Большой жмыр в мешке!

Блэйк Аллен в глазах Имельды всегда был придурком. Одевается в невесть что и прячет холодный взгляд под тритоньими очками. Напрашивается порой ублюдским поведением на взбучку, но тут же успокаивает свою девушку жадным поцелуем. Кусает губы небрежно, сминает в ладонях теплые щеки Имельды, а у нее от подобных ласк сердце сковывает, да белые помехи в голове проскакивают: раз за разом она обещает найти в себе силы и оттолкнуть Блэйка, потому что от дорогой мантии пахнет приторной ванилью — сильный контраст с ароматом Имельды. Кажется, тот самый принц на белом гиппогрифе, в которого она влюбилась ещё на пятом курсе, канул в небытие, оставив после себя только сладостные воспоминания с горьким послевкусием, как у темного шоколада, да одну головную боль. Всеми любимый, невероятно способный и талантливый гриффиндорец Блэйк Аллен — но для Имельды просто говнюк — успевает не только блестяще учиться и помогать профессорам во внеурочное время, но и считать девичьи юбки. Скрывать заинтересованность в других девчонках он порой даже не пытается, мажет плотоядным взглядом по своим сокурсницам, не забывая пустить страшную глупость в присутствии Имельды, а затем бесстыдно отговариваться: «Я не это имел в виду! Я просто удивлен, что всего за год у Блюм так заметно выросла грудь. Да ты сама только глянь.» И Имельда только кивает, за ладонью прячет горькую улыбку, а в душе всеми силами гасит омерзение к Блэйку. С каждым днем он портит все: собственными руками убивает образ того гриффиндорца, которым предстал перед Имельдой два года назад на стадионе, румяный от сложной гонки на метле, с блестящими глазами и влажными от пота волосами. Паршивым поведением рушит все приятные воспоминания о себе, а Имельде уже просто тошно. Тошно вспоминать, как он подарил ей год назад самую последнюю и скоростную модель Молнии. Тошно от его голоса, когда он клялся в любви и каждую неделю просил кого-то из слизеринских девчонок передавать в комнату Имельде букет цветов. Тошно от мысли, что когда-то Блэйк писал на кусочке пергамента слащавые глупости и кидал его через весь класс на парту к Имельде. Придурок. Но вся былая романтика угасла, оставив после себя только еле слышимый запах первоцветов. И Имельде от этого тоже тошно. Как же была легка жизнь до наступления шестого курса: никаких мальчишек, никаких волнений перед очередной бессонной ночью и никакого болезненного скрежета в груди при виде Блэйка в компании его сокурсниц. Но, как он сам любит выражаться, беспокоиться совершенно не о чем — они всего лишь его подруги. Имельда шипит и кусает сухие губы. Под одеялом — в маленьком её закрытом мирке — тяжело дышать. На прикроватной тумбочке лежит скомканная записка от Блэйка: приглашение слетать завтра в Хогсмид, навестить Элли Пек и попробовать продать ей выведенное потомство дирикола. И только единственное упоминание Элли — женщины с темными сечеными волосами и сухой кожей на ладонях, пахнущих кормом для тварей — останавливает Имельду от сильного желания разорвать записку и бросить ее в камин. Пусть горит в пламени и Блэйк, и его дрянные подарки, и все чувства девушки, которые каменными оковами держат Имельду подле Аллена, этого заносчивого гриффиндорца. Нагретая подушка прогоняет сон, и воздух под одеялом совсем душный. Соседки по комнате давным давно спят и скрипят деревянными каркасами старых кроватей, но Имельда никак не может расслабиться, в пятый раз за мучительно медленно утекающий час переворачивает подушку и утыкается в нее лицом. Кровь оглушительно стучит в висках, отдается стреляющей головной болью где-то в затылке, а сон — такой необходимый и желанный сейчас — всё никак не наступает. Нос щекочет аромат гибискуса — любимого и единственного ароматного масла Имельды — и странно успокаивает после въевшейся в память проклятой сладкой ванили: чужого запаха, оставшегося на мантии Блэйка, запаха другой девушки. Запаха предательства. Пойманный для разговора в школьном коридоре Аллен только скосил взгляд в сторону, когда Имельда спрятала нервно дергающийся уголок рта за ладонью, но смотрела ему в глаза, искала в карих глазах напротив хотя бы намек на раскаяние, однако Блэйк не был готов признать, что это утро он провел не в своей спальне. Если меч Гриффиндора мог достать только истинный гриффиндорец — полный решимости и отваги человек — Блэйку бы он никогда не достался. Ублюдок Аллен — не тот человек, который был бы готов признать собственную ошибку. Имельда порывисто вскакивает с мятой постели, преодолевает в три длинных шага расстояние до письменного стола и тлеющим огоньком на кончике волшебной палочки поджигает фитиль свечи, опасно близко стоящей у целой стопки учебников из библиотеки. Блокнот с хотя бы парой чистых листов она находит в ящиках не сразу. Благо, хотя бы перо и чернильницу искать долго не надо — они стоят у вазы с засохшим букетом Аллена. Имельда пока только не знает, что делать с этим веником из сухих лилий, роняющим хрупкие лепестки на стол уже как месяц: ровно столько времени прошло со дня, когда Блэйк в последний раз соизволил подарить своей девушке цветы. Перо тихо царапает бумагу, когда Имельда ровным почерком выводит в старом блокноте буквы, с трудом складывающиеся в слова. Все-таки отсутствие сна дает свои горькие плоды. «Мне нужно разлюбить Блэйка Аллена.» — Имельда чувствует полынную горечь на языке, тихо зачитывая это предложение, и хмурится, снова окуная перо в чернила. «Мне нужно освободиться от этой привязанности, я чувствую, что это будет тяжело, но мне так стыдно поделиться с кем-то своей печалью, кроме тебя, дневник.» — неаккуратным рывком кисти Имельда перечеркивает последнее слово и горько улыбается от того, что жизненная ситуация вынудила ее излить душу на бумаге. Как будто когда-то кто-то зарекался не заниматься такими глупостями, но Имельда смутно помнит, как сладка была жизнь до появления в Хогвартсе Блэйка. Она переписывает конец последнего предложения, и отчего-то письмо начинает течь из-под пера легче, будто камни, забившееся в грудь, растворяются сами по себе и покидают уставшее тело девушки: «…Кроме тебя, блокнот. О, Мэрлин, как же это на самом деле глупо. Я всю жизнь бесстыдно насмехалась над девчонками, которые вешались на придурков вроде Блэйка, а теперь сама стала одной из таких. Каждый раз, когда он обнимает меня или целует так горько, будто прощается со мной раз и навсегда, прежде чем уйти к другой, я чувствую тошнотворный запах ванили или вишни. Я ненавижу эту сладость — все то чужое, чем пропитана его школьная форма.» Рука дрожит, и перо от легкой тряски роняет крупные капли чернил на бумагу и тут же пачкает размытыми пятнами. «Чужое — подходящее слово.» Имельда хлопает себя по щекам, пытаясь то ли взбодрить, то ли успокоить, но добивается только нездоровой красноты на коже. «Раньше я любила стягивать с шеи Блэйка красный шарф и накидывать его на свои плечи. Тогда он пах гибискусом, моим цветочным ароматом. Не уверена, что помню, когда в последний раз слышала мускусные нотки от одежды или волос Блэйка. Должно быть, это было довольно давно, и мне больно понимать, как много времени прошло с тех пор. Именно поэтому я так отчаянно хочу отвязаться от Аллена. Мне осточертела эта боль. Лучше вырвать занозу сразу, а не оставлять её гнить в коже.» Легкая улыбка трогает тонкие губы Имельды, и соленая влага на глазах первой слезой стекает по горячей щеке к подбородку. «Завтра всё кончится ранним утром. Мы полетим в Клюв и Хохолок, чтобы этот засранец продал потомство дирикола, за которым даже не ухаживал, только меня просил заглядывать время от времени в Выручай-комнату и вычесывать, да подкармливать зверьков. Жалко мне их: нерадивый у них хозяин. Совсем-совсем бестолковый.» Глупый, трусливый и бессердечный. «И почему я только полюбила его? Да, на личико казался симпатичным, волосы на ощупь как шелк, а голос на слух — как мед. Но так было почти два года назад, а что сейчас?» — Имельда кусает нижнюю губу изнутри и щурит глаза, когда крошечный огонек свечи дрожит от ее рваного выдоха. «Мне даже секс с ним удовольствия не приносит. Так, перепихон на диване на пять минут, ради которых я натягиваю на ноги неудобные чулки с прозрачным кружевом. Блэйк придурок. Он не заслуживает моих стараний. Не заслуживает. Не заслуживает. Не заслуживает.» Она усмехается с искренней улыбкой на лице и переворачивает страницу, когда размашистые от быстрого письма буквы перестают помещаться на последней строчке. Возможно, всегда казавшееся ей неразумным откровение на листке бумаге было именно тем долгожданным успокоением, в котором ее изнеможенная терзаниями душа все время отчаянно нуждалась. «Я больше не хочу повторять своих ошибок. Мне уже этот мир в Хогвартсе абсолютно понятен. Я устала и ищу здесь только одного: покоя, умиротворения и…» — сердце надсадно стучит в груди Имельды, гонит кровь к лицу, жаром опаляет всё внутри и заставляет вдыхать прохладный воздух всё чаще и чаще. «Пора покончить с этим дерьмом, пока не поздно.» Она не успевает вырвать страницу из блокнота, чтобы сжечь ее, как останавливает пальцы у самого корешка. Затылок наливается пудовой тяжестью, стрелой в голову попадает простая мысль: Имельде определенно еще есть, что сказать. И она снова макает перо в чернила и без стараний выводит буквы на оставшихся пустых строчках. Нужно продумать, как уложить немаловажную исповедь на никчемном чистом клочке страницы, но Имельда не находит сил на планирование. Этой ночью, впервые за долгое время, она решает быть откровенна сама с собой, и если последней страницы в блокноте не хватит, она вырвет пару листов из какого-нибудь учебника. Кажется, пора бы уже сбросить с себя этот дурман и попробовать уснуть, но юркая рука выводит мысли в слова быстрее, чем Имельда успевает их обдумать. Всё то, что кипело внутри так долго, нашло выход в буквах, петляющих на последней свободной странице в блокноте. «Элли считает так же.» Имельда цепляется усталым взглядом за выведенное имя на бумаге и чувствует, как сухость в горле становится все сильнее. «Она назвала его засранцем в прошлый раз и предложила мне выпить чаю…» Свободное место как назло заканчивается именно в тот момент, когда Имельда только-только настроила себя на приятную мысль. Элли не была для нее подругой, да и обычной знакомой ее никак не назовешь: просто близкий человек по несчастью, одинокая женщина в разводе, самостоятельно содержащая целый магазин неподалеку от главной площади Хогсмида. Элли любит чайные розы и мыло с маслом шалфея, а еще свою привычку нервно заламывать пальцы за спиной, с которой бороться даже не пытается. Элли без труда располагает к себе смешными выражениями и порой грубыми шутками в адрес глупых мужчин без денег, с которыми она проводит свои редкие выходные. В памяти Имельды до сих пор тлеет воспоминание о выпитой на пару с Элли бутылке вина. Когда обида на Блэйка обжигает сердце, хочется чего-то крепкого: или алкоголя, или плеча, в которое можно уткнуться лицом и вылить все накопившееся переживания заплетающимся языком. И Элли в глазах Имельды кажется хорошим собеседником. Фитиль усталой свечи тлеет, а воск стекает по канделябру вниз и пачкает мелкими каплями поверхность стола. Имельда кривит губы, но отдергивает руку от стопки учебников. В голове пульсирует столько не озвученных мыслей, а сердце сжимается, когда под пальцами бумага мнется. Страница отрывается от ветхого корешка легко, и сгорает над огоньком свечи за короткую минуту. Бумага осыпается на стол пеплом, и лишь незатронутый огнем кусочек, зажатый между пальцев, Имельда не решается бросить в догорающую свечу. Усмехается сдавленно, когда среди размытых чернилами букв узнает имя, что откликается теплом в груди. Элли.

***

— Доброе утро, страна! — кричит Блэйк с порога магазинчика и по пути к прилавку расстегивает хвать-мешок. Два крошечных дирикола выпрыгивают на долгожданную свободу: один пролетает прямо над головой испуганной Элли, а второй исчезает за стогом сена. — Ой, — наигранная наивность только нервирует женщину за прилавком. Зайдя в магазинчик, Имельда не сразу подходит к Блэйку: по привычке долго озирается по сторонам, будто оценивает трещины на неровно окрашенной двери или считает пятна на давно немытых окнах. А Элли громко цокает языком и тянется за мешочком с кормом, чтобы привлечь к себе птенцов — бегать за ними с волшебной палочкой по всему магазину она не намерена. — Аллен, сколько раз я тебя просила не выпускать дириколов так резко?! — Элли хмурится, и между ее бровей появляется глубокая морщина. Она опускается на колени и рассыпает на полу несколько шариков корма. Новорожденные птенцы сбегаются на кормежку не сразу. Имельда ойкает, когда малыш дирикола ковыляет у ее ног: в незнакомом месте тянется к знакомому запаху и теплу. Неудивительно, что птенцы не обращают внимания на Блэйка — он их никогда не кормил и не вычесывал. — Малыш, иди сюда, иди ко мне, — сидя на корточках, Элли вытягивает руки ко второму дириколу, что уже заинтересовался в лакомстве. Она ласково улыбается и терпеливо ждет, но пугливый птенец от испуга вмиг растворяется в воздухе, оставляя после себя лишь пушинки, да пару перышек. Аллен флегматично елозит грязным ботинком по полу и даже не поднимает глаз на рассерженную Элли. Женщина поднимается на ноги и отряхивает руки о фартук. Всё равно маленький дирикол рано или поздно появится где-то в зале, а тратить силы и время на его поиски в присутствии Блэйка нет смысла. — Это все, кого ты принес? — без всякого почтения интересуется Элли, доставая из выдвижного ящика два мешочка, набитых кнатами. Блэйк пожимает плечами. — Как видишь, все, — говорит тихо и неразборчиво. Имельда, сама того не осознавая, делает шаг в сторону, когда Аллен подходит ближе к ней, и упирает взгляд в Элли. Затянувшуюся тишину в магазинчике разрезает звон монет. И сердце падает от мысли, что долгожданный момент расставания приближается с каждой минутой всё больше. Имельда облизывает сухие губы, а её шаги к прилавку выдает скрип половиц. Удушливая неуверенность накрывает её сразу, когда на плечо падает ладонь Блэйка. Хочется стряхнуть его руку, но Имельда этого не делает. Потерянным взглядом встречается с Элли и чувствует, как крошечный дирикол бодается о ее ногу: просит ласки и внимания. Аллен убирает руку, когда начинает пересчитывать монеты в каждом мешке, и по коже Имельды проносится колючий озноб, хотя в помещении почти жарко. — Всего двести кнатов?! — нервы напрягают голос Блэйка. — Да эта мелкотня стоит в два раза больше! Элли смотрит исподлобья на Аллена зло и затравленно, и лишь ее пухлые губы стягивает кривая улыбка. А Имельде хочется хлопнуть себя по лицу: возможно хотя бы так Блэйк поймет, что его желание поторговаться сейчас совсем не кстати. — Забирай свои двести кнатов или проваливай, — Элли отвечает ему глухой злостью, пока Имельда старается сдержать грудной смех. И она пятится к прилавку спиной, когда Блэйк, пылая от возмущения, забирает деньги и несется к выходу из магазинчика. Перепуганные малыши дирикола исчезают с тихими хлопками, роняют на грязный пол пестрые перышки. — Пошли отсюда, — грубо дергает Имельду за руку, уверенный в том, что она пойдет за ним. От его холодного взгляда — дрожь по коже, а от грубого касания — ожог. Ботинки скользят по немытому полу, и упереться в него ногами не выходит. Элли реагирует быстрее Имельды: хватает волшебную палочку и нацеливает конец древка на шею Блэйка. Попадание в цель безоговорочно. Остается только прошептать холодными губами любое заклинание, будь то Петрификус или Остолбеней, чтобы устранить надоедливого Аллена и вышвырнуть его на улицу. Блэйк замечает угрозу не сразу, ослепленный раздражением на Элли, но это только играет на руку женщине. Невербальный Левиосо приводит в чувства лучше холодной воды, хотя использование Агуаменти — тоже неплохой вариант. — Никогда не смей так обращаться с Имельдой, — от ледяного голоса Элли веет могильной стужей. Блэйк дергается в воздухе, запертый в клетку из пурпурной дымки заклинания. Чертыхается и вопит, пока Элли не опускает Аллена на пол. — Да я на вас жалобу напишу! Что это за обращение с клиентами? Просто возмутительно! — на ругательства парня Имельда только скрещивает руки на груди. — Чего встала? Пошли отсюда. От вида протянутой руки желудок вдруг сводит рвотным спазмом. Имельда знает, что не хочет идти с Блэйком. Она обещала поздней ночью на сожженном клочке бумаге покончить с этим дерьмом раз и навсегда. — Я останусь здесь, — ответ выходит сухим и даже тихим, но действует как дуновение ветерка на тлеющие угли: разжигает их. — Имельда, я сказал тебе… Вместо внятного ответа дерзкая улыбка и отогнутый средний пальчик. В Хогвартсе об этом жесте знает мало людей, но по словам Элли, это единственный ей известный способ заставить замолчать любого человека. И Блэйк замолкает. Наверно, понимает посыл жеста. Вымещает злость на скрипучей входной двери и уходит на улицу. Имельда провожает его взглядом, и царапает ногтями кожу на ладони — очевидный признак нервозности. Понимает, что в школе им ещё предстоит серьезный разговор, но до того времени целый день, и Имельда успокаивает клокочущее сердце мыслью, что до вечера она наберётся идей, как осадить Блэйка раз и навсегда. — Милая, с тобой все в порядке? — интересуется тихо Элли и покидает зону прилавка. Скрипучая дверь при открытии снова скрипит, когда женщина вешает табличку «Закрыто» с внешней стороны. — Неужели ты так и не бросила этого засранца? Хочется соврать, но Элли виртуозно распознает волнение в голосе. Имельда мотает головой и разминает пальцами пульсирующие виски. — Не хочешь чаю? — женщина стягивает фартук через голову и подбрасывает на пол еще корма для встревоженных малышей дирикола. Имельда будто нечаянно мажет взглядом по рукам Элли и шумно сглатывает. — А я когда-то отказывалась?

***

Элли живет на втором этаже магазинчика: в небольшой, но довольно уютно обставленной квартирке с видом из окна спальни на бегущую реку. Вместо обеденного стола у нее низкий столик для книг, а роль кровати выполняет разложенный в углу диван. В этой крошечной квартирке Имельде не хочется смотреть только на потускневшие обои. Сидеть на ковре у низкого столика и обнимать свои колени неудобно, но лучше так, чем бессмысленно мотаться час-другой в окрестностях Хогвартса в компании Блэйка. От одной только мысли… тошно. Элли каждую посиделку с Имельдой демонстрирует свою щедрость: выносит с кухни все, что неровно лежит. От аромата сырных закусок урчит в животе, а в бокалах плещется медовуха, потому что последняя оставшаяся бутылка вина оказалась выпита еще на прошлой неделе. Имельда делает первый глоток и жмурится от крепкого напитка. В квартире Элли неизменно пахнет сушеными листьями шалфея, окно как всегда открыто, и занавеска дрожит от ветра: то надувается парусом, то опадает. Да и тост остается все тем же: «За нас, за девчонок!» — Твой Блэйк — полный мудозвон, я всегда это знала. У него на лбу написано, — Элли грохочет от смеха и плещет в оставленный на столе бокал Имельды еще медовухи. — Прислушайся к совету мудрой женщины, общение с ним до добра не доведет. Но до нервного срыва может. Ты же знаешь, как много у меня таких было. Выбрось Блэйка из головы, и жить станет проще, — Элли двигается вплотную к Имельде и предлагает ей кусочек сыра в качестве закуски. — Не мой он, — обида скребет измученное сердце, но алкоголь делает голову на удивление легкой. — Уже не мой, — вторит Имельда тихо, будто сама не может в это поверить. — Ну и в задницу его! — Элли пропихивает между сжатых губ подруги сыр и угодливо смеется. — Он тебя не достоин, лучше выпей. Спорить сложно, когда в руке бокал, полный янтарной выпивки, а приятная обстановка на кухне так и просит выбросить из головы кого-то ненужного по имени Блэйк Аллен. Имельда вздыхает и выдавливает из себя улыбку. Элли заслуживает приятное времяпровождение этим вечером, а не очередную гневную отповедь обо всех грехах старшекурсника с Гриффиндора. Так странно осознавать, что другие темы для обсуждения, кроме придурковатых мужчин, еще не были затронуты в стенах этой квартирки. — Наверно, мне просто не хочется признаваться, что первый мой парень оказался таким ублюдком, — стыд от собственной глупости хлещет жаром по лицу Имельды, и она отпивает еще медовухи. — Ты не виновата в этом, — Элли успокаивающе гладит подругу по плечу и без вопроса протягивает ей сырную тарелку. — Ты убиваешься так, будто вам предстоит развод, а вашим детям — разлука с одним из родителей. — У нас нет никаких детей. — Я об этом и говорю! Давай же выпьем за это! Бутылка с медовухой снова пустеет, когда Элли предлагает Имельде выпить на брудершафт. И только с третьей попытки у них выходит не пролить на себя напиток. Оставшийся вечер за поеданием остатков сырной тарелки они слушают собственные смешки, сливающиеся перезвоном. И каждая новая история о бывшем муже Элли кажется смешнее предыдущей: — Он попросил разнообразить наши супружеские вечера, — она взвизгивает от смеха, но продолжает рассказ. — Помню, как-то попросил привязать его за руки и ноги к кровати, а потом слезно просил отвязать, потому что он потянул лодыжку. Рядом с Элли Имельда снова забывает про смущение, смеется во весь голос и вытирает тыльной стороной ладони слезы на щеках. Они робко двигаются друг к другу на пыльном ковре и замирают, когда их плечи соприкасаются. — Что мой бывший муж, что другие любовники — все клоуны, как один. Имельде остается только негласно согласиться и вперить взгляд куда-то в стену, когда она вдруг улавливает тонкий шалфейный запах от волос Элли. Нервы загораются, а легкие требуют больше кислорода несмотря на открытое в комнате окно. В голове ворочается одна-единственная мысль, которая успела поселиться там еще с ночи. Она не дает покоя ровно до того момента, пока Имельда не решается подать голос: — А у тебя были только… мужчины? Элли перестает крутить в руках пустой бокал, а Имельда не сразу осознает, что задержала дыхание. Разум тревожит вопрос в своем оглушительном повиторении: Какой ответ она ожидает — и какой хочет — услышать? — Нет, не только мужчины. А у тебя? Волнение быстро скручивает живот, и кусает Имельда нижнюю губу изнутри. Симметричного вопроса она не ожидала. — Пару раз целовалась с одноклассницами, но ничего больше, — коротко и сухо, зато честно. — Ничего больше? И тебе никогда не хотелось попробовать что-то новое? Пальцы Элли слегка шершавые, но теплые. Имельда прикрывает глаза, прячет блеск в глазах, когда ласковая рука женщины гладит её горящую скулу. Из распахнутого окна сквозит, но тело дрожит от лихорадочного жара, скопившегося под пупком. Трескучую тишину нарушает Имельда, заползая на колени к Элли — и это весь ответ на поставленный вопрос. Она пообещала, что сегодня выкинет Блэйка из головы. Она обещала, что покончит с этим дерьмом. И она так рада, что нашла человека, который помог ей в этом. Ее зовут Элли, она одинокая женщина, и от ее волос пахнет маслом шалфея. А еще на ее губах остался вкус крепкой медовухи, бьющей в голову не с первого бокала. Но от поцелуя она хмелеет стремительнее, чем от самого жгучего огневиски. И Имельда целует Элли самозабвенно, тает под ответными ласками и чувствует дрожь по телу, когда юркие руки женщины заползают под блузку и находят прозрачное кружево лифчика. — Твой Блэйк самый настоящий придурок, — Элли прерывает поцелуй аккуратно и массирует сухими пальцами набухшие соски Имельды. — Вот что я хотела сказать. Аромат шалфея одурманивает, а терпение неумолимо тает, как восковая свеча, когда Элли наклоняет голову и целует шею Имельды с безграничным упоением. Сердце утопает в пьянящей нежности, и никому из них не хочется останавливаться. Элли греет грудь и низ живота Имельды своей сухой ладонью, утыкается лицом в девичью шею и обжигает шепотом оцелованную кожу. — Самый настоящий придурок.