Mashup

«Потому что быть собой недостаточно, чтобы тебя любили», — думает он, свернувшись в клубок под одеялом. Хочется себя пожалеть, зареветь, и он даже уже начинает моргать и дрожать губами, затем спохватывается: для чего? Он же на самом деле этого не чувствует. Вот эта реакция — обида, злость, расстройство — это всё нормальные человеческие эмоции, которых у него нет. Но играть роль настолько привычно, что даже наедине с самим собой сложно посмотреть правде в глаза. Дело в том, что Чонину не нужны люди. Ему просто неинтересно — неинтересно всё. В его голове сломан механизм, который отвечает за стремление к социализации. Интровертность максимального, зашкаливающего левела. Ему хорошо с самим собой, в своей голове, с мангой, аниме и иллюзиями, с представлением, как всё могло бы сложиться в той или иной ситуации в другой вселенной. Зачем интересоваться миром снаружи, если внутри головы спокойнее, интереснее, там он — нормальный? Там он умеет любить романтически, любит вещи, которые любят нормальные люди: долго разговаривать по душам, интересоваться жизнью друг друга, умеет реагировать не вымученно на сотый в очереди рассказ про новости в длинном сериале о личной жизни лучшего друга, в общем — полноценный. В реальности Чонина недостаточно. Даже если поначалу кажется, что это совсем не так. Он обаятельный, правда. Общительный. Способен своей милой улыбкой завоевать доверие кого угодно всего за пять минут и заставить в себя платонически влюбиться. Просто ему не хочется. Он не знает, что с этим делать. И в то же время он хочет этого. Хочет разбить себе голову и перекрутить в ней всё, перемешать в кашу скальпелем содержимое, чтобы то, чего нет, каким-то чудом появилось. Желание социализироваться. Либидо. Умение любить кого-то дольше пары дней. Проблема в том, что это невозможно. И Чонину, как взрослому человеку, хоть и макнэ, приходится жить так, чтобы это мешало ему как можно меньше и реже. Он заносит в мысленную записную книжку всё новые и новые наблюдения за окружающими людьми и их реакцией, старается поступать так же — по крайней мере, пока хватает сил — старается брать перерывы от людей как можно менее заметно, морщиться только внутри, а не снаружи — и со временем почти теряет себя. Кто он? Айдол, у которого множество поклонников, и которого искренне греет их любовь, но исключительно на сцене. Ступая за кулисы, он снова помнит, что каждая из стэй — живой человек. Сложный. Которой нужно больше, чем молчаливая картонная фигура в углу дивана, которая не любит прикосновений, потому что прикосновения означают ту сферу, в которой сыграть роль кого-то чувствующего и отзывчивого уже куда сложнее. Да что сложнее, невозможно. Ещё прикосновения — это секс. Фу. В голове Чонин, кстати, вытрахал всех своих (и не только) мемберов по сотне раз в те короткие дни, когда был влюблен в кого-то из них, но дальше головы это так и не вышло. Зачем? В голове приятнее. Снаружи прикосновения, мысли… Технически у него и не встаёт на реальных людей, только на их вымышленные версии. К сожалению, проверено. К счастью, хёны об этом не знают, Сонхва оказался ужасно милым и никому ничего не сказал. К несчастью, Сонхва принял это слишком близко к сердцу и последние годы навязчиво пытается не просто общаться, но и позаботиться о нём. Ему нужен кто-то в беде. Чонина ему недостаточно. Если отбросить лишнее, содрать с себя все маски, то от всех этих мыслей ему даже не обидно. Разглядывая потолок, Чонин не чувствует ни-че-го. Ему нормально. Ему нормально быть собой, не изображать кого-то соблазнительного, не помнить всё время, что он обаятельный сорванец-макне, что он соблазнительный айдол, что он послушный сонсэниму ученик… да много кто. Масок в арсенале тоже много. Под масками же — только он. Просто он. Никто. Чтобы быть кем-то, девочка должна прежде стать никем. Под удивлённым и недоумевающим взглядом Джисона Чонин смеялся до слёз, впервые услышав эту фразу в сериале и примерив её на себя. Он бы стал идеальным Безликим просто потому, что он никто уже всегда. С самого рождения. Звонит телефон. Опять беспокоится сонбэ, видит яркое «онлайн» и нервничает. Пожалуй, где-то в глубине своей настоящей души Чонин еле заметно умиляется. — Да, Сонхва-хён, — устало отвечает он, потому что чем быстрее ответит, тем быстрее договорит. — Что-то случилось? — Я увидел, что ты в сети, — ожидаемо поясняет тот. — У тебя бессонница, Чонин-а? — У меня сбитый режим сна, хён, — безмятежно отзывается Чонин. — Я смотрел аниме допоздна, затем поспал днём, а теперь за это расплачиваюсь. Но мне не нужно в ближайшие дни выступать, я справлюсь, спасибо, что беспокоишься, хён. Каждое слово выверено, обкатано на остальных — но, возможно, всё-таки ему следовало бы дождаться вопросов и отвечать поочередно, потому что сейчас это звучит несколько хамски. По крайней мере, Сонхва оторопевше дышит в трубку; интересно, думает Чонин, а сказать «до свидания» и оборвать звонок — это будет слишком невежливо? Прежде чем успевает решиться, Сонхва наконец переваривает его слова и заговаривает: — Чонин-а, я не требую от тебя полного отчёта о твоём расписании или графике, я просто беспокоюсь. Чонин вздыхает. Ему тоже так хочется — уметь беспокоиться. Хотя бы о бледном, вечно уставшем, растерянном Сонхве, который опять, видимо, работает на износ. И да, Чонин это видит: то, что он ничего не чувствует, не умаляет его наблюдательности. — Ничего не случилось, хён, — повторяет он. — Спасибо за беспокойство. Сонхва потускневше, не дождавшись от него никаких инициатив и попыток заговорить, прощается первым; откладывая погасший телефон на стол, Чонин вновь морщится. Ему отчаянно хочется любить. Хотя бы уж Сонхву. Хотя бы быть в состоянии отвечать на чужие чувства, а не быть никем. Хочется быть нормальным. Хочется хотя бы хотеть. Но именно эта маска слишком тяжела для него и неподъёмна. Перевернувшись набок, Чонин закрывает глаза и, погрузившись в мир воображения, где он нормальный и встречается с придуманным Сонхвой, который нормально реагирует на его странности, быстро засыпает, не испытывая никаких сомнений, не терзаясь перед сном лишними мыслями. Он такой, какой есть. И если кому-то его недостаточно — что ж. Ему-то самому себя достаточно. Проверено всеми двадцатью с лишним годами его одинокой, прекрасной жизни.