притормаживает, задерживается на долю секунды, отставая от графика. Нужно идти. Он слишком долго провозился с попытками понять, что в очередной раз не понравилось матери. Если знать её достаточно хорошо, то можно прийти к выводу, что не нравится ей всё. Особенно собственный сын. Этот факт мог бы нанести удар и сломать, но Джа Хён слишком привык к тому, что материнская любовь выражается через презрение и ненависть, через попытки воплотить неудовлетворённые мечты с помощью использования его жизни. Дети появляются на свет, чтобы у растящих их была возможность воплотить невоплощённое. Рождённая новая жизнь — это второй шанс всё переиграть. И, наверное, так оно и должно быть в детско-родительских отношениях. В ответ же Джа Хён относится к матери никак. Он, безусловно, благодарен за всё, что дают и делают для него родители, но удовлетворение базовых потребностей является недостаточным, чтобы требовать за них безоговорочную любовь. — Достал велосипед, — не спрашивает, констатирует. На лице отражается отвращение вперемешку с брезгливостью. За линзами очков недобро поблёскивают глаза. Она убирает руки в карманы медицинского халата и прищуривается. — Ты на это тратишь своё время? — Не показывает, лишь кивает на запястья. Ну конечно же, она заметила потёртые чёрные митенки. — На это? Переходит на крик, потому что снова всё идёт не так, как ей нужно, не так, как ей надо. Безусловно, было глупым вот так заваливаться в дом, не сняв до конца защиту. А ведь он планировал сделать всё по-быстрому. Но вышло всё как всегда. Джа Хён скашивает взгляд, пытается игнорировать повышенный тон, обращённый к нему. Однако это сложно пропустить мимо себя. Он крепче обхватывает лямку и приподнимает рюкзак, собираясь накинуть на плечо. Ему нужно идти. Надо подготовиться к завтрашнему тесту и сделать заранее доклад про Чон Хон Вона. Голова раскалывается, и перед глазами продолжает немного плыть. Рюкзак оказывается на плече. Остаётся только влезть в кроссовки и выйти на улицу, а дальше будет легче. Будет же, да? Лишь бы только дотерпеть и не сорваться, чтобы не подойти к грёбаным часам и не ударить по ним со всей силы. Джа Хён с нескрываемой усталостью выдыхает. Слишком громко, слишком бессовестно. Это опасно, но уже так бесконечно плевать. — Омо-ни… — спокойно произносит он. Она застывает. Гримаса отвращения не исчезает, но мышцы на лице смягчаются, расслабляются. — Я собирался в библиотеку. — Осторожно разворачивает рюкзак карманом к себе. Поддевает собачку с брелоком в виде колеса, быстро скользит молнией по текстильным лентам и достаёт книгу. В руке оказывается Хён Чжин Гон с его «Удачный день». — Буду к ужину. Обратно взгляд на мать он не возвращает. Джа Хёну не нужно видеть, как она резко меняется в лице. Как она бледнеет, краснеет, открывает рот в попытке что-то сказать. Он и без этого знает, какая именно у неё будет физиологическая реакция на собственную неправоту. У него самого внутри кипит злость. Что уж тут скрывать, его задело, как мать отреагировала на велосипед и митенки, но если бы он стал орать в ответ, защищаясь, то ничем хорошим это бы не закончилось. Они уже проходили через это много-много раз. И результат никогда не был в его пользу. А сейчас терпеть очередной скандал просто-напросто не хочется и нет никого желания разбираться в том, кто из них неправ. Голова и без этого готова лопнуть в любую секунду; виски сжимает настолько сильно, что хочется замертво упасть. Но стоит всё же отдать должное матери. Её крики перекрыли чёртово «тик-так», заглушив хоть на какое-то время часы. Джа Хён проводит языком по пересохшим губам и убирает книгу обратно в рюкзак. Осталось теперь только заехать в библиотеку. По сегодняшнему плану она является последним местом, в которое необходимо заглянуть. Конечно, следовало бы незамедлительно принять таблетку от головной боли, подняться к себе в комнату и рухнуть обессиленным на кровать. Однако сделать так он не может, поскольку не привык заботиться о своём здоровье и откладывать дела на потом. Сейчас для него нет ничего важнее учёбы. Она стоит выше всего в списке его приоритетов. До слуха долетает знакомый хруст юбки; её хозяйка делает несколько шагов назад. Безмолвное «свободен» получено. Джа Хён кивает, прощаясь, и разворачивается, чтобы выйти в коридор. Мать не смотрит в его сторону. Вместо этого она поворачивает голову к стене, на которой висит картина с изображением Халласана, и с усердием начинает рассматривать потухший вулкан, словно это единственное, что сейчас заслуживает её внимания. Ей нисколько не стыдно за произошедшее, ведь считает, что она всё делает правильно. Даже хорошо, что она устраивает ему воспитательные сцены и профилактическую гигиену мировоззрения, лишний раз напоминая о том, как важно выбирать и ставить во главу угла приоритеты семьи. Она же заботится о Джа Хёне, переживает и волнуется, а он смеет вести себя хуже упрямой овцы с Тэгваллёна. Непослушный, упрямый мальчишка, которому плевать на родную мать и её чувства. В его обязанности не входит что-то сверхъестественное. Там только банальная учёба с дополнительными учебными курсами, домашние дела и никакого упоминания велоспорта. Ничего сложного или невыполнимого. Она достаёт из кармана руки и скрещивает их на груди, прислушиваясь к шуму в коридоре. Джа Хён быстро натягивает кроссовки и толкает входную дверь. Ему, разумеется, не по душе оставлять за собой неразрешённый конфликт, но альтернативного выхода из этой ситуации он всё равно не видит. Но пусть мать думает, что и в этот раз она одержала победу. Колени слегка подрагивают. Ноги оказываются необычайно ватными, вялыми, непослушными, и Джа Хён лишь из рациональных побуждений удерживает себя от желания побежать. Свобода встречает его распростёртыми объятиями и заждавшимся велосипедом. Он подходит ближе и поправляет митенки, предвкушая, какой окажется поездка до библиотеки. Однако стоит ему только оседлать своё транспортное средство и ухватиться за руль, крутанув педали, как вместо ожидаемого облегчения он ощущает что-то близко напоминающее состояние утомления.