Delusion

– Удивительно хорошая погода, и это после такого-то заседания! Обрывок диалога непрошеным гостем долетает до ушей Нёвиллета прежде, чем он скрывается в дверях своего кабинета. Дворец Мермония с этой стороны выходит высокими окнами на восток, и даже сквозь ряд колоннады внешней части дворца помещение наполнено ярким солнцем.  Можно понять реакцию посетителей оперного театра. Вчерашний день дался Нёвиллету непросто.  Стоило объявить о чуть ли не первом в истории для некоторых особенно молодых жителей Фонтейна апелляционном заседании – и билеты разлетелись с такой скоростью, что жандарматоны ещё неделю отлавливали спекулянтов, торгующих поддельными копиями. Ажиотаж в зале суда подогревала и Фурина... Всё бы ничего, вот только на обвинительном заседании она взяла на себя роль прокурора, решив обвинить одного из Предвестников, и теперь ей пришлось защищаться от другого Предвестника на своём же поле боя. Всё бы ничего, если б адвокатом не выступала мадам Арлекино. В свойственной манере она долго и по полочкам раскладывала сторону защиты подсудимого, опровергая факт за фактом под взволнованные и порой даже рассерженные выдохи толпы, которую пару раз даже пришлось призывать к тишине.  Жителям Фонтейна оказалось сложным принять факт, что великое орудие архонта способно давать осечки, но именно Нёвиллет взял на себя ответственность придать процедуру огласке. Он верит в справедливость суда не менее их, и потому посчитал своим долгом не скрывать от горожан происходящее. Всё же, не каждый день вердикт судьи расходится с мнением Оратрис. Проще убедить палату Жардинаж внести поправки в закон, позволяющие в таком случае обжаловать решение, чем позволить невинному человеку быть осуждённым. Даже если он – Предвестник Фатуи.  И не сказать, что Фурина в этот раз показала себя хорошим прокурором. Она вздыхала, принимала позы и всячески владела вниманием публики, но при желании можно было бы назвать давлением на суд её реакцию на Арлекино. Благо, Нёвиллет на правах верховного судьи не уличил в действиях Предвестника подобного, равно как и в позиции Фурины не усмотрел реального желания сопротивляться. Та была слишком занята обелением собственного имени в глазах толпы, соблюдая процедуру лишь формально.  Нёвиллет отодвигает кресло и присаживается за стол, прислонив трость к подлокотнику. Если уж машина оказалась обладателем некоего интеллекта, то услышала ли она собственное мнение судьи, сидящего во главе её механизма?  Оратрис Меканик д'Анализ Кардиналь вынесла свой вердикт вновь. На этот раз он сошёлся с мнением верховного судьи. Господин Тарталья был оправдан по делу о серийной пропаже и убийствах девушек.  Девушек, родом из Фонтейна. Но что скрывается за плечами представителя подобной организации, и почему Оратрис обвинила его в первый раз? Может, были и другие пропавшие? Этого Нёвиллету доподлинно знать не дано. Он верит в справедливость суда и не намеревается занимать никакую из сторон. В его глазах Тарталья поднял себе рейтинг прилежным поведением в зале до вынесения обвинительного приговора и вернул в ноль поведением после вердикта. Но это личные впечатления, что не должны касаться дела.  Фонтейн встречает свой первый день с осознанием, что машина не всегда бывает права. В перспективе это влечёт за собой дополнительную драму на сцене театра Эпиклез, дополнительные пересуды касательно компетенции Фурины, а на поздних порах – даже обвинения верховного судьи в подкупе. Но сегодня над Кур-де-Фонтейн поднимается яркое солнце. Справедливость восторжествовала, и обвинённый должен выйти на свободу.  Нёвиллет отодвигает в сторону заключение суда с собственной подписью и вычурным почерком на слове "Оправдан". Весьма непривычная процедура. Но палата Жардинаж, прислушавшись к авторитетному мнению верховного судьи, издала поправку в кодекс, выбрав самого судью назначать размеры компенсации, исходя из запросов стороны защиты подсудимого, тяжести преступления и поведения этого подсудимого в месте заключения и зале суда. Последний пункт даже слегка забавляет. Интересный реверанс от правящего органа в сторону выступления месье Нёвиллета по пресечению сопротивления. Они будто под влиянием Фурины надеятся увидеть разрешение драмы с отмщением за нападение на жандарматонов и попытку бегства.  Нёвиллет разворачивает сложенное вдвое и полученное ещё вчера письмо из крепости Меропид. Ризли, как и всегда, соблюдает протокол в своём стиле и половину письма интересуется его делами, заодно сообщая о приложенных подарках и приглашая на чай, но всё же пара абзацев о поведении заключённого тоже имеются.  "Против законов крепости Меропид не выступал", "быстро влился в коллектив"... Нёвиллет позволяет себе лёгкую улыбку. Неисповедимы законы подводной крепости, в которые он не вмешивается, но Ризли явно не считает драки с заключёнными на первых порах каким-то нарушением дисциплины. Нёвиллет уверен, что они были.  Но раз по протоколу у герцога крепости Меропид нет замечаний, то нужно выбрать размеры компенсации. Пробежавшись глазами по предложенным суммам моры из казны Фонтейна, Нёвиллет в задумчивости откладывает ручку. Теперь всё упирается в него. Стоит ли ему вносить коррективы за неуважение к суду? Как отнесутся жители Фонтейна к грядущей новости в "Паровой птице" о том, что месье Нёвиллет проигнорировал нападение в зале Эпиклез? Не станет ли это прецедентом?  Воистину, жить во времена перемен не так просто. Но это не в первый раз происходит за долгую жизнь Нёвиллета. Нет ничего важнее, чем принять взвешенное решение. Нёвиллет уже вычел стоимость ремонта жандарматонов-приставов, понимая, что в остальном лично он остаётся пострадавшей стороной. Щека зажила достаточно быстро. Он машинально поглаживает место, где рыжий Предвестник сумел его оцарапать. Конкретно Нёвиллет от этого не пострадал ни морально, ни нравственно. Но разве стоит давать теперь повод каждому нападать на судью? Это весьма отвлекает от дела. 

***

– Оправдан? Тарталья не верит своим ушам. Лишь в первые две секунды, пока глаза его округляются от неожиданной новости. В третью он хитро прищуривается, позволяя себе широко улыбнуться. С чего бы ему удивляться такой новости, он ведь знает, что не причастен к делам и преступлениям Фонтейна. – Да-да, свободен, как птица... – отмахивается Ризли, и ладонь его замирает в воздухе, обрывая немой вопрос Тартальи, – Подробностей не знаю, не по праву мне. Да и не особо интересно... Так что собирай свои пожитки и в путь. Если, конечно, нет добровольного желания остаться. Чайльд заходится звонким смехом, отскакивающим эхом от металлических стен, и качает головой. Оставаться здесь ни минутой дольше он не станет. Его благосклонно сопровождают на поверхность – но не герцог Ризли собственной персоной, что лишь сильнее укрепляет убеждение Тартальи в том, что он потерял всякую ценность. В одночасье из опасного преступника он стал пустым местом, чужестранцем, более не представляющим ни важности, ни, судя по мнению местного суда, опасности. Это не сильно ранит его эго, но вызывает пару вопросов. Вопросов, на которые ответить может лишь один человек. Мысли о Нёвиллете сопровождали Тарталью не раз в подводной тюрьме. Начиная с его изначального вердикта, который оказался сильным противоречием конечному итогу, и заканчивая его странной силой. Бушующей и непомерной, пускай и хорошо контролируемой. Он точно не человек. Чайльд точно сталкивался с подобным ему. Когда-то очень давно. Глаз Порчи, словно откликаясь на воспоминания, едва ощутимо обжигает кожу своего обладателя – но Тарталья лишь задумчиво улыбается. Основное оружие ему вернули. Так беспечно. А вместе с ним повышаются шансы привести к успеху план, медленно зарождающийся в его голове. По сути своей и своему обыкновению безумный и несколько бессмысленный, но это рациональное осознание никак Тарталью не сбивает с навязчивой идеи. – Что, прямо вот так могу идти, на все четыре стороны? Тарталья щурится от лучей закатного солнца, вдыхая прохладный воздух полной грудью. Смотрит он, правда, не на четыре стороны свободных просторов, а целенаправленно на дворец Мермония. – Да хоть на пять, – отмахивается угрюмый сопровождающий, – Мне по чём знать. С такими вопросами к юдексу... Тарталья не может сдержать очередной улыбки. Несомненно – к юдексу. Он направится именно к нему. Вопросов хватает. Тем более, свежий воздух возвращённой свободы явно даёт в голову, и Тарталья чувствует бурлящий по венам адреналин. Всю дорогу ко дворцу его сопровождает странное предвкушение, и эмоции его, весьма разношёрстные, то и дело перевешивают друг друга. Он испытывает раздражение, приправленное интересом, и злость, мешающуюся с восхищением. Давно в нём кто-то не вызывал столько противоречивых эмоций – и Тарталья не пойдёт против своего любопытства. Даже если это будет стоить ему репутации. Уже привычно. – ...только по предварительной записи. Тарталья и бровью не ведёт на врывающийся в его размышления голос охраны. Не сбавляя шагу, он поводит плечами, бегло разминая мышцы, и концентрирует на кончиках пальцев покалывающую энергию Электро. Без особых усилий формирует энергетическое лезвие и бросается к замешкавшемуся охраннику, моментально уклоняясь от атаки его более сообразительного напарника. Тот занимает у Тартальи времени на секунду дольше, но точно так же бессознательно валится под ноги. Убивать их Чайльд не собирается, потому силу контролирует, возвращаться снова в тюрьму, уже за дело, ему не хочется. Но мешать ему никто не посмеет. Он входит уверенным шагом внутрь, широко распахивая двери. Сотрудники, члены палаты, подчинённые Нёвиллета – Тарталье, в общем-то, плевать, кто есть кто, они всё равно в основном своём большинстве в страхе подрываются с мест и жмутся к стенам. Лишь крохотная мелюзина преграждает Тарталье путь, вставая в оборонительную стойку, хоть и явно дрожа от страха. Чайльд замирает перед ней на миг, стараясь понять, насколько его забавит вся эта ситуация. Охраны подозрительно мало – или это просто в Фонтейне никому в голову не придёт соваться к юдексу без записи? А что касается мелюзин... существа забавные, даже милые. Но не тогда, когда путаются под ногами у Тартальи. Так что в следующий миг это самое создание тоже отлетает в сторону, не успев среагировать на выброс Электро. В просторном помещении раздаются испуганные возгласы, но Чайльд по сторонам не смотрит – он целенаправленно идёт к двери главного кабинета, так уверенно, будто бывал здесь ранее. На деле же он делает это просто интуитивно, ощущая там присутствие манящей, давящей силы. Двери распахивает громко, без предварительного стука – о каких манерах речь, пока в его крови сильнее закипает адреналин? Да к тому же, он и так уже парочку правонарушений совершил – с этим разберётся позже. Сейчас его интересует совсем другое. Вернее, кое-кто конкретный. Нёвиллет погружён в раздумия, не обращая внимания на шум за толстой двустворчатой дверью кабинета до тех пор, пока грохот не раздаётся совсем близко. Дверь распахивается, и входящий толкает её достаточно сильно, чтобы осветить заодно и всю картину за своей спиной. – Месье Нёвиллет! – восклицает Тарталья, вальяжно проходя в кабинет. С каждым шагом он ощущает давление незримой силы. Она его будоражит и лишь подстёгивает. Тарталья широко улыбается, пускай внутренне он подбирается и готовится к любому выпаду в свою сторону – он видел на что способен Нёвиллет, и в этот раз не будет столь опрометчив. Эта их встреча не закончится так же быстро как прошлая. И, хочется надеяться, не с таким же итогом. Не столько на вошедшего смотрит Нёвиллет, поднимаясь с места, сколько на маленькую ручку в синем рукаве формы жандармерии, лежащую поверх ковра, и откатившуюся высокую шляпу. К мелюзине, оказавшейся вне поля зрения, подползает выдохшийся сотрудник палаты, и в этот же миг створки дверей захлопываются обратно. – А я поблагодарить пришёл за проявление такого благородства, – продолжает Тарталья, замедляя шаг, но неумолимо сокращая дистанцию, – Но для начала пару вопросов о вашем законодательстве хочу задать... Видите ли, я и так слишком много времени потратил на своё заключение. Тратить его ещё и на ожидание своей очереди по записи я не намерен... Уж войдите в моё положение. Наконец, он замирает напротив, с вызовом глядя в глаза холодного оттенка. Электро энергия искрит по его венам, собираясь отдельными сгустками в воздухе рядом. Предвкушение сводит Тарталью с ума, но он себя контролирует, не желая так быстро заканчивать столь долгожданный момент. Холодный взгляд Нёвиллета стекленеет, когда он вновь обращает внимание на всё того же рыжего Предвестника. Он привык слушать любые речи внимательно, но оставаясь беспристрастным. Сложно сохранить лицо теперь.  Сложно не видеть в чужеземцах варваров. Однако Нёвиллет и сам – чужак.  – Что за отвратительная энергия, – он бросает короткий взгляд на фиолетовые переливы энергии, окружающие Предвестника, – Уберите оружие, господин Тарталья.  Нёвиллет тянет время, пытаясь оценить ситуацию. Нападение. Очередное. И ещё пару минут назад этот подсудимый был полностью оправдан перед законом. Похоже, работа верховного судьи никогда не заканчивается. – У Вас есть последняя возможность это сделать. Мы решим ваш вопрос без применения стихий. Или же Нёвиллет даёт ему время? Сумасшедшему рыжему Предвестнику Фатуи? Нужно срочно добраться до раненых, и у юдекса нет времени ни раскланиваться, ни громить собственный кабинет, полный важных архивных записей. Он думает. Он просчитывает, и каждая секунда растягивается от ускоряющегося внутреннего процесса.  Однако новый стук в дверь приводит Нёвиллета в движение. Та распахивается, впуская несколько стражей порядка и неожиданную, но ожидаемо безэмоциональную Клоринду с поднятым револьвером.  – Месье Нёвиллет! – выкрикивает стражник, и Нёвиллет даже не ждёт, когда Тарталья обернётся на звук. Ему достаточно небольшой заминки, чтобы рвануться. Движения быстрые, лёгкие и точные, когда он подхватывает трость и упирается ею в стол, сам запрыгивая сверху, но силой одного хлёсткого удара он едва не ломает любимую вещь о плечо Тартальи. Треск заряженной реакции двух стихий едва касается ушей, когда Нёвиллет уже спрыгивает вниз.  На этот раз Тарталья следил за ним внимательнее. Но вряд ли ожидал, что Нёвиллет повторит буквально ту же атаку, приземлившись поверх.  Всё происходит настолько быстро, что запоздавшее осознание подводит Тарталью – он прикладывается затылком о мраморный пол, не сильно, реакция позволяет успеть кое-как сгруппироваться. Тем не менее он морщится, и едва слышно шипит от острой боли в районе плеча. Электро защита смягчила удар, но полностью эту силу подавить не сумела. Даже день без тренировок ему дорого обходится, сноровка теряется слишком быстро, особенно если дело доходит до столь сильных соперников. – Нет нужды обо мне беспокоиться, – обращается Нёвиллет к охране и сильнее вдавливает подошву и каблук в грудь распластавшегося на полу противника; Тарталья задерживает дыхание – впрочем, поступающий кислород и без того ограничен давлением, и поднимает взгляд вверх, – Вызовите врачей раненым. Господин Тарталья желает поговорить.  – Но!.. – подаёт строгий голос Клоринда, не опуская оружия.  Посторонние голоса Тарталья и не слушает, смутно различает среди них судебную дуэлянтку – но она более не представляет для него интереса. Не тогда, когда воплощение истинной силы нависает прямо над ним. Не тогда, когда в повисшей тишине смеряет Тарталью взглядом, полным чистого презрения, и таким же презрением отдаёт его ледяной тон. – Достаточно, – привычным жестом Нёвиллет бьёт тростью по полу, и её острый конец вонзается прямо возле лица поверженного Тартальи, – Покиньте мой кабинет.  Они повинуются. Одной проблемой меньше – Нёвиллет успевает увидеть, как мелюзине за дверью помогают подняться, а та потирает ушибленное плечо. Когда же юдекс переводит взгляд сверху вниз, то в глазах его нет ничего, кроме презрения. Чайльда начинает мелко потряхивать от адреналина, выходящего за возможные пределы, но он молчит, только облизывает пересохшие губы и широко ухмыляется. – Сколь нищим духом надо быть, чтобы поднять руку на того, кто меньше и слабее, – цедит Нёвиллет, брезгливо убирая сапог с груди Тартальи, – Вы не заслужили моего одолжения, господин. Вы заслужили административный штраф за разбой и хулиганство. Но окончательный вердикт поможет установить суд. Тарталья позволяет себе приподняться на локтях. Сам подниматься не спешит. Такое положение его ни капли не унижает, и уж точно никак не определяет его проигрыш. Потому и взгляд его синих глаз, даже снизу вверх, не теряет прежней искры вызова. И интереса, который Тарталья и не пытается скрыть. Ему нет смысла реагировать на слова судьи – тот, в общем-то, по обыкновению прав, но Тарталья здесь не за этим. Куда сильнее его будоражит проскочившая между ними мимолётная вспышка наэлектризованной реакции, от которой на кончиках пальцев до сих пор ощущается покалывание. – Что Вы, верховный судья, – медленно протягивает Тарталья, – Неужто по выученному сценарию пойдём? Так уже не интересно. Он не скрывает иронии в своём голосе, и смотрит крайне внимательно в холодные глаза. Уж сколько Нёвиллет живёт среди людей, а чувства их остаются для него не до конца изученной тайной, полной своих правил и исключений. Например, почему этот юноша продолжает веселиться, когда ему грозит новый срок, спустя... полчаса освобождения? Час?  Единственный подходящий ответ – это что Предвестникам Фатуи законы не писаны ни в одной из стран. Об их деяниях в соседней Сумеру и даже на островах далёкой Инадзумы судья наслышан. Но на его земле беззакония твориться не будет никогда.  Возможно, попытка потянуть время таким образом крайне неуспешна для Чайльда, особенно учитывая его положение, но тем не менее, времени на раздумья он себе не даёт. Электро стихия послушно собирается на кончиках его пальцев, а сам он в следующий же миг ловко подбирается, и из положения снизу бросается к судье, вытягивая вперед ладонь, окружённую скоплением электрических искр. Он в доли секунды понимает, что времени на формирование оружия у него не хватит, и атака выйдет слабой, но если она зацепит Нёвиллета – это уже будет считаться успехом. В прошлый раз вышло. И Тарталья не позволит воспринимать себя не всерьёз, даже такому, как Нёвиллет. Который видит фиолетовую вспышку раньше, чем слышит треск, но прежде всего он и так осознаёт, что пусть рецидивист и упирается, но оперная драма этого разбирательства строится по принципу рондо. Пусть обстоятельства разнятся, декорации иные, но рефреном продолжает быть стремление Тартальи хотя бы притронуться к верховному судье. Тот даже будто целится в одно и то же место. Стремительно делая шаг назад, Нёвиллет прямо в движении перехватывает его руку. Судья делает это так резко, что от силы инерции Предвестник мог бы легко сломать себе запястье. Которое Нёвиллет в состоянии сломать самостоятельно, но останавливается на допустимой норме и резко вздёргивает юношу вверх, заставляя едва ли не приподняться на цыпочки. Тарталья шумно выдыхает, не смея отрывать прямого взгляда от ледяных глаз напротив. Те слишком близко. Настолько, что можно разглядеть всю их нечеловечность. Возможно, любой другой бы в такой ситуации испугался – но Чайльд лишь фоново размышляет, что, похоже, ему и впрямь не хватает сноровки. Нужно больше тренировок. Лишь фоном, потому что на первый план лезут совсем иные мысли. Он несколько нервно сглатывает, только теперь поведя бровью на крепкую хватку на собственном запястье, но дёргаться не спешит. Его очередное положение вновь не особо выгодное – а Глаз Порчи, словно улавливая общую утомлённость своего хозяина после заточения, будто вдвойне жрёт силы. Своенравная вещица, с Глазом Бога дела обстоят попроще. И за короткие секунды прямого взгляда Тарталья задумывается ещё и о том, что у юдекса тоже сила Гидро. Возможно, у них больше общего, чем могло показаться на первый взгляд – так бы решил Тарталья, вот только Глаза Бога у Нёвиллета он так и не заметил. Неужели тот носит его под одеждой? Мысли Тартальи путаются с каждым мигом всё сильнее, вот только раскалённый адреналин не покидает его кровь. Нёвиллет дожидается, когда последние фиолетовые искры электро рассеются, после чего таким же отчётливым движением подкидывает трость в свободной руке, перехватывает за середину и с нажимом подпирает украшенным набалдашником подбородок рыжего Предвестника.  – У меня нет полномочий вас арестовывать, господин Тарталья, – ровным тоном цедит Нёвиллет, но глаза его опасно сужаются, когда он склоняется чуть ближе, – Но я могу озвучить предварительный срок за нападение на судью. Повторное. – Давайте... сбавим... градус накала, – по-прежнему шумно дыша, Чайльд улыбается почти невинно. И всё же, есть в Предвестнике благоразумие. Нёвиллет продолжает внимательно наблюдать за ним, соглашаясь, что устраивать погром в собственном кабинете и рисковать затопить важные документы юдекс не желает.  К тому же, глаза у Тартальи очень красивые. Это судья заприметил ещё в Эпиклезе. Синие-синие, как воды Фонтейна, бликующие на ярком солнце, и такие же глубокие. Не прочитать, что скрывается за их доброжелательностью. Вторая ладонь Тартальи, свободная, незаметно для Нёвиллета, медленно тянется к его трости. Он предпринимает очередную попытку отвлечь внимание судьи, найти брешь в его безупречной реакции, и потому смотрит в его глаза внимательно, проникновенно, следит, чтобы тот не отводил взгляда. И когда пальцы Тартальи касаются холодного материала, он активирует очередной выброс Электро энергии – уж подобным методом, благодаря хорошей проводимости и гидроэнергии, что незримо словно окутывает судью, он его точно зацепит. И едва судья раскрывает рот, чтобы согласиться с предложением, как сжимает зубы обратно, чувствуя разряд по коже. Похоже, Нёвиллет ошибся. Что за мерзкая тактика. Нёвиллет сдвигает тонкие брови. Другого от Фатуи ожидать не приходится. В следующий миг он выпускает запястье Тартальи и привычным жестом собирается ударить по полу тростью, но в последний момент попросту отталкивает того от себя. Методы соответствующие – судья тоже умеет запутать. Получается слишком сильно – Тарталья буквально влетает в стену. В очередной раз он прикладывается затылком – и, кажется, даже сильнее чем в первый раз. Потому что перед его глазами сгущается темнота, и Тарталья озадаченно вертит головой. Вот только стоит зрению сфокусироваться, так сразу становится ясно – момент упущен. Но и Нёвиллет не думает останавливаться, твёрдым шагом двинувшись следом и вновь подкидывая трость поудобнее под громкий стук собственных каблуков.  Чайльд всё отстранённо думает, что чёртова трость, с которой судья словно и не расстаётся, явно используется не по прямому назначению – и эта секунда размышлений стоит ему упущенной реакции. По слабому фиолетовому сиянию Нёвиллет находит Глаз Порчи закреплённым на поясе Тартальи. В следующий миг вновь с силой подпирает голову Предвестника тростью, на этот раз перекрывая рукояткой кислород. Чайльд широко распахивает глаза, задержав дыхание. Потому что дышать свободно попросту становится невозможным. – Каким образом с Вами согласились сражаться наши дуэлянты, если Вы ничего не знаете о честном бое, – вполголоса шипит Нёвиллет и резким движением хватается свободной рукой за ремень Тартальи. Бесноватая энергия искусственного камня щекочет ему ладонь даже сквозь перчатку, будто оказывая сопротивление, однако Нёвиллет без колебаний сжимает ладонь и срывает источник силы с пояса. Тот по мановению ока превращается в холодную безделушку, утопленный в гидроэнергии, окутавшей раздражённого судью.  Перед глазами Чайльда вновь темнеет, резко, и наваждение быстро спадает, заменяясь на мимолётное ощущение сосущей пустоты. Потому и на слова юдекса Тарталья не реагирует, лишь запоздало соображая, что теперь он обезоружен. И теперь, похоже, его положение плачевнее всех предыдущих. Но мигом позже становится ещё хуже. Нёвиллет склоняется ближе, не замечая, как всем телом вжимает Предвестника в стену. Его дыхание опаляет щёку Тартальи, заставляя того нервно сглотнуть. Сердце Чайльда бешено бьётся, а странное наваждение захлёстывает всё сильнее, словно и до этого плескавшийся адреналин теперь вышел за края допустимого.   – Сбавьте накал, как и хотели, – Нёвиллет объясняет доходчиво и уж точно собирается делать это единожды, вглядываясь прямым взором в распахнутые синие глаза, – Иначе мне придётся остудить Ваш пыл. Тарталья старается взять себя в руки – дерзко ухмыляется, вот только ухмылка выходит дрожащей, и даже рот приоткрывает, готовясь ответить колкой репликой. Но мысли его становятся тягучими, как патока, тяжёлыми, подобно его дыханию. Их тела слишком близко, и в пылу сражения, пускай и не слишком удавшегося, Нёвиллет, похоже, сам распалился, раз сейчас... Раз сейчас Тарталья вынужден нервно заёрзать, стараясь хоть немного исправить свою неудобную позицию. Будучи фактически вжатым в стену, он явно испытывает трудности, и только усугубляет своё положение – ведь нога судьи находится между ног Тартальи, и давит крепко. Сам Нёвиллет продолжает смотреть испытующе и пронзительно, явно ожидая ответа и новой реакции. Последнее, что хочет делать Нёвиллет – это использовать грубую силу, но в данном положении чаша его внутренних весов больше склоняется к желанию решить всё побыстрее. Похоже, он потерял время зря, решая вопрос выплат, ведь теперь Тарталья делает буквально всё, чтобы вновь оказаться за решёткой.  А Тарталья впервые чувствует себя растерянным перед ним. Словно боится, что Нёвиллет услышит дикое сердцебиение, словно уловит мелкие мурашки по коже и ощутит тяжесть дыхания. Словно узнает, что в такой неподходящей ситуации вместо ненависти и злости, как могло показаться на первый взгляд, Тарталья испытывает... куда более противоречивое ощущение, медленно, но верно стягивающее низ живота. Это точно не закончится ничем хорошим. Уж на подобное предугадать реакцию Нёвиллета Тарталья не в силах. Поэтому он делает первое, что приходит в голову – ловким движением пальцев цепляет судью за воротник, дёргая на себя, в надежде выбить того из колеи, заставить отстраниться. И что такая очередная попытка отвлечь внимание оказывается неудачной, он соображает лишь секундой позже, когда Нёвиллет с места так и не сдвигается. Его непроницаемое лицо становится лишь ещё ближе, а дыхание лишь сильнее опаляет кожу. Острые края Глаза Порчи впиваются в ладонь судьи даже сквозь ткань перчаток, когда по воле рыжего Предвестника, никак не желающего унять свои руки, он теряет терпение. Тарталья сжимает зубы, старательно пытаясь подавить неумолимую эрекцию. Он бы обязательно сейчас взмолился, если бы только верил в благосклонность богов. И рот он всё же приоткрывает, всё ещё старательно пытаясь выглядеть уверенным: – В таком случае, попробуйте... остудить... мой пыл. Голос Тартальи, снизившийся на пару тонов, предательски сбивается на очередное неуместное придыхание, переходя в шёпот. В повисшей тишине это звучит крайне неловко. И вот теперь положение Тартальи абсолютно проигрышное. Нёвиллет внимательно заглядывает в притягательные синие глаза, стараясь осмыслить сказанное. Он убирает трость в сторону, чуть склоняя голову набок, и в который раз – в который раз за последние несколько минут удивляется комплексности человеческих эмоций. Кажется, что Тарталья уж слишком волнуется, что понятно... ...но совсем непонятно крайне недвусмысленное давление о его крепко прижатое бедро. Нёвиллет приглушает собственное дыхание, и помутившиеся, как морская волна перед бурей, глаза Тартальи ловко затягивают его в лёгкий гипноз. Элементальная сила здесь не при чём – крайне молодой для такой организации Предвестник попросту обладает слишком большим очарованием. Надежда Тартальи на то, что судья пресечёт столь неприятную ситуацию, быстро меркнет, так же быстро, как меркнет в глазах у самого Тартальи, когда взгляд Нёвиллета становится ещё более проникновенным. Словно тот мысли читает, или сквозь одежду видеть умеет. Ему очевидно, что Нёвиллет и без чтения мыслей обо всём догадывается. И явно чувствует. Но оторвать взгляда от стальных глаз он не в силах, и с каждой минутой этого молчания тянущее возбуждение лишь усиливается, становясь почти нестерпимым. Тарталья еле контролирует себя, чтобы не опустить взгляд на губы юдекса, дыхание с которых ощущается теперь ещё ближе. Его эрекция становится ещё более болезненной от одного лишь осознания, насколько он эти губы сейчас хочет поцеловать. Как неуместно, неправильно и импульсивно – но думать о морали и правилах Чайльд не в состоянии. Нёвиллет приоткрывает губы, тяжело выдыхая и понимая всю неловкость их общего положения, но всё равно смотрит – на подёрнувшиеся румянцем щёки, на подрагивающие ресницы.  Ему очень хочется остудить пыл. Желательно, собственный, потому что последний секс вечно доверху занятый юдекс позволял себе очень давно. Крайне давно, прекрасно обходясь без потребностей плоти ровно до момента, как их с малознакомым рыжим юношей телесный контакт не затянулся до таких пикантных граней. Теперь Нёвиллет расплачивается за собственные переработки. Его с неистовой силой тянет ближе.  Однако проблему необходимо решать, потому вместо рывка вперёд Нёвиллет быстро прячет Глаз Порчи в карман, цепляет трость за пояс, отстраняется и резко разворачивает Тарталью к стене лицом. Хватает за взметнувшиеся руки, сжимает в локтях, заводя за спину, и не отказывает себе в удовольствии прижаться грудью вновь. Зрительный контакт прерывается. Чайльд теряет способность мыслить рационально, поддаваясь странному наваждению. Поднявшиеся от ладоней судьи водяные путы превращаются в тёмно-синие ленты, быстро сцепляя руки Предвестника за спиной в плотную вязь с хитроумными узлами, заставив заглушить очередное невнятное междометие, сорвавшееся с его губ. Но от нажима сверху тот по инерции прогибается. Твёрдые и упругие ягодицы под серыми натянувшимися брюками упираются прямо в пах Нёвиллета. И он вновь не сдерживается. Надавив бёдрами в ответ, он вжимает Тарталью в стену полностью, заставляя выпрямиться, и на секунду прикрывает глаза от одобрительного чувства удовлетворения. Тарталья вынужденно упирается щекой в стену – и до боли закусывает губу. Нёвиллет вжимает его непозволительно крепко. И очень настойчиво давит сильнее, упираясь прямо в задницу. Горячая волна прокатывается по коже Тартальи, опаляя заодно и нутро, которое вновь скручивает и сжимает. Он готов признаться себе в том, что хочет этого ужасно нудного юдекса, непозволительно притягательного юдекса, до дрожи в коленях. – Ведите себя подобающим образом, – строгим тоном чеканит Нёвиллет, склонившись над заалевшим кончиком уха Тартальи и мазнув по нему светлым локоном чёлки.  Тарталья готов взвыть от крайне подло звучащего бархатистого голоса. Если не прекратить это сейчас, то Нёвиллет не остановится. Потому он вновь со стуком сапог отступает, крепкой хваткой зацепив Предвестника за заднюю часть воротника, и направляется к своему столу. Конечно же, повязанный Тарталья теряет равновесие и валится вниз, но для юдекса не составляет особого труда протащить его по полу, огибая рабочее место, прежде чем бросить перед креслом, которое Нёвиллет разворачивает другой рукой. Тарталья не сопротивляется – нет ни сил, ни желания. Все силы он сейчас направляет лишь на слабую, отчаянную попытку загасить собственное порочное желание. Вот только желание в ответ на это сопротивление лишь крепнет, соизмеримо собственной эрекции. Нёвиллету нужно остыть. Он делает глубокий вдох и, потянувшись к графину с водой, наполняет кубок чистой эссенцией Озера Звездопадов. Именно то, что поможет очистить мозг от ненужных мыслей. Тарталья, с трудом поднимаясь в более-менее удобное положение на коленях, дёргает головой, стряхивая с глаз непослушные рыжие пряди, и наблюдает. Наблюдает, как кадык судьи шевелится, пока тот отпивает из бокала. Он делает это медленно, молча, а Тарталья задыхается, уже не пытаясь контролировать тяжёлые вздохи из неровно вздымающейся груди. Отпив немного, Нёвиллет усаживается в любимое кресло и закидывает ногу на ногу. Сверху вниз он окидывает Тарталью похолодевшим взглядом и раздумывает, что же делать с очаровательным рецидивистом в первую очередь. Тарталья оказывается не в состоянии думать о том, насколько жалко сейчас выглядит, ни капли не скрывая своих порывов. А выглядит он, наверняка, жалко – несколько потрёпанный, малость раскрасневшийся, сбито и шумно дышащий, нервно ёрзающий подле ног судьи, ещё и со стояком. Но не смотреть он на него не может. Ощущение чужой силы и власти, самоуверенности и контроля над ситуацией, чувствуется Чайльдом почти физически. Сквозь пелену собственного возбуждения он даже пытается это проанализировать – но мозг вновь сбоит, доходя до смутного дежавю. Знакомая аура. Давние воспоминания обрывками всплывают в голове – но возбуждение, накинувшееся с новой силой, почти до боли давит на пах, отгоняя и мысли, и заставляя, наконец, Тарталью выдать тихий полустон на выдохе. Определённо, где-то на затворках его рассудка бьётся мысль о том, что нужно это остановить. Что это неправильно – такому как он – изнывать от желания под одним лишь взглядом Нёвиллета. Но Чайльд делает всё наоборот. Всё, чтобы во всех смыслах стало ещё хуже. Кое-как он подползает ближе. Пытаясь сосредоточиться на украшенном крае бокала, Нёвиллет всё равно невольно переводит взгляд на Тарталью. Тот безобиден, уж точно больше не нападёт, раз даже встать толком не может. Но его крайне сложно игнорировать. Его громкие вздохи наполняют тишину просторного кабинета. Тарталья ёрзает пару секунд, морщась на болезненную эрекцию и давление в крайне крепко связанных запястьях, но после, затаив дыхание, упирается лбом в колено судьи. Совсем тихо мычит что-то нечленораздельное, и, наверняка, вновь жалобное, трётся лбом о плотную ткань брюк, прежде чем поднять подёрнутый пеленой взгляд, теперь принимаясь потираться уже щекой. Нёвиллету достаточно лишь пару раз пересечься взглядом с затянутыми поволокой глазами, как внутри живота одновременно приятно и болезненно немеет.  Молодой Предвестник очень легко утаскивает его в это состояние. Когда мысли расплываются, отказываясь собираться в логические конструкции, а внимание приковывается намертво к изгибам бёдер, к приоткрытому рту, обжигающему колено тяжёлым дыханием, ко всей обездвиженной, но несломленной фигуре помешавшегося Тартальи. Тот приоткрывает пересохшие губы, и, не отдавая себе отчёта, вдруг прерывисто шепчет: – Похоже, не только я пользуюсь подлыми методами... Где же Ваше благородство, месье Нёвиллет? Он точно помешан. Нёвиллет никогда не видел, чтобы хоть кто был охвачен желанием столь всецело. Ещё и настолько очевидно порочным. Но помутившийся разум верховного судьи вовлекается в эту игру, особенно когда слышит обвинения.  Нёвиллет с тихим стуком медленно отставляет бокал на стол. Будто не воду пил, а самое настоящее вино. Или же это покрасневшие от жара губы Тартальи напоминают ему пьянящий напиток?  Он склоняется вперёд и цепко подхватывает Предвестника за подбородок, второй рукой опираясь на подлокотник, после чего задирает повыше.  Тарталья с готовностью приоткрывает губы, подаваясь вперёд, словно выказывая свою благодарность на любой жест судьи. Однако, вместо желанного поцелуя, мысли о котором его упорно не покидают, он вновь получает поток слов. – В чём же моя подлость, господин Тарталья? – почти шепчет Нёвиллет, глядя свысока и сдерживаясь, чтобы не приблизиться ещё сильнее, – Вы хотите меня обвинить? Признаться, никто во всём Фонтейне не позволил бы себе такую дерзость. Убрав колено в сторону, Нёвиллет опускает ногу и с шорохом скользит ею по полу. Основной посыл его слов Тарталья игнорирует, не особо находясь в состоянии вести дискуссии, но этот тембр пробирает его до мурашек, вновь заставляя мелко подрагивать. На миг ему становится всё равно, какие грехи и преступления Нёвиллет ему ещё припишет – лишь бы он говорил этим своим голосом, беспрестанно топящим Тарталью в океане порока. – Вы ворвались в дворец Мермония, – проникновеннее продолжает юдекс, – Напали на работников и охрану. Напали на верховного судью. За этим следует строгое наказание.  Большинство фраз Нёвиллет говорит выученными за столетия чёткими формулировками. Мысли его блуждают ниже, хоть взгляд и не отрывается от тумана синих глаз. Каждую из фраз он сопровождает круговым движением носка сапога в области паха Тартальи, мягко придавливая там, где ощущается напряжённая плоть. И всё же отмирая, тот нервно дёргается, заломив брови – нога судьи весьма дразняще проходится по причинному месту, снова и снова, заставляя его член давить на узкие брюки сильнее, изнывать от желания. От желания прикосновений этих пальцев, которые крепко держат Тарталью за подбородок, не давая отстраниться. Тарталья и не думает отстраняться. С каждым мигом он нуждается в большем, и взгляд его, из замутнённого, постепенно становится просящим – он и это не в состоянии контролировать. Лишь насколько это возможно, он раздвигает колени шире, всецело дозволяя судье продолжать свою пытку. Нёвиллет нависает всё сильнее, увлечённый этим действом. Там, по ту сторону дверей, от него ожидают новостей. А здесь, прямо перед ним – очевидно готовый на всё и катастрофически притягательный в своих желаниях Предвестник. От внимания Нёвиллета не укрывается, что Тарталья упрямо и упорно возвращает свой смутный взгляд на его губы. От этого по спине ползут мурашки, отодвигая в сторону и обязательства, и субординацию, и здравый смысл. Трещащее по швам сознание Тартальи цепляется лишь за сказанные юдексом обрывки слов. Он тянется к его лицу ближе, чувствуя, как мышцы сводит от напряжённого возбуждения, и выдыхает сквозь короткий тихий стон: – Я... Нет, я не... Я просто... Хочу Вас. Нёвиллета будоражат слова, сказанные однозначно в порыве, но оттого не менее ослепляющие своей прямотой.  У них там так заведено, в Снежной?  Речи вновь даются Тарталье трудом, то и дело обрываясь, но он не в силах больше выносить этой пытки. Он делает очередной рывок вперёд – теперь уже чтобы коснуться губ судьи своими собственными, прикрывая глаза. И тихо, несдержанно выстанывает вновь, прежде чем более уверенно припасть к ним, но в аккуратном, ненастойчивом, будто бы просящем поцелуе, всё ещё на затворках сознания остерегаясь, что его сейчас оттолкнут, рассмеются в лицо, и лишат того единственного, в чём он нуждается сейчас несоизмеримо. Не отдавая себе отчёта, Нёвиллет сам притягивает Тарталью ближе за подбородок, ловя губами все громкие звуки, которые тот явно не контролирует. Он фиксирует голову Предвестника, увлечённый спонтанным поцелуем и горячими, всецело уступающими губами, позволяя самому себе на добрый десяток секунд проскользить языком вглубь манящего рта и прикрыть глаза, растворяясь в новых ощущениях. Тарталья и представить не смел, что извечно беспристрастный и холодный верховный судья способен целоваться вот так. Горячо, проникновенно, с оттенком ответного желания. Так, что Тарталья готов задохнуться, но ответить на каждое движение его языка. И всё нутро Тартальи реагирует на это по новой. Потому что ощутив некую взаимность, он спокойно отпускает остатки слабого самоконтроля. И в его мыслях не остаётся ничего. Ничего, кроме этих глаз, пальцев и губ. Они только что дрались. А теперь целуются. Люди для судьи непостижимы.  Но ещё больше непостижима для Нёвиллета своя столь острая реакция, которую он едва может скрывать, свободной рукой вцепившись в напряжённое плечо Тартальи и запустив пальцы под его тонкий пиджак. Перчатки очень мешают. И Нёвиллет отчётливо понимает, что отпустить преступника в руки правосудия так быстро не сможет. Он отстраняется, тут же поднимаясь на ноги, и всё так же без труда вздёргивает Тарталью за шиворот следом. Чтобы сразу же уложить животом на стол, тут же хватаясь за противозаконно – однозначно противозаконно – подставленную задницу и прижимаясь сзади. В голове Тартальи ничего, кроме ощущения этой уверенной силы, пока он упирается щекой в столешницу. Похоже, верховному судье явно такое по вкусу – но Тарталья и не имеет желания перечить. Движения Нёвиллета уверены и неспешны, но он ни на секунду не останавливается, оглаживая упругие бёдра Предвестника и скользя по ним, чтобы сразу же наощупь приняться расстёгивать брюки. С крепко повязанными позади руками, Тарталья может лишь привстать на цыпочки, пока в ногах его не прекращается дрожь, и вновь ощущает, как настойчиво его вжимают в этот стол бёдра судьи. Крепкие ленты сковывают движения Чайльда – это его раздражает, но странным образом возбуждает не меньше, и это не оставляет ему выбора, кроме как по-новой задохнуться от проникновенного голоса, от которого уже будто рефлекторно сводит внутренности. – К Вашему сведению... – выдыхает Нёвиллет, увлёкшийся процессом и сжимающий в ладони выпирающий под нижним бельём член, – У палаты Жардинаж нет статьи за развратное поведение.  Иначе рыжего Предвестника упекли бы пожизненно. По крайней мере, верховный судья в этом уверен, чувствуя, как уже собственный член окончательно наливается под брюками и всё сильнее давит между ягодиц сквозь одежду Тартальи. Тот усмехается, словно опьянённый, с готовностью принимая неожиданные ласки Нёвиллета, дрожа под ними, и облизав губы, всё еще хранящие след их поцелуя, шепчет: – А у палаты Жардинаж... случайно... нет статьи за противоправное поведение верховного судьи?.. И его короткая реплика плавно перетекает в уже куда менее сдержанный стон. Нёвиллет приподнимает бровь, готовясь в ответ на дерзость посильнее сжать два пальца по бокам от откровенно выступившей под влажной тканью головки члена, но Тарталья решает этот вопрос прежде – и можно бесконечно любоваться гранями его исступлённого безумия. Потому что Тарталья абсолютно точно не смел представить, что у верховного судьи на него встанет. Тем не менее, он прекрасно это чувствует, тут же недвусмысленно потираясь задницей в ответ. И так же абсолютно беззастенчиво мечтая ощутить больше. Постепенно в Нёвиллете просыпается знакомая, но давно забытая тяга. Он так долго назначает наказания, что и забыл, какое удовольствие может приносить приведение наказания в действие. – Боги... Пожалуйста, – бессвязно шепчет Чайльд, дрожа всем телом, – В конце концов... Будьте благосклонны... Ему очевидно и явно тяжело разговаривать – чередуясь на придыханиях, его голос то и дело срывается или на шёпот, или на тихий, просящий стон. Он не ищет причины собственного исступления – он открыто ему отдаётся. – Тише, – привычно успокаивающим тоном говорит Нёвиллет, неспешно запуская ладони под расстёгнутые брюки и стягивая их вниз, а заодно и проводя руками по притягательно округлым местам. В перчатках, пусть и тонких, ощущения совсем не те. Хочется в полной мере ощутить жар, исходящий от тела извивающегося Тартальи, но даже одного взгляда на обезумевшее от истомы лицо хватает, чтобы кровь начинала бурлить. Чтобы пробуждался Он – дремлющий в глубинах, позабывший о своих самых древних порывах. Тарталья честно хочет послушаться, в противовес всем прежним событиям, что их связывали – сейчас он хочет послушаться. Но тише быть не может. Хоть и старается, глуша возбуждённые всхлипы. Движения Нёвиллета по-прежнему изящны, но становятся резче, когда он скидывает с рыжего Предвестника сапоги, по очереди задирая его ноги, и рывками убирает брюки вместе с нижним бельём. Тарталья честно старается даже не дёргаться, старается даже помочь. И не испытывает ни капли стеснения, оставаясь полуголым, беззащитным, сходящим с ума от гнетущего желания. Касания Нёвиллета его обжигают. Ему их мало. Чертовски мало. Тарталья не отдаёт себе отчёта в том, насколько сильно он хочет почувствовать больше. Насколько он хочет почувствовать его внутри. Он хочет увидеть, как беспристрастный судья срывает холодную маску, теряет контроль. Чайльд безмерно желает это увидеть и ощутить. Собственные желания сводят его с ума, конкретно и бесповоротно, и на краткий момент он даже успевает задуматься о том, что всё равно не пожалеет о произошедшем. Лишняя одежда только помешает Нёвиллету почувствовать это тело изнутри. Судья прикусывает край указательного пальца, подцепляя ткань перчатки, и стаскивает её с руки. Вторую снимает уже освободившейся ладонью. Кажется, Тарталья его о чём-то просил. Просил умоляющий взгляд безумных глаз, в которые Нёвиллет всё глубже заглядывает, вновь налегая поверх распластавшегося повязанного тела. В своей похоти Тарталья для него идеален, как редкое и изысканное блюдо на столе верховного судьи. И Нёвиллет голоден. Он очень зря так долго не позволял себе близости, и теперь в его обычно полупрозрачных глазах затаились отблески тьмы.  Он слегка обхватывает шею Тартальи, заставляя того приподнять голову. Обычно у Нёвиллета прохладные руки, но безумный жар горячей кожи быстро его согревает, отчего по всему телу пробегается томящееся предвкушение. Слишком давно Тарталья не чувствовал такого желания. Такого стремления признать чужую силу, пусть и своеобразным способом. И это давно забытое ощущение щекочет все нервные окончания, заставляя дрожать и дёргаться от каждого движения судьи. Он хочет его безумно. – Рот открой пошире, – голос у судьи всё ещё мягкий, но в форме приказа слышится сила, как и чувствуется она в очередном прижимании теперь уже голых бёдер к столешнице.  Нёвиллет проводит подушечками пальцев свободной руки по пересохшим губам Тартальи и охотно проталкивает два пальца в его рот, придавив ладонью подбородок. Тот без лишних мыслей покорно вбирает внутрь длинные пальцы и вновь постанывает от чистого восторга, который новым возбуждением разливается по коже, настолько ему приятна уверенная хватка пальцев на своей шее. Как и было приказано, он открывает рот шире, и нетерпеливо, даже несколько настойчиво, принимается посасывать пальцы судьи – то кратко обводя их подушечки языком, то вновь вбирая глубже и крепче обхватывая губами. От общего наваждения он чувствует, как рефлекторно и щедро собственная слюна смачивает эти безупречные пальцы – и полностью игнорирует то, как она начинает медленно стекать по подбородку, капая на столешницу. Возможно, и за это существует отдельная статья? Тарталье, очевидно, не важно, он слишком сосредоточен на пальцах судьи, и свои движения ртом, несмотря ни на что, продолжает старательно. Шелестящие и скользящие влажные звуки завлекают Нёвиллета не хуже откровенно умелого языка, облизывающего непривычно оголённые пальцы. У судьи очень хороший слух – и он слышит каждый вздох, каждый подавленный стон, желая протолкнуть пальцы поглубже. Но в том нет нужды, ведь Тарталья покорно старается. Хочется его даже похвалить. Не выдержав, Тарталья на миг прерывается, лишь для того, чтобы расставить ноги слегка пошире. Его теперь абсолютно обнажённая задница ещё ощутимее потирается о столь же ощутимую эрекцию Нёвиллета. Скосив взгляд, он вновь ведёт языком по пальцам судьи, но медленно, ища его взгляд: – Похоже... милосердие Вам не так уж и свойственно... – шепчет, наконец, Чайльд, пересекаясь с внимательным взглядом стальных глаз, и только сейчас отмечает в них невиданный ранее блеск. Нёвиллет хмурится, намереваясь принять дерзкую фразу как личное оскорбление. Но Тарталья мигом исправляется, всё такой же сладостно покорный и горячий в собственной несдержанности. Не дожидаясь ответа, тот демонстративно берёт пальцы в рот, вновь до предела, и, не сдержавшись, даже слегка прикусывает. Он, конечно, готов играть по правилам Нёвиллета – но долго так не протянет. А пути назад нет – Чайльд всеми способами привык добиваться своего. Нёвиллет машинально сжимает его горло крепче и вдавливает бёдра. Тарталья раздёргивает его внимательность. Тарталья, всё же, первоклассный боец и умнее, чем хочет казаться.  – Достаточно, – командует Нёвиллет и, подняв ладонь с горла, сжимает уже лицо Предвестника. Воздух холодит влажные пальцы судьи, которые он с щекочущим нервы хлюпающим звуком вытаскивает изо рта, большим пальцем второй руки стирая блестящую полоску слюны с горячего подбородка Тартальи. А затем без дальнейших промедлений раздвигает и без того охотно подставленные ягодицы, плавно вводя пальцы внутрь.  – Не надо так сжиматься, – на придыхании говорит Нёвиллет, понижая голос от давящего нутра Тартальи, обхватившего его узкими стенками.  Но останавливаться и не думает. Равно как и жалеть дерзкого юношу. Его стоит проучить, и потому Нёвиллет плавно проталкивает пальцы глубже, совершая несколько достаточно грубых движений, растягивая тугой проход у костяшек. Он будто собирается и сам войти. Он собирается, но Тарталье это знать необязательно.  В спутанном сознании Тартальи мельком проскальзывает мысль, что в их первую встречу он бы никак не сумел предположить такого итога. При наличии всей заинтересованности ещё тогда, в зале суда, он точно не мог предположить, что сегодня, после своего несправедливого заключения, он будет дрожать и выгибаться, подставляя задницу для пальцев верховного судьи. Эти мысли кажутся ему такими порочными, такими неправильными, что ровно настолько же неизбежно заводят сильнее. Особенно когда длинные пальцы юдекса, обильно влажные, умело, с характерным звуком входят в Тарталью ещё глубже. Нёвиллет цепляется пальцами свободной руки за горящие родной Гидро энергией путы, но тут же перемещается выше и фиксирует голову Предвестника, зарываясь в рыжие волосы. Пушистые и топорщащиеся, однако такие мягкие. Отдаваясь наитию, Нёвиллет вставляет пальцы раз за разом, обретая неспешный, но жёсткий ритм. Стремление подчинить себе этого юношу и успешное подчинение будят в нём все больше чего-то дикого, отчасти первобытного. Каким он должен был быть или же был когда-то очень давно. – Д-да... – несдержанно выдыхает Чайльд, и не замечает, как раздвигает ноги ещё шире, как более явно прогибается в спине, старательно расслабляясь, – Ещё... Приятное напряжение сковывает его мышцы, тянет в связанных руках, а позабытое чувство заполненности приятно отдаёт внизу живота. Секса у Тартальи, пожалуй, давно не было, но несмотря на это, боли он не чувствует. И то ли дело в крайнем возбуждении, то ли в крайне уверенных ловких движениях Нёвиллета. Тот словно знает, куда нужно направить пальцы, словно знает, какой темп выбрать. И не сдерживая стон, теперь более громкий, Тарталья сам движет бёдрами навстречу его руке, старательно пытаясь попасть в ритм, но то и дело сбиваясь от дрожи в коленях. Столешница неприятно царапает его щёку – но ему чертовски плевать, он лишь закусывает губу, изнемогая от палитры ощущений. От того, как узкие мышцы растягиваются, принимая длинные пальцы судьи целиком, от того, как те задевают внутренние стенки, выбивая новые всхлипы и дрожь по телу. Но ему становится мало. Нутро сжимает нестерпимым жаром, и это ощущается новой пыткой, не сбавляющей напряжения и возбуждения. – Пожалуйста... Ну же, сделайте это, – бессвязно тянет Тарталья, насаживаясь на пальцы судьи глубже, насколько это возможно, – Или хотя бы... Освободите мои руки... На самом деле, с каждым новым чётким движением, Чайльд лишь сильнее укрепляется в мысли, что готов кончить и не притронувшись к собственному члену. Слишком давно с ним не было подобного. Слишком давно он не встречал кого-то как Нёвиллет. Всё это – слишком. И путаясь в очередных словах, он сдавленно стонет, дрожа сильнее, отдаваясь чёткому ритму пальцев всецело. И его неизбежно начинает накрывать волной предстоящего оргазма – уже сейчас ощущается, каким приятным и сильным он будет. И повышая голос, Чайльд выдыхает вновь: – Д-да... Ещё, ещё немного... Насколько Нёвиллету известно, двустворчатая дверь в его кабинет достаточно толстая, чтобы не пропускать шум и не мешать юдексу работать. Он бросает на неё беглый взгляд под очередной громкий стон, но быстро сосредотачивается на лице Тартальи.  С покрасневшими от стыда щеками и плавящимся взглядом в пустоту тот выглядит особенно притягательным. Захватывает всё внимание, и Нёвиллет хоть и слышит, но игнорирует его мольбы, усиливая движение руки. Собственный член оттесняет одежду, и в многослойных тканях становится жарко, как и во всём просторном помещении. Тарталья полностью в его власти, под тотальным контролем, и Нёвиллет чётко видит, на какой тот грани от финала... ...а потому плавно, но безжалостно вытаскивает пальцы наружу, будучи готовым к любой бурной реакции. Накатывающее удовольствие, от которого в глазах Тартальи темнеет, отступает резко и неожиданно, сменяясь чётким ощущением пустоты. Низ его живота протестующе скручивает от неудовлетворения, а сам Тарталья упирается лицом в стол, глуша разочарованный стон. Выпрямившись, Нёвиллет расстёгивает плащ, ставший тяжёлым и неудобным, и с облегчением выбирается из него. Рыжий Предвестник сумел захватить его внимание и вызвать интерес. Нёвиллет затрудняется сказать, насколько это хорошо для самого Тартальи.  Чайльд думает, что верховный судья может быть по истине подлым. Или таков его своеобразный акт мести? Так или иначе, он всё равно не в состоянии шевелиться – ноги дрожат, а связанные руки неизбежно сводит, сбитое дыхание и запутанное сознание отказываются генерировать реплики. Тарталья даже не в силах обернуться на тихий шелест чужой одежды за своей спиной, и ему несколько боязно, что юдекс вдруг окажется способен бросить его в таком состоянии. Уж тогда повод для ненависти будет весомым. Однако, Нёвиллет бросает свой плащ на стол подле распластанного Тартальи, чёткими движениями подтягивая рукава белой рубашки повыше, и красноречиво приземлившаяся рядом ткань тёмно-синего цвета говорит Тарталье о многом, вызывая у него очередную дрожь предвкушения. Без лишней одежды Нёвиллету становится свободнее дышать, и он непоколебимо заставляет встать на ноги своего подсудимого, ухватив за связанные руки. Юдекс прижимает его спиной к себе, проводя ладонями по горячей груди и одной из них забираясь под лихой разрез серого пиджака. Верховного судью часто называют хладнокровным вместо беспристрастного, однако теперь кровь в его венах кипит, грозясь лишить рассудка.  Тарталья озадаченно выдыхает. Стоять ровно ему даётся с большим трудом, дрожащие ноги не слушаются, а сбитое дыхание, так и не успевшее восстановиться, становится ещё более тяжёлым. Потому что всем телом он чувствует давление тела Нёвиллета, и одно это, в совокупности с отобранным удовлетворением, заставляет Чайльда изводиться по-новой. – Чего ещё ты хочешь, Предвестник? – даже тон Нёвиллета меняется, становясь глубже от их жарких объятий, – Поведай мне. Где же проходит твоя грань?  Чайльд реагирует тихим мычанием, в его голове лишь действия, лишь картинки и сцены всего того, что с ним может, что с ним должен сделать Нёвиллет сейчас, но разумных речей там нет. Так что вместо слов Тарталья лишь демонстративно прижимается крепче к судье. В ответ юдекс не торопится, склонив голову к уху и оголившейся шее Тартальи, хоть позывы собственного тела всё настойчивей требуют продолжить. Тяжёлое, но ровное дыхание Нёвиллета соотносится с резкостью движений, и он быстро ослабляет застёгнутый на брошь воротник. Этого оказывается мало. В узких брюках ему нестерпимо тесно от одного присутствия Тартальи, от односторонних объятий с ним, и потому Нёвиллет быстро отстраняется. Он отступает к оставленному креслу и опускается в него, утаскивая Предвестника за собой и усаживая на колено, крепко обхватив за пояс. Тарталье становится невыносимо. И судья, наверное, не был бы судьёй, если бы не знал толк в пытках – потому что теперь Чайльд, по его воле, готов сойти с ума окончательно от томления и всепоглощающего нетерпения. Тело не слушается его настолько, что он, наверное, рискует упасть – но рука Нёвиллета держит крепко. На его хватку никак не влияет ни дрожь, пробирающая Тарталью с ног до головы, ни нетерпеливое ёрзание, ни сбитые вздохи. Свободной рукой Нёвиллет быстро расстёгивает свои брюки и с облегчением высвобождает поднявшийся член, проводя ладонью по всей длине. В голову ему неустанно лезут мысли о том, что творил Тарталья с пальцами во рту. Мысли о жарком и тесном его нутре. Нёвиллету всё сложнее контролировать свои порывы, но он лишь выверенными движениями придвигает рыжего Предвестника ближе к себе, оставляя развёрнутым спиной.  – Скажи мне, Тарталья. Нёвиллет пропустил тот момент, когда потерял субординацию. Он слишком занят, раздвигая влажные от напряжения ягодицы крепким стволом собственного члена. Тяжёлые вздохи лишь усиливаются, стоит Тарталье наконец почувствовать его. Твёрдый член, плавно и дразняще скользящий меж его ягодиц. Хочется чувствовать его иначе, не в этой вновь мучительно-медленной манере, уничтожающей в ничто любые намёки на присутствие терпения у Тартальи. Он дёргается, выгибая спину, чем делает себе лишь хуже, потому что напряжение в мышцах ощущается больше, а крепкий член – ещё ближе. К огромному сожалению Тартальи, по-прежнему лишь снаружи, а не внутри. – Скажи мне, как сильно этого хочешь. Слова Нёвиллета злят, возбуждают, доводят, и в целом вызывают крайне многогранные эмоции, с которыми Тарталья справиться не в силах. Потому он лишь нетерпеливо оборачивается через плечо, в надежде поймать взгляд юдекса, и непрестанно продолжая потираться задницей о его член, сбивчиво шепчет: – Пожалуйста... Очень, я очень сильно хочу, – у Тартальи сводит тело от напряжения вперемешку с осознанием, что он сейчас и стыда не испытывает, готовый унижаться аж настолько, – Сделайте это уже наконец. Я не могу больше... По крайней мере, он честен с собой. Как и с Нёвиллетом, на которого продолжает умоляюще смотреть, тяжело дыша. Нёвиллет не обращает внимание на неуёмное ёрзанье, от которого становится только приятнее, и внимательно вслушивается в сбивчивые вздохи. Такой чистой энергии всепоглощающего желания он никогда не видел и не думал, что люди на такое способны. Тарталья особенный. Он будто совсем не видит границ, увлечённый и зацикленный, и его желание вновь с лёгкостью перекидывается на самого Нёвиллета.  Вызывает лёгкую усмешку на губах, когда он встречается взглядом с обезумевшими от истомы синими глазами. Жар внизу живота Тартальи ощущается теперь болезненными толчками, походящими на невыносимый зуд. Чайльд бегло проводит языком по вновь пересохшим губам, и торопливо добавляет: – ...или всё-таки развяжите мои руки. Пожалуйста. Вы не пожалеете. Я всё... всё сделаю сам. Он не осознаёт, что говорит, и уж тем более – кому именно. Но это абсолютно не имеет значения, когда крепкий член упирается в него, а нутро сгорает от исступления. – Вот она какая, дипломатия Фатуи, – размеренно отвечает Нёвиллет и проводит ладонями по голым бёдрам.  Сжимает их и вынуждает Тарталью приподняться, сдерживая подкатившее к центру груди удовлетворение, после чего давит головкой члена под другим углом и вновь вцепляется пальцами в ягодицы. Неожиданная колкость со стороны судьи даже слегка выбивает Тарталью из колеи, вынуждая приоткрыть рот для возмущённого ответа – но с губ срывается только очередной жалобный стон, теперь слегка болезненный. Нёвиллет не позволяет ему лишний раз дёрнуться, сам контролируя процесс, и медленно, крайне медленно опускает Тарталью вниз. Юдекс напряжён до предела от сладостной тяжести и узости, которые сдавливают скользящий член. Нёвиллет не ошибся – внутри Тартальи так тесно, что любые мысли спешно покидают голову, освобождая место безмолвным тёмным желаниям. Мысли из головы Чайльда также стираются напрочь, уступая место лишь ощущениям тела. Тела, которое охотно, пускай очень медленно и с особым трудом, но постепенно принимает в себя крупный член. Крупнее, чем Тарталья представлял – задуматься об этом конкретно он почему-то не успел. Так что теперь он может лишь широко распахнуть глаза, ловя ртом воздух. Он куда больше отвык от этого ощущения, чем мог себе представить.  Его тугие стенки слишком плотно обхватывают член, заставляя дрожать непрерывно, но он не сопротивляется – да Нёвиллет по-прежнему и не позволил бы. Он держит крепко, и продолжает входить, медленно, постепенно. За что ему, наверное, стоит отдать должное, потому что Тарталья начинает понемногу паниковать, а от того сжимается лишь сильнее, сдаваясь давлению противоречивых ощущений. Он только сейчас задумывается о том, что, возможно, и не в состоянии принять член Нёвиллета целиком – но разве же он мог предположить раньше, с чем конкретно ему придётся иметь дело? От накативших переживаний он дёргается, но абсолютно бессмысленно, и закусывает губу, зажмурив глаза. Но именно в этот момент член юдекса заполняет его, наконец, до предела. Тарталья распахивает глаза в неверии, и тихо скулит, пытаясь осознать тот факт, что у него это всё-таки вышло. Нёвиллет перехватывает его за пояс и вновь не позволяет двигаться. Даёт привыкнуть. Даёт прочувствовать, в том числе и себе, отчего ровное дыхание немного сбивается. А выплывшие желания незамедлительно переходят в действия.  Нёвиллет поднимает руку и щёлкает пальцами, заставляя путы разорваться и исчезнуть в мелких синих брызгах. Тарталья шумно ловит ртом воздух, а затем благодарно выдыхает, чувствуя, как необычные ленты исчезают, давая свободу напряжённым рукам. Но судья сразу же хватает Тарталью под локти сам, в пробудившейся жадности скользит ладонями по бокам и животу, а затем без колебаний расстёгивает пиджак. Одежда только мешает. Тарталья лишь запоздало, в краткий миг протестующе дёргается, шепнув что-то неразборчивое. Потому что внезапно вспоминает о шрамах, уродливо полосующих его спину и плечи. Сам он к ним привык – порой относится даже как к знаку гордости и отличия, но лишь в пылу сражения. Когда дело касается интимной близости он испытывает полярные чувства на этот счёт. Особенно если эта близость с кем-то, чей облик приближен к идеалу – у Нёвиллета идеально гладкая бледная кожа. И на этой коже Тарталья видел царапину лишь однажды – ту, что была оставлена его собственной рукой, и то, лишь на краткий миг. Ни единого следа от той царапины на лице юдекса сейчас нет. Уверенными движениями Нёвиллет распахивает полы серой ткани и снимает пиджак с напряжённых плеч Тартальи, отмечая что его кожа покрыта многочисленными шрамами. И Нёвиллету становится интересно. Он даже хочет что-то сказать, но слишком увлекается, оглаживая открывшиеся участки тела и вновь переводя ладони на грудь Тартальи. Порывы толкают Нёвиллета прижать его ближе, заставить полностью вобрать в себя массивный член, растягивающий изнутри. Тарталье бесполезно ему противостоять, особенно с уставшими, ноющими тупой болью руками. И от смеси всех своих ощущений он лишь невольно напрягается сильнее, делая себе, очевидно, несколько хуже – он чувствует, что в нём слишком узко для этого члена. Однако, это никак не противостоит возбуждению Тартальи – его собственный истекающий смазкой член по-прежнему стоит, и всё нутро по-прежнему сводит, теперь уже от долгожданного ощущения близости. Нёвиллет смело прикусывает подставленное плечо у основания шеи, отвлекая Тарталью от боли нежными прикосновениями пальцев ко всё больше выпирающим соскам, и Тарталья вновь дёргается, шипит, но от не менее неожиданных уверенных касаний всё же с наслаждением выдыхает по-новой, и покорно откидывает голову на крепкое плечо судьи. Его идеальная кожа по-прежнему скрыта под одеждой, и лишь смутно Тарталья допускает мысль, что хочет видеть его полностью обнажённым. Но сейчас становится не до этого, не тогда, когда длинные пальцы Нёвиллета уверенно продолжают ласкать его соски, и горячее дыхание опаляет чувствительную шею. Тарталье ужасно жарко, хотя он полностью обнажён перед судьёй. И ему ужасно хорошо, чтобы сконцентрироваться хоть на одном из десятков своих ощущений. Он как-то спонтанно и рефлекторно, словно имея непреодолимую тягу быть ещё ближе, ловко запрокидывает руку назад – лишь для того, чтобы провести кончиками пальцев по идеально гладким белым волосам Нёвиллета, и с наслаждением сжать их на его затылке. И сейчас Тарталья не может видеть его лица, но отчего-то очень хочет надеяться, что ему так же хорошо. Нёвиллет коротко проводит влажным языком по солоноватой коже, ловя приятные мурашки от затылка и вдоль шеи, где касается освобождённая рука Тартальи. Тот выгнулся, подставляясь ещё больше, а Нёвиллет охотно целует шею вновь и аккуратно сжимает соски между пальцами. Под поцелуями Тарталью будто лихорадит, он столь открыто готов ему отдаваться, что сам немного озадачен – но об этом он поразмыслит позже. В поцелуе юдекс слишком увлекается, отрываясь и обдавая покрасневшую кожу горячим дыханием, только когда Тарталья крепче сжимает руку и сам будто сжимается, вызывая крайне приятные ощущения давлением вокруг члена внутри себя. Надо отдать ему должное – не все умеют столько в себя принять и не скулить от боли. Словно решая проверить, прав ли он в своих догадках, Нёвиллет опускает одну из рук ниже и самыми кончиками пальцев поглаживает напряжённый и очень горячий член Тартальи. С губ его сам по себе срывается удовлетворённый выдох. Указательным пальцем Нёвиллет касается пульсирующей головки и отводит палец в сторону, растягивая в тонкую нить тягучую смазку. Тарталья стонет протяжно, но юдекс словно по-прежнему продолжает издеваться. Возможно, обхвати он его член целиком ладонью – Тарталье и этого бы хватило, чтобы кончить. Потому что уровень его напряжения и возбуждения накалён до предела, и теперь каждый короткий поцелуй Нёвиллета, каждый его выдох и касание, ощущаются как прикосновения к оголённым проводам. Настолько происходящее доводит Тарталью до чистого исступлённого безумия, в котором он моментами забывает, кто он и где. – Гляжу, ты получил то, что так хотел, – тихим, но довольным голосом проговаривает юдекс на ухо Тарталье, второй рукой продолжая перекатывать сосок между пальцев, – Или хочешь ещё? Сам себе Нёвиллет может спокойно признаться, что ему нравится подвергать рыжего Предвестника столь сладким пыткам. Нравится слышать мольбы и всхлипы, видеть столь показательное желание и столь стремительное безумие.  – Хочу, я хочу ещё... Ещё больше, – сбивчиво и горячо отвечает Тарталья почти моментально. Потому что ему действительно мало. И потому что до порочного любопытно увидеть эту сторону Нёвиллета. Даже если он не даст кончить, даже если ему нравится таким образом издеваться – Тарталья готов, лишь бы... Лишь бы продолжать чувствовать в себе его член. От внезапного движения которого всё внутри Тартальи сводит, заставляя вновь простонать. Нёвиллет проводит обеими ладонями по его напряжённым бокам, спускает на ягодицы и сжимает, постепенно приподнимая вверх. От давления, покидающего часть собственного члена, юдексу охота вновь прикрыть глаза в накатившем удовольствии. Нёвиллет прижимает бёдра Тартальи заново, и снова нарастающее давление захватывает его с головой. Он будто приглашает начать двигаться самостоятельно – и уверен, что прикажет это в самом скором времени. Нёвиллет по-прежнему не торопится, а Тарталья не знает почему. Жалеет его? Даёт привыкнуть? Просто наслаждается моментом? Издевается? Но Чайльд всё ещё готов принять любой вариант. А ещё готов доказать, что способен на что угодно. Доказать это Нёвиллету или самому себе – тоже пока не решил. Но чувствуя, как судья замирает окончательно, Тарталья с тихим выдохом на пробу приподнимается сам – член Нёвиллета выходит с не меньшим трудом, чем входил. Внутри Чайльда всё ещё слишком узко. Подавив вымученный стон, он на этом не останавливается – выпускает волосы юдекса, плавно обвивая его рукой за шею, а затем бросает несколько боязный косой взгляд на его лицо, будто бы прося немое разрешение на то, что собирается сделать дальше. Встретившись взглядом с полуприкрытыми синими глазами, которые будто стали ещё притягательнее, Нёвиллет улавливает в них опаску. Но смотрит в ответ молчаливо и благосклонно, как подобает верховному судье. Он дал Тарталье свободу действий. По крайней мере, здесь, внимательно наблюдая за его действиями и ощущая, как собственное тело живо откликается на движение. И в следующий миг Тарталья чуть шире разводит ноги, медленно их приподнимает, стараясь подавить всхлипы на ощутимое давление члена внутри, и упирается носком одной из ступней в колено юдекса. Вторую ногу, не долго думая, опускает на подлокотник, таким образом принимая ещё более открытое положение. Нёвиллету нравится, с каким рвением Тарталья оправдывает свои слова. Он и правда хочет, не стесняясь ничего под гнётом собственных желаний, и эта болезненная целеустремлённость способна покорить. Нёвиллет молча усмехается, одобрительно поглаживая живот Тартальи, где под гладкими рубцами шрамов от напряжения выступает рельеф мышц.  Думать о том, насколько выглядит развратно со стороны, Тарталья не имеет ни малейшего желания. Зато он думает о том, что в таком положении точно доставит удовольствие, и Нёвиллету, и себе самому. Слегка помедлив, словно готовясь, он всё же приподнимает бёдра, увереннее чем до этого, и с тихим стоном опускается обратно. Впивается ногтями в плотную ткань на плече юдекса, и сжав зубы, поднимается вновь, ещё выше, пока дрожь в напряжённых ногах не заставляет соскользнуть его вниз. Чайльд начинает этот темп аккуратно, не рискуя ускоряться, но с нарастающим приятным ощущением, как тело поддаётся покорнее, с большей готовностью принимая член Нёвиллета внутрь. По крайней мере, Тарталья старается. В своём стиле, откликающемся Нёвиллету, но сам он сделал бы лучше. Потому на очередном рваном выдохе из уст Предвестника, чьи рыжие волосы щекочут щеку, Нёвиллет подхватывает его под колено, поднимая ногу выше со своего колена. Стоит юдексу забрать контроль, и Тарталья моментально вздрагивает, послушно замирая, однако тут же начавшуюся по-новой дрожь он контролировать не в состоянии. – Спокойнее, – мягко шепчет Нёвиллет на ухо Тарталье, едва касаясь губами, и это идёт вразрез с уверенным давлением, когда юдекс крепче упирается ногой в пол.  Не вытаскивая член до конца, он двигает бёдрами и плавно входит вновь, насаживая всего Тарталью на себя, и тот прекращает сдерживать стон, рвущийся наружу. Лишь крепче сжимает плечо судьи, пока тот в уверенном, отточенном темпе насаживает его на себя – и Тарталья не имеет никакого контроля над этим. В крепкой хватке и уверенном темпе он не может сделать ничего, даже если захочет попытаться. Похоже, вот что действительно нравится верховному судье – Тарталье нравится не меньше. Да он в чистом восторге, ощущая, как боль, возникшая в моменте от напряжения и с непривычки, отступает, позволяя незамутнённому удовольствию волнами прокатываться по его телу, пульсируя внутри, нетерпимо отзываясь в собственном члене. – Ты прекрасно справляешься, – продолжает Нёвиллет, крепко обхватывая Тарталью поперёк рёбер свободной рукой. Нёвиллет увлечён процессом не меньше, продолжая неспешно проникать внутрь и ловя всё больше желания прижать горячее тело ближе к себе, и каждый раз, доходя до упора, он задерживается, чтобы ощутить, как более расслабленный, но всё ещё давяще узкий Тарталья принимает его целиком. Как покорно этот темп принимает, на каждый новый толчок реагируя едва ли теперь сдержанным стоном – потому что сдерживаться с каждым мигом, с каждым движением ему становится всё труднее. Контроль над телом Тартальи, его эмоциями, а может даже и мыслями захватывает Нёвиллета, отчего он сильнее сжимает ногу Предвестника под коленом и едва сдерживается, чтобы не вцепиться острыми зубами в намокшее плечо вновь. Но громкий голос – вот что по-настоящему нравится судье. Конечно, даже в Эпиклезе с ложи обвиняемого Тарталью было великолепно слышно на весь зал. А теперь этот голос звучит для Нёвиллета и благодаря ему. Вот правда, недолго. От мощных сокращений мышц вокруг члена и дрожи по всему телу Тартальи даже без слов понятно, что тот близок. Это кажется Нёвиллету настолько же забавным, насколько и очаровательным. Неужели Тарталье настолько нравится едва ли не разрывать себя пополам?  Перед глазами Чайльда знакомо темнеет от накатившего предоргазменного состояния. И вот тогда он дёргается, слегка сбивая ритм, и почти скулит: – Месье... Нёвиллет... Ещё немного, и я... Договорить он не успевает, вновь срываясь на стон, и моментально, скорее рефлекторно, крепко зажимает себе рот ладонью, почти до боли в собственных пальцах впиваясь ногтями в плечо судьи, и резко опускает взгляд вниз. И его накрывает, как неумолимой океанской волной; от оргазма на миг звенит в ушах, и дыхание останавливается, пока тело Тартальи крупно вздрагивает, и мышцы так же рефлекторно сокращаются. От одного лишь осознания, что твёрдый член по-прежнему внутри него, ещё и член верховного судьи, он словно ловит эйфорию, ещё более усилившую оргазм. В накатившей прострации он теряет счёт времени, хотя в реальном мире проходит, наверное, лишь несколько секунд – и способность дышать к нему постепенно возвращается, а взгляд медленно фокусируется вновь. Но дрожь, теперь уже послеоргазменная, не прекращается, и напряжение, будто догнавшее все мышцы его тела, наваливается с новой силой. Подобное Нёвиллет действительно видит впервые. При том он спокойно позволяет происходящему случиться, только сильнее прижав Тарталью за грудь и на пару секунд остановившись, замерев глубоко внутри.  Ощущения оргазма в давящих стенках только сильнее стимулируют и без того его твёрдый член. Нёвиллету этого мало, но он позволяет Тарталье отдышаться, и очередная его усмешка становится снисходительной. – Я... это... это... – Тарталья ловит ртом воздух, пока что не в состоянии формулировать мысли. Он может лишь ошарашенно лицезреть белёсые капли и росчерки, хаотично украшающие и собственный живот, и ладонь судьи, которая его члена так и не касалась больше. До Чайльда доходит, кажется, очень смутно и медленно, что он умудрился кончить в принципе без прикосновений к своему члену – и это осознание и будоражит, и удивляет его одновременно. Хотя бы потому, что подобное было с ним лишь однажды. – ...ты показал предел своих возможностей, – заканчивает фразу Нёвиллет, – Но у нас... Он прерывается. Конечно, свою природу Нёвиллет не особо и скрывает, однако нет смысла озвучивать эту информацию, если Тарталья вдруг её не знает. Всё же, Фатуи – организация со связями, но ровно так же опасно поставлять туда новые сведения. Например, что в Фонтейне Гидро дракон спокойно много веков живёт среди людей в человеческом облике.  И сейчас Гидро дракон желает продолжения. – ...но у меня они куда больше, – добавляет Нёвиллет, отводя обмякшую ногу Тартальи в сторону и заставляя того ещё шире развести колени, – Хорошо, что теперь ты расслаблен.  Голос судьи пробивается сквозь мутную пелену наваждения, пока по-прежнему дрожа, Тарталья в усиленном режиме старается прийти в себя. Он хмурится едва заметно, вникая в смысл сказанного, но доходит до него лишь в момент, когда Нёвиллет вбивается внутрь него новым движением. И выбивая из него измученный стон – тело Тартальи попросту не успело прийти в себя за такой короткий промежуток времени, но ослабшие мышцы вынужденно напрягаются по-новой, отдавая болью. Чайльд сдавленно мычит что-то протестующее на новом грубом рывке, но теряется в последующих, лишь нарастающих в своей скорости и силе. Драконьи аппетиты утолить крайне сложно, однако Нёвиллет не сомневается, что этот юноша способен. Потому когда он входит быстрее и жёстче, утяжеляя дыхание, то не встречает сопротивления. В Тарталье всё ещё тесно, но к скользящим и хлюпающим звукам быстро примешиваются шлепки. Нёвиллет позволяет себе больше грубости, и не может не отметить, что даже в полуобморочном послеоргазменном состоянии Тарталья остаётся не менее горячим и притягательным.  Разгорячённые мышцы его прохода начинает лишь сильнее жечь от неумолимых движений, но Тарталья может лишь дрожать и болезненно выстанывать, не слишком имея возможность куда-то деться. Боль пульсациями расходится по всему телу – оно не было готово к такому напору, и Тарталья лишь жмурится, потому что даже глаза начинает пощипывать от общего напряжения и чувства крайней заполненности, от безудержности. Но Тарталья не сопротивляется, только вновь с силой сжимает плечо судьи и старается поскорее привыкнуть к его резкому грубому темпу – даже в своих недавних фантазиях Чайльд такого представить не мог. Тем не менее, уж пускать слёзы перед верховным судьёй он никак не собирается. Не тогда, когда тот, судя по всему, сомневается в навыках Тартальи. А Чайльд не любит проигрывать, пусть даже сегодняшнее поле боя оказалось крайне непривычным и неожиданным. На этот раз Нёвиллет сдерживаться не хочет. Ускоряя темп до быстрого, он с рвением, присущим драконьей природе, вцепляется в плечо Тартальи клыками, чтобы оставить долго непроходящие следы. Чайльд срывается на сдавленный вскрик, никак не ожидая подобного – ему с трудом удаётся выдерживать резкие глубокие движения члена в себе, а Нёвиллет, оказывается, предпочитает ещё и кусаться. Кожу Тартальи обжигает болью, но голова у него идёт кругом от столь же неожиданно поднимающегося возбуждения. Есть что-то в их сексе крайне дикое, нечеловечное и очень необузданное. Прямо как... – Чёрт, чёрт, мне больно! – не вытерпев всё же силы, с которой Нёвиллет глубоко вонзает клыки, Чайльд несдержанно взмахивает рукой, столь же грубо цепляясь за волосы судьи пальцами, и рывком стараясь оттянуть его от себя за длинные пряди, – Больно... А затем пытается пересечься с ним взглядом, словно в попытке достучаться. Нарастающее удовлетворение Нёвиллета от всё более громкого голоса быстро прерывается, и в тот же миг он сдвигает брови, резко раскрывая глаза. Поле его зрения подёргивается дымкой, но неприятное ощущение всё равно пагубно отрезвляет. Наваждение быстро сменяется раздражением.  Нёвиллет разжимает зубы и устремляет на Тарталью полный похолодевшей суровости взгляд. Он терпеть не может, когда длинные волосы за что-то цепляются, и уж тем более никому не позволяет такой дерзости, как дёргать белые пряди. Но Тарталья невменяем, и его не остановить.  Неважно, больно ли ему в таком случае. Будет ещё больнее. Во взгляде самого Тартальи – некоторое отчаяние вперемешку с мольбой и искрами безумия, отсутствие чёткого осознания происходящего. Потому он не может сейчас толком и эмоцию Нёвиллета понять. Просто сдавленно стонет и дрожит от стягивающего нутро болезненного вожделения. Это нечто за гранью его понимания. Настолько, что он не отдаёт себе отчета, вдруг дёрнувшись к лицу Нёвиллета, но вместо возможного поцелуя настойчиво впивается в его нижнюю губу укусом. Нёвиллет коротко дёргает головой, с тихим шипением отмечая, как крепко сжатые зубы Тартальи до рези проезжаются по губе. Он взмахивает рукой, как делает, когда приходится атаковать Гидро стихией, но вместо удара одним цепким движением хватает Тарталью со спины за горло.  Пальцы его сжимаются так сильно, что кажется, будто вот-вот тонкая шея захрустит. Однако Нёвиллет останавливается у грани и приближает непроницаемое лицо. Только по глазам можно догадаться, что он зол.  Попросту растерявшись, Тарталья никак не успевает среагировать, и моментально задыхается под стальной хваткой длинных пальцев. В его глазах темнеет, и становится слышен стук в собственных висках, а мир вокруг и вовсе словно перестаёт существовать – он видит лишь эти глаза, ледяные, нечеловеческие, их суженный зрачок так сильно напоминает Тарталье уже некогда увиденные им глаза. Пазл смутно складывается в голове Чайльда, многое делая объяснимым. – Не смей так больше делать, – чётко проговаривает Нёвиллет, прекрасно понимая, насколько отчётливыми с такого расстояния становятся его необычной формы зрачки в такого же необычного цвета ультрамариновых глазах.  Слова Нёвиллета вызывают в Тарталье новую дрожь, сопровождаемую давно позабытым чувством страха. Он действительно крайне редко боится, страх – слабость, он мешает. Но сейчас Тарталья готов себе признаться, что на миг действительно испугался. Испугался не того, кто в действительности перед ним, а осознания, что его собственная жизнь прямо сейчас в руках этого и вовсе не человека. Самого настоящего дракона. В секунду времени Тарталья испытывает на себе всю палитру самых разнообразных эмоций. И Нёвиллет не намеревается выпускать его из захвата. Дерзость будто распаляет его ещё больше, равно как и вспышка злости, потому Нёвиллет накрепко прижимает своего пленника за горло затылком к плечу и продолжает движение. С каждым новым быстрым и глубоким толчком Нёвиллет желает донести до Тартальи совершённую ошибку. И от одной этой мысли дух древнего Гидро дракона только подогревает страстные желания плоти. Опомниться Чайльд в который раз не успевает – только хватает губами кислород, которого катастрофически мало, и теперь крепко прижатый, вновь срывается на хриплый стон и полувскрик. Грубые движения его доводят до особой грани боли, до той редкой и тонкой, в которой начинает прослеживаться по истине болезненное возбуждение. Или это связано с особым подтверждением касаемо личности верховного судьи. Тарталья не знает и знать не хочет – он растворяется в своих ощущениях, путается в них, цепляется за грани боли и удовольствия, и совсем не замечает, как собственный член начинает реагировать, болезненно пульсировать и твердеть по-новой. И он всё так же задыхается от крепкой хватки, а внезапная повторная мысль о том, что увлёкшийся дракон его попросту может убить в такой момент, теперь отчего-то совсем не пугает. Но заставляет нутро сжиматься, рождая новую волну полыхнувшего жара внизу живота. Нёвиллет поражён тем, сколько выносливости в этом молодом человеке. Он прекрасно замечает, как болезненные стоны Тартальи сменяются на очевидно полные удовольствия. В ярко-синих глазах ещё недавно был страх, что немерено заводит и только добавляет перчинки в коктейль эмоций Нёвиллета. Тарталья абсолютно не может быть тихим – и каждый миг с его губ срываются самые разнообразные стоны и всхлипы, пока наконец он не находит в себе способность сбивчиво, хрипло прошептать: – ...я приношу... свои... – в перерывах между движениями говорить крайне сложно, но он всё же заканчивает, – извинения, месье... Нёвиллет. И судья получает по-настоящему острое удовольствие от очаровательно вежливых для такого положения слов. Тарталья покорно закрывает глаза, в которых всё же начинает щипать ещё сильнее, но вновь отдаёт всего себя на истинное... растерзание. Он извиняется не чтобы задобрить и успокоить, он лишь даёт понять, что действительно принял к сведению требование. Шутки с драконами в любом случае опасны. Нёвиллет специально не даёт Тарталье нормально говорить, вбиваясь в него всё с большей силой, но так же намеренно немного ослабляет хватку. Он краем глаза внимательно наблюдает за палитрой на лице, окаймлённом взъерошенными и прилипшими к вискам рыжими волосами. На губах Тартальи вдруг появляется дрожащая улыбка, вовсе не отчаянная, и даже не привычная с нотками безумия – это действительно улыбка наслаждения. Неконтролируемое возбуждение постепенно стирает все новые мысли, позволяя вновь концентрироваться лишь на неимоверно обострённых реакциях собственного тела. Нёвиллет любуется. И ловит откровенный позыв внизу живота. Это заставляет его остановиться. Ему хочется закончить их представление не так, да и сам Нёвиллет быстро перехватывает Тарталью за подбородок и разворачивает лицом к себе. Он властно прижимается к искусанным губам, проводя по ним кончиком языка, но поцелуй не углубляет – только награждает за исправное поведение.  – Хороший мальчик, – шепчет Нёвиллет прямо в губы Тартальи и коротко улыбается. Тарталья с дрожью принимает эту похвалу, с трудом подавляя очередной позыв в настоящем поцелуе, пока смотрит в глаза Нёвиллета. И с готовностью приоткрывает губы, ловя его слова, от которых по спине бегут мурашки, обостряя возбуждение. Улыбка юдекса – явление, похоже, крайне редкое. И, похоже, Тарталья один из немногих, кто её удостоился – это даже ему льстит. Но давать ею полюбоваться подольше юдекс явно не намерен. В следующий миг он выпускает ногу из захвата и вновь дразняще медленно вытаскивает член из тесного и желанного тела. Необязательно сообщать Тарталье, что Нёвиллет собирается делать. Пусть хоть пару секунд побудет в болезненной неизвестности.  Тарталья вздрагивает, на своём протяжном стоне чувствуя, как разгорячённое нутро обдаёт неприятным холодом. И, несмотря на болезненные ощущения, Тарталья хочет его обратно. Он не готов поверить, что юдекс так всё оборвёт – и даже распахивает глаза в удивлении, намереваясь что-то сказать. Но ему попросту не приходится, потому что Нёвиллет явно не закончил. Юдекс поднимается на ноги и вместе с тем поднимает едва держащегося Тарталью, схватив под руки и сразу же перемещая на стол. Почти хозяйски Нёвиллет разводит его колени в стороны и вновь приближается, вжимая всем собой и принуждая лечь спиной на столешницу. Поборов дискомфорт от смены положения, после которого напряжённые мышцы болезненно сводит даже сквозь пелену наваждения и возбуждения, Тарталья послушно раздвигает ноги шире под уверенными движениями Нёвиллета. И под вновь участившееся, неконтролируемо сбитое дыхание, так же послушно вжимается спиной в стол. Рядом остались лежать документы, решающие судьбу невезучего Предвестника. Нёвиллет забавляется, осознавая их нынешнюю бесполезность, и в ту же секунду его лицо меняется.  Это можно проследить невооружённым глазом – как искры в глазах сменяются тягучей тьмой, а губы приоткрываются в лёгком восторге. Нёвиллет замечает, что член Тартальи стоит заново. Теперь Чайльд имеет возможность видеть лицо судьи, его длинные волосы, всю его величественную фигуру перед собой. И этот взгляд. По-прежнему цепкий, внимательный, но в секунду ставший пронзительным – словно Тарталья коснулся недосягаемой тьмы в глубинах океана. Сдержать импульс не выходит, и юдекс обхватывает бёдра, резко притягивая Тарталью вплотную и прижимаясь стволом члена между ягодиц. Издавая тихий, нетерпеливый стон, Чайльд прогибается в спине, не в силах совладать со сжимающим нутро возбуждением. С желанием снова чувствовать в себе Нёвиллета. Даже сквозь усталость и боль – они ничтожно малы в сравнении с масштабами его исступлённого, почти нервозного желания. И потому он неосознанно потирается о подставленный член, дрожит, и, кажется, одним взглядом, без слов, умоляет Нёвиллета продолжить. Сам себя ловит на искреннем желании доставить удовольствие юдексу, он хочет этого, пожалуй, даже больше, чем получить вторую порцию собственного удовлетворения. И эта мысль обжигает и без того опалённый разум Чайльда. По крайней мере, сейчас он уверен, что ради похвалы с этих губ и краткой улыбки юдекса он готов потерпеть ещё немного боли. А если придётся – стерпит её сколько потребуется. – А ты сильнее, чем я думал, – вновь улыбается Нёвиллет, слишком плохо скрывая накатившее вожделение.  Он не собирается больше сдерживаться. Удерживая раскинувшегося Тарталью за бедро, он вновь вставляет член и сразу же берётся ладонью за такой же горячий и пульсирующий член Тартальи. И судья, похоже, действительно благосклонен и справедлив, как все говорят. Потому что Тарталья выстанывает с благодарностью, вновь чувствуя его член в себе, вошедший резко, сразу глубоко, до звёздочек перед глазами. И пальцы Нёвиллета – длинные, изящные, очень ловкие – заставляют Тарталью растеряться, задрожать под напором и от переизбытка чувств. Потому что он не знает, что сильнее доводит его до вожделения – выверенные движения этих пальцев, или один их вид на собственном члене. Или то, как глубоко член Нёвиллета сейчас внутри него. На этот раз движения ещё более резкие, порывистые и вдалбливающие, и Нёвиллет прекрасно синхронизирует их с движением собственной руки. Тарталья захлёбывается собственными стонами, теряя грань с реальностью, судорожно выгибаясь навстречу движениям. Он не замечает момента, когда его стоны переходят во вскрики – болезненные, но полные почти безумного наслаждения. В очередном резком проникновении он поднимает ногу выше, закидывая её на пояс Нёвиллета, словно стараясь прижать того к себе ещё ближе, чтобы ещё глубже, и в этом переизбытке эмоций слабо тянет к нему руки, с трудом, но старательно пытаясь дотянуться, прогибаясь сильнее, будто готов сломаться. Потому что очередная острая нужда Тартальи в том, чтобы чувствовать Нёвиллета всем телом, каждым сантиметром кожи, слишком непреодолима. Нёвиллет плотнее сжимает ладонь вокруг горячего члена и скользит по нему, соединяя в один ритм с движениями бёдер. Он стремится проникнуть как можно глубже, наслаждаясь и громкими стонами, и тем, с какой открытостью Тарталья отдаётся и ему, и собственному возбуждению. Он будто весь состоит из эмоций, таких непонятных, но насколько же красивых. Равно как и весь вид запыхавшегося, извивающегося, измождённого, но всё равно рвущегося к нему Тартальи подводит Нёвиллета к концу. Он ускоряет темп, с каждым разом глубоко вбиваясь под скрип огромного стола. Однако в последний миг в дверь раздаётся громкий стук.  Нёвиллет замирает, вскидывая голову. В следующую секунду он быстро убирает руку с члена Тартальи и крепко зажимает тому рот, второй рукой выпустив его бедро и оперевшись ладонью на столешницу около разметавшихся рыжих прядей. Моментально сжавшись всем телом от внезапного, и очень неуместного сейчас стука в дверь, Тарталья только мычит в прижатую к его губам ладонь Нёвиллета. Это не способно сбросить его наваждения, от этого лишь раскалённый адреналин вспыхивает под кожей, и Чайльд ёрзает нервно, широко распахнув глаза и неотрывно наблюдая за судьёй. Он поражается его выдержке и спокойствию, потому что сам сейчас находится на грани явного безумия. – Что? – коротко, но предельно ровным тоном бросает Нёвиллет в сторону дверей.  – Месье Нёвиллет... – раздаётся с той стороны приглушённый и такой же ровный голос Клоринды, – Вы в порядке? И безумие подступает к Тарталье на шаг ближе – потому что внезапное вмешательство кого-то, чей голос он не в силах сейчас опознать, никак Нёвиллета с процесса не сбивает. Позывы Гидро дракона куда сильнее здравого смысла, и Нёвиллет, вдавливая пальцы в покрасневшую щеку Тартальи, продолжает резкие движения в тесной глубине уже полностью податливого тела.  – Вам нужна помощь? – продолжает судебная дуэлянтка. Интересно, насколько хорошо в коридоре слышны были столь громкие стоны? Так или иначе, Нёвиллета это мало волнует в данную секунду.  На его грубом рывке Чайльд сдавленно скулит и дёргается, изнывая под ним. Остатками разума он понимает, что должен быть тише. Не может, не может абсолютно – Нёвиллет продолжает вдалбливать его в этот стол, а Тарталья может только скулить и мычать в его ладонь. Ему снова не хватает кислорода. Но его член пульсирует ещё более болезненно. – Я в полном порядке, Клоринда, – всё так же невозмутимо продолжает юдекс сквозь крепко стиснутые зубы. Чайльд перестаёт понимать смысл диалога, он слышит лишь голос Нёвиллета – и его невозмутимая сосредоточенность доводит до исступления. Он знает, что вот-вот сорвётся в очередную бездну удовольствия. С нарастающими влажными звуками Нёвиллет всё сильнее вбивается, попутно вымещая часть раздражения, и буравит взглядом дверь, после чего опускает глаза и предупреждающе их сужает, глядя в синюю глубину глаз Тартальи. Пусть только пикнет. И внутри у Чайльда всё сводит, он снова сжимается под взглядом этих пронзительных глаз, в которых сейчас ещё более чётко видны узкие зрачки. И Чайльд знает, точно знает, что должен быть тише. Но даже против воли скулит в ладонь Нёвиллета только громче. – Я могу помочь отконвоировать преступника, – не успокаивается девушка по ту сторону двери.  – В том нет нужды, – возможно, Нёвиллет говорит это быстрее, чем нужно, но тон его такой же невозмутимый, а движения бедер всё жёстче, – Позаботься о раненых и возвращайся к своим обязанностям.  Он делает незаметный акцент на последнем слове, желая прекратить этот диалог поскорее. Постепенно нарастающее удовольствие только крепнет, скручиваясь в тугую спираль внизу живота.  – Слушаюсь, – отвечает Клоринда, в который раз доказывая первоклассность своей выправки.  И Нёвиллет с шумом выдыхает через нос, наконец-то убирает руку со рта Тартальи и моментально вжимает его в стол столь жадным поцелуем, на который способны только настоящие драконы. Реальность Чайльда трескается и разбивается окончательно под горячим, безудержным, полным первозданной дикости поцелуем. Он с наслаждением рвётся навстречу, закрывая глаза, теперь уже не имея нужды сдерживаться, и стонет свободно и протяжно в этот поцелуй. Выгибается всем телом к Нёвиллету, обвивает его руками за шею, путаясь пальцами в белоснежных волосах, самостоятельно углубляя поцелуй, и жмётся предельно ближе – закидывая уже обе ноги на юдекса, и скрещивая их на его спине. Нёвиллет закрывает глаза, разрешая себе на несколько томительных мгновений полностью погрузиться в накатившие ощущения. Сгибая руку в локте, вторую он подворачивает под голое плечо Тартальи и крепко вцепляется, не позволяя тому скользить по столешнице от всё учащающихся толчков. Нёвиллет хочет обездвижить Тарталью поцелуем, но тот в бешеном рвении так сильно тянется навстречу, что голова идёт кругом, а все разумные мысли сменяет единый инстинкт. Абсолютно животный, толкающий Гидро дракона вдавливать свою жертву в твёрдую поверхность со всей силы и впиваться в плечо острыми когтями. Близость тела Нёвиллета, его неумолимое давление, случайное трение его изящных одеяний по уже и без того изласканному, изнывающему члену, становятся финалом для Тартальи. Он в эту бездну наслаждения срывается – и то ли стонет, то ли кричит, уже и сам не понимая – но всё ещё в губы Нёвиллета, всё ещё крепко к нему прижимаясь. Тарталье будто всё равно. Он становится только громче, и от столь сильной близости с его пылающим телом, греющим даже сквозь слой одежды, срывается и Нёвиллет. Их поцелуй смазывается, Тарталья откровенно задыхается, опаляя дыханием губы юдекса и дёргаясь всем телом.  Кончает Чайльд, кажется, даже с его именем на губах – реальность становится несколько размытой, будто он вот-вот потеряет сознание. Однако последняя прокатившаяся, особо крупная дрожь по его телу, влечёт за собой такую безмерную волну наслаждения, что только оно и удерживает его на хрупкой границе сознания. А Нёвиллет рычит. И рык его низкий, утробный, будто звучащий из самих глубин Первозданного моря. Выдающий его нечеловеческую природу лучше всяких слов и прибивающий Тарталью своим незримым, но внушающим весом. Дыхание Тартальи останавливается. Он концентрируется лишь на этом звуке, на который люди не способны. И от этого его измождённое тело пробирает по-новой, и бесчисленные мурашки бегут по коже. Он словно цепенеет, чувствуя, что его воля ему и не принадлежит, и может лишь широко распахнутыми глазами смотреть на лицо Нёвиллета в этот момент. А затем чувствует как изнутри – целиком – его заполняет горячая жидкость. Нёвиллет освобождается от наваждения с прокатившейся по всему телу волной оргазма, и острое наслаждение наполняет его, пока он изливается прямо внутрь дрожащего Тартальи. Для дракона это – само собой разумеющийся финал. Всё ещё не пришедший в себя, Тарталья только откидывает голову назад, закусывая губу, несдержанно, уже слабо застонав – и только сейчас почувствовав, как голос садится до боли в горле, а потом ловит перед глазами звёздочки и тёмные круги. Дрожь по его телу не унимается, зато способность дышать возвращается, и он делает глубокий вдох. И слышит дыхание Нёвиллета совсем близко. А после пересекается с ним взглядом. Чувствует, как долго и тяжело мозг пытается генерировать мысли, как невероятно тяжело тело старается восстановиться. Нет, пожалуй, после такого Чайльду нужно больше времени, чтобы осознать реальность. Пока что его раскрошившееся сознание крайне медленно склеивается обратно, и то, по очень мелким кусочкам. Юдекс быстро берёт себя в руки, осознавая, что для людей это не всегда приемлемо. Отголоски его рыка мешаются с выравнивающимся дыханием, пока он, склонившийся к уху Тартальи, медленно открывает глаза и, приподнявшись, заглядывает в измождённое лицо.  Тяжесть во всём теле невыносима – до Тартальи доходит только то, что двигаться, кажется, ему будет очень больно. Ближайшие несколько дней точно. Но лицо Нёвиллета, склонённое над ним, этот вновь собранный, внимательный взгляд, определённо того стоят по мнению Тартальи. Он откровенно рассматривает пряди волос, ресницы, губы, каждую черту, вновь где-то на затворках своего сознания поражаясь такому совершенству. Странно, что Тарталья не сразу понял что Нёвиллет не человек. Люди не бывают такими идеальными. А Нёвиллету думается, что из всех людей именно Тарталья был создан для того, чтобы стать избранником драконов. Он гонит эту мысль прочь в следующую же секунду, теперь уже в полной мере осознавая, в каком положении оказался. Поверх обнажённого и истерзанного Предвестника Фатуи на своём рабочем столе. Внутри Предвестника. Где всё ещё слишком тесно, тепло и теперь ещё и удовлетворяюще влажно. Должно быть, со стороны взгляд верховного судьи стекленеет в то время, как он сам осмысливает свои дальнейшие действия. Тарталья машинально протягивает руку к лицу судьи, касаясь его щеки лишь кончиками пальцев – когда-то он сумел оставить здесь рану, пускай и небольшую – а теперь нежно поглаживает, почти невесомо. И сердцебиение Чайльда никак не может уняться. Широко распахнутые глаза Тартальи напоминают Нёвиллету озёра. Он вглядывается в них, отмечая, как бликами на радужках отражаются самые разные человеческие эмоции. С такого расстояния видно чистый восторг, радость, даже некую толику нежности... Чайльд всё ещё чувствует как горячо внутри, как теперь откровенно влажно, и Нёвиллет в нём по-прежнему. И этот момент кажется Тарталье вдруг каким-то особенным. Он толком не анализирует свои мысли, как и свои чувства, как и последующие действия – просто тянется к губам Нёвиллета, оставляет на них короткий, аккуратный поцелуй, и снова заглядывает в его глаза. По-прежнему Нёвиллету не очень понятно, как люди умещают в себе столько оттенков одновременно. Но он искренне понимает, что засмотрелся на длинные ресницы, позволяя коснуться своего лица. Сначала рукой, потом и губами. Нёвиллет по наитию быстро перемещает центр тяжести на локоть руки, держащей Тарталью за плечо, чтобы другой ладонью на секунду придержать его голову и утянуть в ответный медленный поцелуй. Это, всё же, приятно. – ...это было... невероятно, – шепчет Тарталья, стоит их краткому поцелую оборваться. Этот охрипший шёпот – всё, что он способен выдать сейчас. Уставший голос Тартальи мгновенно отрезвляет юдекса. Плотно сжав губы, Нёвиллет опускает взгляд и бегло оценивает ситуацию. С сожалением глядит на плечо, которое успел несдержанно искусать и исцарапать, отмечает взъерошенный вид Тартальи и то, как от перенапряжения ощутимо трясутся его бёдра, плотно обхватившие спину судьи.  Перестарался. Неловкость всё больше охватывает Нёвиллета, и он медленно отстраняется до тех пор, пока не выпрямляется, мягко опуская ноги Тартальи. Машинально поправляет оттянутый воротник и мягко кладёт ладонь сбоку на остывающий голый живот Предвестника. Коротко откашливается. Как же странно это, должно быть, выглядит. Он ведь до сих пор внутри этого тела. – Я прошу прощения, – с выверенной вежливостью проговаривает Нёвиллет, кивая на покрасневшие следы, очертившие кожу Тартальи в формы царапин и следов от зубов с редкими капельками выступившей крови.  Тарталья только едва заметно хмурится, силясь понять перемены в юдексе. Он, конечно, знает, что Нёвиллет – человек долга и чести, но всё-таки странно, наверное, извиняться, пока его всё ещё горячий член находится внутри, и не менее горячая жидкость теперь ощутимо и медленно стекает по внутренней стороне бедра Тартальи. Заторможено проследив за направлением его взгляда, Чайльд только сейчас начинает чувствовать саднящие следы на своём теле. Царапины и синяки ему не в новинку, драконьи укусы, конечно, явление куда более редкое – но и с этим Тарталья знаком. А потому только кратко мотает головой в отрицании, мол, нет причин переживать. Уж не сломается. Нёвиллет так же вежливо опускает голову и утыкается взглядом в белые росчерки на своей такой же белой рубашке. Хочется ещё и перед собой извиниться. Нёвиллет не мог предположить, что всё зайдёт так далеко. Ещё утром он в принципе не мог предположить, что в этот день не захочет расставаться с Тартальей.  Однако у Нёвиллета есть долг, перекрывающий все личные пожелания. Он – верховный судья на землях, где правит справедливость.  Потому он плавно выходит из Тартальи, отгоняя мысли о том, как нехотя собственное тело расстаётся с давящим теплом. Ему нужно возвращаться к работе. Дёрнуться и зашипеть Тарталье вынужденно приходится – по его уставшему телу проходит болезненная судорога. С тихим плеском из него льётся и густая жидкость, заставляя Чайльда сжаться и тяжело выдохнуть от контрастно холодного воздуха помещения и накатившей неловкости. Вытащив из кармана брюк белоснежный платок, Нёвиллет вытирается и застёгивается. Рубашку придётся сменить. Но перед этим он осторожно берёт Тарталью под руку и заставляет сесть на столе. Тот перепачкан практически весь. Пелена странного помутнения рассудка рассеивается, медленно и болезненно возвращая Тарталью в реальность. В крайне абсурдную и сюрреалистичную после произошедшего. Потому он и Нёвиллету ничего не говорит, только сдержанно морщится на ноющую боль, отдающую в копчик. Чтобы окончательно не запутаться в навалившемся ворохе проблем, Нёвиллет предпочитает решать их по порядку. Потому, продолжая держать Тарталью, второй рукой он тянется к брошенному на стол плащу.  Хорошо, что этикет Фонтейна предполагает ношение нескольких платков. Нёвиллет достаёт ещё один и молча вкладывает в руку Тартальи, встречаясь с ним взглядом.  Платок из руки юдекса – которая ещё несколько минут назад вжимала его в этот стол – тот принимает так же покорно и в полной тишине. Но взгляд Чайльд всё-таки опускает, растерянно принимаясь разглядывать этот белоснежный платок. Он старается понять, как вообще всё к этому пришло. Старается осознать, что в действительности испытывает на этот счёт. Но даже не старается отрицать, что ему понравилось. И что моментальное отчуждение судьи, пусть даже весьма очевидное в их ситуации, его не устраивает. Не обижает, конечно, но задевает неприятно, противным раздражением скапливаясь в центре груди. А растерянность и неловкость, беспощадно навалившиеся на его голову, лишают способности быстро реагировать. Потому он кое-как, чисто машинально, вытирает руки, бёдра, где-то живот... нет, после такого без ванны не обойтись. А на судью взгляда поднять не решается, довольствуясь лишь звуками шороха его одежд. Боится реакции – не чужой – а своей собственной. Словно в смеси своих чувств и ощущений выдаст нечто, что ещё больше усугубит странную ситуацию. Хотя в данном случае это нужно очень постараться. Нёвиллет даже не пытается выразить свою мысль в адекватные для ситуации слова, лишь отходит в сторону стены со шкафами. Здесь не только архивные дела, но и припрятано несколько запасных чистых рубашек. Юдекс часто засиживается на работе ночами напролёт, и если заседание назначено на следующее утро, то уже лично Нёвиллет считает моветоном появиться на пороге Эпиклеза в помятой одежде.  Ещё он думает о том, что видел, насколько смятым оказался отброшенный пиджак Тартальи. Опять же, по вине Нёвиллета, не удержавшего свои порывы. Он расстёгивает брошь на воротнике и разматывает его, выверенным движением сдвигая длинные волосы в сторону. Его мысленный процесс разгоняется всё сильнее. Предвестника нельзя отпускать. Помимо судьи, он напал ещё на многих людей, служителей закона. Он должен быть наказан, но в практике Верховного суда Фонтейна нет подобных прецедентов. Повторное нападение сразу же после первого в истории пересмотра вердикта. Неизвестно, как на эту выходку отреагирует Оратрис. А Фурина? А народ Фонтейна?.. Голова Нёвиллета начинает болеть. Он уже видит, сколько завуалированно гневных писем получит из Снежной, если не отпустит их дипломата. Мадам Арлекино ведь прямо в суде давила на дипломатический статус. Но отпускать Тарталью нельзя. Нёвиллет облачается в чистую рубашку и вновь застёгивает воротник, обретая всё большую уверенность в движениях. Ему до странного нравится сама эта мысль. Нельзя отпускать Тарталью.  Поправляя волосы, он быстрым шагом идёт к двери и приоткрывает её, оставив небольшую щель. В холле дворца Мермония кавардак, и парочка мелюзин в своём стиле ругаются с жандармами, пытаясь начать убираться на месте сбора улик. Вдалеке Нёвиллет замечает роскошное перо на шляпе Клоринды, так и оставшейся сторожить.  Как хорошо, что дуэлянтка сразу его замечает и спешно цокает каблуками, приближаясь.  – Вы точно в порядке, месье? – озабоченно спрашивает она, остановившись подле двери и понизив тон.  – Мне срочно нужен Ризли, – предельно чётко проговаривает Нёвиллет, на всякий случай придерживая ручку с внутренней стороны кабинета.  – Но месье... – Клоринда осекается и хмурится, – Как быть с Предвестником? Он там, в кабинете?  – Клоринда.  Этим тоном верховный судья способен призвать к тишине целый зал оперного театра. Клоринда выпрямляется по струнке и покорно опускает голову.  – Как юдекс, я не имею права оглашать тебе ничего более, – смягчается Нёвиллет, – Будь добра, помоги мне. Отправляйся в крепость Меропид и лично передай мою просьбу. Это крайне срочно.  Девушка глубоко вздыхает, собираясь с мыслями, и когда вновь поднимает голову, то во взгляде её читается лишь следование приказу.  – Я имею право оглашать вашу просьбу кому-либо ещё? – уточняет она.  – Никому, – отрезает Нёвиллет, – Ступай.  Он вновь плотно закрывает дверь и едва удерживается от громкого выдоха. Пахнет международным скандалом. Ещё и со Снежной, которая и так не славится мягкими методами, ведя полулегальную деятельность на территории всего Тейвата.  Нёвиллет привык держать на своих плечах хрупкое равновесие Фонтейна. Похоже, придётся выдержать и весь континент.  Намереваясь поскорее добраться до графина с водой и освежиться, он направляется обратно к рабочему столу. Но по пути, всё же, останавливается и вынимает из шкафа ещё одну чистую рубашку. Сжав её под локтем, Нёвиллет вновь приближается к Тарталье и протягивает ему сменную одежду.  Предвестник с трудом слезает со стола, непрестанно морщась от того, как не слушается собственное тело, от напряжения в мышцах и остаточной боли. Что ж, в его жизни были сражения и покритичнее – так он думает, рассеянным взглядом обводя пространство в поисках своей одежды. Но взгляд его натыкается на ладонь Нёвиллета, в этот раз протягивающего ему рубашку. Очевидно, рубашку самого юдекса. Смешавшись на пару секунд, Тарталья всё же поднимает голову, прямым взглядом упираясь в его глаза. – Прошу, переоденьтесь, – всё так же безукоризненно вежливо говорит Нёвиллет. Уточнять о скором визите герцога подводной крепости юдекс не спешит. Мало ли, что на это может выкинуть рыжий Предвестник. Он-то умеет удивлять. Чайльда вдруг коробит ещё сильнее от этого отчуждения, которое очередное вежливое обращение на "Вы" лишь обостряет. Он приоткрывает рот, готовясь съязвить нечто о том, что несколько минут назад Нёвиллет вдалбливал его в стол, в порыве страсти рычал на ухо, и насаживал на член так, будто ничего важнее быть не может. Но губы плотно сжимает, еле удержавшись и промолчав. Благоразумие, пусть со скрипом и нежеланием, медленно возвращается к нему. Сейчас нет времени распыляться на лишние глупости – к морально-этическому вопросу касаемо произошедшей ситуации он вернётся как-нибудь позже. Так что Тарталья удачно берёт себя в руки. Ну или почти. На раздражённом вздохе он отпихивает от себя руку Нёвиллета, выражая демонстративный отказ от подобной, и, кажется, вынужденной вежливости. – Не нужно, – бросает он, стараясь держать тон ровным, – Справлюсь самостоятельно. Сомнительно – потому что Тарталья, чувствуя уже конкретно давящую неловкость, будучи обнажённым, ещё несколько секунд шатается, едва не прихрамывая, по кабинету юдекса в поисках своей одежды. Мысленно озадачившись, Нёвиллет медленно опускает рубашку на своё кресло и провожает Тарталью глубоким молчанием. Сложно подобрать слова, в такой-то ситуации. Особенно если учесть, что вскоре Предвестник наверняка соберётся уходить.  И придётся его задерживать. Возможно, снова драться. На этот раз Нёвиллет не столько волнуется за сохранность своего архива, сколько насчёт появившейся дилеммы. Он чувствует несправедливость, хоть пока что и находится в процессе осмысления всего дела. Наконец отыскав одежду, Тарталья принимается одеваться, делая крайне сосредоточенный и серьёзный вид, в сторону судьи даже взгляда не бросая. И ему не важно, смотрит тот или нет. Один вид Нёвиллета продолжает вызывать у Тартальи крайне смешанные противоречивые чувства. Ему нужно вернуть себе самообладание. Покончив с последней застёжкой, Тарталья бегло выдыхает и проводит ладонью по взъерошенным, местами спутанным рыжим волосам. А затем уверенным, насколько это возможно в его состоянии, шагом приближается к столу, лишь чтобы не менее уверенно, правда чуть не уронив графин, наполнить водой бокал. Уж такую дерзость юдекс ему простить обязан – после всего, что вытворял с ним ранее. Изначально Нёвиллет знал, что чревато полагаться на вердикты машины. Теперь настал момент, когда необходимо взять всё в свои руки. Отчасти юдекс даже надеется на активное сопротивление со стороны Снежной, ведь тогда можно пару недель вести активную деловую переписку и освободить Тарталью на законных основаниях.  Но пока что отпускать его не положено. Нёвиллет облачается обратно в свой плащ, погружённый в думы, и отвлекается только на повторное звяканье графина. Верно, он же хотел освежиться. Натянув на руки чёрные перчатки с металлическими украшениями, Нёвиллет намеревается налить воды и себе. Бокал Тарталья осушает залпом, будто бы это и не вода вовсе – что было бы даже лучше, и на миг прикрыв глаза, с не менее демонстративной уверенностью вновь приближается к Нёвиллету. – Верните, – коротко бросает он, протягивая вперёд раскрытую ладонь, и поспешно уточняет, – Мой Глаз Порчи. Нёвиллет замирает, так и держа руки согнутыми, одну в другой. Смотрит на Тарталью сверху вниз. Взгляд приковывает красный драгоценный камень, каплей болтающийся на серёжке в ухе рыжего Предвестника. Весь его вид, взъерошенный и будто до сих пор разгорячённый, теперь не вызывает антипатии и отторжения.  Только его чрезмерно дерзкие слова юдекса раздражают. Нёвиллет слегка сдвигает брови и сжимает губы в ровную линию. В следующий миг он изящным движением протягивает руку и крепко ухватывается за подбородок Тартальи, вздёргивая выше. Машинально большой палец с нажимом проходится по нижней губе Предвестника. Как жаль, что судья вновь успел надеть перчатки.  Как жаль, что Гидро дракон не может оставить себе Тарталью взамен на бесполезную стекляшку в кармане.  В следующий миг Нёвиллет успевает услышать несколько тяжёлых шагов, сопровождающихся звяканьем металла, прежде чем в дверь громко стучат. Нового гостя Нёвиллет ещё по звуку узнаёт издалека, удивляясь, разве что, скорости, с которой тот успел едва ли не телепортироваться из района Лиффи в Кур-де-Фонтейн. Потому судья вовремя убирает руку от лица Тартальи, когда сразу обе створки тяжёлых дверей распахиваются под мощными руками входящего герцога крепости Меропид. – Доброго дня, месье Нёвиллет, – громким голосом оглашает кабинет Ризли, делая несколько вальяжных шагов вперёд. Не стоит его недооценивать. За внешней расслабленностью Нёвиллет замечает, как быстро внимательный взгляд голубых глаз подмечает все детали изменений в кабинете юдекса. Ризли разве что не принюхивается, будто готовый к смертельно опасному прыжку в любой момент. Он смотрит якобы на Нёвиллета, но прекрасно видно, что концентрация герцога вся направлена на возможные резкие движения Тартальи.  – Ты как раз вовремя, Ризли, – ровным тоном говорит Нёвиллет на выдохе и выпрямляет спину ещё сильнее, – У меня к тебе просьба.  Он сдерживается, чтобы не задержать на Предвестнике взгляд дольше положенного.  – Прошу немедленно взять господина Тарталью под стражу.