Странная история, приключившаяся с Мэри Райли, и о которой она никому не могла рассказать

      Хайд отпустил её на ночь, Мэри оставила для него в камине чайник и запас воды, когда же она пришла утром — обнаружила, что трактат на столе весь исписан по полям пошлыми и ехидными замечаниями и иллюстрациями. В который раз Мэри отметила, что почерк Хайда и доктора был абсолютно идентичным, а, отметив это, уже не могла перестать читать, чуть отворачиваясь и сгорая от смущения. Она услышала шаги за спиной и поняла, что они стали куда легче: шарканье почти полностью исчезло, словно их владелец поправлялся от недуга и становился сильнее.       — Я подумал, что этому сухому тексту нужно добавить немного жизни, ты так не считаешь?       Хайд крепко обнял её со спины, одна ладонь привычно уже легла ей на грудь, вторая на живот — и положил голову ей на плечо. Перелистнул несколько страниц и улыбнулся, ткнул куда-то в середину.       — Вот здесь, мне кажется, особо хорошо получилось, — касаясь влажными губами шеи, обжигая дыханием, отчего по спине пробежали мурашки.       — Я принесла вам завтрак, сэр.       Он отпустил её также внезапно и отошёл на несколько шагов.       — Мне нужны ещё свечи, Мэри.       — Неужели, вы совсем не спите, сэр?       — Сплю. Но мне хватает всего пары часов. Тебя здесь нет, поэтому мне нужно чем-то занимать себя, иначе моё добровольное заключение сведёт меня с ума.       Он снова подошёл к столу, к подносу, снял с тарелок крышки. Кабинет сразу наполнился запахами куриного бульона и отварных котлет.       — Миссис Кент желает вам скорейшего выздоровления, сэр, — говоря это Мэри лишь ненадолго задержала на нём — и сразу же отвела взгляд. Уж кому, как не ей знать причину плохого самочувствия хозяина…       Хайд фыркнул и с металлическим звоном и глухим всплеском отбросил крышку на поднос, лишь чудом не перевернув тарелки. После чего шагнул и взял её за руку, развернул к себе.       — Мне нравятся твои шрамы.       Наклонился к ней, аккуратно подхватив запястье обеими руками, провёл по шрамам языком, целуя, кусая. Мэри поморщилась от неприятной боли, но не отняла руку.       — Я хочу разорвать тебя, Мэри, напиться тобой, сожрать тебя — чтобы ты была только моей…       Стон, почти звериный, он упёрся головой ей в живот, распрямился, прижимаясь, закрывая глаза, пряча лицо в волосах.       — И не могу…       Мэри мягко обхватила его голову и отстранилась, чтобы заглянуть в глаза. Страдание, написанное на его лице, порождало внутри не только боль — но и великую нежность.       — Я ведь и так принадлежу вам, сэр…       Хайд улыбнулся и поднял руку, едва касаясь пальцами её губ.       — Нет.       Захоти он её, она бы осталась. Наплевала бы на остальных — пусть волнуются, пусть Брэдшоу отпускает свои шутки — здесь, рядом с ним ей было всё равно. Вот только в окутанных тьмой глазах был голод совсем иного толка.       — Скажи Кент, чтобы приготовила мне утку, и, чтобы она была почти сырой.       Также Хайд распорядился, чтобы Мэри принесла со стола в доме чековую книжку, выписал сразу несколько на разные суммы и отправил её по адресам фармацевтов. На вопрос, не хочет ли он попробовать новую формулу, ответил лишь, что в нём, наконец, проснулась тяга к химии. Миссис Кент не оценила перемену в гастрономических вкусах доктора, но, как и остальным, деваться ей было некуда.       Следующие дни Хайд гонял её по разным лавкам, выдавая распоряжения в дверях кабинета, почти не оставляя времени на отдых. Остальные лишь провожали её сочувственными взглядами, и даже Энни не жаловалась на свалившуюся на неё дополнительную работу по дому. Когда же Мэри, уставшая, наконец, ложилась спать, она слышала, как из лаборатории доносятся пугающие громкие хлопки и стук, а из окна над подвалом поднимался резко-пахнущий дым. Хайд снова прокрался в её сны, звал её, уводил, дразня и обещая, всё дальше по заброшенным лабиринтам подвала, где, в итоге, она терялась в густом и едком дыму под грудами полусырого мяса…       В очередное утро пришёл посыльный с заказным письмом от фармацевта, в котором было указано, что, кажется, они нашли необходимую примесь и посылают меру соли для ознакомления.             Мистер Хайд сразу же высыпал всю присланную соль в склянку с какой-то красной жидкостью. Жидкость на глазах поменяла цвет, а он всё ждал. Потом с размаху швырнул склянку об стену, взял клочок бумаги, что-то быстро на нём написал и, не сказав ни слова, передал Мэри письмо: «Соль, что вы прислали, совершенно не годится. Точность исполнения формулы — вопрос чрезвычайной важности. Любая погрешность может стоить мне жизни.

Генри Джекилл»

      При мысли об опасности у Мэри схлынуло с лица.       — Сэр… Эдвард — это правда?       Ещё одна бутылка разлетелась о стену рядом мелкой крошкой.       — Нет. Но у них есть образец — уж, пусть постараются.

***

      — Мэри, если есть что-то, что вы бы хотели рассказать — прошу вас, не таитесь. Нет ничего, что было бы невозможно решить…       Мистер Пул был человеком необычайного достоинства. Среди прислуги он славился невероятной строгостью и справедливостью; среди господ — незаметностью и умением в любой ситуации держать себя в руках. Поэтому, когда однажды утром он подошёл к Мэри, уже собравшейся отнести доктору кувшин с подогретой водой для умывания, с выражением крайнего смятения на лице — а за его спиной сбилась в кучку остальная прислуга — это послужило бы причиной для волнения каждого, кто хоть единожды встречался с этим благородным человеком. Но Мэри только присела в глубоком реверансе, не выпуская кувшин из рук.       — Спасибо, мистер Пул. Нет, мистер Пул.       Да и что бы она могла сказать?       Обстановка в доме постепенно накалялась. Слуги нервничали, хозяин дома уже вторую неделю не покидал лаборатории, его привычки изменились, Мэри, единственная, кто был вхож к нему, носила еду, таскала воду, бегала по поручениям — побледнела и осунулась. Она совсем забросила свой сад, уход за которым теперь также лёг на плечи Энни, и, при одном взгляде на старшую горничную, возражения застревали у той в горле. На все вопросы Мэри отвечала лишь одно: хозяин болен, но делает всё, чтобы поправиться. Однако то, что иногда доносилось из лаборатории, порождало свои сомнения. Ей уже почти не верили…       — Сэр… Эдвард.       — Да, Мэри?       — Если я вам сегодня не нужна, я бы хотела, с вашего позволения, сходить и навестить отца.       Мэри только что поставила завтрак на заваленный книгами и реактивами стол и стояла, чуть опустив голову, в ожидании решения. Она уже какое-то время размышляла об этом и, возможно, столь близкое знакомство с чужой и собственной тьмой заставило её передумать.       — Подними голову.       Он встал почти вплотную, аккуратно поднял ей голову за подбородок. Мэри невольно потянулась за этим движением. Она соскучилась по его прикосновениям. Он чуть наклонил голову и приоткрыл губы, рассматривая её лицо, касаясь его кончиками пальцев. Мэри поняла, что он косит на один глаз, и, странно, но ей это даже понравилось.       — Я уже давно обещал тебе, Мэри. Может быть, это отвлечёт тебя от вечной заботы обо мне.       Специально или нарочно, но он сказал это почти повторив слова доктора.       Ладонь перешла с лица на затылок к убранным в тугой пучок волосам. Пальцы бездумно вытащили одну шпильку, за ней вторую, третью. А затем он вложил их Мэри в руку и обошёл её, направляясь к двери.       — Иди, Мэри, мне есть, чем себя занять.       Переливчато зазвенели цепи подвесного моста, его шаги направились к лестнице и затем вниз — в подвал. Зачем — оставалось только гадать.       Мэри стояла какое-то время в тишине, наедине со своими мыслями, приводя в порядок чувства. Затем воткнула шпильки обратно в волосы, закрыла тарелку крышкой, чтобы остывало медленнее — и пошла обратно в дом. В последний раз она видела отца в двенадцать лет — и месяц назад на кладбище. Она в тайне надеялась, что он переехал, и, что она его никогда не найдёт, однако, когда кучер остановил кэб на знакомой узкой улочке в Сохо рядом со знакомой, но сильно покосившейся дверью, Мэри долго не решалась её открыть, а, когда открыла — та оказалась незаперта. В доме почти ничего не изменилось, вот только стол стоял новый. Исчез и запах дешёвого портвейна.       — Мэри?..       Слабый голос из тёмного угла одинокой комнаты. Слабее, чем она запомнила, он отозвался в груди резкой болью.       — Это правда ты?..       Доктор Джекилл когда-то предположил, что Мэри должна ненавидеть отца за то, как он с ней обращался. И Мэри действительно не могла его простить за это. Однако, правда была в том, что Мэри жалела отца за то, каким он стал. И не могла вынести эту жалость.       Мэри плохо помнила, как добралась до дома, как зашла с задней двери, тенью прошла мост между зданиями и, никем не замеченная, оказалась в лаборатории. Она не знала, куда ещё ей идти. Она никого не хотела видеть. Раньше она пряталась в их с Энни комнате. Сейчас у неё было место лучше…       Зайдя в полутёмный пустой кабинет, Мэри увидела, что он ел. Она не могла заглушить горькие слёзы, но почему-то от этого ей стало немного легче. Заправленная с утра кровать. Мэри осторожно села на самый её край, как иногда делала, когда доктор с утра приглашал её поговорить.       — Мэри…       Мэри подняла заплаканное лицо, встречаясь глазами с его чёрным взглядом. Эдвард Хайд никогда не знал сочувствия. Собственная неуверенность, как и ущербность других порождали в нём гнев. Но, находясь рядом с Мэри, он испытывал чувства, которые не мог понять. Чувства, которые остались в нём от доктора.       Он сел рядом, осторожно, двумя руками развернул её к себе. Языком высушил слёзы. Оставил на губах солёный поцелуй. Мэри была благодарна. Что он не спрашивает. Что он так нежен.       — Прошу, не рвите ничего…       Он улыбнулся, укладывая её на кровать и нависая сверху.       — Ты так чиста, Мэри Райли, что мне интересно, куда я смогу тебя завести.       Да, для одних он был чудовищем, дьяволом, бешеным псом. У него не было манер или чувства такта, и, уж точно, он никогда не был джентльменом. Но с ней он почти всегда был ласков.

***

      После очередной неудачи с солью, вся прислуга собралась вечером на втором этаже, в коридоре, откуда было видно лабораторию. Изнутри доносился грохот, сквозь пыльные квадраты стеклянного потолка пробивался свет, было видно, как в анатомическом театре мечется одинокая тень.       Энни в страхе прижималась к миссис Кент, та гладила её по голове, пытаясь унять собственную дрожь.       — Мистер Пул, миленький, неужели это конец? — кухарка подняла на него взволнованный взгляд.       Что-то с грохотом разбилось. Даже в доме они услышали вопль, и кровь застыла в жилах. Он звал её.       Миссис Кент перекрестилась, Энни зарыдала у неё на плече. Мэри заставила свои негнущиеся ноги сделать шаг. Её поймал лакей.       — Не ходи. Он помешался.       — Брэдшоу.       Мистер Пул неотрывно смотрел в окно. Он не знал, что делать, если ситуация выйдет из-под контроля — как и остальным, ему было страшно. Нужно было увести женщин и, им с Брэдшоу, как-то попытаться урезонить хозяина. И, пусть он привычно оборвал лакея, в этот раз он был с ним согласен.       — Мистер Пул! Он точно съехал с катушек — он точно её убьёт!       — Я должна идти.       Все затихли и обратились к ней. Брэдшоу, от неожиданности, даже отпустил её руку.       — Мэри, не время геройствовать, — мистер Пул строго посмотрел на неё. — Я пойду за мистером Аттерсоном, вы с Брэдшоу укройтесь, пока, в доме…       — Я пойду к нему.       — Мэри, девочка моя, что же ты делаешь…       С каждым словом Мэри чувствовала, как растёт внутри уверенность.       — Вы не сможете его успокоить. Никто не сможет. А я смогу. Я уже делала это.       Самым трудным оказался первый шаг. Дальше ноги уже несли её по ступеням вниз, через двор — и снова к лестнице в лабораторию. Слуги, сгрудившись у окна, смотрели, как она заходит. Разбился ещё один шкаф, метнулась тень…       … и стало тихо.       — Как вы думаете, если он убил её, он будет продолжать платить нам жалованье?       И, в первый раз за всё время, дворецкий ничего ему не ответил.